Антикварная книга от А до Я, или пособие для коллекционеров и антикваров, а также для всех любителей старинных книг

Конечно, любая коллекционная книга сильно теряет и в цене, и в коллекционной значимости, если она прошла через руки переплетной мастерской 1950–1980‐х годов. И даже если книгу приводить в божеский вид – расплетать, проклеивать дыры от проколов, переплетать заново, то увечность экземпляра опытному глазу останется заметна.

Особенно обидно, когда в многотомном комплекте какого-то издания недостает тома, и, купив его, вы оказываетесь владельцем экземпляра на 3–5 сантиметров короче по каждой стороне. Для маскировки такого уродства и был выдуман способ, которым можно увеличить размер блока, «распушить» его: книжный блок расшивается, а затем переплетается заново, но листы в тетрадях подшиваются не на одном уровне, а поочередно выше-ниже, то есть в результате получается, что половина листов стоит выше (внизу пустота), половина – ниже (вверху пустота), но вместе они по высоте образуют нужный размер, достигая размера остальных томов.

Подмоченный экземпляр

Довольно неприятным обстоятельством является подмоченность экземпляра. Не иносказательная, а непосредственная – когда книга в процессе жизни попала под воздействие воды. Конечно, если книга пострадала при пожаре, она часто представляет собой полные руины, но мы говорим об ином: о водяном потеке, который проходит в определенном месте листа, обычно через всю толщину книжного блока.

Разумеется, бывают случаи, когда некто опрокинет при чтении стакан чаю или воды, и вот уже книга получает пожизненное увечье в виде затека; но это частный случай, тогда как история книги помнит более масштабные события. Я говорю прежде всего об эпизодах петербургской истории, когда очередное наводнение пыталось пожрать типографские склады.

Часто книги гибли безвозвратно – они настолько намокали, что по отшествии воды быстро начинали плесневеть, и их пытались скорее продать кучей на бумажную мельницу, чтобы они сгодились на переработку. Однако в значительном числе случаев книги не гибли полностью – ведь наводнения не были чем-то сверхъестественным и продолжительным; просто изредка вода превосходила воображение предохраняющихся и достигала даже не подвалов, а уже первых этажей, где хранились книги. В таком случае книги именно подмачивались – свидетельства этого наиболее часто приходилось встречать на изданиях Академической типографии. Будучи старейшим печатным заведением Российской империи, Академия даже в начале XX века имела огромные запасы нераспроданных книг, напечатанных еще при Екатерине Великой. Склады были огромны, не все удавалось своевременно размещать на недосягаемых для воды высотах, да и если складское помещение заполнено водой лишь по щиколотку, то вода безжалостно переберется по восприимчивой бумаге до самых вершин книжных штабелей. И вот тогда нижние книги идут на переработку, а менее пострадавшие – сушатся и продолжают храниться на складах в надежде на будущее. Но на них навсегда остается отметка времени – водяной затек. Собственно, по таким затекам можно и отличить те издания Академической типографии XVIII века, которые долго лежали на складах – они имеют тому свидетельство, оставленное знаменитыми наводнениями – 1777 года, но особенно 1824 и 1924 годов.

Подобно московскому пожару 1812 года, истребившему значительные запасы тиражей книг предвоенных лет и потому сделавшему их чрезвычайно редкими (особенно хочется повторить свой тезис о типографии Платона Бекетова – самой лучшей по типографскому искусству русской типографии начала XIX века), наводнения оставляют, подобно годовым кольцам на дереве, следы в истории книги. В 1824 году в Петербурге было невероятно много как книжных жертв, когда книги не подлежали ничему кроме переработки, так и увечий. А петербургское наводнение 1831 года косвенно знакомо знающим книжникам: дело в том, что в 1829 году вышло в свет первое прижизненное издание пушкинской «Полтавы», которое не нашло успеха у читательской публики, и бόльшая часть тиража к лету 1831 года оставалась на складе. Но 20 августа случился неожиданный (после 1824-го-то года!) подъем уровня воды, и склад Департамента народного просвещения, где лежал тираж, пострадал. И ныне, даже при том условии, что «Полтава» в общем-то не является особенно редким изданием прижизненной пушкинианы и много чаще остальных встречается с сохранением розовой издательской печатной обложки, она действительно редка без следов воды. Это происходит потому, что по традиции при переплете обложки срывались, и проданные в 1829–1831 годах экземпляры переплетались без оных и не имеют ни обложек, ни следов воды. Когда же, уже во второй половине XIX века, на складах была обнаружена значительная часть тиража некогда непопулярной поэмы, то обходились с этими книгами много бережнее, как с редкостями: обложки сохранялись при переплете, блок обрезался очень несильно, но следы воды уже невозможно было никак убрать.

А урон, нанесенный книгам в 1924 году в Ленинграде, был настолько велик, что многие книжники до сих пор встречают экземпляры со следами воды, на которых имеется надпечатка резиновым штемпелем «Повреждено наводнением 23 сентября 1924 г.», что говорит о масштабах происшествия.

Говоря о «лечении» таких вот экземпляров, стоит сказать, что хотя затек на пострадавших от воды книгах не настолько ужасен (ржавые пятна бывают много более интенсивными), но он всегда заметен и вряд ли может радовать глаз собирателя. При этом необходимо помнить: однажды коснувшись книги, вода с трудом от нее отступает. И чтобы удалить затек с книги, надлежит разобрать блок и промыть все листы. Эта процедура и затратна, и трудоемка, и, главное, – «мытые» книги сразу очевидно обращают на себя внимание. И уже мало кто поверит вам, будь то хоть пушкинская «Полтава», что при реставрации вымывался затек от воды, а не библиотечная печать или нечто тому подобное. То есть можно рекомендовать не особенно стремиться лишать книгу, пострадавшую от воды, свидетельств безжалостного времени.

Дилеры книжные

Дилеры – плод новейшей экономической истории. Это не просто эволюция понятия «книжник» – это совершенно новый вид индивидуума. Очевидна и метафизическая разница между книжниками вообще (будь то холодный книжник или имеющий свой магазин) и собственно книжными дилерами. Разница в том, что книжник зарабатывает посредством торговли книгами, но суть его увлечения, а порой и страсти – почти всегда сами книги; книга является предметом его мыслей и каждодневного интереса. Дилер же отличается с точностью до наоборот: суть его увлечения, мыслей, страсти и всего прочего – прежде всего деньги, которые возможно заработать посредством книжной торговли. Такое различие кому-то покажется неясным и надуманным, но в действительности оно не только существует, но и существует зримо, очевидно для окружающих, и в этических вопросах такое различие для участников антикварного рынка, особенно для его «зубров», – довольно существенное обстоятельство.

Каждый участник рынка, если он вообще имеет дар наблюдательности, определяет и первых, и вторых. Это не так сложно: эти два вида различаются как поведенчески, так нередко и нравственно. Имея в качестве своего интереса прежде всего книгу, антиквар-букинист тем самым дает себе шанс впитать из своей страсти многие нематериальные ценности, делает неосознанную (или осознанную) попытку вырасти над самим собой. И хотя даже увлеченные книжники могли быть замечены в не менее одухотворенном сотрудничестве с Министерством добра и правды, они все равно отличаются от дилеров. Дилер же хотя и говорит о старой книге с видом знатока, притом часто даже более театрально и уверенно, в сущности, холодным рассудком зарабатывает деньги и книги для него ценны только тем, что могут быть в свое время конвертированы в дензнаки.

Я не хочу сказать, что дилеры почитаются в книжном мире недостойными – нет, совсем не так. В сущности, в большинстве вопросов антикварной торговли последних лет спор книжников и дилеров решен победой последних: решающими являются не личности, а собственно книги и собственно деньги. Притом на фоне большого числа дилеров оказалось возможным выбрать одного-двух, с которыми можно иметь дело.

Раньше принципы были другими, вплоть до конца 2000‐х годов. Дело в том, что антикварный рынок имеет свою специфику и некоторые предметы появляются на книжном рынке единожды в несколько десятилетий, а иногда и просто один-единственный раз, и как раз в этих случаях ранее играли роль свойства личности того или иного участника рынка. Конечно, если речь о владельце, самостоятельно пытающемся пристроить свое книжное сокровище, то ему безразлично, с дилером или с опытным книжником вести дела, к тому же оба описанные типа стремятся к одному – купить книгу подешевле, а потом продать подороже.

Но когда книга переходила от своего владельца к торговцу, тут уже имело значение, к кому именно, к книжнику или дилеру. Ведь рано или поздно в руках книжника или же поблизости появляется выдающаяся книга: будь то выдающаяся рукопись, или автограф одного из троих наиболее редких и бесценных в смысле автографов русских классических писателей (Пушкин – Лермонтов – Гоголь), или просто удивительный и неповторимо редкий экземпляр какой-то книги. Конечно, существуют и книжники, и дилеры, которые не сильно понимают в своем ремесле, – но тогда они сбудут экземпляр быстро, без размышлений, на счастье кому-то другому.

Но если опытному книжнику попадалось такое вот нечто, то он, «придумав» цену, начинал придумывать и то, кому это можно предложить. Избирался человек, не только состоятельный финансово, но и соответствующий предмету по своим собственным этическим качествам, не слишком разговорчивый… Ведь продав какую-то редкость, книжник может прославиться не просто как бывший обладатель «Ганца Кюхельгартена» или «Лобачевского с автографом», и всегда ему будут пенять на то, что он прогадал. Если о цене продажи узнает предыдущий владелец, который, «продавая, не подозревал, что такая невзрачная книжка может так дорого стоить», это таит массу неприятностей.

Кроме того, у многих книжников ранее существовало стремление, которое проявлялось в тех случаях, когда он знал о том, что материально не сильно пострадает, – чтобы книга все-таки ушла в хорошие руки. Эти «хорошие руки» – конечно, не музей, потому что огромный поток книг, которые разными путями выходят из музеев на «свободу», научил книжника не верить в такой вот «лучший путь». И тогда он сразу смекает в своей голове, что есть, например, г-н NN, который собирает эту тему, и было бы хорошо, чтобы книга перешла к нему. А поскольку многие книжники что-то сами собирали, один – Гумилева, другой – Ф. Сологуба, третий – Чехова, четвертый – Достоевского, пятый – выдающиеся переплеты и прочее, они знали, к кому обратиться.

Понятное дело, что рукописи Пушкина – Лермонтова – Гоголя или прижизненные издания Радищева собирают все и одновременно никто – сложно собирать то, чего не бывает в продаже никогда. Еще менее привлекательны собиратели, которые хотят заполучить себе «фсё лучшее» – с ними обычно трудно, потому что покупка «фсево» быстро делает собирателя безбожно торгующимся, задерживающим выплаты.

Реальность состоит в том, что книжники старой формации умирают, а нарождаются только дилеры. Но все-таки наша собирательская жизнь прошла в прежней системе координат, и собрание наше, во многом созданное благодаря сочувствию книжников, уже завершено. То есть нам безразлично, как будет жизнь идти далее, потому что расставание с редкой книгой – процесс хотя и болезненный, но менее сложный, чем ее приобретение.

Диссертации

Сам жанр этот, несмотря на свою полезность в смысле научения будущего ученого внятно и последовательно изложить основной смысл конкретного исследования, увязать поставленные намерения и цели с результатами и выводами, сильно эволюционировал за несколько столетий. Мы не будем касаться истории печатания их в Европе, а скажем о России.

Стремление «догнать и перегнать» Запад и по части диссертаций уже в XIX столетии сильно усложнило пути развития российской науки: ученые были поставлены перед необходимостью писать и защищать даже не одну, а несколько диссертаций – магистерскую и докторскую. Эта система двух диссертаций, сразу же превратившаяся в плотину для научной мысли, никуда не делась и в переживаемый нами период является раковой опухолью как науки, так и высшей школы. Тем более что сегодня «настоящий ученый» стоит перед необходимостью защитить аж три диссертации – магистерскую, кандидатскую, докторскую. Не каждый способен преодолеть этот путь, но тем не менее люди вынуждены продолжать писать и защищать диссертации: ученые – для обретения относительной независимости, преподаватели – для возможности работать на профессорских местах, карьеристы – ради перспектив административного роста, чиновники – для расцвечивания своей угрюмой биографии «государственного деятеля».

Для того чтобы «ученый мир» мог узнавать о выдающихся результатах, которые представляются на соискание ученых степеней, введены были авторефераты, в которых по специально разработанному принципу излагаются результаты диссертационного исследования. В сущности, в нынешнем виде авторефераты существуют с конца 1940-х – начала 1950‐х годов, когда автореферат приобрел свой привычный вид отдельной брошюрки. Ранее, еще с XIX века, они печатались в виде тезисов – сложенного листка бумаги, где на двух-четырех страницах по пунктам излагались основные положения диссертации, выносимые на диспут. В 1920–1930‐х годах, когда система аттестации научных кадров строилась (или же восстанавливалась после событий 1917 года), защищались формально не «диссертации», а работы, представленные для утверждения в «квалификации на звание научного сотрудника», а тезисы при этом печатались на машинке и раздавались присутствующим на диспуте.

Тезисы докторской диссертации П. Чебышёва (1849)

Ни в дореволюционные годы, ни позднее, вплоть до конца 1940‐х годов, тезисы диссертаций не подлежали библиографической обработке – они могли попасть в библиотеку (Петербургскую публичную, а в XX веке – в Ленинскую) только по случаю; по этой причине тезисы диссертаций дореволюционных и пореволюционных лет представляют собой большую редкость. Этот листочек, если он не был вложен в книгу или итоговую монографию диссертанта, шел на выброс, и, хотя тираж тезисов составлял иногда около 150–200 экземпляров, но выживших из них порой вовсе не находилось. Скажем, только чудом в наш «Музей книги» попал листок тезисов докторской защиты математика П. Л. Чебышёва, и мы считаем это большой удачей. Как можно считать большой удачей любые диссертационные тезисы крупного русского ученого, сохранившиеся до наших дней.

В 1940‐х годах это положение изменилось: Высшая аттестационная комиссия распоряжается об издании более объемных тезисов, а система цензуры в СССР косвенно делается причиной того, что тезисы становятся в один ряд с брошюрами, и с 1952 года тезисы диссертаций начинают учитываться в «Книжной летописи», а с 1956-го – они уже рассылаются в качестве обязательного экземпляра в главные библиотеки; регламентируется их тираж (обычно 60–100 – кандидатские и 100–200 – докторские).

Отметим особо, что сегодня автореферат, хотя он отпечатан типографским способом и даже регистрируется Книжной палатой, не является формально печатным изданием. Специально для этого на его обложке указывается «На правах рукописи», что, впрочем, совершенная глупость, потому что фактически, конечно, автореферат – это печатное издание и никакие такие надписи этому не могут помешать. Иметь же в своем собрании автореферат диссертации известного ученого – нелегкая задача.

Что касается текста самой диссертации, то он в советской традиции печатался в двух-трех экземплярах (ныне – не менее трех), и начиная с 1940‐х годов один экземпляр отправлялся в Отдел диссертаций Библиотеки имени Ленина, второй – оставался в библиотеке учреждения, при котором происходила защита (вуз, научный институт и тому подобное), третий – сохранялся у диссертанта. В действительности экземпляр диссертанта чаще всего потом шел в «расход» при подготовке к печати итоговой монографии или отдельных статей. Экземпляр вуза чаще всего списывался из библиотеки по прошествии нескольких лет, потому как это формально не книга, а места для книг в библиотеках всегда недоставало. Отдел диссертаций Библиотеки имени Ленина, где, казалось бы, должен сохраняться эталонный экземпляр, также некогда «оптимизировал» процесс хранения: большинство старых диссертаций при переезде в некогда новое хранилище в подмосковных Химках скопировали на микрофиши, после чего оригиналы были сданы в макулатуру. Нельзя не отметить, что копии эти очень скверно исполнены и работать с ними всегда неудобно и утомительно. То есть, как можно видеть, сама по себе диссертация сохраняется достаточно редко.

Все сказанное касается экземпляров диссертаций, которые были успешно защищены, затем утверждены ВАКом, и дело на этом кончилось. Но бывало и иначе: во-первых, защита части диссертаций успешно проваливается по самым разным причинам уже на диспуте, а некоторый процент «защищенных» впоследствии не утверждается ВАКом. И даже когда успешно защитившийся получает диплом кандидата/доктора наук – сохраняется вероятность, что до истечения срока давности ВАК может пересмотреть свое решение, усмотреть какую-либо крамолу вроде «преклонения перед Западом» и затем лишить автора ученой степени.

Что же происходит в таком случае с машинописью диссертации? Если диссертация по какой-либо причине не защищается, не утверждается или решение об утверждении аннулируется, то государство предпринимает все возможные усилия, чтобы следы такого диссертационного исследования были стерты отовсюду: авторефераты изымаются и уничтожаются (только в 1970‐х годах это перестают делать и обязательный экземпляр автореферата сохраняется в фондах библиотек), машинописные же тексты диссертаций в Ленинской библиотеке на основании циркулярных писем ВАКа изымались из доступа, а по прошествии пяти лет – уничтожались (шли в макулатуру); то же происходило с экземпляром библиотек учреждений, где происходила защита.

Таким образом, сама диссертация – это скорее вид рукописи (потому что авторизованная машинопись таковой и является), и в своем исходном виде она едва ли сохранится в одном-единственном экземпляре. Что же касается тезисов и авторефератов диссертаций, это предмет изысканного книжного собирательства, особенно если принадлежат перу известных личностей или выдающихся ученых.

Дом книги

Поскольку автору «выпала великая честь. Жить в перемену времен», то и пришлось наблюдать динамичную жизнь столичной антикварно-букинистической торговли, ритм которой был не всегда таким крайне неспешным, как в нынешнее время. Обычно сменяемость эпох в нашем деле знаменуется открытием или закрытием антикварных магазинов и аукционов, и лишь их калейдоскоп заставляет признать, что времени прошло немало.

Когда в 2008 году мы издавали настольную книгу историка антикварной торговли конца ХX века «Записки антикварного дилера», который в то время как раз был товароведом отдела антикварной книги этого форпоста букинистической Москвы, мне заранее пришло в голову сделать фотографии букинистических магазинов. Не только самих магазинов, но и тех московских зданий, в которых эти магазины некогда были, а затем перестали быть (в последнем случае их адрес под иллюстрацией помещался в черную рамку).

И, что любопытно, тогда из двадцати четырех фотографий этой иллюстративной вкладки пятнадцать адресов уже были в рамках, причем из девяти остававшихся магазинов было несколько новых, открывшихся в 1990‐х годах, например «Акция». Сейчас, проглядев эти иллюстрации, я увидел, что из двадцати четырех магазинов сохранились только три: «Акция», «Книжная лавка писателей» на Кузнецком Мосту, которая последние лет десять напоминает лавку старьевщика, и непоколебимый «Московский дом книги». Как стало возможно сохранить этот магазин – совершенно непостижимо, но он работает до сих пор и, надеемся, продолжит работать.

Когда этот огромный магазин в 1967 году открыл свои двери, автора этих строк еще не было на свете. Но сегодня, прожив большую (и бóльшую) часть своей жизни, я вынужденно снимаю свою шляпу перед этим магазином, который я посещал с отрочества. Хочется ныне пожелать этому магазину существовать и дальше, а также вспомнить тех, без кого этот магазин не имел бы жизненной силы – Лидию Васильевну Яшкову, Надежду Ивановну Михайлову, Елену Евгеньевну Гукову, пожелать им удачи и долгих лет.

Московский дом книги (2000-е)

В былые времена даже пройти к этому магазину было всегда трудно, потому что там на «перехвате» стояли не один-два холодных книжника, а несколько человек, которые уже на подходах к магазину со стороны метро «Арбатская», видя человека с нагруженной сумкой, приставали с вопросом «вы не книги сдавать?». Ну и конечно, феноменально то, что даже сегодня, в эпоху интернета и всего остального, на ступенях Дома книги топчутся изрядно потрепанные жизнью старички, которые задают этот же вопрос всякому человеку с сумкой. На наш взгляд, это есть верный признак того, что Дом книги жив не только внешне, но и внутренне.

Антикварный отдел там менял свое местоположение, и я его застал еще на втором этаже, позднее он переехал ниже, на первый, а ныне покоится на минус первом этаже, привыкая к вечности. Пока я учился в школе, не особенно часто туда ходил: на стеклянные прилавки нельзя было облокачиваться, открытого доступа не было, пугали просторы этого магазина, сильная освещенность. Уже потом, да и то редко, совершал я там некоторые покупки.

Говоря о нынешнем Доме книги, где антикварный отдел занимает тоже важное место и наполнен тысячами и тысячами антикварных книг, зачастую достаточно редких, нужно сказать о феномене такого большого магазина, который более знаком по западным аналогам. Суть не только в изысканном ассортименте – Дом книги всегда был очень избирательным, и там как не было, так и нет антикварных книг без страниц или иллюстраций и прочих опасностей, которые подстерегают покупателей во многих других магазинах. Основное же отличие – именно в количестве книг. И дело не в том, что «много книг – это хорошо, а мало книг – это плохо», совсем не так; просто обилие книг дает большие возможности тому, кто не ленится в них покопаться.

Михаил Климов – товаровед антикварного отдела «Московского дома книги» (2011; фото А. Славуцкого). Отметим изобилие ассортимента, которое можно усмотреть даже на этом фото, где на верхней полке выставлены: комплект «Царской охоты» Н. И. Кутепова (1896–1911), «Путешествие по России» А. Н. Демидова (1842–1848, экземпляр императора Наполеона III), «Беловежская Пуща» Г. П. Карцова (1904), «Византийские эмали» собрания А. В. Звенигородского (1892)

Практика антикварной торговли диктует свои правила, и книга в магазин такого рода ставится не на день-два, а на месяцы или даже годы. Ведь если книга продана очень быстро – значит, товароведы эту книгу недооценили. Поэтому обычно формируется такая цена, которая не кажется чрезмерной магазину и удовлетворяет аппетит владельца, после чего книга водружается на полку и ждет своего покупателя. Проходит время, и, если книга не продалась за пару месяцев или полгода-год, а сдатчик забыл о ней, то инфляция сделает свое черное дело, и по прошествии нескольких лет такую книгу уже можно покупать со словами «повезло недорого купить».

И если в небольшом магазинчике цены хорошо контролируются (книги своевременно переоцениваются), то в большом магазине с историей, с которым сотрудничают крупнейшие собиратели, порой привозящие туда сотни книг за раз, такой контроль невозможен в силу недостатка времени и сил. Как результат, удача здесь может ожидать и при покупке книг с полок, то есть переплетенных, и при покупках из закромов – тонких книжечек в обложках, которые лежат в «подвитринниках» не один год и о которых, может быть, уже забыли все, включая продавцов и сдатчиков.