Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1820-1823
Tekst537. Князь Вяземский Тургеневу.
12-ги [июня]. Остафьево.
Пастушок у Черной Речки
С камергерским посошком,
Целы ли твои овечки
Иль их скушал за столом?
Часто ль, при дневном закате,
Сын природы, на грядах
Помышляешь… о салате
Иль просольных огурцах?
Под завесой древ защитной
Часто ль, в свежей темноте,
Бродишь с грустью ненасытной
И раздумьем в животе?
Сладко, сладко в полдень жаркой
Заглянуть на кухню в печь
И с пастушкою – кухаркой
Об обеде молвить речь!
Сладко, сбивши думам крылья,
Сесть за жирную лапшу,
Брося трезвого Виргилья
Для скоромного Бершу!
(Продолжение может быть впредь).
Вот тебе поздравительная идиллия!
И я калекой дотащился до Остафьева, Вероятно, все лето проведу здесь, за исключением кратковременных поездов. В какому времени думаешь ты быть в Москве? Скажи заранее, чтобы не разъехаться.
Сказывал ли я тебе, что письмо, посланное по тяжелой почте, содержало какие-то объяснения насчет напечатания моей булгарщины в «Сыне», а не в «Инвалиде». Но теперь дело сделано и конец.
С горестию вижу, что Батюшкову хуже и что он один: от этого ему и хуже. Неужели Жуковскому нельзя чаще приезжать б нему? Муравьева – добрая и предобрая женщина; но понимаю, что для больного и раздражительного человека она должна быть в тягость. Какого рода работы задавал ему Нессельроде? Понимаю и то, что ему не хочется переезжать на дачу. И что за дача? Тот же город, только более тесноты и, следственно, менее свободы. Там каждый и у себя живет, как в гостях. Лето, проведенное в деревне с приятелями, вот что могло бы вылечить его! Il y a une certaine fatalité attachée à toute cette histoire. По крайней мере заботьтесь о том, чтобы Нессельроде давал ему упражнения постоянные. Les heures de travail seront autant d'heures gagnées sur l'ennemi.
По первой почте пришлю тебе свою протестацию против решения Общества прокоповского или, лучше сказать, протопоповского, поручившего мне заняться жизнеописанием Бецкого. Возьми субботния газеты 9-го числа и прочти 12-й параграф протокола заседания, и скажи мне, поразит ли тебя тут неприличность выражения. Заметь при том, что я на этом заседании не был и не объявлял согласия принять помянутое предложение. Я скажу, как Бомарше: «Ma vie est un combat». Драки все довольно подлые, признаюсь, но что же делать?
Раскройте новый круг, бойцов сзовите новых,
Я и на них пойду!
Прости, любезнейший! Обнимаю троицу нераздельную. Что делают Блудов и Дашков? На дачах также ли?
538. Тургенев князю Вяземскому.
15-го июня. [Петербург].
Карамзину гораздо лучше. Софья Николаевна пишет ко мне вчера, что он уже и кушал, и укрепляется. Я еду туда завтра опять.
Батюшков переехал на дачу, но не в Муравьевой, а сам себе нанял. Хандрит более обыкновенного, но, как Душенька, не бросается в воду.
Огарева приехала. Спасибо за письмо.
О Пушкине вот как было. Зная политику и опасения сильных сего мира, следовательно и Вор[онцова], я не хотел говорить ему, а сказал Нессельроде в виде сомнения, у кого он должен быть: у Воронцова или Инзова. Граф Н[ессельроде] утвердил первого, а я присоветовал ему сказать о сем Воронцову. Сказано – сделано. Я после и сам два раза говорил Воронцову, истолковал ему Пушкина и что нужно для его спасения. Кажется, это пойдет на лад. Меценат, климат, море, исторические воспоминания – все есть; за талантом дело не станет, лишь бы не захлебнулся. Впрочем, я одного боюсь: тебя послали в Варшаву, откуда тебя выслали; Батюшкова – в Италию – с ума сошел; что-то будет с Пушкиным?
Прости! Приехал с дачи, где блаженство, если бы не было лихорадки у Сергея.
Огарев болен и живет не у Карамзина, ибо Батюшков едва оттуда съехал.
539. Тургенев князю Вяземскому.
19-го июня. [Петербург].
В субботу был я опять в Царском Селе и видел Николая Михайловича. Он непременно требовал меня в себе. Но когда начал обнимать, и слезы на глазах наших навернулись, я отошел от него, ибо всякое движение моральное вредно ему. Он приходить в силы ежедневно, но иногда худо спит ночи от газетной тревоги. Аппетит сильный. Вчера писала во мне С[офья] Н[иколаевна], что ему еще лучше.
Скажи Ивану Ивановичу, что Кугаников сделан первенствующим членом Коммиссии храма Спасителя, в помощь князю Голицыну, и что с сею или с следующею почтою получит он рескрипт. Я еще не сказывал об этом и Николаю Михайловичу. Я рад честному и, надеюсь, твердому человеку. Это главное в этом деле. Между нами: это мысль моя. Я искал только между вашими магнатами честности и твердости и, по слухам от друзей, дошел до Кушникова. Авось, не заблудился. Тут двадцать шесть тысяч крестьян: прекрасное поле, хотя и не без-терния, для главного хозяина!
Батюшков на даче, но ему не лучше. Муравьевых не терпит и в себе не пускает и ничего от них не принимает. Сестре в минуту откровенности сказал: «Держись одного Тургенева и никого больше». Впрочем, я его не баловал: грезы его принимал или с насмешкою, или серьозно и строго и не одобрял их.
Прости! Скажи Жихареву, что буду о деле писать к нему. Или, лучше, напишу теперь, а ты передай ему.
У меня был в Пансионе еще приятель добрый и верный: кривой Замятин, которого мы, как Родзянку, любили и сердили. Благородный сердцем, но вспыльчивый и враг всего низкого, не мог никогда переносить и от приятелей обиды. Он был несчастлив и по службе, но несчастнее в семействе; брат его, изверг, притеснял, бесил его. Он в присутствии Оболь[янинова], то-есть, совестного судьи, дал ему пощечину за обиду, то-есть, почти побои, кой брат нанес ему в деревне. Тот подал жалобу. Дело у князя Д[митрия] В[ладимировича]; вели выправиться о ходе его. Чего надеяться или страшиться? Просить ли мне князя или кого под рукою? Я хочу определить его в службу, но как с сим процессом? Уведомь поскорее.
540. Князь Вяземский Тургеневу.
18-го июля. Москва.
Отдай прилагаемое письмо Туркулю и 125 рублей при нем из денег, что у тебя. «Я получил «Тысячу и одну ночь»: спасибо! Каково идет твое сумасшествие? Грешно смеяться над безумием при Батюшкове: мне все кажется, что наношу ему личное оскорбление. Каков он, милый? Каков Карамзин? Я, по отъезде, ничего не знаю об них.
Решите в совете Блудова и Дашкова, отвечать ли глупому или подлому Булгарину? Предвижу, что могу его в прах расчесать, но что-то совестно засучивать бесперестанно рукава. Решите!
Скажи Карамзиным, что мы здоровы. Я на часов был в Москве и сейчас возвращаюся в Остафьево. Обнимаю тебя.
Что Граббе? Поклонись ему. Ведь я тебе дал деньги на подписку Мартынова? Кажется, что-то вышло уже?
Что Кочубей? Когда встретишься с Уваровым, спроси, может ли он быть в пользу частным фабрикам суконным? Тогда отнесся бы я к нему с просьбою, а по пустякам и говорить не хочется. Или скажи об этом Карамзину. Уваров бывает в Царском Селе, и он с ним скорее переговорит. Прости! Кланяйся Карамзиным.
541. Князь Вяземский Тургеневу.
30-го июля. [Москва].
Что слышно о коляске, о Кочубее? Тебя хоть убей, а ты все забываешь. Не забудь доставить Жуковскому прилагаемое поскорее. Дела заволокли в Москву пыльную, душную, глупую, жаркую, которую белят и красят, и подмывают, и подновляют, и залепливают, как старую – , которая в будни дома ходит свинья свиньею, а в праздник, к приезду гостей, охорашивается насильственно.
Что за дурачье! Павел I нашел по Казанской дороге мосток с ниточки, свежий, новый. «Давно ли его сделали?» спросил он у исправника. – «К приезду вашего величества». – «Напрасно, я могу ездить тут, где и подданные мои ездят», отвечал он и отставил исправника. Теперь, в рабочую пору, посылали поголовно крестьян наших на большую дорогу щипать травку с новой, еще неезженной, которую мы же делали прошлою осенью и только глядели на нее с объездов, по коим валяли нас до полусмерти.
Вот небось это письмо, хотя и распечатается, а не покажут его, кому следует. Простите! Сейчас возвращаюсь в Остафьево. Что Батюшков? приезжие туляки сказывали, что там очень довольны приемами Кривцова. Дмитриев начал писать свои воспоминания.
542. Тургенев князю Вяземскому.
7-го августа. [Черная Речка].
О коляске справлюсь у Булг[акова] и уведомлю. О твоем деле я уже писал к тебе, что сам говорил с графом Кочубеем у Карамзина о твоей деревне. И Карамзин хвалил ее, и другие Кочубеи на другой день говорили с ним, но он не хочет и не может теперь покупать, да и голова его была полна иным. Пакет Жуковскому доставил. Он в городе. Мы все еще на даче и не в потемках, хотя и темные ночи настали: всякий день где-нибудь фейерверк. Может быть, и мы дадим в воскресенье.
Завтра большой парад на Марсовом поле: сбираюсь глазеть. Сказывают, вышли прекрасные Савойардские песни. St. Florent забыл прислать мне их.
Батюшков все таков же. На ту же дачу переехала какая то сумасшедшая дама и с ним познакомилась. Вчера еще я говорил с Реманом; нужен лекарь для него особый, но еще не найден; он обещал приняться лечить его, но нужен лекарский присмотр.
Что делать с твоими деньгами? Прости! Прислал бы детям твоим «Катехизис» Филарета, если бы ты позволил им читать его, то-есть, учиться по нему.
Здесь теперь ежедневно сбираются на Елагин остров гулять и слушать музыку. Там великая княгиня и императрица Мария Феодоровна; вчера – толпа народу et tout le soit-disant beau monde.
Вчера, в Таврическом дворце, за придворным обедом, оказалось сумасшествие флигель-адьютанта Анрепа. Он подошел к Шиллингу и начал просить его спасти его от насилий человека, который хочет обесчестить его. Его увезли в карете.
543. Тургенев князю Вяземскому.
10-го августа [Петербург].
Я вчера опять говорил с Уваровым и показывал ему твои строки в письме ко мне о фабрике. Он спрашивает и желает знать, чего ты хочешь, и просит сказать ясно. Торг будет в Москве, в сентябре. И сам он в сентябре же едет на 28 дней в отпуск в Москву. Он готов тебе содействовать, в чем может.
Генерал-лейтенант и сенатор князь Хованский – генерал-губернатором Калужской, Смоленской и двух Белорусских губерний.
Спешу в Царское Село. Батюшков все таков же.
На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому. В Москве.
544. Тургенев князю Вяземскому.
21-го августа. [Черная Речка].
Строки твои получил. Но за что гнев? Я обо всем писал к тебе, хотя коротко, но ясно. Трудно будет Голицыну определить Кюхельбекера, если на сие нужно высочайшее соизволение: его не велено. никуда определять, как только в Грузию и держать его там. Узнают, что ушел, – плохо будет. Поступайте осторожнее и ему о сем не говорите. Я имел уже за него неприятность по определению его к Ерм[олову]. Но помочь бедняку все нужно. Подумайте только, как?
Батюшков все таков же; был болен и похудел. Я давно не видал его: хлопотно было пред отъездом государя.
Не говорят, а врут обо мне, по обыкновению; не верь слухам: нового ничего нет.
Блудов – со звездой; Дашков – членом Совета Коммиссии законов, с оставлением и в Коллегии; Булгаков – с землею в Бессарабии. Северин и Дашкову хотел наделать мерзостей, но не удалось. (Возврати «Les Messéniennes»). Дашков презирает его по нашему.
У нас балы и фейерверки, а теперь сильный ветер и дождь, и наводнение, и Черная речка дуется.
Дошли ли до вас новые слухи о Кис[елеве]? Ужасно, если правда! Молчи, если ничего не слыхал.
На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому. В Москве.
545. Князь Вяземский Тургеневу.
23-го [августа. Москва].
Что ты мучишь меня моими деньгами? Надобно будет заплатить 500 рублей за коляску, когда она выйдет из починки, да отправить ее. Я так и говорил тебе.
Поблагодари Уварова за хорошее расположение во мне. Я сам буду писать ему на днях. А между тем скажи ему, что все мое желание в том, чтобы иметь большую поставку в казну, против теперешнего. Я прошлого года объявил желание на 80000 аршин, а мне назначили только 15000, тогда как другим сделали полное удовлетворение. Зависит ли от него покровительствовать мне в этом?
Я в скуке и досаде по отъезде жены. Знаешь ли ты, что она поскакала в Саратовскую губернию, к больному Кологривову? Обязанность эта тем тяжеле, что сердце тут ни в чем. К тому же, на другой день по отъезде её, узнал я, что ему лучше, и что он сам с Прасковьей Юрьевной будет сюда в сентябре. Я провожал ее до Коломны. Завтра возвращаюсь в Остафьево и оставляю город в волнении ожидания и в энтузиазме подлости.
Я рад за Хованского: он, без сомнении, один из тупейших людей нашего времени. Прощай! Пиши более и чаще. Я теперь в сиротстве и в беспокойствии о жене. Сообщи Карамзиной, что я сказал тебе о ней. Не имею времени писать к ним. Я за неделю писал к ним о возможности этой поездки, а вчера встретился с тем, который должен был отвезти письмо. Что Батюшков? Поздравь озвездившуюся Кассандру.
546. Тургенев князю Вяземскому.
24-го августа. [Черная Речка].
Реман предлагает поместить Батюшкова у одного иностранца Дюперсона, жившего у графа Кочубея, с тем, что он за 600 рублей в месяц будет кормить его, ухаживать за ним и даст ему квартиру. Я говорил с сим иностранцем: кажется, человек порядочный. Но как втащить Батюшкова к нему в дом? И согласится ли он иметь дядьку? Лекаря не нашел Реман. Я послал это письмо к К. Ф. Муравьевой. Не думаю, чтобы это могло состояться и с пользою.
Барон Кампенгаузен с коляски упал, переломил руку у локтя и сильно расшибся. Я вчера навещал его; отказывается от управления Министерством. Директор его канцелярии, Moгилевский, на том же месте, у того же дома и по такому же случаю, едучи навестить его на другой день, упал, расшиб себе губы, зубы и нос; и так же лошади завезли на двор в раскольнику Милону, у которого барон дом нанимает.
На встречу Анне Павловне едут: Паскевич и князь Долгоруков-Пепе. На встречу Виртембергской невесте: князь Щербатов, генерал-адьютант, и Ласунский; княгиня Волконская, что при Александре Федоровне, Ушакова (Марья), сестра той, что при Александре Федоровне, и Богданова, из Екатерининского института, и Бенкендорф.
Кончу послание. Скоро перееду с Черной Речки; однако ж буду жить до самого нельзя.
Читал ли о сером домике в листках к «Северному Архиву»? Это напомнило мне князя Шаликова, который на оказанное ему гостеприимство, близ Клину, так похвалил хозяина, что дочерей никто замуж не взял.
В воскресенье был у нас обед из литераторов. Слышал ли новое о Киселеве? Слухи еще не подтвердились.
Напиши все новости 30-го августа. И с братом Николаем должно быть новое. Напиши все, что узнаешь, тотчас. Прости!
547. Тургенев князю Вяземскому.
28-го августа. [Черная Речка].
Письмо от 23-го получил. Жалею о бесполезной поездке. Не воротится ли с дороги?
Кар[амзиных] уведомил. Они в беспокойстве за Андрюшу. Посылаю им сегодня сестру милосердия, чтобы ночи сидеть над ним, ибо Катерина Апдреевна уже несколько ночей не спала, а других не пускает к нему.
Вчера сделали мы неудачную попытку с Батюшковым. Реман хотел заставить его переехать в город, где нанята ему у Рибаса в доме квартира и для сестры (теперь она с ним). Но он воспротивился и не послушался. Ввечеру я был у него; он все уверял, что не переедет и кончит жизнь на даче. Ему хуже. В сему присоединилась и болезнь физическая. Он бродил недавно всю ночь по дождю; едва не утопился в Неве, по крайней мере сам так говорит; стращал меня беспрерывно сворою смертью своею; пристал к Захаржевской, урожденной Самойловой, приняв ее за женщину, о которой все бредит. Реман хотел вчера быть у Убри и требовать приказания перевезти его. Напрасные проволочки! Надобно давно употребить силу, но Катерива Федоровна ищет опоры в мнении и в решительности других.
Мы еще на даче, хотя и холодно. Проживем до самого нельзя. О молодом Языкове пишут чудеса из Дерпта: другой Пушкин! Прости!
548. Князь Вяземский Тургеневу.
28-го августа. Остафьево.
Охота тебе ругать мне С[еверина]! Я не могу ни выдавать, ни оправдывать его. Не знаю его по вашим петербургским отношениям, а только по товариществу школьническому и приязни, сему последовавшей, приязни, коей не изменял он предо мною ни в каких случаях. Мы с ним не дружны, не душа в душу, потому что мнения наши и исповедания, и дороги по белому свету слишком различны: довольно и того. А переменить мнение свое о нем верх дном не могу, потому что не имею права, да признаюсь и не хотел бы. Что пользы? В нашем быту людей познавать до внутренней нет никакого прока, а только горечь. Что может выйти из основательного познания? Ничего! Вам другое дело: вы третесь у подножия чего-то. Вам иногда хорошо знать чем сосед пахнет; но мне, гуляющему по раздольному полю, где никто не бежит ко мне на встречу и не теснит по пятам, и небезвыгодно, и гораздо приятнее дорожить иногда своим тупозрением. Когда придет пора людей в России, тогда дело другое: тогда знание ближнего будет точно наука, а теперь оно какое-то мастерство, проворство без цели и без высокости.
Кюхельбекер привез мне в Остафьево сам письмо твое, в коем ты говоришь о нем и о сомнении, чтобы приняли его в службу. Теперь затевает он выдавать журнал и, кажется, он на это дело способен. Талант его подвинулся. Но вот беда: позволят ли? Когда Шаликов просился выдавать свой «Дамский Журнал», ваш министр просвещения говорил, что и так у нас уже слишком много журналов. Кюхельбекеру и подавно будут препятствия. Советую ему взять книгопродавца за ответствующего издателя, а самому не называть себя. Он будет писать к тебе обо всем. Он точно достоин сострадания и ободрения. Пришлю тебе его стихотворения о греческих событиях, исполненные мыслей и чувства.
Сделай одолжение, вели сыскать этого Карелина и отдай ему вернее письмо. Он познакомился со мною в Варшаве, а теперь он мой варшавский соизгнанник. Чудак большой руки, с умом твердым, просвещением, познаниями большими, по своей части, теоретическими и практическими. Пишу ему, чтобы он познакомился с тобой и с вами. Не знаю, решится ли, потому что он страшный дикарь. У него есть приятель Амосов, кажется, также артиллерист и, вероятно, в Петербурге более известный, ибо Карелин жил несколько лет в Варшаве: через него можно отыскать его или через безногого Норова. Пожалуйста, сделай это хорошенько
Ничего не могу сказать тебе о Царском пребывании в Москве. Никого оттуда не видал, но завтра думаю сам поехать искать случая поглазеть
Нового ничего не слыхал о Киселеве. Его ли ты называл, потому что имя у тебя не дописано? Но, надеюсь, что о нем и слышать нечего. Я читал его свежия письма в брату из Одессы, куда он ездил на помолвку Ольги. Он очень поражен несчастною своею удачею, но совестью чист. Он в деле вел себя благородно; уже выдержавший выстрел и, кажется, легко раненный, отказывался он стрелять, но Мордвинов тут сказал: «Стреляй, или убью тебя, как собаку!» Сказывают, что государь велел предать дело забвению. Да и что было делать иного? Виновный тут умерший. Это настоящий Божий суд.
Скажи Серапину, что каретник обещал изготовить мне коляску в две недели, а вот уже почти два месяца. Ты от меня, кажется, через Сергея Ивановича должен был получить деньги на подписку переводов Мартынова; они вышли. Да наведывайся у St.-Florent o «Тысяче и одной ночи». Твои «Messéniennes» у Кюхельбекера: доставлю. Как могли вы так равнодушно говорить о подлой и гнусной книжице Ростопчина? Ложь и низость с первой страницы до последней. Говорит, что он не увещевал оставаться в Москве, а предавал осмеянию мужей, которые в виде будущих отправлялись при женах; что Верещагин был осужден уже к смерти Сенатом, тогда как дело его не было еще решено, и Комитет министров требовал у него после отчета в Верещагине. Сказав несколько глупых шутов на счет конституций для дворца, мажет он по усам и Голицыну, говоря о внуках её, Апраксине и Строганове, как будто можно поставит в число народных подвигов пример их, что вступили в военную службу. Да они одни-ли? Да французская армия разве была составлена из одних стариков и башмачников? Какая подлая скотина! Все ничтожество ума и души его тут видно. Говорит, что книгу его дозволили продавать здесь. Жаль! Этим дурака и наказать бы: он написал книгу для России, а она и не знала бы её! Из усердия к господину лазил в н – : тут и прихлопнуть бы на него крышку, да и полной Прощай, любезный!
Кривцов, говорят, воюет в Туле. Сделай одолжение, отдай лично письмо Уварову. При сем отправляются письма Уварову, Карелину, Жуковскому, Дашкову, Карамзину.
549. Князь Вяземский Тургеневу.
30-го [августа. Москва]. После обеда.
Слава Богу! Сейчас возвратилась жена здорова и благополучна. Бот лучшее известие от 30-го дня. Сейчас сказывали мне, что Граббе назначен в какой-то Северский полк, а Закревский – на место Штейнгеля.
Дай знать об жене Карамзиным; утром отправил я в тебе большой пакет.
Сегодня будет бал в Собрании для государя и иллюминация в Кремлевском саде.
На обороте: Милостивому государю Александру Ивановичу Тургеневу, в доме г. министра просвещения, в С.-Петербурге.