Приз
Колька стоял в углу огромной армейской палатки, установленной посредине городского сквера, и понуро стягивал с себя спортивные штаны. Ему хотелось как можно быстрее переодеться и незаметно исчезнуть.
Он так долго готовился к этому спортивному мероприятию, так надеялся достойно выглядеть, а что получилось – тьфу! Позор, да и только!
Увлечение бегом сводило Кольку с ума. Будучи самым младшим лаборантом из всех самых младших в своем институте, он имел только одну отдушину, которую сам себе и выдумал. Все бы хорошо, да природа и генетика подкачали. Более неспортивное существо, чем Николай, придумать было сложно. И сколько бы он ни тренировался, но бегать быстро и долго так и не научился.
Однако это видеть и понимать могли родные, окружающие, но только не сам Колька. Он изводил себя бесконечными пробежками после работы: в дождь, снег, по льду… Но ничего не менялось – результаты не улучшались. Так и это не страшно. Бегал бы сам по себе, в одиночестве – никакого позора. Но ему непременно хотелось соревноваться. Вот и сейчас выбрал ни больше ни меньше – лекгоатлетический забег под красноречивым названием «На пределе возможностей». Николай думал бежать нужно 5 километров, а оказалось – 20.
В результате не помнил, как добрался до финиша последним.
Наконец он натянул джинсы, куртку и готов был направиться к выходу.
– Куда вы собрались? Не уходите, пожалуйста.
Колька не обратил внимания на эти слова. Кто может заинтересоваться таким тихоходом? И продолжал двигаться в сторону полога палатки.
– Мужчина! Я к вам обращаюсь.
Колька обернулся.
– Да-да, желательно, чтобы вы не уходили.
– А кому я нужен? – удивился Колька.
– Вам не следует уходить, потому что вы в призах. Вас будут награждать.
Кольке стало горько и обидно. Зачем эта девчонка, судейская секретарша вздумала издеваться над ним. Он обернулся и его взгляд был красноречивее всяких слов.
– Я не шучу, молодой человек. Вы в своей возрастной группе заняли третье место, вас наградят бронзовой медалью. Только надо подождать – через два часа закончится суточный бег и состоится общее награждение по всем дистанциям.
Колька молчал и как зачарованный смотрел на молоденькую судейскую секретаршу. «Либо она сумасшедшая, либо в моей возрастной группе всего три бегуна», – подумал он. Но тут же отбросил все размышления, как болванчик, закивал головой, и прошептал:
– Я никуда не уйду, я буду, я обязательно буду.
С этими словами он выскочил из палатки. Колька больше всего боялся, что девушка передумает, или обнаружится ошибка, или его вычеркнут.
Николай потом не мог вспомнить, как он провел эти два часа. Это был сказочный сумбур! Он забыл об усталости, сновал между спортсменами и судьями, сумел из какой-то столовой позвонить домой. Родные не на шутку встревожились, умоляли его срочно вернуться. Двадцать километров, бронзовая медаль… Им было ясно, что с головой Николая случилось непоправимое. Но Кольке было все нипочем. Он ясно представлял себе лица сотрудников на работе, когда покажет им грамоту. Он не знал, чем его наградят, но грамоту, грамоту-то точно дадут! Счастливая улыбка не сходила с его лица.
Небольшую деревянную трибуну окружала толпа спортсменов, их родственников и зевак.
– За третье место в своей возрастной группе награждается… И тут Колька услышал свои имя и фамилию. Когда судья назвал время, которое он затратил на преодоление дистанции, среди спортсменов раздался дружный хохот. Но этого Колька не услышал. Он взлетел на трибуну, где ему вручили грамоту, а в качестве приза – электрический чайник.
Дома, рассматривая грамоту, кто-то из родственников недоверчиво спросил: «Слушай, а это ты не сам написал?»
Все очень обрадовались чайнику: «Наконец-то у нас будет современный электрический чайник!»
Но радость была недолгой. Колька с непроницаемым лицом заявил:
– Это мой кубок. Он достался мне потом и кровью. Кто из вас может пробежать двадцать километров? Никакого чая из него никто пить не будет.
Родным пришлось смириться. Вынув из книжного шкафа часть книг, Колька поместил туда чайник и прислонил к нему грамоту.
Просыпаясь и прежде чем лечь спать, Колька теперь каждый день долго смотрел на чайник. И каждый раз его лицо светилось счастливой улыбкой.
Снег
Биологи знают, что синие киты питаются крилем. Они внедряются в массу этих ракообразных креветок, которые в толще океанской воды парят в виде огромных, находящихся в постоянном движении облаков. В тот день таким китом ощущал себя я, медленно пробираясь сквозь пелену снега к автобусной остановке. Снег валил с потемневших небес не в виде отдельных снежинок, а сплошным потоком. Казалось, что ты находишься не в равнинном Петербурге, а где-то в горах и на тебя обрушиваются лавина за лавиной.
Я увидел троллейбус внезапно. Вначале даже не понял, что это такое. Ко мне приближался желто-оранжевый шар, похожий на инопланетный корабль, только летел он не по небу, а двигался по земле.
В салоне почти никого не было. На заднее сиденье, напротив меня, плюхнулся молоденький кондуктор. Он оторвал билет, и в то же мгновенье я перестал для него существовать. Он тоже нисколько не заинтересовал меня, и я готов был начать погружаться в свои мысли. Но не успел. Из кармана потрепанной куртки кондуктора послышались писклявые рулады.
– А, Серега, привет. Да хе… – Он исподлобья глянул на меня и поправился: – хреново все. Троллейбус набит, людей как селедок в бочке, не продохнуть, – потом усмехнулся и добавил: – шучу, ясен пень, шучу. Тебя не проведешь, сам кондуктор.
Я бы не обратил вниманья на эту болтовню, если бы даже в смехе молоденького кондуктора не уловил глубокую грусть, похожую на обреченность. Заскрежетали железные двери, но в салон никто не вошел.
– А если серьезно, Серега, если серьезно, то нашлась одна старая дура и все мне испоганила. И не лень ей было. Понимаешь, еду тут третьего дня, вдруг старуха меня подзывает. Она мне сразу не понравилась – рожа на петушиную похожа. Спрашивает, доедем ли мы до гипермаркета «Розовый кролик». Да, есть такой, для сексуально озабоченных. Отвечаю: не доедем. Минут пять проходит, опять подзывает и сиплым голосом: «А может, все-таки доедем?» Когда в четвертый раз все повторилось, я не выдержал и послал ее по полной. Она как ужаленная, вся в красных пятнах на ближайшей остановке выскочила.
Через два дня вызывают. Старая извращенка кляузу накатала. Да-да, Серега, теперь сам жалею. Ставят меня сейчас в основном на ночное время – не высыпаюсь, еле на ногах держусь. Днем-то я на курсы водителей хожу. Скорей бы их окончить, – в кабине ни одна сволочь не пристанет. Потом премии лишили. Да хрен с ней с премией, главное другое. Понимаешь, Серега, нам форму должны были скоро выдавать. Ох, как, Серый, она мне понравилась! Брюки синие, пиджак синий с золотой эмблемой на груди и серебряными полосками на рукаве.
Кондуктор набрал воздуха и мечтательно выдохнул:
– На, на… прокурорскую похожа. Красивая она, не описать! Вычеркнули меня из списка, сам видел. Сначала я там был, а теперь красной чертой.
После долгого молчания он продолжил:
– А знаешь, Серый, окончу курсы водителей и вернусь обратно в Пермь. Там у нас лучше, чем в этом холодном городе. Там бы форму не отняли из-за доноса какой-то ведьмы. А чего – получу права и на любой горэлектротранспорт смогу водителем устроиться. У нас в Перми с троллейбусами не очень, зато трамваев полно. Буду трамвай водить. И форму выдадут. Может, не такую красивую, зато отнимать никто не будет. Уеду я, Серега, обязательно уеду.
Скрежетали двери, мелькали остановки, бесшумная пелена снега совсем залепила окна. А я в них и не смотрел. Я не знал, где нахожусь и куда еду: домой или в далекий город Пермь.
Бумага
Володя всегда трепетал перед начальством. Он мог выносить голод, холод, оскорбления со стороны незнакомых и близких людей, любые неурядицы, однако даже слегка небрежный взгляд вышестоящего лица причинял ему невыразимые страдания. Такой взгляд словно толкал в пропасть. Володе казалось, что он летит в бездну, не за что ухватиться, воздуха не хватает и все в жизни рушится непоправимо. Руки и ноги переставали его слушаться, он застывал истуканом, не в силах вымолвить ни слова. Долгим взглядом Володя провожал начальника. В этом взгляде читалась мольба: «Оглянись, смени гнев на милость, я ведь ни в чем не виноват».
Несмотря на такую чувствительность, жить и работать он все-таки мог. Со временем страхи постепенно притуплялись, обиды забывались.
И все было ничего, пока в науке не настали тяжелые времена. Высоким чиновникам захотелось узнать, кто из научных сотрудников работает хорошо, а кто плохо, кому зарплату, и без того невеликую, оставить на прежнем уровне, а кому можно уменьшить. Они долго ломали головы и решили оценку всего научного процесса свести к количеству выпускаемых ученым публикаций. Например, Иванов за год написал пять статей, а Петров – только одну. У чиновника в голове полная ясность:
Иванов – настоящий ученый, ну а Петров… Достоверные факты из истории науки, свидетельствующие о том, что Макс Планк за всю свою научную жизнь выпустил всего несколько работ, а постоянная Планка до сих пор используется физиками всего мира, что нобелевские лауреаты Мария Кюри и Иван Петрович Павлов писали немного и нечасто, а Гриша Перельман за несколько лет и вовсе не отметился ни одной публикацией, мало волновали чиновничий мир. И его понять можно. В качестве работ, поди, разберись, а с количеством все ясно: десять больше двух, критерий найден!
Дальше – больше. Численность статей стали закреплять за институтами. Попробуй недобери: финансирование учреждения сразу сокращается – ни приборов тебе, ни реактивов, ни зарплаты. Как следствие, директора институтов начали волками смотреть на малоплодовитых сотрудников. Грянули собрания, заседания, скандалы.
Для Володи слово начальника – закон. Поэтому от лабораторного стола он бросился к письменному. Подушечки пальцев гудели от беспрерывного соприкосновения с клавишами компьютера. «Так в этом месяце по норме нужно было написать две статьи, а я сбацал целых три. Здорово! Теперь Клавдий Васильевич, может быть, похвалит!» – в радостном возбуждении шептал про себя Володя.
Он, как и другие сослуживцы, забросил эксперименты – не до них теперь – и лихорадочно писал, писал, писал. Наконец случилась долгожданная радость. Начальник отдела на собрании произнес слова, которые вечером, придя домой, Володя по памяти записал в блокнот с благоговейным трепетом: «Ну что, коллеги, равняйтесь на Владимира
Червякова. За два месяца он написал восемь статей. Молодец, так держать, директор будет доволен».
Жизнь, однако, коварная штука. Счастье не могло продолжаться вечно. Две беды подкрались к Володе незаметно и одновременно. Во-первых, все ранее полученные экспериментальные данные он уже описал, а на новые опыты времени не оставалось. Во-вторых, бесконечной писаниной занимался не только Володя, но и все научные сотрудники на просторах необъятной России. Журналы физически были не в состоянии публиковать такое количество материала. Как грибы из-под земли, появились платные издания, которые за крупные суммы стали предлагать свои услуги отчаявшимся ученым. Стоит ли удивляться тому, что среди платных журналов оказалось немало жульнических, которые брали деньги вперед и затем бесследно исчезали?
Володя Червяков был в отчаянии. Река публикаций обмелела, пересох даже ручеек. Конечно, он мог бы, подобно некоторым жуликоватым ученым, начать брать данные с потолка. Но до такой низости он дойти был не в состоянии. Даже несмотря на все преклонение перед начальством. Володя твердо знал: совершить такое значит перечеркнуть себя, как ученого перечеркнуть все свое прежнее честное служение науке.
Последствия вынужденного простоя не замедлили сказаться. Клавдий Васильевич начал бросать на Володю косые взгляды, а затем устроил ему выволочку:
– Владимир, где статьи? Уже третий месяц от тебя ничего нет. Как это понимать?!
Володя низко опустил голову и зашептал:
– Но вы же понимаете, старые результаты я уже описал, а новые эксперименты только начались, нам долго не поставляли животных....
– Молчать! Совсем распустился. Какие, нахрен, животные, какие эксперименты, статьи нужны, понимаешь, ста-тьи, ста-тьи! – Зная кроткий нрав Червякова и его преклонение перед вышестоящими, начальник не считал нужным сдерживаться.
Незаметно подкрался Ученый совет, памятный не только для Володи, но и для всего института. На повестке стоял только один вопрос: «О публикационной активности сотрудников».
На Володю, издерганного бесконечными нападками непосредственного начальника, было больно смотреть. Он забился на предпоследний ряд актового зала и затравленно озирался по сторонам.
Директор начал свою гневную речь. Никто не обратил внимания, как в этот момент Червяков достал из портфеля толстую пачку бумаги, склонился над ней и начал лихорадочно водить авторучкой по белым листам. Между тем речь директора леденила души всех присутствующих. Подобно горной лавине она, набирая скорость, все сметала на своем пути. Умело сочетая тембр голоса с грозным смыслом произносимого, он вселял ужас в несчастных сотрудников, которые напоминали собой тоненькие весенние сосульки, готовые в любой момент сорваться под лучами огнедышащего светила и разбиться вдребезги.
«Вы, лишенные всякой пассионарности, безвольно плывущие по течению, неспособные ничего обобщить, ничего написать. Из-за вас институт недобрал 19 статей до показателя, спущенного Министерством науки. Нас теперь могут перевести в более низкую категорию и снизить финансирование. И отлично – наконец-то на собственном кармане ощутите степень своего безволия и безответственности».
Гневная речь набирала обороты, остановить директора было уже невозможно. «Вот, смотрите, приведу конкретный пример. Каким гоголем полгода назад Клавдий Васильевич докладывал мне о восьми статьях, написанных его сотрудником Червяковым всего за два месяца. Хороший показатель, я похвалил. И что дальше? А дальше пустота. Торичеллиева. Где Червяков? Сдулся. Ни одной строчки с тех пор. Как же так, Клавдий Васильевич? Мне все ясно – значит, сдулись и вы вместе с Червяковым!»
Трепещущий зал поглотила тишина, которую внезапно разорвал безудержный, клокочущий хохот. Все головы мгновенно повернулись в сторону его источника. И увидели, как с предпоследнего ряда, отшвырнув портфель, из которого посыпались карандаши и книги, вскочил Володя Червяков. С всклокоченными волосами, развевающимися полами пиджака, продолжая хохотать, он бросился по проходу между креслами в сторону трибуны. Взбежав по ступенькам, Володя протянул ошеломленному директору пачку бумаги и произнес, задыхаясь, с безмятежной улыбкой на устах: «Платон Кириллович, вот, пожалуйста, я написал много статей, на много лет вперед, возьмите, возьмите и не сердитесь больше».
Директор вынужден был взять пачку. Он молча посмотрел на первый лист, перевернул его, затем второй, третий… Все листы были пусты. Ни одной буквы, только какие-то штрихи и волнистые линии.
Задача
– Георгий Корабелов, к доске. Перед тобой простейшая арифметическая задача. Я и весь класс ждем ее решения. Приступай, – произнесла молоденькая учительница математики, бросив строгий взгляд в сторону вызываемого.
Жора – ученик третьего класса обычной средней школы – медленно вылез из-за парты и, понурив голову, побрел к доске. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, не поднимая головы.
– Георгий, ты не на пол, на задачу смотри.
Жора повернулся, бросил взгляд на исписанную мелом доску, и неловкая, могло показаться, даже блаженная улыбка тронула его губы.
– Георгий, опять начинается, – сокрушенно покачала головой учительница, – ну скажи хоть что-нибудь.
Жора продолжал бессмысленно улыбаться.
– Ну все, Георгий, так больше невозможно, вызовем твою маму и будем решать, что с тобой делать, на педсовете. Садись.
Жора тихо подошел к парте на предпоследнем ряду и сел. Рядом с ним никого не было, поэтому никто не обратил внимания, как он положил на колени блокнот и склонил над ним голову.
На него одноклассники давно перестали обращать какое-либо внимание. Что с такого взять – то ли блаженный, то ли недоразвитый.
Когда поначалу мальчишки пробовали его задирать, вызывать на драку, Жора в ответ тихо улыбался и не сопротивлялся. Он продолжал улыбаться даже тогда, когда получал тумаки. «Да оставьте вы этого ненормального, – вступались за Жору девчонки, – какая радость лупить по пыльному мешку!» «И то верно, – разочарованно соглашались мальчишки, – убогих бить грех».
Так тихо и существовал Корабелов уже третий год. Ни он, ни его никто не трогал. Его спасительным кругом была незаметность. Ведь и в мире природы самая действенная защита – не сила, не агрессия, а способность слиться с окружающей средой и стать незаметным для врагов.
С учителями, конечно, было сложнее. Жора плохо усваивал как точные, так и гуманитарные предметы. Преподаватели видели, что он силится понять, но не может. Его терпели, выводя со скрипом в ведомостях тройки только из-за тихого поведения, Жора никого не раздражал. Но всякому терпению когда-то приходит конец.
Мать Корабелова посадили за парту рядом с сыном. Отца не было, потому что он давно их бросил. Жора сидел, как обычно тихо, склонив голову вниз. Он смотрел на расчерченный квадрат в блокноте.
– Итак, коллеги, начинаем. Сегодня нам предстоит решить судьбу школьника третьего класса Георгия Корабелова, – строгим голосом начала завуч. Это была немолодая сухая женщина с абсолютно прямой спиной и платьем, которое украшали многочисленные неестественно яркие райские птицы. На фоне тусклого зимнего дня они буквально слепили окружающих.
– К Корабелову не может быть претензий только по одному предмету, если его вообще можно назвать предметом, – поведению. Да, здесь твердое пять, но по всем остальным – ниже двойки. И нам нужно решить, способен ли Корабелов продолжать учиться в обычной школе или его необходимо перевести в учреждение, где обучаются дети с ограниченными возможностями.
Далее обратились к матери Жоры. Перед многочисленными учителями и членом роно она до крайности смутилась. Переминаясь с ноги на ногу, теребя носовой платок, тихо молвила:
– Поверьте, Жора старается. Вы правы, не все получается, но можно мы еще попытаемся. Не отчисляйте его, пожалуйста! – Из глаз рано состарившейся женщины потекли слезы.
Слово взяла молодая математичка:
– Вы поймите, мы бы рады вас никуда не переводить. Но Георгий ничего не воспринимает, вместо ответов блаженно улыбается и молчит, молчит, молчит. Ну что нам остается делать?
В таком же стиле выступили и другие педагоги. В классе повисла гнетущая тишина. Все головы повернулись в сторону инспектора роно.
Внезапно тишину прервал восторженный возглас самого Жоры.
– Я решил эту задачу!
– Какую задачу? – оторопела завуч.
– Шахматную, шахматную! – Эти слова были пронизаны неподдельным счастьем.
И тут случилось чудо. Инспектор роно, грузный, уже немолодой дядька, рванулся в сторону парты, за которой сидели Жора и его мать.
– А ну покажи, мне интересно, – при этом он обернулся к изумленным учителям. – Простите, парнишка задел меня за живое. Дело в том, что я сам заядлый шахматист, шахматы для меня – святое.
Он взял исчерченный блокнот из рук Жоры и углубился в позицию. А затем, хитро подмигнув мальчишке, полез в свой портфель и достал из него маленькие карманные шахматы.
– Они у меня всегда с собой, давай-ка проверим твое решение.
Учителя тем временем переглядывались и недоуменно пожимали плечами.
Наконец инспектор выпрямился и произнес с некоторой ноткой торжественности:
– Итак, уважаемые коллеги, товарищи, могу засвидетельствовать, что обсуждаемый нами ученик с блеском решил труднейшую шахматную задачу, над которой он бился долгое время. Не исключаю, что поэтому могли страдать другие предметы. Это, конечно, плохо, очень плохо, и тебе, Георгий, должно быть стыдно. Но, коллеги, давайте не будем торопиться, может, кто-нибудь из вас возьмет на себя труд позаниматься с парнишкой дополнительно. Ну не верю я, что дефективный человек способен так глубоко мыслить в шахматах! А сам я помогу тебе, Жора, поступить в шахматную секцию – возможно, выйдет большой толк. Хочешь?
– Очень.
Приговор
Александру показалось, что, просыпаясь, он услышал собственный храп – громкий и тяжёлый. Он не знал, почему вообще проснулся посреди глубокой ночи. Что это было: какой-то подсознательный толчок, или простое желание пойти в туалет? Важно было другое. Медленно приоткрыв глаза, он увидел недалеко от своей головы тусклое свечение. «Отблеск луны?» – мелькнуло в сознании. Но это была не луна. Глубокой осенью петербургское небо укрывал плотный слой облаков. Когда взгляд Александра прояснился, он застыл от удивления.
В метре от него стоял мальчишка пятнадцати лет, а его правая рука сжимала длинный нож с широким лезвием, которое тускло поблескивало в лучах уличного фонаря. Губы у мальчишки тряслись, он весь дрожал, парня явно бил озноб. Он был похож на нездорового, озлобленного зверька, готового в любую секунду броситься на свою жертву. Мгновенно прояснившееся сознание Александра оценило опасность ситуации, он понял, что находится на краю гибели.
Первоклассный психолог, Александр даже не принимал решения, все произошло само собой на подсознательном уровне. Он громко и весело расхохотался. Мальчишка отпрянул. Для него такая реакция оказалась полной неожиданностью.
Александр сразу почувствовал, что дело сделано – парень сломлен психологически. Поэтому он не стал бросаться на него и отнимать нож. Напротив, он потянулся и сладко зевнул. Затем повернулся на бок, широко улыбнулся и спросил абсолютно спокойным голосом:
– Паша, ты что, решил поиграть в индейцев? Бесшумно подкрасться к бледнолицему и перерезать ему горло?
Мальчишка был не в силах вымолвить ни слова.
– А вообще, классная идея, жаль, что не получилось. Но ничего, сегодня не вышло – так, может, завтра удача не обойдет стороной молодого Чингачгука, – хохотнул Александр. – Нет, правда, ты что, начитался Майн Рида?
Парень выронил нож, медленно опустился на пол, по его щекам потекли слезы.
– Отец, мне нужны деньги, – едва расслышал Александр сквозь всхлипывания.
Такого поворота событий он никак не ожидал.
– Деньги? А разве ты в чем-то нуждаешься?
Его приемный сын Павел молчал.
– Погоди, ну, кроме того, что ты полностью обеспечен едой, одеждой, жильем, я ведь постоянно даю тебе деньги на всякие мелкие расходы.
– Этого мало, отец.
– Не понял.
– Мне нужно во много раз больше.
– А на что?
Снова последовало долгое, тягостное молчание. Александр обратил внимание, что парня трясло, как в лихорадке. «Неужели? – промелькнуло в сознании. – Господи, я ведь всецело погружен в свою научную работу. На мальчишку давно не обращал пристального внимания. Неужели?»
– Покажи руки.
Только сейчас до него стало доходить: парень постоянно носит все рубашки и футболки только с длинными рукавами, даже в теплую погоду.
– Давай, показывай руки!
Павел отодвинулся и вдавился спиной в дверцу платяного шкафа. Но, увидев решительный настрой отца, сдался и начал покорно закатывать рукава.
Александр с ужасом уставился на исколотые вены подростка. На изгибах локтей обеих рук застыли багровые болота. Он уронил голову. Худшее из того, что могло случиться, случилось.
– А как это ты, а когда это ты? – забормотал Александр.
Его приемный сын начал шепелявить дрожащими губами:
– Это в клубе. Тебя ведь вечно нет дома. Однажды приятель позвал меня в ночной клуб. Там и дали попробовать. Сначала покурить, а дальше больше.
– Но это стоит больших денег! – сорвался на крик Александр.
Павел заерзал, его глаза сверкали лихорадочным блеском.
– Первые дозы они давали бесплатно, потом в долг. Поэтому я начал у тебя незаметно воровать.
– Что, семейные реликвии?!
– Да, например большое серебряное блюдо, которое лежало в глубине серванта. Ты ведь ничего не проверяешь, ничем не интересуешься, кроме своей биологии. Но этого оказалось мало. Дозы увеличивались, и сейчас я влез в страшные долги.
Они сказали: если не верну, то убьют. Но есть кое-что пострашнее, чем убьют. Они не дадут мне больше новой дозы. Дай денег, дай скорее! Иначе я не знаю, что сделаю, я за себя не ручаюсь, – сквозь клокот и всхлипывания услышал Александр.
Он молча встал с кровати, подошёл к секретеру, открыл его с помощью ключа и достал кошелек.
– Сколько?
– Пять тысяч.
– Ого! На, держи, и ложись спать.
– Какое спать, отец! Я побежал в ночной клуб, он тут недалеко.
– Ты что, с ума сошел, ночь на дворе!
– Мне без разницы, я не могу больше терпеть!
Когда дверь захлопнулась, Александр надел спортивный костюм, опустился в большое удобное кресло в гостиной и закурил. Его лицо оставалось невозмутимым, несмотря на то что мысли в мозгу метались и путались.
«Идиот, ты идиот, брат! – обратился он мысленно сам к себе. – С умным выражением лица поучаешь других, мол, в жизни можно совершать мелкие и даже средние ошибки, нельзя крупных. Любая крупная ошибка приводит либо к непоправимым последствиям, либо к гибели. А сам?! Сам-то эту крупную, чудовищную ошибку и совершил. Саня, что тебе ещё надо было от жизни?! Да, неудачно женился, но ведь нормально, цивилизованно развелся. Главное, детей не было. А то бы росло сейчас несчастное существо без отца. Со всем расквитался. Ну и живи спокойно со своей постоянной женой, имя которой его величество Биология! Ведь всю сознательную жизнь она только для тебя и существовала. Конечно, ты любил родителей, и был любим ими. Но даже это чувство отступало, когда речь шла о науке.
Идиот хренов! Почему ты вдруг вообразил, что тебе нужен сын, из которого со временем ты сделаешь крупного ученого? Мол, без этого твоя жизнь будет неполноценной. Да у тебя, кретина, именно у тебя диплом биолога и нужно отобрать в первую очередь! Уж не тебе ли должно было быть ясно, что брать со стороны ребенка – все равно, что пойти в казино? Проигрыш неизбежен, гарантирован. Или ты решил, что сирота из детдома – это сын, брошенный Менделеевым и Марией Кюри? Да даже если бы и так, уж кому как не тебе должна бы была ясна опасность вырождения. Какой, нахрен, Менделеев! В детдомах на девяносто процентов находятся дети из неблагополучных семей, рождённые от алкоголиков и проституток, от опустившихся людей с соответствующим генофондом.
Но ты ни о чем таком тогда не думал, был ослеплен идеей. А в детдоме, даже несмотря на то, что ты представлял собой неполную семью, пошли навстречу. Ну как же! Такой положительный, доктор наук! Такому вполне можно доверить маленькую жизнь. Доверили… Хорошо, взял ребенка, ну хотя бы серьезно занялся его воспитанием. Да, ты хотел это сделать. А в действительности поигрался в любящего отца пару-тройку месяцев и исчез в лаборатории. Еще бы – новые идеи, новые эксперименты, да ты просто забыл о мальчишке. Одевал, обувал, кормил и все. А душу, как всегда, отдавал любимой работе. Ну вот, теперь получай. Но надо что-то делать».
Не успел он произнести эту фразу про себя, как внезапно превратился в другого человека.
В мгновение ока собрался, и натренированный мозг ученого начал просчитывать варианты. Он весь подобрался, словно гепард перед прыжком. Его холодный взгляд скользил по темному небу за окном, однако Александр неба не видел.
«Итак, вариант первый, – произнес он мысленно. – Парня надо изолировать от этой шайки и начать лечить. Звучит красиво. На самом деле – нулевой вариант. Павел – глубокий наркоман. Начался уже распад личности, если он готов был броситься с ножом на приемного отца. А кроме того, шайка его не отпустит. Он наверняка рассказал им, кто я, и они до конца решили тянуть из него деньги. Вполне возможно, скоро его дружки появятся здесь и начнут мне угрожать.
Второй вариант. Все оставить и бежать куда глаза глядят. Значит, бросить не только дом, но и работу, и любимую лабораторию. Нет, этому не бывать!
Третий вариант. – Александр закусил губу. – Да, наверное, он единственно возможный. Пойти на поводу у приемного сына. С этого дня начать добровольно давать ему деньги на зелье. Пусть продолжает катиться в пропасть, сам выбрал этот путь. Главное, я, как биолог, понимаю: долго это не продлится. Скоро наступит неминуемый конец. Ждать осталось недолго. Скоро кошмар закончится. – При этой мысли по его губам пробежала кривая усмешка. Однако через мгновение у Александра потемнело в глазах. – Черт, а как же быть с органами опеки? Что будет, когда они узнают о кончине своего детдомовца, которого отдали в хорошие руки? – Замешательство длилось недолго. – Ерунда, профессор. Они только вначале интересовались судьбой мальчишки, заходили домой. А уж сто лет, как никого не было. Да всем на все наплевать, – успокаивал он себя, – ну даже и узнают. Сам себя парень и довел. Не я же его убил».
Наконец он облегчённо вздохнул. Решение было принято. Приговор был вынесен. Все теперь знал Александр, кроме одного: в эту минуту он вынес приговор не только своему приемному сыну, но и самому себе.
Он встал с кресла, потушил сигарету и рухнул на кровать, сразу забывшись в тяжёлом, беспросветном сне.
Проснулся поздно. О походе на работу сегодня не могло быть и речи. Александр тихонько подошёл к комнате Павла и приоткрыл дверь. На неразобранной кровати скрюченным червячком в одежде лежал его приемный сын. В уголках губ Павла пузырилась слюна. Преодолев отвращение, Александр коснулся его плеча, и попробовал растормошить. В ответ он услышал тихий стон.
– Паша, вставай, предстоит серьезный разговор.
Дело не клеилось. Пришлось до краев заполнить большую кружку холодной водой и опрокинуть на голову спящего. Подействовало. На Александра уставились расширенные зрачки, взгляд был совершенно бессмысленным.
– Давай, брат, просыпайся, нам есть что с тобой обсудить.
– А я где?
– В своей комнате. Не узнаёшь?
Две чашки горячего, крепкого кофе помогли немного прояснить сознание несчастного. Александр это заметил и начал говорить холодным, жёстким тоном.
– Павел, пока тебя не было, я все обдумал. Ты знаешь, я – профессионал и разбираюсь не только в биологии, но и в медицине. Науки родственные. Диагноз мне ясен. Поэтому не надо больше прокрадываться ко мне в комнату с ножом в руке. Я буду добровольно давать деньги, которые тебе необходимы. В том числе дам деньги, которые покроют твои долги. Понятно?
Павел, с трясущейся чашкой в руке, подумал, что он продолжает спать, что он пребывает в сказочном сне. «Это чего, это значит, все мои проблемы позади? Получается, живи не хочу! Нет, не может быть, наверняка за этим кроется какой-то подвох».