Мой друг
Я шёл весь день. Спешил, не отвлекаясь на попадавшиеся по пути стайки уже белеющих к наступающей зиме куропаток, на медвежьи следы, брусничные поляны, – всё потом. Спешил, чтобы оказаться там, где между землёй и морем один шаг, скала, нависшая над тёмной и шумной водой. Сижу на самом краю земли и, уставившись в красную даль, пытаюсь рассмотреть рваные края серо-розовых облаков, как солнце, хватаясь за них последними лучами, беспомощно тонет в море. Успел, совсем скоро всё растворит ночная мгла. А я сижу, прижавшись плечом к плечу с другом, тем, которому можно рассказать обо всём, но уже никогда его не услышишь. С другом из самого детства. Мой друг, сколько таких закатов мы видели с тобой здесь, так же плечом к плечу? Чтобы почувствовать его рядом, надо лишь замолчать, видеть и слышать только закат и море, и вспомнить о нём. Я говорю про себя, быстро и много, часто сбиваюсь, накопилось, а время заката так скоротечно, лишь бы всё успеть рассказать, пока алеет в дали. А друг выслушает молча, как всегда, и, наверное, согласится со мной во всём, лишь не отзовётся в ответ. Как важно порой услышать: «Ты прав!». От того, кто мудр и зрел, кто не оступался как ты и был для тебя примером, хоть и остался младше навсегда. Но его больше нет. Мой друг, ты будешь жить в моём сердце, пока жив я. И я спрошу твоего совета ещё не раз, хотя бы спрошу. А в этот миг есть ты и я, и закат в облаках, и море, бескрайнее синее море…
Первая, моя
Одноствольная, курковая ижевка тридцать второго калибра ИЖ-18К, подаренная мне отцом в день моего тринадцатилетия, была ружьём идеальным. Прикладистая, лёгкая, с отличным боем, но главное на тот момент для меня было то, что она моя, купленная именно мне! К ружью он дал мне четыре металлических гильзы, коробку капсюлей «Центробой» и пачку дымного пороха «Медведь», в напутствие сказав: «С ружьем не шкодь! Почём зря не пали, бей только то, что будешь есть, и зря не хвастай». На вопрос о дроби и пыжах, ответил: «Сам делай, покупать не стану». Отец охоту не любил, но меня в этом деле всегда поддерживал. Раньше мне давали ружья друзья моего отца, по его просьбе они брали меня с собой на охоту и учили всем премудростям добычи дичи, правилам обращения с оружием и снаряжению патронов. Последних же в достатке никогда не было, давали по восемь патронов и спрашивали потом за каждый, это привило мне привычку бить только наверняка. А стрелять учили, имитируя выстрел со стреляной гильзой, вскидываясь и выцеливая всяких пеночек и синичек.
Одностволка досталась мне подержанной, имела несколько царапин на прикладе и потёртости по воронению коробки и ствола, что впрочем, нисколько не умаляло её достоинств. Главным из которых был, конечно же, вес около двух с половиной килограммов – с ней можно было ходить по лесу целый день, не замечая её в руках. Чаще всего, до ижевки, я охотился с ТОЗ-66, курковкой двенадцатого калибра. Она, с патронами и ремнём, весила почти четыре, и казалась мне в юности просто неподъёмной.
Кучность первых дробовых выстрелов одностволки меня разочаровала, и осыпь была очень неравномерной, что на первых выходах с этим ружьём на охоту приводило к частым промахам и подранкам. Снаряжение патронов при помощи мерных стаканчиков для дроби и пороха оказалось не лучшим способом, пришлось обзавестись весами из аптеки. Разными навесками пороха и размером дроби удалось подобрать оптимальный патрон по резкости и кучности, за что я очень благодарен журналу «Охота и охотничье хозяйство», который в то время я не выпускал из рук и находил в нём многую недостающую информацию. Вечерами я спешил в дальний карьер с патронами разного снаряжения и стрелял по газетам и доскам, пока не добился хорошего боя. Вдвое меньшее количество дроби в патроне тридцать второго калибра, в сравнении с двенадцатым, заставляло более серьёзно выцеливать дичь перед выстрелом.
Ружьё отлично показало себя при стрельбе пулей, такой точной гладкостволки у меня впоследствии, пожалуй, и не было. Сначала я использовал свинцовые пули «Спутник», свободно продававшиеся в охотничьем магазине, но увидев результат выстрела стальной самодельной пулей «Блондо», несмотря на их цену, перешёл на них. Токари изготавливали такие пули индивидуально, под диаметр ствола, они имели отличную останавливающую силу и рикошета в лесу не давали.
Первый мой медведь и лось были добыты с этим ружьём, но это всё потом. Вначале была охота на рябчиков. С манком в осеннем северном лесу, окрашенном всей палитрой красок, по сей день является моим самым любимым видом охоты. За хохолок на голове у самцов мы их тогда, в шутку, называли попугаями. Выманить их из зарослей ольхи или рябины, на верный выстрел, было непростой задачей. Покупные манки были низкого качества, можно было перепробовать в магазине целую коробку, и не выбрать ни одного подходящего. Самодельные манки делал из жести консервных банок и птичьих трубчатых костей, советов по изготовлению таких манков в журналах было предостаточно, главное, не хватало опыта приманивания. Насматривал за другими охотниками и пытался повторить за ними, своим манком, заветные «ти-уу-ти». Вечерами выходил в лес потренироваться без ружья, подбирая тональность и звуки трели, насвистывая им в ответ, часто получалось выманить их с помощью манка совсем близко.
Дни напролёт, в сентябре, октябре, я проводил в лесу в поисках рябчиков. К такой охоте лёгкое и тихое ружьё подходило лучше всего. Я относился к нему очень бережно, чистил и смазывал его после каждой охоты. Отец всегда говорил: «Проверяй ружьё загодя, тогда можешь ему доверять. Как ты к нему, так и оно к тебе». Отец, как всегда, был прав. Одностволка никогда не подводила, даже в сильные морозы механизм не давал осечек, отслужив мне верой и правдой пять лет и по перу и по зверю.
В восемнадцать лет, возможно, в погоне за модой, решил перейти на двенадцатый калибр и прибрёл в магазине новый ИЖ-26. Чтобы добавить недостающих денег к дорогой двустволке, был вынужден расстаться с верной одноствольной ижевкой, о чём и сегодня продолжаю жалеть. С ней я начинал свой путь в мир охоты. Всегда вспоминаю её с большой теплотой, ведь она навсегда останется первой, моей.
Удачный выстрел
Лучи ноябрьского солнца отражаются в каждой снежинке, искрятся, заставляют щуриться, разглядывая все укромные места в поисках дичи. Снежные комки на ветках ольхи, не сдутые ветром, напоминают стаи куропаток, сбивают с толку и постоянно вынуждают сворачивать с намеченного пути, лишь вблизи удается разглядеть подвох. Вдоль всего маршрута до избы выставлены петли и ловушки, отмеченные метками на деревьях, по ним и держу свой путь. Тонкие лыжи из тесаных еловых досок звонко скрипят по вымороженному снегу, на всю округу выдавая моё присутствие в зимнем лесу. Уж две недели морозит как в январе, поэтому зверьё выходит с неохотой, да и следов чётких не оставляет. Ни лис, ни белок, лишь куропатки, в поисках съестного, натаптывают меж кустов незатейливые узоры. Я замираю, слушая тишину пустого леса, ни ветра в деревьях, не переклика мелких птиц, лишь шелест моего выдоха на морозе. Я двигаюсь дальше от петли до петли, уже без всякой надежды поглядываю со стороны, стараясь не заходить лишний раз на старые заячьи тропы. Ловушки на рябчиков тоже пусты, в одной меняю рябину, показавшуюся мне куцей, новая гроздь яркой и крупной ягоды засветилась оранжевым пятном средь голых лиственничных веток. «Сам бы съел такую, что клюв воротят» – проворчал я про себя. Ягоду на приманку я собрал в сентябре и заморозил в морозилке, от чего она не теряет цвет и привлекает птиц лучше сушёной, но и она осталась без внимания в такую стужу.
День приближается к обеду и солнце, почти полностью показавшееся из-за сопок, вырисовывает на снегу длинные и корявые тени одетых в снежные шубы деревьев, в которых можно разглядеть то рыцаря в латах с копьем, то медведя. Это хоть немного поднимает мне настроение, настраивая на хорошее продолжение дня. Самое время подкрепиться и я присмотрел подходящее место для привала, вокруг много сухой лиственницы и неглубокий снег. Заиндевелыми руками развожу огонь, топлю снег на чай и греюсь, распахнув куртку перед теплом костра. На обед из дома припасено сало с краюшкой черного, небольшая головка лука и вареное яйцо, предусмотрительно спрятанные от мороза за пазуху. Крепкий чай, заваренный в консервной банке в дыму костра, растекается теплом по всему телу и вкуснее на тот момент ничего на белом свете быть не может. От тепла и сытости разморило, лицо раскраснелось, разомлел пошевелиться лень. Но как бы ни было у костра хорошо, пора возвращаться на маршрут. День зимой очень короток, а до избы надо добраться засветло и я привязываю к валенкам лыжи…
В снежной кочке среди кустов карликовой березы нахожу свежую заячью лёжку, значит спугнул скрипучим снегом. Сразу оживился, есть всё же таки в лесу кто-то живой, забыл об успевших уже замёрзнуть руках и щеках. Внимательно осматриваю места, где мог залечь косой неподалеку. Кругом густые заросли берёзы и молодого ольшаника, след на снегу в кустах еле заметен, поэтому задача будет не простой. Пошёл по следу, разгадывая петли и соскоки. Водит меня заяц по неудобью, то в кустах по пояс, то через заметённый ручей в глубокий снег. Круг прошёл, метров пятьсот, и снова в кусты берёзы, а там следов не могу найти. Так разогрелся, что пот по спине в три потока. Уже совсем отчаявшись, высматриваю впереди, за березняком, куст ольхи в мой рост, куда зайцу ещё спрятаться, как ни под него. Не сводя глаз с этого места, и держа ружьё наготове, медленно пробираюсь сквозь кустарник. Вдруг, под заветной ольхой словно взрыв, из-под снега с шумом взмывает куропатка, поднимая за собой искрящейся шлейф снежных крупин. Сразу стреляю, гулкий хлопок со вспышкой и облако от дымного пороха повисло передо мной. Не видя битой птицы скорее пробираюсь к кусту, боясь потерять её. От увиденной картины остановился в полном недоумении. Куропатка сбитая на месте, но в метре от неё еще и раненый заяц! Значит, место его укромное я разгадал верно, но спрятавшись там, он встревожил куропатку, спавшую в снегу, и был подстрелен с ней одним выстрелом. Удачный выстрел, и кому расскажешь, засмеют, не поверят, думал я, убирая в рюкзак два трофея.