– Хорош?
– Как икона.
– Клиент пошел солидный. Нужно соответствовать.
– Понимаю.
– Коньячку? Для разговора?
– Соточку.
Крутов выудил из-под кресла початую бутылку любимого им великовозрастного коньяка «Армения», разлил по двум простым советским «слезным» стаканам.
– Закусить?
– Чтобы коньяк испортить?
– Это верно. За встречу.
Мы стукнулись донышками, неспешно выцедили янтарную жидкость. Закурили.
– Убитая девчонка у тебя в квартире – ведь не причина, а следствие, так? – Крутов испытующе смотрел на меня желтыми тигриными глазами. Вот взгляд у него не изменился, это точно.
– Так.
Игорь затянулся, выдохнул:
– Рассказывай.
Глава 15
– Рассказывать? Лучше я буду спрашивать.
– Это как знаешь. Мне нужно знать только одно: нынешняя подстава связана с твоим прошлым?
– А что у нас не связано с прошлым?
Крутов поморщился:
– Олег, давай без философий и по существу. Уж очень люди тобой всегда занимаются конкретные.
– Да и мы не абстрактные, нет?
– Я точно нет, а с тебя – станется. Где ты был в последнее время?
– Сначала в Штатах. Потом в Подмосковье.
– Безвылазно?
– Да.
– Чего тогда сорвался?
Я прикурил очередную сигарету от бычка, спросил:
– Игорь, теракт в отношении вице-президента «Континенталя» – это твой профиль?
Крутов кивнул:
– Да. Значит, все так, как я и предполагал: подстава связана с убийством Крузенштерна.
– У тебя есть досье на нового президента банка?
– Господина Шекало?
– Да.
– Очень скромное.
– Чист как стекло?
– Хуже. Как ангелочек с крылышками. – Игорь поднял глаза к потолку. – Шекало Лаврентий Игнатьевич. Имечко же ему родители дали…
– Да и фамилия красивая.
– Ну. Тридцать пять лет, московский финансово-экономический, руководство приватизацией и прочими радостями где-то в провинции.
– Не Покровск?
– Нет. Тверь, Вятка, Самара? Сейчас не упомню. Уточню. Да и подвизался он там недолго. Переезд в Москву. Среднее местечко сначала в госналогслужбе, потом в Минфине, потом где-то при президентской администрации.
– Обрастал связями?
– Почему нет? Потом – переход в «Континенталь», по неизвестным мне рекомендациям, вхождение в совет директоров, наконец, как апофеоз, президентство. «Континенталь» ведь банк не из последних.
– И из очень непростых.
– Это я догадался, – хмыкнул Крутов.
– Ты приглядывался к делу об убийстве Круза?
– Нет.
– Не любопытен? Или дело того не стоит? Или опасаешься нарушить профессиональную этику по отношению к отделению милиции, на чьей территории произошел теракт?
– Олег, не ерничай. К тому же это не теракт. Такой вид преступлений давно характеризуется как за-казнуха.
– Какой ты умный, Блин Клинтон…
– Дело сразу забрал ГУБОП.
– Ты же знал Круза.
– Дрон, в ГУБОПе работают профессионалы.
– Верю.
Крутов поморщился: разговор у нас явно не клеился.
– Олег… И ты, и я знаем, что «Континенталь» не простая контора. И разработку проводит как через спецов ГУБОПа, так и самостоятельно. – Глянул на меня, добавил: – Ты прав: если, конечно, это не инициатива господина Шекало.
– Или тех, кто поставил этого клоуна.
– Или так. – Игорь посмотрел на меня внимательно: – Ты уже влез в это дело?
Пожимаю плечами:
– Я влез в «это дело» тридцать с лишним лет назад. Когда родился.
– Опять философствуешь?..
– Эту «игрушку» можно или починить, или выбросить.
– Ты о чем?
– О стране. Но ведь для нас она не игрушка, а, Крутов?
– Дрон… Не гони.
– Виноват. Это я о своем, о женском.
– Вот о твоем, о женском, давай и поговорим.
– Слушаю.
– Ты знал девушку, что оказалась задушенной у тебя в постели?
– Нет.
– Ты уверен?
– Абсолютно. У тебя есть сомнения?
– У меня – нет. У тех, кто занялся этим делом…
– И кто?
– Местный райотдел.
– По типу «маньяк»?
– По нему. Дронов, ты никогда не задумывался, что идеально вписываешься…
– Задумывался. По всем имеющимся объективкам: солдат удачи, маргинал, темная лошадка…
– Подбираешь несовершеннолетних девочек в подъ-ездах…
– Ты имеешь в виду?..
– Да. Сашу Лисовскую. Потом поселяешь у себя, потом устраиваешь в интернат…
– Надо же, быстро раскопали.
– И подшили. В нужном кому-то ракурсе. Кстати, где она теперь?
– Саша?
– Да.
– Полагаю, на море. Сейчас лето, а это очень дорогой интернат.
– Так вот: убитая, Макарова Наташа, училась в том же интернате, что и Саша Лисовская. В старшем классе.
– И формально…
– Не формально, а предположительно… Да. Ты вполне мог с ней познакомиться и пригласить к себе. А учитывая твой «моральный облик»…
– Но я же…
– Дрон, ты дрался из-за Лисовской с парнями из пеньковской группировки?
– Это была не совсем драка.
– Тем не менее один из вьюношей, он ныне припухает в Бутырках, святым духом был за часы найден и дал премиленькие такие показания: девочку, Лисовскую, продали тебе пеньковские – для утех. Но вы не сошлись в цене, что и вызвало конфликт с мордобоем.
– Сволочь!
– Работа у него такая.
– Игорь, я с Сашей Лисовской не спал.
– Верю. Но кто еще поверит?
– Ее можно спросить.
– Этого делать никто не станет. Дрон, кому-то нужно набрать на тебя «лыка в строку». Грязную компру. И пока набирают. Успешно. Мне продолжить?
– Валяй.
– Эта девушка, Наташа Макарова, открыла квартиру своим ключом.
– Ей могла дать Саша…
– Мог кто угодно. А мог и ты. Дальше?
– Ага.
– Пришла с полными судками готовых кушаний, загодя заказанных по телефону аж в «Праге». Кем бы ты думал?
– Мной?
– Да. Пришла, прибралась в квартире, все приготовила… Ее пальчики везде.
– Погоди, Игорь! Но ведь кто-то был с ней?
– Нет. Она девственница. Девочку раздели, или она сама разделась, и придушили. Впечатляет?
– Не особенно.
– Никаких других отпечатков, кроме твоих и ее. Причем ты, как особо циничный субъект, с аппетитом откушал водочки с крабовым салатом после убийства… Маньяк? Маньяк. – Игорь помолчал, спросил: – Ну, что скажешь?
– Ничего. Лучше коньячку еще хряпну.
– Хозяин барин.
Я плеснул себе коньяку, вопросительно посмотрел на Игоря, тот покачал головой. На нет и суда нет. Хотя пьянство в одиночку, пусть и в компании, признак начинающегося алкоголизма. Впрочем, одному не только пить плохо, но и жить. Одиночество чем-то сродни смерти.
– Чего мрачный? – спросил Игорь.
– А есть повод веселиться?
– Мы живы. А с остальным – разберемся.
– Как я понял, ты таки подписался, Крутов.
Игорек сидел в кресле неподвижно, как огромное каменное изваяние.
– Да, я подписался, – произнес он одними губами. – Очень не люблю, когда душат девчонок. Достану и исполнителей, и заказчика.
– По закону?
– По понятиям.
Крутов плеснул себе коньяку на донышко, выпил глотком:
– Дрон, почему ты хотел встретиться в управе?
– Я хочу поговорить с Тамарой.
– Вдовой Крузенштерна?
– Женой.
– С женой?
– Я не уверен, что он убит.
Игорь помрачнел:
– Олег, погоди… Я понимаю, Круз был твоим другом… Я читал ориентировку. Все ясно как день. Никаких разночтений. Шанса спастись у него не было.
– Я не поверю, пока не переговорю с Тамарой.
– Ты полагаешь…
– Да. Полагаю. Дима вполне мог сам организовать собственное «убийство». Особенно если была вероятность настоящего при новом руководстве «Континенталя».
– Так.
– Возможно, что так.
– Ты настаиваешь на встрече с Томой?
– Да.
– И как ты это себе представляешь? Она с детьми сейчас не просто под колпаком, она под тройным колпаком!
– Ты генерал, тебе виднее.
– Я не могу ни к себе ее вызвать, ни к ней тебя отвезти.
– Думай. В ГУБОП на допрос как свидетеля ее вызвать могут?
– Могут. Если она и приедет, то с кучей охраны и с бандой адвокатов от заботливого Шекало.
– Отсечь?
– Чтобы достоверно – маловероятно.
– В туалет она может захотеть?
– В туалет?
– Ну. Расплакаться, потом пойти умыться. Следователь, что ведет дело, по положению генерал?
– Нет.
– Тогда пусть беседует с ней в генеральском кабинете.
– Это ты к тому, что…
– В генеральском кабинете должен быть туалет. И душ. Нет?
– Да.
– Вот там я и буду ее ждать.
– Хм… Гладко было на бумаге…
– А вот дальше думай ты.
– Угу. – Крутов уже о чем-то напряженно раз-мышлял. – Положим, в здание ГУБОПа я тебя про-веду…
– Не сомневаюсь.
– И с кем надо договорюсь…
– Надеюсь.
– Тебе нужно имидж сменить. Ты сейчас в «горячем» розыске, а бдительного сержанта не может просчитать никто.
– Нужно – сменим. Может, мне «сексуальным меньшинством» нарядиться?
– Может.
Крутов оглядел меня оценивающе. Встал. Открыл дверь:
– Настя?
Настя Сударенкова объявилась в довольно мрачной комнате-кабинете во всем блеске и великолепии. Блеск был куда большим, чем на московской улочке: единственной конкуренткой красавице лейтенанту здесь была потускневшая кустодиевская купчиха на стареньком календаре, второй век занятая бесконечным чаепитием. Женщина, конечно, в соку, но я небольшой любитель полненьких. Может, еще время не пришло понять всю прелесть домашних купеческих див?
– Посмотри на этого господина и подумай, что можно с ним сделать.
– Думаю, многое, – усмехнулась девушка. – Шампанское он мне уже предлагал.
– Я в смысле имиджа.
– Изменить до неузнаваемости?
– Скорее до невозможности идентифицировать.
Крутов подошел к столу, открыл папочку, извлек оттуда листок. На листке был я, собственной персоной. Молод и отчаянно хорош собой. Черно-белая фотоксерокопия под достойной красной шапкой: «Внимание! Розыск!»
– Надо же, успели! – удивился я.
– Люди готовились загодя, – скривил губы Крутов.
– Ну что? Делаем из меня красавца блондина? Чтобы два метра ростом, косая сажень в плечах и бакенбарды. Кавалергард, а?
– Если только карликовый, – хмыкнул Крутов.
– Ну не такой уж и карликовый… – «обиделся» я.
Девушка глянула на фото, пробежала глазами текст, подняла на меня завораживающие зеленые глаза:
– Ну надо же! Никогда не имела дело с маньяком.
– В этой жизни все когда-то впервые.
Глава 16
Через три четверти часа на меня из зеркала смотрел седовласый господин. Краску Настя наносила аккуратно, и седина смотрелась натурально. Остается надеяться, что контрабандный краситель сработан не на Малой Арнаутской и после первого же дождя не даст «радикальный зеленый цвет». Волосы мне девушка зачесала назад, уложила феном; небритость превратилась в короткую бородку. Мокасины пришлось сменить на литые итальянские ботинки, в коих, по мнению создателей, индивид должен чувствовать себя твердо стоящим на земле.
Облаченный в собственные джинсы и в светлый пиджачок фирмы «от Крутова», выглядел я теперь достаточно импозантно. Вошел Игорь, сличил индивида с фото на розыскном листе, хмыкнул:
– Хорош.
– Крут?
– Как поросячий хвост.
Лейтенант Настя, не обращая внимания на наш треп, прищурилась, оглядывая «произведение». Вообще-то она молодец. Ибо основной принцип маскировки таков: менять надо не внешность, а имидж. Сейчас я был не бывшим разведчиком-аналитиком и хрестоматийным маргиналом с навыками массированного рукопашного боя и хорошей оперативной подготовкой, а респектабельным ученым, сумевшим неплохо устроиться в этой новой реальности, называемой на три буквы: СНГ.
А девушка произнесла:
– Глаза.
– Наглые? Это у меня с детства.
– Да нет…
Я прищурился, пытаясь изобразить китайца:
– А так?
Девушка прыснула:
– Лучше не бывает. – Посерьезнела: – Я имею в виду цвет.
– Хм… Хорошо бы небесно-голубой, а?
– Вы умеете носить контактные линзы?
– Не пробовал.
– Анастасия, не мудри, – вмешался Крутов. – Надень на него «хамелеоны».
Очки нашлись: в стиле семидесятых, умеренно затемненные, они выглядели как мой вполне давний атрибут, носимый «ученым-экономистом» по близорукости.
– Доволен? – спросил Крутов.
– Угу. Только одно замечание. Ученый? В пиджачишке за штуку?
– Почему нет? – отреагировала Настя. – Сейчас многие работают экспертами-советниками у важных персон. Приобрели и состояния, и респектабельность.
– Во-во, – поддакнул Крутов. – Лившиц. Вылитый.
– А может, меня, раз такая пьянка, в рыжий цвет перекрасить?
– Граждане не поймут.
Ну что тут возразишь? Генерал. И мыслит по-генеральски.
Крутов прошел в кабинет, сделал несколько телефонных звонков. Вернулся:
– Через три часа будьте у управы.
– В шестнадцать? – уточнил я.
– Да. Раньше не получится. Мне сейчас нужно уехать. Сударенкова останется с тобой.
– И чем нам заняться?
– Чем хотите. Только по проспектам не маячьте.
– У тебя тут компьютер имеется?
– Обязательно. И кудесник-программист при нем.
– Интернет?
– Да.
– Красиво жить не запретишь. И на какие шиши?
– Дронов, ты что, налоговая полиция?
– Просто жаба давит. Отхватили ничейный особняк в центре родной столицы, напичкали аппаратурой и прикидываетесь шлангами. Преступность почему не искоренена?
– Дронов, если такой зануда, подавайся в нардепы и промывай мозги коллегам. Мне своих начальников хватает.
– У генералов есть начальники?
– Больше, чем я мог представить, когда был вольным полканом.
– Нет в мире совершенства.
– Никакого.
– Разве только коньяк.
– Коньяк хороший.
– И – девушки.
– Дрон!
– Все. Уже замолчал.
– Ты меня загрузил за утро по самое «не хочу». Займись лучше своим прямым делом.
– Ви, мон женераль. Каким?
– Думай.
Хорошо сказано: «Думай». По-генеральски. Некоторые наивно полагают, что разница, скажем, между полковником и генералом всего в одно звание. Фигушки. Как говорил покойный Скалозуб, дистанция огромного размера. На всю длину лампас. Генерал – это нечто почти фольклорное. «Он был титулярный советник, она – генеральская дочь…» Или: «Что я голым скакал, что я песни орал, а отец, говорил, у меня – генерал!» И жена генерала – это не просто женщина, а генеральша!
– Над чем задумались, Олег Владимирович?
– Комплексую, Настасья.
– Чего?
– Вот уже и седой вашими стараниями, и пенсне надел, аки «интеллигент собачий», а люди – в генералах. Почему такая несправедливость?
– Игорь Петрович очень умный.
– Да? А я, выходит, очень глупый?
– Олег Владимирович, хотите по секрету?
– По женскому? Весь внимание.
– Игорь Петрович на самом деле вас очень ценит. Чрезвычайно.
– Еще бы! Не ценить такого молодца! Умный, красивый, в меру упитанный и в очках!
– Я не вполне точно выразилась. Игорь Петрович считает вас не просто умным, а… Как он когда-то выразился, вы из тех редких птиц, без которых людям не выжить.
Признаться, я несколько растерялся от такой ее откровенности. Приятно, конечно, тем более что умереть от скромности мне точно не грозит, но… Культиви-ровать собственную значимость – это загнать себя в угол. А история нас учит: у Грозного появляется Малюта, у Сталина – Лаврентий, у Горбачева – Раиса Максимовна.
– Милая барышня, он шутил.
– Крутов?
– Ну. Когда мы были молодыми и чушь прекрасную несли…
– Что?
– Пардон. Это из песни. Так вот: мы с Игорем Петровичем занимались в драмкружке. При Театре юного зрителя. Причем Крутов играл в постановке шелудивого розыскного волка, а я, как водится, горнего орла. С тех пор он и сохранил по отношению ко мне некоторый комплекс неполноценности.
– Комплекс чего у Крутова? – подняла девушка брови.
– Ее. К тому же в английском языке звук «th» ему никогда не давался… Тут и корова закомплексует!
– Дронов!
– Да?
– Вы все же ужасный балабол!
– Это я от застенчивости. Такая красавица, да еще и лейтенант! Я представил вас в мундире на нагое тело и…
– Олег Владимирович!
– Да?
– Крутов прав: займитесь своим прямым делом.
– Каким?
– Думайте. А я приготовлю вам кофе.
– Нам, Настя.
– Хорошо. Нам.
Хм… И почему даже хорошенькие девушки уверены, что думать – мое основное занятие? А помечтать? Ну да… Мечтать не вредно. Как и думать. Но иногда поздно. Надеюсь, мне пока не поздно.
Думай. Над чем? Все дело в том, что… Обозрев свою жизнь за крайние пяток лет, могу лишь искренне во-просить: ну и что? Рисковал, подставлялся, упирался, и – что? Богатые – богатеют, бедные – гундят, молодые колют иглы в вены с таким остервенением, как будто это обещает им Царствие Небесное… А чем нас радует пресса? Очередные угольщики бессменно и без-надежно голодают, общежитие будущих инженеров-оборонщиков повально торчит на игле, в общежитии будущих педагогов-воспитателей сифилюга бродит шальной волной, как призрак коммунизма по Европе… Похоже, даже молодым окружающий мир опротивел до самой последней степени.
Ну а то, что происходит во власти и вокруг нее, я если и понимаю, то даже опасаюсь формулировать. Без того тошно.
Так что все промелькнувшее «житие мое» укладывается в простенькую русскую поговорку: «Бодался теленок с дубом». А может, и хорошо, что я не дуб? Наверное. Жаль только, что не экскаватор. С вертикальным взлетом. А то бы мы посмотрели, кто кого перебодал бы!
Впрочем, сослагательное наклонение применительно к собственной жизни употребляют только придурки. Этак любую жизнь можно превратить в сплошное несчастье, стоит только начать вспоминать, что ты в ней упустил. Лучше – думать о том хорошем, что действительно было. Это и есть праздник, который всегда с тобой.
Думай. Над чем? Кто и почему меня подставляет? Ответов пока – воз и маленькая тележка. Видимо, приезд Димы Круза ко мне не остался незамеченным. Как и его интерес к Покровску. Вопрос: это его интерес, интерес банка «Континенталь», интерес господина Шекало лично или тех, кто стоит за ним? Чьи интересы пересеклись или оказались задеты в неведомом мне По-кровске? Какая роль отведена мне? Если просто меня хотели бы убрать, то застрелили бы безо всяких фокусов с подставой убитой девчонки. Зачем они это делают? Кто – «они»?
Как там в студенческом эпосе неизвестного мне автора?
«Эйк лежал в ванне и ловил глюки. Глюки ему не нравились, в них было мало секса. Последний глюк был особенно противный. Эйк посмотрел на стрелки кумметра. Кумметр показывал двадцать мовсесянов. Эйк открыл газету «Суровая правда» и начал интуичить. Проинтуичив пару парсеков, он снова посмотрел на стрелки кумметра: кумметр показывал двадцать мовсесянов. «Дрюм-дрюм-ту-ту!» – грязно выругался Эйк и заколебался».
Дрюм-дрюм-ту-ту. Ни один из поставленных вопросов не решить без детальной проработки и ознакомления с ситуацией. Ни один из вопросов не решить, не выяснив, жив ли Дима Крузенштерн. Круг.
Круг – самая одинокая фигура. Состоящая из бесконечного множества бесконечно малых прямых, замкнутых в бесконечности. Круг, или, как его обозвали бы математики, окружность – символ сознания и мироздания, как и вечности. Ибо бесконечно малые прямые – это точки, стремящиеся к исчезновению. Вот такая вот странность: он есть и его нет. Мираж, ставший колесом. Колесом истории, фортуны, мироздания. Кругом бытия.
М-да… «Эйк лежал в ванне и ловил глюки. Глюки ему не нравились… А в это время из звездолета вышел робот по кличке Железный Чувак».
– Кофе готов. – Настя появилась с подносом и поставила его на столик. Присела в соседнее кресло.
Нет, зачем красивые девушки с замечательными веснушками на милом, чуть вздернутом носике становятся лейтенантами, мне не понять. Красота сама по себе столь редка, что место ей в музее. Вернее, на подиуме: терпеть не могу краеведческих музеев, где под запыленным стеклом бережно хранится, скажем, носовой платок, в который сморкался проездом сам Николай Гаврилович Чернышевский! Ничего в такой экспозиции нет, кроме провинциального чванства: дескать, не в одних столицах творится история! С последним я согласен, но… В музеи порой идут люди работать «старичками» и «старушками». От возраста это никак не зависит. Зато живут долго, как черепахи!
А женская красота… Она преходяща, недолговечна, уязвима, трогательна и неуловима, как музыка, как дуновение ветра, как легкая дымка летним теплым днем… А мужики… Ее-то они как раз чаще всего и не замечают. И делятся на коллекционеров и эстетов. Коллекционеры вылавливают бабочек да накалывают на булавки; эстеты рассуждают и думают о символах, а не о людях.
– Олег, кофе остынет.
– Не успеет.
Отхлебываю, пододвигаю к себе телефон:
– Защищен?
– Да. Технари «чистят» здесь все два раза в день.
– Как Маленький Принц – вулканы?
– Вулканы?
– Ну да. Маленький Принц чистил вулканы. Чтобы они не разорвали его планету. Впрочем, мы все этим занимаемся. И ты, и Крутов, и я, грешный.
– Где-то я слышала…
– Это Экзюпери.
– Ну да. У меня и книжка есть. Я даже пыталась ее прочесть. Но дошла только до слоненка в удаве. И мне стало страшно. И жалко слоненка. Вот я и не стала читать дальше.
Я рассмеялся:
– Аналогично. Я начинал Экзюпери и в десять лет, и в двенадцать. И тоже закрывал на слоненке. Прочел только в двадцать два, когда, так сказать, окреп физически и морально. Впрочем… Я до сих пор боюсь змейку, которая ужалила Принца. И еще мне жалко Лисенка. Странно… Слова «жалить» и «жалость» похожи.
– Вы о чем, Олег?
– Теперь уже сам не знаю.