Судьба, вознесшая его из скромной обители Корсиканской на престол Франции и на две или за три ступени от мечтательного царства всемирной державы, могла сорвать его с утеса св. Елены и бросить снова в сшибку событий и народов. Физической невозможности, рациональной несбыточности тут не было; следовательно довольно для оправдания суеверия его. С сей точки зрения должно смотреть я на поведение его в изгнании, на эти замашки, на этикет баснословного двора его, от коих он не отрекался, чтобы собственным сознанием, которое паче всех улик, не дать окончательной формальности произнесенному над ним приговору, и не подпасть, в случае непредвидимых обстоятельств, устранению, основанному на отрицательном праве давности. Вся эта Тюльерийская комедия, разыгранная на домашнем театре св. Елены, разумеется, смешна в глазах равнодушие и философии; но Наполеон, вероятно, и сам, чувствуя безразсудность упрямства своего в настоящем, хотел оставить себе на всякий случай в будущем возможность сказать: rira bien qui rira le dernier. В рассматриваемой нами книге находим замечательные суждения его о самоубийстве Катона после неудачи его в Утике: «Поступок Катона был одобрен современниками его и расхваляем Историею. Но кому смерть его была полезна? Цесарю. Кого обрадовала она? Цесаря. Кому была она пагубна? Риму и партии его. Но скажут: он лучше решился умереть, нежели поддаться Цесарю. Кто же принуждал его поддаваться? За чем не последовал он за конницею или на единомышленниками своими, которые отправились из Утической пристани? Они собрали партию свою в Испании. Какое влияние имело бы имя его, советы и присутствие посреди десяти легионов, которые в следующий год равновесили жребий на ратном поле при Мунде! Даже и после этого поражения, кто помешал бы ему следовать морем за молодым Помпеем, который пережил Цесаря и поддерживал еще долго со славою орлы республики? Кассий и Брут, племянник и ученик Катона, умертвили себя на поле сражения при Филиппиуе; Кассий убил себя, когда Брут был победителем; недоразумением, отчаянными поступками, внушенными ложным мужеством и ложными понятиями о величии, они доставили победу триумвирату. Марий, преданный фортуною, был выше её; изгнанный из среды морей, он скрылся в Минтурнские болота; твердость его была вознаграждена: он снова вступил в Рим и был консулом в седьмой раз; старый, изнуренный и достигший до высшей степени счастия, он предал себя смерти, чтобы укрыться от переворотов судьбы. Но когда партия его была торжествующею, если б книга судеб была раскрыта пред Катоном и увидел бы он в ней, что чрез четыре года Цесарь, пробитый двадцатью тремя ударами кинжалов, падет в сенате в подножию статуи Помпея, что Цицерон вступит снова на ораторскую трибуну и прогремит с неё свои филиппики против Антония: то Катон поднял ли бы руку на себя? Нет, он предал себя смерти по досаде, из отчаяния. Смерть его была слабостью великой души, заблуждением стоика, пятном в жизни его!»