Тут со своим баяном появился Семен, и начались танцы.
Светлана подошла ко мне и, резко посмотрела на сестру:
– Юлия сейчас же иди домой.
– Не пойду, мне Юра разрешил.
– Не Юра, а Юрий Александрович!
– Нет, Юра. Ненамного он старше меня, чтобы я его так называла. Тебя же я называю Светой – называю, а он такой же по возрасту, как и ты.
Светлана схватила сестру за руку и подняла ее. Мне сразу стало как-то не уютно. Я почувствовал холод. Хотя его не могло быть. Как ни как был сентябрь. Дни еще стояли теплые.
– Пойдем, потанцуем, – сказала мне Светлана. – И мы пошли в круг. Скоро я, среди танцующих пар, увидел и Кустину. Она отошла – чернота ее покинула – Ната с удовольствием кружилась в танце. Мужчин было больше, чем женщин и Наталья Михайловна пользовалась положением, танцевала и танцевала. Она и ко мне подходила. Я отказывался.
После, когда народ снова ринулся к столу, а я задержался во дворе, Ната тоже осталась. Было часов восемь-девять, темнело. Она обхватила меня, стала, что-то невнятно шептать мне на ухо, целовать меня. Я не реагировал. Тогда Наталья Михайловна схватила мои руки и стала их прикладывать, как примочки – себе к грудям, животу и ниже, но я был глух. Мои чувства находились где-то глубоко, я не возбуждался. Правда и оттолкнуть ее не мог.
Фоков, не найдя Нату, вернулся во двор. Шум, он споткнулся, выходя из коридора о пустое ведро, отрезвил и меня и Кустину. Она опомнилась и, приняла благопристойное положение, взяв меня под руку. Затем Наталья Михайловна меня слегка подтолкнула, и мы поднялись на крыльцо. Женя встретил нас, и подхватил Наталью Михайловну, с другой стороны.
Да, Наталья Михайловна Кустина тогда крепко меня схватила: на руке долго нисходили синяки. Я понял, она меня оставила, и спрятался – ушел в тень. Мой друг был доволен. На следующих танцах он не отходил от нее, и весь остаток вечера пробыл рядом.
Я был несколько расстроен и участия в веселье не принимал: сидел на скамейке и смотрел на кружащие в танце пары. Мне ничего больше не оставалось, как молить Бога, чтобы этот ее шаг был правилен. Они, думал я пара. Мой друг все сделает для ее счастья. При первом браке муж Наты – Михаил Потапович хотел быть учителем, она должна была, как в школе оставаться его прилежной ученицей. Второго ее мужа тяготил дом, он не мог сидеть в четырех стенах, по натуре Владимир был цыган и любил в жизни разнообразие. Женя – это другой человек с ним все должно было быть иначе, не так как раньше.
12
Евгений Станиславович к Наталье Михайловне переехал торопливо: на следующий день после торжественной встречи выпускников. Мне пришлось ему еще помогать перевозить чемоданы. Друг взял меня, чтобы я мог видеть, где он обосновался и как. Теперь Фоков не собирался скрывать адрес Кустиной, как это было когда-то. Он даже записал его мне на листок. Почесывая свою бородку, Евгений Станиславович не раз повторил слова:
– Вот как только обживусь, обязательно жду тебя на фуршет. Он хотел видеть меня у себя в гостях.
Мать Евгения – Лидия Ивановна, когда он собирал вещи, и мы оказались в комнате одни, торопливо украдкой шепнула мне:
– Юра, представляешь, взял женщину с двумя детьми. Зачем это ему нужно, что нет девушек?
Что я мог ей ответить?
Поругать друга за опрометчивый поступок, а про себя сказать: «Слава Богу, меня сия чаша миновала, я свободен и не связан семейными узами». Ничего подобного! Я сам был готов жить с Натальей Михайловной.
– Да, есть девушки, – ответил я ей. – Только Наташа своя – сельская.
– Вот только что! – вздохнула Лидия Ивановна и замолчала, подошел ее сын.
Сразу же после переезда Евгения к Нате вдруг неожиданно заявился Владимир. Он попытался выгнать Фокова. Кричал ему:
– Ты не имеешь права! Я с ней, – кивал на Наташу, – не разводился. – Но это ему не помогло. Фоков победил и обосновался у Кустиной надолго. Он думал, что навсегда.
Мне было тяжело. Я мысленно расставался с Натой. Это меня очень расстраивало. Теперь я никак не мог на нее претендовать, даже в мыслях, это было бы не по-товарищески.
Однажды во сне я долго и горько плакал. Мать разбудила меня и принялась успокаивать:
– Ну что ты Юра! Страшный сон приснился?
– Да! Да! Страшный сон, – ответил я. – Что я еще мог сказать? Поделиться тем, что я уступил Нату другу. Конечно же, я не проронил, ни слова. Мне нельзя было жаловаться. Ну, и что из того, что я остался холостым. Не я один, много таких, живут и ничего страшного с ними не происходит. Просто нужно привыкнуть к своему положению, не афишировать им и не слушать советы, снующих рядом доброжелателей, не лезть во всевозможные авантюры, предпринимаемые окружением, для того чтобы, как можно скорее погулять на твоей свадьбе – напиться водки, вина и наесться вдоволь салатиков.
Я извинился перед матерью и снова лег спать, а утром, как ни в чем не бывало, встал и отправился в институт. Я искал способ забыться. Мне казалось, работа – это то, что надо и без остатка отдавал себя всего ей. Мои будни были загружены до предела. А еще сильнее, когда Шестереву предложили отправиться на заслуженный отдых и меня выдвинули на его место – заведующего лабораторией. Новое положение меня устраивало, и я согласился. Максим Григорьевич пожал мне на прощанье руку и сказал:
– Ну, я полетел, займусь своим любимым делом – малой авиацией – налетаюсь вдосталь.
Дома мать и отец со временем смирились с моей холостой жизнью. Я уже не слышал от них слов-упреков: «Ну, когда же ты, наконец, женишься?» Им льстило то, что в селе мне завидовали. Я был на виду и имел хорошую репутацию.
Для села репутация всегда играла большую роль. Правда, что мне было с ней делать? Ведь села как токового уже не было. Вместо десятка улиц всего одна, да и то в придачу с кладбищем. Где-то особняком среди многоэтажных зданий стояла церковь, в которой молился богу Михаил Потапович. Конечно, у нас появились телефоны, вода. Для отопления помещений и приготовления пищи мы стали пользоваться газом. Но все это было вторично. Я, имея хорошую репутацию, не мог ее реализовать во благо себе, например, быть первым женихом на селе.
Фоков переехал к Кустиной жить, а я как был, так и остался для сельчан ее женихом. «Юра плюс Ната равняется любовь» – эти слова однажды я нашел, вырезанные ножом на скамье, когда вдруг присел, чтобы завязать шнурок ботинка у железнодорожной станции. Уж если они, на какой то деревяшке, сохранились, то, что говорить о сердце. В сердце они вечны. Зря, я отдал Нату Жене, зря!
Правда, с женитьбой у меня ничего не получалось. Кустина словно заговорила. Я всех своих потенциальных невест невольно сравнивал с Натальей Михайловной. Она была мой идеал. Не мог я возобновить свои отношения и с девушкой из большого волжского города – мое слово было крепким: сказал – сделал.
Многими из тех качеств, которыми я наделял Нату, она не обладала. В мыслях я превозносил ее, но все это было мне же во вред, но что поделаешь. Такова любовь. Она застит глаза – делает человека слепым.
В последствии я не раз представлял себя мужем Кустиной. И всегда меня мучил один и тот же вопрос смог бы я в несвойственном для меня положении противостоять тем невзгодам, которые неожиданно свалились на нас всех, в будущем, когда вдруг в стране начался кавардак, так называемая перестройка?
Я ведь всегда был ответственен только за себя. Да, мне приходилось помогать родителям, потому что я жил с ними, выполнять кое-какие обязанности, только и всего. Я, не был хозяином, эту «должность» у нас занимал отец Александр Иванович. Он обо всем пекся. Благодаря ему, мы, наверное, и выжили в то трудное время.
Нашим сельским людям было легче. Нас спасали огороды. Многие из тех, кто переехал в город, получив квартиры, вдруг неожиданно бросились назад в село, выискивая возможность где-нибудь прилепиться и разработать кусок земли для посадки обычной картошки. Лидия Ивановна Фокова лет пять ковырялась возле нашего огорода у канавы. Снимаемый ею урожай не раз выручал ее в трудное время.
На душе у меня было пусто. Не знаю, что бы со мной случилось, наверное, я также как когда-то Евгений залез бы в петлю. Работа меня не могла спасти. Она давала возможность забыться, но только лишь днем. Ночи были очень длинными. Они-то меня и мучили. До поры до времени я сторонился всяких там оргий, был паинькой, хотя «мероприятий» в жизни всегда хватало, то премия – ее надо обмыть, то отпуск – тоже, – день рождения, просто повышение в должности кого-нибудь из сослуживцев. Рестораны, кафе, бары, женщины – все это было рядом и несло расслабление. А его мне как раз и не хватало. И я не удержался – слетел. Сколько я покуролесил? Месяц-два – не больше.
Помню, я не раз вздорил по поводу своих пьяных похождений с родителями. Отец даже кричал на меня:
– Юра, возьми себя в руки!
Я отвечал просто:
– Вы все хотите, чтобы я женился, зажил семейной жизнью. Вот я и ищу себе женщину, то есть – жену!
– Не там ты ищешь! – вторила отцу мать, – не там. Это я тебе говорю как сыну.
Нет, я не спился. Обо мне и Евгении, Лидия Ивановна сказала, как отрезала: «Не пьющие вы «люди-человеки».
Я мог попробовать, но, чтобы скатиться куда-то вниз, пасть – никогда.
Мне помог Семен. Однажды, он увидел, как я пьяный плелся домой и затащил к себе. Вначале я недоумевал зачем, а он похвастался мне уловом. Где Семен мог поймать столько плотвы, я не знал. Прудов уже не было. Они были засыпаны.
Рыба плавала в большом оцинкованном тазике. Она не поразила меня своей величиной, но я загорелся, и на следующий день вместе с Семеном, забравшись в электричку, поехал на рыбалку. Наверное, час, ну чуть больше, мы были в пути, и всю дорогу Семен мне рассказывал о том, как он однажды, обнаружив на карте недалеко от станции синюю извилистую кривую, после отыскал небольшую юркую речушку.
– Я тебе такое место покажу! – сказал товарищ. И показал. Я увлекся. Мысли, посещавшие меня на природе, веяли оптимизмом. Семен стал моим лучшим другом. Рядом со мной уже не было Жени. Я за него был спокоен. За ним теперь приглядывала моя подруга – Ната. Мне не нужно было отказываться от того удовольствия, которое я когда-то испытал – рыбалки. Я снова как в детстве все свободное время отдавал этому занятию.
Семен был женат на своей местной девушке Елене. У него рос сын. Ему было лет десять. Он с ним не расставался – парень всегда находился рядом. Натаскав из леса хвороста, он разводил на берегу реки костер, чистил картошку, ловил всякую мелочь. Без нее уха была бы не та.
– Водка, наркотики, клей и прочее, прочее – поразмысли сам, – сказал мне однажды Семен, сидя у костра, – до добра эти вещи не доведут! Работа? Работа она затягивает. Однако и калечит. За ней ничего не видишь. Можно свихнуться. Я сам, как и ты трудоголик, порой не могу остановиться. Меня сын отвлекает. Если бы не он, я загнулся, а так нет-нет и вырвет меня из кабинета. Я работаю на заводе, занимаюсь качеством. А качества сам знаешь, много не бывает! – Семен усмехнулся и подбросил дров. Они тут же занялись ярким пламенем.
Я выкарабкался. Вновь занялся делами. Хотя я их и не бросал, просто ослабил внимание, что оказалось кстати – началась перестройка – годы реформ.
У меня на глазах разваливалась наука. Она была не нужна. Престиж научно-исследовательских отраслевых институтов падал. Это было вызвано катастрофическим положением производственной базы. Предприятия останавливались. Рынок страны насыщался в основном только за счет экспорта и неимоверного роста цен. Сокращения коснулись всех. Людей выгоняли на улицу. На заводах закрывались участки, отделения, цеха. У нас в НИИ стали не нужны целые направления, отправляли на улицу вначале менее квалифицированных работников, а затем даже «зубров». Я не один год чувствовал себя словно на льдине. Положение было шатким. Долго испытывать судьбу мне не было смысла. Я был доволен тем, что остановился и что важно – это вовремя. Мои друзья: Кустина и Фоков – просто «выпали из гнезда». Я о них забыл. Не до того мне было, не до того.
13
Годы реформ всех коснулись, не только меня. Вначале, я думал, что жизнь, которая у нас была, можно сказать неплохая, с каждым днем, месяцем, годом будет становиться еще лучше и лучше. Но этого почему-то не случилось, да и не могло случиться; я это осознал несколько позже, когда, однажды, направляясь к себе в село, вдруг увидел на улице города танки. Они должны были войти в город на день раньше, но не вошли: мой товарищ Виктор Андреевич нарушил приказ – отказался, за что после поплатился: ему не было присвоено очередное звание генерал-майора, и он был сразу же выброшен из армии – пополнил огромные ряды безработных. Его место тут же занял другой человек. Он вел те танки; он, а не мой товарищ Виктор Андреевич.
Танки шли без правил: по разделительной полосе, один за другим скрежеща и лязгая гусеницами. Их было непривычно видеть на улице города.
– Что делают, что делают! – услышал я шепот неизвестно откуда взявшихся рядом со мной двух старушек. Они стояли в оцепенении и крестились. Я не стал задерживаться и устремился на вокзал. Мне не терпелось спрятаться в своем оазисе – селе-улице. Там было хорошо и спокойно. Только там, и ни где более.
Мать сравнивала первые годы реформ с военными, правда, их тяжесть, говорила она, никак не сравнима с тем временем:
– Знаешь, Юра, раньше хоть была надежда – вот окончиться разруха, и мы заживем. Сейчас у многих людей этой надежды нет. Все думают, что в будущем году жизнь будет еще хуже и нужно запасаться крупами, солью, мылом, спичками… – и я запасаюсь. Ты не смейся надомной. Зима грядет, зима холодная, я это чувствую, как в сорок первом году. Тогда мы были все вместе, даже генерал Мороз и тот с нами, а сейчас каждый сам за себя. Люди разобщены!
Отец делал упор на то, что вот если бы он был молод, то развернулся:
– Да-а-а, какое это славное время – все можно. Все! Никому до тебя нет дела. Ты предоставлен сам себе. Бери землю и обрабатывай. Я бы взял гектара три-четыре, купил бы лошадь и зажил…
Мне хотелось понять и отца, и мать. Я должен был найти себя в новых условиях – рыночных – не потерять работу и обрести надежду.
Я выстоял. Мне помог случай: однажды, на международной выставке, где были представлены и мои разработки, ими заинтересовались иностранные специалисты. Мы создали тогда совместное предприятие. Это уже делать можно было. В условиях лаборатории я организовал производство дефицитной продукции, что позволило мне в будущем обеспечить лабораторию работой, которой вдруг на всех не стало хватать.
Мне памятен разговор с директором НИИ:
– Да, Юрий Александрович! – сказал он. – Вы счастливейший человек. Я в ближайшее время должен буду уволить еще пятнадцать-двадцать человек, и все они будут не из вашей лаборатории.
Администрация института меня уважала, и первые годы для фирмы были благоприятными – мне, никто не чинил препятствий, даже помогали. Совместное предприятие развернулось. Жизнь преобразилась не только у меня, но и у моих сотрудников. Я приоделся, купил себе автомобиль, домой привозил отличные продукты. И все было ничего, но однажды мать сказала мне:
– Юра, знаешь, тут как-то к нам в гости зашла твоя бывшая одноклассница Светлана со своей младшей сестрой Юлей, мне было неудобно. Я готовила ужин. На столе лежали: красная рыба, мясо, сыр, колбасы – ну яства иначе все это не назовешь. Ты бы видел глаза девушек. Мне было трудно не угостить их. Мы просто богатеи. Не покупай больше дорогих продуктов. Хорошо?
– Хорошо! – вот были мои слова. Я родителей слушался. Правда, на этот раз просьба матери была выполнена мной из-за того, что в положение дел вмешалась инфляция. Увеличить себе зарплату я не посмел, поднял лишь рабочим: не мог полагаться на авось, так как понимал, что ее уровень определяет их отношение к работе. Мне была памятна лютая зима прошедшего года. Много городов осталось без тепла из-за того, что были разморожены трубы. Аварии на теплотрассах тогда объяснили халатным отношением работников к своим служебным обязанностям. Но это было не так. Я это знал и поэтому, не имея возможности единолично осуществлять контроль за работой оборудования в лаборатории, а оно без должного обслуживания могло принести большие убытки не только материальные – люди могли пострадать – был вынужден платить немалые деньги. И платил. Затем был повторный скачок цен, и я снова ничего не предпринял для улучшения своего благосостояния, лишь кусал локти, из-за того, что упустил когда-то время и не купил квартиру. Деньги были. Но однажды лишь только я заикнулся отец, отругал меня:
– Ишь ты, что надумал, бросить нас с матерью хочешь? Что тебе места в доме мало. Ты же все время на работе и на работе, домой только спать приезжаешь.
Да, он был прав. Но сейчас лишняя для нас жилплощадь не помешала бы. Я мог ее сдавать квартирантам и иметь неплохие деньги. Не для себя для всей семьи.
Ситуация в научно-исследовательском институте с каждым годом ухудшалась. Науки уже не было. Шла сдача площадей, расплодившимся, как грибы, различным фирмам. Мое положение стало таким – хоть беги. Все из-за того, что мои работники получали больше всех и по зарплате в институте вышли на первое место. Но, что это были за деньги – слезы. Однако у администрации НИИ и они вызывали зависть и желание их урезать. Институт имел право, так как являлся одним из учредителей предприятия. Моя обеспокоенность была написана на лице. Первым из семьи не выдержал отец – он испугался, вдруг я снова запью:
– Юрий ты издерган, похудел и постоянно о чем-то размышляешь! Объясни, что с тобой происходит?
Я не стал ничего скрывать и поделился своими мыслями с отцом:
– Зажали меня, образно говоря, пытаются отобрать «лошадку», на которой я возделываю свою ниву! Нужно что-то делать, но что?
– А ты чего хотел, ведь то, чем ты занимаешься, называется предпринимательской деятельностью, так? Вот и предпринимай. Но не торопись. Решение должно быть мужа, а не мальчика – взвешенным.
Я решил уйти из института, но, конечно не с пустыми руками – прежде оформить и зарегистрировать новое предприятие, затем перевести на него все свое дело. У себя на новой фирме я желал видеть не случайных людей, как это было в НИИ. Пускай многие из работников меня, и устраивали, лишаться их я не хотел, однако костяк должен был состоять из друзей. Однажды, когда я рассказал матери о своих планах, она подбросила мне интересную мысль:
– А что ты мучаешься, – сказала она, – набери своих, сельских. Обратись к Надежде своей бывшей однокласснице. Она всех знает и со многими из них поддерживает отношения. Да, будешь принимать людей на работу, не забудь, сделай доброе дело возьми Юлю, соседскую девочку. Она заканчивает институт.
– Юлия, в институте учиться? – с удивлением спросил я.
– Да, учиться, а ты что не знал? Я же тебе не раз говорила: «девочки растут быстро».
Я принял предложение матери и обратился к Надежде Ватуриновой. Она стала для моего нового предприятия отделом кадров.
За делами я совсем забыл о своих друзьях: Евгении Станиславовиче и Наталье Михайловне. Причиной такой амнезии была суматошная жизнь. Я был занят делами фирмы. Пока я их утрясал, моего друга уволили, затем в скором времени и Наталью Михайловну. Мне, о случившемся, стало известно поздно, я уже ничего сделать не мог. Возможно, я бы отбил их у руководства, как ни как был вхож в высокие кабинеты. Если бы не удалось – предложил Фокову и Кустиной работать у себя и тем самым проблему решил.
Кустина оказалась женщиной цепкой. Она забросила свой диплом инженера и устроилась в банк. Эти заведения в то время росли как грибы. Они «крутили» деньги и жили зажиточно. Им жаловаться было грех. Наталья Михайловна стала работать на обменном пункте валюты и прилично получала.
Евгений нашел себе работу несколько позже. Одно время он сидел дома. Его через своего знакомого протолкнул отец Станислав Александрович. Фоков переквалифицировался и стал патентоведом. Он с удовольствием копался в библиотеке, занимаясь обработкой, подаваемых заявок на изобретение или открытие, определял их значимость и отклонял или же давал «ход».
Работы у Евгения Станиславовича было много, и он часто брал дела с собой на дом. Устроившись в мягком дорогом кресле, купленном женой, Фоков всматривался в документы. Изредка он бросал взгляд в телевизор, делал вид, что смотрит его, чтобы показать свое присутствие Наталье Михайловне. Подруга терпеть не могла – Евгений Станиславович находился рядом и в тоже время где-то далеко. Порой, не выдержав, Кустина вырывала из его рук папки, подолгу трясла ими у него над головой, и кричала:
– Ну, зачем ты принес все это! Зачем? Деньги бы хоть платили хорошие, можно было носить. Учись у меня зарабатывать! Смотри, вылупи свои глаза, и она, забравшись рукой в бюстгальтер, выуживала оттуда сотенную долларовую купюру.
Да, Евгению такое и не снилось. Он получал у себя в патентной библиотеке «копейки». Я понимал, что все эти слова Наталья Михайловна, время от времени, обрушившиеся на голову моего друга, говорила не со зла, а из-за усталости. Она мучилась оттого, что не ощущала стабильности. Благополучие в ее жизни было сиюминутным и в любой момент готово было развалиться – Наталью Михайловну могли уволить с работы и что тогда, чем кормить детей? На них одной одежды не напасешься – растут из дня в день. Однажды она не удержалась и со слезами на глазах пожаловалась:
– Юра, мне тяжело. На мое место сто девушек метят, и каких? – Красавицы! Ради работы они готовы в любой момент отдаться начальнику. Я долго здесь не удержусь. Меня ждет психушка. А мой муж объелся груш. Он не может меня поддержать. Мне не моральная нужна помощь, а деньгами, не завтра, а сейчас!
Нет, в психушку Кустина не попала. Первым не выдержал мой друг. Я, недоумевал, как можно себя мучить, если в семье все-таки есть деньги. Пусть их зарабатывает жена, но на жизнь хватает и даже больше. На черный день всегда можно отложить. Ты, если не можешь, нет у тебя возможности обеспечить семью самолично, возьми на себя другие функции, например, по созданию в доме уюта и тепла.
Нет, мой друг таким не был – это мне было доподлинно известно. Уж кто-кто, а он себе покоя не давал, даже в хорошие, спокойные годы. Ну, а во время перестройки – полуголодного прозябания и всеобщей смуты, войны мнений и катастрофических действий ни чего хорошего для страны не сулящих, а лишь наносящих вред, вред и вред – он не выдержал, не мог выдержать – его начало «глючить».
Я об этом узнал от Натальи Михайловны. Она мне позвонила по телефону. Ее голос не сразу дошел до меня. Наверное, с полгода я не общался ни с ней, ни с Фоковым. У меня и раньше были перерывы, но они происходили из-за того, что я не мог лицезреть их обоих вместе. Тогда я сумел побороть обиды и не только созванивался, но и часто заезжал к ним домой. Евгений встречал меня в добротном дорогом халате. Указав мне рукой на диван, он садился в кресло, рядом возле него крутились две прелестные девчонки, дочки Натальи Михайловны. Они его называли папой.
И вот снова. Та же ситуация. Моему поступку не было оправдания. Надо же было такому случиться, чтобы за делами я совсем забыл о своих друзьях. Я себя чувствовал свиньей.
– Юра, ты нас бросил? – спросила Наталья Михайловна.
– Да нет, ну что ты говоришь, – ответил я.
– Нет, ты нас бросил! – далее я услышал короткие гудки. Первая мысль была, нас случайно разъединили. Я, начал перезванивать, но остановился – решил поступить иначе.
Что я мог сказать в свое оправдание? Нужно было каяться.
Я заехал в магазин, накупил подарков и поехал к ним домой. Дверь мне открыла Наталья Михайловна, моя Ната. Она была несколько не в себе. Я бы сказал пьяна. Однако запаха я не почувствовал.
Кроме нее в доме находились девчонки. У Жени с Наташей общих детей не было. Однажды я завел разговор на эту тему со своей подругой, поинтересовался. Она ответила просто:
– Я боюсь, ты ведь ревновать начнешь! Перестанешь ходить к нам в гости. А я без тебя не могу. Мне тяжело, – помолчала и добавила, – я не хочу от него детей, а вот от тебя бы… – и тут же засмеялась. – Я так и не понял ее тогда, то ли она пошутила, то ли сказала серьезно.
Я прошел в коридор, снял обувь, нацепил на ноги бархатные тапочки, которые мне поднесла Женя – дочка Натальи Михайловны. Лариса ее сестра чуть меньше ростом – младшая – стояла тут же рядом. Девчонки поприветствовали меня, и ушли гулять во двор.
– Женя, только пожалуйста не долго, – крикнула ей вслед, в коридор Наталья Михайловна и покачнулась.
Я остался на попечение их матери. Она повела меня в комнату.
– А где же хозяин? – спросил я, осмотревшись.
– Хозяин? – вопросительно переспросила Наталья Михайловна. – Хозяин в больнице.
Она стояла и молчала. Долго молчала, а затем не выдержала: по щекам у нее побежали слезы. Я дернулся к ней. Наталья Михайловна упала мне на грудь и заплакала. Я гладил ее по волосам и шептал успокоительные слова.
– Ничего, ничего, все будет нормально.
– Нет-нет! Все плохо. Он сам по себе такой. Он не просто вдруг взял и заболел. Ему нужно было жить с матерью. Женитьба не для него. А может, я виновата? Не усмотрела. Последнее время, он только и делал, что сидел над своими бумагами. Просто сидел и ничего в них не правил. У него был странный взгляд. Не знаю, о чем он думал, я не спрашивала. Да еще по ночам он долго не мог заснуть. Я давала ему снотворное. Порой и сама покрутишься-покрутишься в постели, пойдешь на кухню примешь несколько таблеток и заснешь.
Наталья Михайловна была расстроена:
– Тяжело жить и тяжело рассказывать. Помнишь, заводе у нас работала одна женщина, порой на нее что-то находило. Мы однажды ее видели. Ну, дурная какая-то. Она раздевалась, и нагая бегала по цеху, босыми ногами прямо по металлической стружке. Мужики ее ловили, заматывали в халат и вызывали скорую помощь. Сейчас Женя такой. Что он вытворял. Ты себе и представить не сможешь. Это нужно видеть. Я не понимала его. Искала причины. Думала, может он из-за ревности бесится, сходит с ума. Так нет, он мог меня ревновать, только к тебе. – Наталья Михайловна замолчала.
Я попытался освободиться от ее объятий. Она, словно чего-то испугавшись, еще сильнее прижалась ко мне. Я ощутил ее упругие груди и стук своего сердца. Тепло охватило меня и приятно разлилось по всему телу. Не знаю, как мне удалось себя образумить. Я, также, как и мой друг, готов был сойти с ума от близости Натальи Михайловны, нет не Натальи Михайловны, моей Наты. На минуту в голове мелькнуло – она, она никто другой виновата, ее близость свела Фокова с ума.
Ната прижималась ко мне, и я не знал где она, где я. Если бы в квартиру не позвонили, мне несдобровать. Мои руки уже ласкали ее груди.
Я с трудом оторвался от Кустиной и подтолкнул ее к двери. Наталья Михайловна бросилась торопливо открывать дверь. Это вернулись Женя и Лариса. Они мне напомнили о возрасте. Пока Ната им помогала раздеться, я смотрел на девчонок и думал. Сколько же мне лет? За делами, текучкой буден, время совсем не заметно. Вот только был понедельник и уже пятница, завтра выходные. Да мне уже скоро сороковник будет.
Много это или мало. Для меня еще мало. Для моих друзей много. Они уже вместе лет десять. Как сложится их дальнейшая жизнь? Я не знал. Мне нужно было увидеть Фокова, только тогда я мог понять его и определить, чего ему ждать. Мне нужны были его глаза. Если они неподвижны как когда-то в детстве, когда он мальчуганом вместе со мной ходил на рыбалку ловить карасей – Наташе будет плохо. Жить она с ним сможет, если они горят и светятся. Таким, только таким он нужен Кустиной.
Задерживаться в доме Наты я не стал и сразу же после возвращения девчонок уехал, при этом я пообещал, что не брошу ее, буду помогать.