Коромысла и толкунчики. До этого были «Я и зелёные стрекозы»

© Петр Анатольевич Никитин, 2019

ISBN 978-5-0050-0540-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Посвящение

Посвящаю книгу друзьям. В пустоте наполненной музыкой пишется быстро и здорово.

Преамбула

Вокруг живого тела человека возможно бушует хаос физического мира. Лишь иногда, наверное, под влиянием социума – Солнце, Биосфера и Литосфера находят равновесную точку спокойствия, когда можно успеть рассмотреть самого себя и свой кусочек планеты Земля и понять – что творится в данный момент времени.

Если мои мысли выражаются от первого лица, то это значит, что я нахожусь в наивысшей степени развития эгоизма и кроме себя большое ничего не воспринимаю.

Если получается наблюдать за собой со стороны, то значит эгоизм отступил и душа находиться в свободном полете.

Когда мысли текут с точки зрения другой личности, то значит мир кончился, впереди край, за которым находится пустота.

Мне не спрятаться за местоимениями: «я», «мой», «мои», «мне», мне не избавиться от отрицаний, выражаемых частицами и приставками «не» и «ни». Точность действия обычно выражается «как ни будь» и «где ни будь», точность времени словами «вероятно» и «возможно».

Высшим смыслом если он понадобиться пусть будет великий аттрактор, и растянутые в спирали орбиты небесных тел, приближающихся к нему с каждым новым витком.

Первая Часть. Солнечное безвластие

Первая глава. 1.1. Утро

Меня зовут Лука. Во времена, когда я был младенцем, и обладал образным мышлением, это имя, согретое белым солнцем, представлялось мне пологим берегом реки, где на изумрудном поле танцует роща стройных, лёгких, грациозных рябин. Мой молодой разум ещё не знал законов природы и поэтому выходило некоторое нарушение времён года: осенние веточки рябин, гнулись под тяжёлыми гроздьями алых ягод, а из зелёной, весенней свежей травы поднимали бутоны синие и розовые цветы.

В детском саду, и в младшей школе, мне было приятно слышать своё имя, особенно если его говорили ласково, с добротой, моя душа в такие моменты парила в облаках.

Но с взрослением год за годом я начал стесняться имени, мне оно казалось мягким, инфантильным, появилось желание чтобы меня звали «Антип» или «Пётр». Эти имена, были более подходящими для житья в Санкт Петербурге, на Васильевском Острове. Интернет, на своей русскоязычной заре мог запомнить меня под именем «Антип Лукин» или «Пётр Лукин». Всё это, как оказалось, не было случайностью. На Васильевском Острове, исторически так сложилось, редко происходят случайные события, поэтому мне с большим трудом удаётся пересечь граничные с берегом мосты.

Теперь, по понятным причинам это уже не важно. Антип, сам, по своей природе, не может верить в случайности, а рассеянный Пётр верит в любые небылицы.

Лука, то есть я лично, в своём настоящем, не совсем здоровом состоянии, лишён возможности верить, так как лежу с отключённым алкоголем мозгом, в тёмном, душном помещении. Я хочу спать, впасть в лечебное небытие, но мой сон тревожен, словно у певчей птицы, на восходе золотого солнца.

Мои размышления о детстве, прошлом и будущем в данный момент прерывает пронзительный, старушечий, похожий на вой дрели крик:

– Я уже вызвала милицию! Милиция! Грабят! Нас грабят! Милиция!

– Что случилось? – лепечу я в ответ.

– Ты вор! Ты украл телевизор! Милиция, у нас украли телевизор!

Спросонок любое обвинение может вызвать паническую атаку. Меня не миновали сии свойства человеческой психики. От ужаса, вызванного голосом старой женщины, у меня свело ноги, и боль, тонкими мышечными нитями пронзила икры и голень. Мои глаза открылись и пространство приобрело очертания бетонной коробочки, стандартного помещения, стандартного дома 19 века.

Я спал в одежде, на замызганном диване в незнакомой комнате. Вчерашний вечер, я помнил обрывками, но где-то рядом должен был находится мой товарищ, компаньон по душевным застольям, гражданин привезший меня сюда – Добрыня. Он может прояснить, ситуацию, и успокоить взбешенную старушку. Найти его не просто, яркие лампы, шестирожковой люстры слепят глаза, и даже через две минуты, когда я понял, что человек, который привёз меня в эту квартиру исчез, я продолжал щурится.

Старушка, когда выяснила что я проснулся и способен встать на ноги, выскочила из комнаты, где-то хлопнула дверь

– Милиция! Милиция! – дрель верещала с новой силой, и судя по эху её крик раздавался не только на всю квартиру, но и на лестничной клетке – Милиция!

Я закрыл глаза, и завалился спать, смиренно ожидая, когда старушка устанет кричать и успокоиться. Но послышался шорох, и за стенкой раздался второй, тоже, как и первый малоприятный, женский голос.

– Мама успокойся! Он сам уйдёт! Он сейчас уйдёт! Ну или его увезут. Его увезут и посадят в обезьянник. Ты главное, его специально не беспокой, пусть дрыхнет пока.

Мне пришлось вскочить с дивана. Спазмы уже отпустили икроножные мышцы, и я смог сносно перемещаться в пространстве. Но это было не важно, я бы вскочил даже если надо было порвать связки и сухожилия. Потому что в случае опасности научен действовать благоразумно, и даже энергично. И в настоящий момент, мне следовало покинуть токсичную комнату, вырваться за пределы токсичного дома и скрыться от полиции.

Но перед бегством, следовало настроить глаза и снова внимательно оглядеться. Чтобы не оставлять здесь какого-либо имущества или иных следов пребывания. Потёртая обстановка комнаты, напоминала о убогих попытках придать ей уют. Светлые обои, искусственные орхидеи и пластиковый плющ, кровать, заправленная в чистое белье, также чистый, вытертый до блеска, ветхий журнальный столик, и засиженный неопрятными людьми диван, казалось были и рады мне помочь, но не могли. Мои или Добрынины вещи отсутствовали, только в воздухе ещё висело облачко алкогольного дыхания. Телефон я нащупал в кармане, и благо что спал в обуви, резко побежал в сторону выхода. В тесном коридоре боролись две престарелые женщины:

– Грабят! Меня грабят! Убивают! Украли телевизор! – верещала одна из них, та что постарше.

– Урод! – крикнула вторая, и смачно плюнуло на меня, когда я бочком протискивался мимо.

Меня её действия не остановили, входная дверь, располагалась тут же в коридоре, и она была распахнута настежь.

Как только я выскочил на лестничную площадку, дверь захлопнулась и с такой силой что с потолка посыпалась штукатурка. В моей голове, гул от удара двери отразился болезненным эхом. Но стоило помассировать скованные напряженными трубочками виски, как дверь вновь распахнулась и из квартиры была выброшена большая, двадцатилитровая канистра. Это была вещь Добрыни, в канистре был спирт:

– Это не моё – прошептал я

Но дверь захлопнулась с ещё большей силой, и послышался удвоенный крик:

– Алло милиция! Нас ограбили!

Мало что соображая, впопыхах, я схватил канистру, и побежал по лестнице вниз. Стены в кирпичном бараке, были со вкусом покрашены салатовой морилкой. Дверь в парадную оборудованная домофоном и доводчиком поддалась открывающей кнопке, и за моей спиной закрылась тихо и мягко. Это было спасением для моих висков.

На улице меня встретил трескучий мороз, тёмные дома, и глубокое звёздное небо, полностью лишённое влияния дневного светила.

И даже здесь был слышен крик:

– Милиция! Милиция!

Странно что на него никто не реагировал, все спали. Я взял канистру, и направился в сторону огней широкой улицы, на которой жёлтым светом равнодушно мигал светофор.

Меня совсем не удивило, и не возмутило поведение старушки, наверное, именно так и стоит поступать с незнакомыми пьяными людьми, если они оказались в вашем доме, и, если вас совсем не волнуют дальнейшие судьбы этих людей.

Меня тоже не волновала судьба этих двух несчастных увядших женщин.

Около светофора, я некоторое время смотрел в тёмное небо. Оно было холодным, далёким, острый свет звёзд подчёркивал протяженность космоса, и его зависимость от солнечного диска. В отсутствии центра Солнечной системы, небо превращало Землю в ледяную пустыню.

Светофор, старался заменить для меня солнце, навязать свои правила. Но как известно мигающий желтый, означает лишь одно, аппарат не влияет на дорожное движение, и лишь ждёт своего часа.

Проветрив лёгкие прозрачным морозом и выпустив в воздух несколько облачков внутреннего пара, я сунул руку в карман и достал телефон.

Пришло время прервать путешествие, отгородится от ночи оболочкой автомобиля и под звуки ночного радио достигнуть Васильевский остров, где на брусчатой улице притаилось моё законное, осенённое комнатными растениями, жилище.

Но телефон умер, батарейка нуждалась во внешнем электричестве, а без него он превратился в коробочку с плоской зеркальной пластью. Кроме коробочки, после отчаянных поисках в карманах была найдена пустота. Наличные деньги, кредитные карты и ключи отсутствовали. Они остались дома.

Вчера мне показалось хорошей идеей, – оплачивать свои похождения при помощи смартфона. И теперь чтобы продолжить быть платёжеспособным, мне требовалось начать движении в поисках энергии, которая способна течь по проводам.

Я ещё раз посмотрел на небо, на дома, на застывшие бульвары и дрожащие фонари уличного освещения. Моё местонахождение можно было разведать только при помощи спутниковой навигации, или аборигенов. Скорее всего я находился за пределами Санкт-Петербурга. Такое положение вещей меня ничуть не смутило. Мне требовалось, именно такое продолжение вчерашнего загула – лютый мороз и пустые улицы. В отсутствии дневного света у меня появился шанс, раздвинуть границы собственного мира.

И желая добавить своему движению поступательный смысл я направился в сторону предполагаемого железнодорожного вокзала. Ведь, когда у вас нет перчаток и головного убора, только две бесконечные стальные полосы, скреплённые рёбрами шпал, могут быть спасением от мороза и арктического звёздного стекла. Основное достоинство рельс – это отсутствие спирального движения, а только прямое от горизонта до горизонта. Сквозь поля и тундры.

Направление подсказывал ледяной ветер, я шел, повернувшись к нему спиной, защищая лицо и руки от обморожения, и вздрагивая от далёких, редких вспышек автомобильных фар. Иногда я путал их с обычными уличными фонарями и мне казалось, что на меня падают столбы. Необъяснимый стыд терзал душу, и мне было важнее корить себя, чем попытаться найти правильную дорогу. Канистру я нёс как драгоценный груз, залог моей финансовой независимости.

По счастливой случайности, вскоре вымороженное пространство улиц раскололи звуки железной дороги.

Вроде бы мы вчера собирались в Пушкин, но на здании вокзала люминесцентным светом горело слово – «Ломоносов». Анализируя новые обстоятельства, мне показалось, что я сделал что-то плохое, раз вместо Царского села приехал в Ораниенбаум, возможно за это, мне придётся просить прощение, или умереть в глазах какого-то человека. Стыд и страх, были моими верными спутниками в экстренных ситуациях, я к ним уже привык и считал неотъемлемой частью своей личности.

Брендовые автомобили служб такси, попрятались. Но зато у вокзала, в направлении Санкт Петербурга стояла электричка, свет в вагонах был погашен. Мне довелось в своей жизни пользоваться электропоездами на данном направлении движения. Это было во времена моей учёбы в Университете. Это были счастливые времена. И желая к ним прикоснуться, я решил во чтобы то ни стало, проехать несколько остановок, на безупречном, соблюдающем все нормы по защите экосферы, транспорте.

Пройти на перрон сквозь вокзал оказалось затруднительным. Требовались деньги и билет. Пришлось идти в обход, через сугробы и трансформаторные будки. Во время движения снег набивался в клапаны штанов и обжигал голени. С большим трудом, обойдя турникеты с стыла, я закинул канистру на платформу, лестница с бесплатной стороны отсутствовала, а когда подтягивался сам, обратил внимания, что костяшки пальцев моих ладоней были бело-синие как у манекена. Только в вагоне мне удалось немного успокоиться и согреться.

Окна в салоне были покрыты ледяной коростой, а лавки едва согреты печкой. Но этого немногочисленного тепла вполне хватило, чтобы почувствовать уют и защищенность. Я вспомнил, как когда-то давно, в посёлке Ульяновка курсировали тёплые автобусы ЛАЗы. При поездке на них, я нагревал монетки и примораживал их к окну, с получением ледяных отпечатков, орла или решки. Или прикладывая к окну ладошку, получая оттаявший силуэт руки, отец, глядя на проделки улыбался, а брат повторял мои движения. С тех пор исчез умер отец, исчезли ЛАЗы, но осталось чувство радости похожее на то, которое я почувствовал, отогревая ладони в электричке.

В последние годы, в вихре ежедневных событий, мне редко удаётся побаловать себя детскими воспоминаниями. В моём обыденном окружении, очень мало физических или виртуальных, культурных предметов за которые можно зацепиться у унестись глубоко в невинное прошлое. В иной мир, свободный от взрослой упорядоченности и солнечных спиралей мир.

Дремота, это лучшее, что придумала эволюция человека в ответ на отравление организма этиловым спиртом. Отогревшись после прогулки по Ломоносову, я закрыл глаза и растворился в тёмной тишине.

1.2 Путь

В полусне мне привиделся весь вчерашний день. От первого телячьего восторга, как надежду на весёлое приключение до алкогольного забытья в душной маленькой комнате.

Кроме скучных разговоров, нелепых поступков, алкоголь ничего не привнёс. Вечером я надеялся, что вызванная отравлением спирта спонтанная поездка загород, изменит к лучшему мою жизнь, подарит счастье, но ошибся.

Как обрывки сна, мне привиделись лица знакомых, которые смотрели на меня участливо с укоризной. С их точки зрения, встречать утро рабочего дня в вагоне тёмной электрички на пустынном перроне, признак безответственности и участь неудачника. Я был с ними не согласен, но сформулировать ответ на немой укор не мог. Что-бы лица исчезли я открыл глаза и уткнулся лбом в ледяное окно. Большинство старых друзей и знакомых, уже давно позабыло о моём существовании. Их стиль жизни не предполагал, даже случайную возможность, пусть и в виртуальном режиме составить мне ночную компанию. Утро, это в первую очередь привкус зубной пасты и свежая рубашка, а не открытый всем ветрам и звёздам железнодорожный вокзал.

Дремотные видения, это фантазии эгоистического толка. Эгоизм – это моё естественное состояние, как, впрочем, и у многих других счастливых представителей среднего поколения.

Вчера, во время своего позорного бегства, Добрыня всё время повторял:

– Лука, Лучок тебе лучше остаться. Тебе лучше остаться здесь! Лука ты сам об этом просил. Лучок ты сам об этом просил! Ты сам просил!

О чём я мог его просить? Скорее всего он уехал к себе домой. У него, мне, появляться не стоило, так как жена Добрыни была убеждена, в моем отрицательном влиянии на мужа. Наверное, он уехал домой на такси, ехал, наверное, по дамбе, так быстрее всего добраться до Лахты. Его там ждала тёплая система квадратных бетонных объёмов, которую женщина наполнила комнатным уютом. Если бы я тоже поехал в Лахту, то меня бы там встретил бетонный скелет каркасно-монолитного дома. Этот скелет уже несколько лет не может обрасти мясом, и поэтому, вынужденно я сосуществую на территории своей бывшей богини, довольствуясь воспитанием дочерей.

Добрыня бросил меня, у неизвестных престарелых женщин. А может я остался здесь сам, по доброй воле, в надежде на приключение, вернее в призрачном, робком желании изменить свою жизнь к лучшему, но в Ломоносове это сделать не удалось.

Шли минуты. Волны самоуничижения, одна за другой, с нахлёстом, набегали на сознание, и физически, закрутили водоворот в желудке, в задумчивости, я смотрел на канистру.

Спирт не следовало пить, неразбавленным, прямо из канистры и я знал почему. Попадая в ротовую полость, чистый спирт повреждает эпителиальные ткани. После всего одного глотка, водишь языком по небу и ощущаешь слой мертвых клеток, и на самом языке, и на нёбе, и на деснах. Мои знания в этой области, получены не из веселого интернета и не из бородатых мужских баек, мне довелось лично попробовать чистый спирт.

Однажды в июне в Нижнесвирском заповеднике я сидел за одним столом со своими однокурсниками – экологами. Я выпил водки, и чтобы её запить мне подали металлический, алюминиевый чайник. В чайнике был спирт.

То, что произошло дальше в памяти отложилось блестящей шёлковой лентой. Кто-то в последствии жаловался, что я, на территории учебной базы Университета, голый нырял с причала. Мне лично запомнился, мужик с удочкой.

Мужик поймал в Свири огромную щуку, тыкал мне под нос щучьей мордой и басом кричал:

– Это крокодил! Понимаешь это крокодил!

У щуки была огромная пасть, в нее с легкостью мог бы поместиться кулак. На мощных челюстях сидели белые, острые длинной до сантиметра, зубы.

– Это крокодил! – кричал мужик, распаляясь – Смотри какой крокодил!

– Да, да – растерянно соглашался я, крышка черепа у щуки, действительно напоминала щиток крокодильей кожи.

Потом мужик исчез, а я впоследствии проснулся в поле около дороги, надо мной шумели ветви одиноких берез. В пять утра электричка увезла меня в Санкт Петербург.

Февраль не самое лучшее время, для поиска жидкости, но то, что лёд или снег, можно использовать для закуски, было очевидным. Не заботясь, что поезд уедет, и увезёт канистру я вышел на промозглую платформу, и слепил несколько маленьких, твёрдых снежков, мне пришлось постараться, чтобы найти наст белого цвета.

Когда, отравленный спиртом снег, начал растворятся в желудке, полиция услышала и приняла к сведению крики давешней старухи.

Её крик, как оказалось, до сих пор сотрясал воздух: «Милиция! Меня грабят! Меня грабят! Телевизор! Телевизор!» – и эхо, густой кровью билось в висках, и возможно не только моих, но и у посторонних, жаждущих правосудия людей.

В вагоне щёлкнули металические кулачки, это машинист включил свет, и в салон электрички вошло около двадцати одетых в синюю государственную форму, сержантов и офицеров. Они заняли лавки у противоположного выхода, и лишь мельком обратив на меня внимание, громко загалдели, я слышал смех и шорох одежд. В волнении, вблизи от возмездия, я вжался в своё твёрдое место на лавке и не дышал. Возможно, сегодня они пришли не по мою душу, но проверять мне не хотелось.

Вагон качнулся и тронулся в путь. Вокзал города Ломоносов скрылся за горизонтом правой половинки окна, ему на смену возникли заваленные снежными камнями домики, сараи, переезды и пустыри.

Следующая остановка называлась Мартышкино, когда я жил в ПУНКЕ, мне приходилось бывать в этом посёлке. Вроде бы здесь скрывались за деревьями Лютеранская кирха и старинные дома, которые называют наследием Ингерманландии, но я их не встречал. Здесь, много лет назад, продавали детям жидкость для промывки судового двигателя. Может быть поэтому, сейчас, когда среди снежных горбов и чёрных ясеневых стволов мелькнули рёбра штакетника и глаза мартышкинских фонарей мой желудок резко скрутило, и я впопыхах выскочил в тамбур, сопровождая свои действия, глубокими горловыми звуками.

Полицейские видели, как человек с шумом вышел в тамбур, им было хорошо известно, что происходит в углу железного пространства между дверями и стеной. Двое сержантов направились в мою сторону, и остановились около стеклянных дверей, внутри тёплого вагона. Я смотрел на них из тамбура, электричка закрыла двери и с лёгкой дрожью тронулась в путь.

Мне было не стыдно за свой поступок. Но колени дрожали, я боялся, что вдруг сейчас окажется, что возить спирт в канистрах запрещено, и начнутся различные административные проблемы. И для выяснения причин меня пригласят в отделение полиции. Напряжение росло с каждой секундой. Перегон между Мартышкино и платформой Университет, очень короткий, две-три минуты, и всё это время сержанты наблюдали за моими действиями.

Но страх потерять финансовую независимость, сильнее ужаса возмездия. И когда, локомотив въехал на поворот ведущей к остановке, и на торможении заскрипели колёса я, позабыв благоразумие, под стальным взором пары глаз, вошёл в вагон, непринуждённо взял канистру, и беспрепятственно покинул, и салон и тамбур соскочив на платформу перед самым окончанием остановки. За моей спиной, двери мгновенно закрылись, и электричка скрылась в морозной пелене.

Я оказался один, на знакомой до ностальгической боли, платформе. Слева в недрах старинного парка, располагалась усадьба Сергиевка, справа пыхтела небольшая промышленная зона, и над промзоной вдали, темнели громады ПУНКа.

После небольшого замешательства, когда выяснилось, что следующая электричка в Санкт Петербург проследует, в пять часов пятьдесят минут, то есть через час, я направился в сторону студенческого городка. Дорога была хорошо известна, ведь в ПУНКе, в 12-м общежитии я прожил самые счастливые годы своей бледной жизни.

Там, где раньше располагалась металлобаза, приветственно мигал огнями автосервис и круглосуточный кавказский бар. С приятным ощущением я вошёл в заведение. Посетителей не было, за стойкой на высоком стуле сидел грузин, с седыми усами и бесстрастно смотрел телевизор.

– Простите – сказал я, запинаясь – у вас можно зарядить телефон? У вас есть зарядное устройство?

Грузин ничего не ответил на мои слова, он меланхолично жевал ириску и смотрел на меня в упор.

– Простите за беспокойство – сказал – Мне нужно зарядить телефон.

Грузин продолжал жевать, на его пухлых щеках, отражались сполохи от телеэкрана. Больше десяти лет назад, здесь на базе, иногда замерзала капуста, и все окрестности пропитывал сладкий запах, который легко можно было спутать с ароматом свежеиспечённых булочек. Мне не нравился этот аромат, но я был вынужден им дышать, когда ждал электричку на платформе, сейчас я смотрел на цветные сполохи на жирной коже, и отвращение комом подходило к горлу.

Грузин слез со стула, пультом выключил телевизор, и ушёл на кухню. С кухни пришёл молодой низкий парень, как специально с чёрной лоснящийся шевелюрой.

– Простите! – сказал я с улыбкой – мне нужно зарядить телефон.

Парень молчал, он достал свой смартфон, и стал бойко набирать сообщения. С высоты своего роста, я видел, что он шлёт одинаковые сердечки и будильники разным контактам.

Безответно повторив свою просьбу ещё раз, я покинул заведение, двери за мной, заперли на засов.

После заминки, бодро – мороз щипал лицо и руки, я побежал в сторону университетских общежитий.

Несколько лет назад, мне было больно осознавать, что самые сладкие годы моей жизни, единственное время которое вспоминается с теплотой, будет не в будущем а в прошлом. Но после обучения, и бесславного окончании научной карьеры, счастье осталось в юности, заметная часть которой стелилась словно туман среди четырнадцатиэтажных домов Петродворцового учебно-научного комплекса (ПУНКа).

Но жизнь катиться по спирали. Вчера, я скромно хотел найти своё счастье, покинуть Васильевский остров – преодолеть отвращение и заново ощутить вкус приевшихся любимых блюд, вкус любимых женщин, а теперь позорно отступаю, возвращаюсь, и начинаю с общежитий Биологического факультета. Видимо подошло время для очередного витка прогресса или деградации, и мне следует покориться жизненным обстоятельствам.

Конечно, воскресить удалое время невозможно, но может быть сохранились какие-нибудь его следы? Ведь в отсутствии назойливых счетов за пользования коммунальными услугами, есть возможность построить вокруг себя целый мир.

Помню, как всех парней с моего потока, до полусмерти избили курсанты МВД, и как неловко и трусливо мы разобрались в той ситуации. Помню, как однажды утром, я и сосед по комнате, направлялись на учёбу в Питер, встретили на первом этаже безобразную обнажённую бездомную. Это было обычное дело, комнаты в общежитии нелегально сдавались разному сброду.

От платформы, до общежитий дорога идёт между зданиями химического и математико-механического факультетов. Строгая, громоздкая брежневская архитектура, навевала мысли о чопорности и глупости, но это была иллюзия. На факультетах и в общежитиях всегда кипело множество умных ребят.

Как-то с одной подругой, она сейчас работает в научной библиотеке, мы ночью шли мимо Мат-меха, было прохладно и мы укутались в одеяла, на крыльцо факультета вышел охранник, и сказал по рации:

– Живых здесь нет!

Мы смеялись, это была знаковая фраза. Мне и сейчас было смешно, когда шёл мимо того самого крыльца, где возможно упустил своё счастье. Крылья воспоминаний несли меня ввысь, и я словно видел себя со стороны, с высоты пятого этажа.

Вот я, долговязый продрогший человечек, с тяжёлой белой канистрой в руках, нерешительно подхожу к бетонному забору, которым сейчас обнесены общежития. В счастливые времена, ни забора, ни охраны здесь не было. Человечку повезло, от мороза турникеты, вышли из строя, охрана скрылась в будке у компьютера, и он подтолкнул дверцу канистрой, беспрепятственно вошёл на территорию студенческого комплекса.

Ещё семь лет назад, он мог бы рассчитывать на приют у добрых, хлебосольных людей. А теперь, когда они все разъехались по стране, ему осталось лишь наедятся на чудо случайной встречи. Между корпусами сновали студенты, они равнодушно шли мимо случайного посетителя, и даже спирт, их не интересовал.

Человек подошёл к 12-шке, – старому приюту биологов. Вход в здание осуществлялся по электронным ключам, но по снегу петляла обходная тропинка. Она привела посетителя к чёрному входу на пожарную лестницу. Он беспрепятственно попал внутрь общежития, его сердце билось в приятной истоме.

Человек поднялся на тринадцатый этаж, здесь была его первая, первокурсная комната. На её дверях, он вывел своей рукой следующие строки:

 
Никогда не ругайте студента,
если сильно бывает он пьян
Лучше в душу ему загляните —
Вы увидите сколько в ней ран.
 

Я не был автором этих строчек, мне удалось удачно переделать дембельское солдатское творчество. В них не было стопроцентной правды, мы особо не мучились духовными терзаниями, души у нас были, но нас занимала наука, веселье и Белое море.

Тринадцатый этаж встретил меня теплом, тишиной, и рядами чистых одинаковых дверей. С удивлением я обнаружил, что двери кухонь открыты, и в них больше не живут бездомные, и помимо белоснежных газовых плит стоят холодильники.

Я зашёл на одну из кухонь, сел на стул, обнял батарею, закрыл глаза и замер. Тринадцать лет назад, эта кухня, условно называлась «Блокада». Тут жили два мальчика с длинными волосами и тягой к разрушению. Их гости играли на гитарах, они хором пели песни Алисы, Арии и Мельницы, девушки тут были влюблены в Горшка и иногда в друг друга, пиво брали ящиками, на чёрных сожжённых плитах тут жарили гигантские яичницы с хлебом, воздух был пропитом дымом.

Здесь рядом была комната, где жила довольно взрослая женщина, у неё над кроватью на ниточке, висела картонная пирамида. Семнадцать лет назад, с помощью этой пирамиды дополняя эпоху интернета мистикой, она общалась со всем ПУНКом. Её сосед по блоку, аспирант физического факультета, бледный лопоухий мальчик, выращивал ананасы, бананы и киви. Плоды на его деревьях были маленькие и вечнозелёные.

Все обитатели, того времени, сейчас уже исчезли с этой локации.

Общежития ещё не проснулись было ранние утро, любой шорох означал человека, который шел по коридору, в направлении к лифту. Мне хотелось побыть одному, согреться, зарядить телефон, побороть стыд, самоуничижение и вернуться домой. Но когда скрипнула дверь, и в кухню вошли несколько человек, я плотнее зажмурил глаза.

– Кефир испортился, оставь его – сказал девичий насмешливый голос – Пакет скоро взорвётся, оставь его тут.

– Может отнести в мусоропровод? – ответила другая девушка.

– Фу! Там после вчерашнего жидкий пол… – девушка недоговорила свою фразу. Они со своей подругой были чем-то заняты. Во мне проснулось любопытство, что же здесь могло произойти? Но я лишь плотнее зажмурил глаза.

– Откуда здесь берётся это? – вдруг сказала одна из девушек и мне показалось что она говорит обо мне – Если найдут авторов, то может последовать немедленное отчисление.

– Ренат этим занимается и Марк. Ребята молодцы ни одной стены не пропустили.

Девушки ушли, я открыл глаза и оглядел стены. Над столом, были приклеены предвыборные листовки, в последнее время они заполонили весь город.

На кухню зашли две китаянки, увидели меня, и вышли. Мой взгляд ещё немного поблуждал по стенам, пока не остановился на пакете кефира. Пакет действительно был раздут, я взял его в руки, и открутил крышку, из горлышка вырвался белый с комочками гейзер. Он оросил мне куртку и лицо.

Я вытер щёки, и решил, что кефир находится в съедобном состоянии. Может быть, процесс развития грибков и бактерий уже начался, но у меня есть спирт, если им разбавить, то в кефире свернуться белки, микроорганизмы погибнут, и должно получится что-то похожее на питательную жидкость. Не теряя времени, я осуществил задуманное, не сильно интересуясь результатом. Полученная бурда, могла сойти за китайскую водку.

В коридоре раздался шум, послышались резкие агрессивные звуки.

– Вот здесь! И здесь! И тут! – говорил чей-то требовательный голос – И тут тоже!

Я выглянул в коридор, в отдалении от кухни, стояла женщина в очках, с впалыми щеками и цепким взглядом. Что-то неуловимо знакомое было в её облике, видимо она здесь обитала ещё с наших времён!

– Он ещё не ушёл! – крикнула она – Он на кухне.

Повинуясь инстинкту, я схватил канистру и побежал в сторону пожарного выхода. Крики раздавались всё громче.

– Он разбил окно! И липкой гадостью нарисовал крест!

Женщина явно не ценила сон студентов. Её децибелы, перекрывали давнишний вой старухи. Я бежал вниз по скользким ступеням, и в итоге, на пятом этаже, запнулся ударился об грубую кирпичную стену, и забился в угол лестничной площадки. С верхних этажей, слышались звуки погони.

– Он побежал на верх! – сказал мягкий мужской голос – Закрой дверь и успокойся!

– Нет! – верещала женщина – Он побежал вниз! Он побежал вниз! Всему Вас надо учить!

Я слышал, как заперли двери и всё стихло. Спокойно, не спеша, я поплёлся вниз, в одной руке у меня была канистра, в другой кефирный пакет. На вкус полученная бурда, ничем не отличалась от обычного разбавленного водой спирта.

Около турникетов суетилась охрана. Они проверяли входящих, а за территорию ПУНКа выпускали без контроля. На Ботанической улице на остановке стоял автобус. Люди, идущие мимо меня, стремились в него попасть. Этот автобус, бесплатно вёз универсантов до ВУНКа, то есть до главного здания университета, расположенного на Васильевском острове.