Юнга на корабле корсара. В стране чудес

Охотник громко расхохотался, глядя на все еще испуганных детей.

– А! – воскликнул он. – Что вы на меня так пристально смотрите? Разве вы не видите, что тигр мертв и что уже нет никакой опасности?

Анна первой пришла в себя, и к ней вернулось все ее хладнокровие.

– Вы очень добры, сударь, – сказала она, – что убили тигра, но почему вы говорите по-французски? Значит, вы не англичанин?..

– Так же, как и вы, дети, – ответил иностранец с волнением, – и я вижу, что вы именно те, кого я ищу, а именно – дети доктора Тернана.

– Папа умер, – грустно сказала Анна, – осталась только мама.

На глаза незнакомцу навернулись слезы, отчего он стал еще симпатичнее детям. Он провел рукой по ресницам и сказал:

– Отведите меня к вашей матери. Я друг вашего отца.

Однако шум выстрела услышали в обоих домах. И люди спешили к месту происшествия. Издали слышались голоса:

– Анна! Виль! Где вы?

Среди этих голосов особенно был слышен женский голос.

– Вот и мама, – сказал маленький Виль. Слыша отчаянные вопли испуганной матери, мальчик ответил: – Мы здесь, милая мама! Иди сюда!

Вдова Тернан появилась запыхавшаяся, бросилась, как разъяренная львица, к двум неосторожным детям и страстно заключила их в свои объятия, не обращая внимания на присутствие незнакомца, который стоял, опершись на свое ружье.

В это время Патрик О’Донован, его старшие сыновья и слуги прибежали на луг и остановились, пораженные от удивления перед исполинским трупом тигра.

– Дети, мои милые малютки! – плакала вдова Тернан, у которой не хватало сил бранить детей.

Патрик приблизился к незнакомцу и протянул ему руку.

– Я угадываю, – сказал он ему по-английски, – что вы убили животное и спасли обоих детей. Очень благодарю вас за это.

– Да, – воскликнул Вильгельм, выскользнув из объятий матери, – да, этот джентльмен пришел именно в то время, когда мы карабкались на дерево, и убил тигра!

– И, – добавила Анна, совершенно оправившаяся от своего смущения, – без него Виля бы съели.

Тогда вдова Тернан, узнав о том, что произошло, подошла к молодому человеку и горячо поблагодарила его со слезами на глазах.

– Я не знаю, кто вы такой, сударь, но знаю только то, что я вам обязана жизнью моих детей.

Незнакомец поклонился и поцеловал руку вдовы.

– Сударыня, – сказал он, – я маркиз Жак де Клавалльян; я привез вам последнее воспоминание о добром французе, который был вашим мужем.

– Воспоминание о моем муже? – воскликнула бедная женщина в сильном волнении и радушно попросила путешественника войти к ней в дом.

Между тем индийские слуги устроили носилки для исполинского тигра, которого они хотели отнести в дом вдовы.

Вдова Тернан приказала своему слуге приготовить стол, она хотела собрать за ним гостей: охотника, который спас Анну и Вильгельма, и всех членов семьи О’Донована, своих друзей.

Так у бедных ссыльных состоялся праздник.

Уже пять лет, как вдова не видела своих соотечественников. Пять лет, как ее ухо не слышало милого национального говора, ее родного языка, языка Франции.

Стали расспрашивать гостя; хотели знать, как он узнал местопребывание пленных с «Бретани», и как он их нашел.

– Конечно, – объяснил молодой человек, – это было не очень легко. Война, продолжавшаяся между обеими нациями, делала любую попытку тщетной; но с тех пор как был заключен мир между Сент-Джеймским кабинетом и правительством первого консула, я смог снова начать свои розыски, которые были так близки моему сердцу.

Он рассказал, как он, сын эмигранта, в пятнадцать лет прошел по всем морям от Иль-де-Франса до Антильских островов, ловя всякий удобный случай, чтобы сразиться с вековой соперницей Франции; как в двадцать четыре года он встретил Сюркуфа, бывшего только на четыре года старше его; как был взят в плен после жестокой битвы при Коломбо, когда бедный юноша был оставлен, как мертвый. Он остался пленником англичан, которые из уважения к его храбрости не расстреляли его, не повесили по законам, применяемым к корсарам, а посадили его в тюрьму.

Таким образом он познакомился с доктором Шарлем Тернаном, который за ним ухаживал с самой неутомимой преданностью, и тогда он поклялся вернуть ему долг признательности, как и Сюркуфу, своему начальнику и другу.

– Сударыня, – сказал он, заканчивая свою речь, – мне пришлось отложить уплату этого долга до заключения мира, так как не в моей власти было исполнить эту обязанность раньше, а между тем она была так дорога моему сердцу. Доктор Тернан умер у меня на руках, и его самым большим горем, могу вас в этом уверить, была мысль о вашей скорби и участи, на которую вас обрекли плен и горе после потери мужа. Я его уверил, обещая, что как только буду свободен, отвезу вам и вашим милым детям дар моей признательности и признательности Сюркуфа. Богу было угодно удостоить меня этой милости. Позвольте же мне расплатиться с моим долгом.

Говоря это, маркиз Жак де Клавалльян достал из-за пояса туго набитый кожаный бумажник. Он вынул оттуда бумажный конверт, а из него четыре векселя по четыреста фунтов стерлингов каждый на один английский банкирский дом в Мадрасе.

Несколько минут все были в сильном смущении. Эти сорок тысяч франков, упавшие как будто с неба, составляли целое богатство для ссыльных.

Вдова Тернан не могла сдержать слез, а дети, глядя на нее, тоже плакали, так что Жак де Клавалльян, более смущенный, чем хотел казаться, попробовал повернуть разговор в другую сторону, радостно воскликнув:

– Если мое присутствие вызывает слезы, то мне остается уехать как можно скорее, а именно – сегодня вечером.

Эта шутливая угроза всех развеселила.

Стали говорить о разных других вещах. Заставили храброго молодого человека рассказать о его подвигах. Он с удовольствием исполнил это желание и удивил своих слушателей рассказами о баснословных подвигах корсаров.

Вильгельм слушал его с открытым ртом и блестящими глазами.

Его маленькое тело дрожало. Блестящие глаза были полны удивления. Иногда с его уст срывались восклицания удивления, это говорило о том, что мальчик живо интересовался рассказом. Патриотизм корсара вызывал у мальчика слезы на глазах. Никогда еще рассказчик не пользовался таким искренним успехом.

Когда он закончил, маленький Виль вскочил, подбежал к молодому человеку и, страстно обвив его шею руками, сказал:

– Я хочу быть моряком, как вы, господин де Клавалльян, моряком, как Сюркуф. Я хочу воевать с англичанами и увезти маму и Анну в Бретань. Отвезите меня к Сюркуфу. Я хочу ехать с вами.

В это время мадам Тернан испустила крик ужаса, но мальчик сказал:

– О, не беспокойся, мама! Ведь ты как бретонка не можешь мне воспрепятствовать стать моряком. Не забывай также, что сам папа обещал отдать меня Сюркуфу.

Конечно, нельзя было ожидать немедленного согласия. Сердце матери никогда не соглашается на разлуку. Вдова Тернан горько плакала и делала выговор своему сыну.

– Вильгельм, – говорила она, – неужели ты действительно думаешь нас оставить? Неужели не довольно того, что мы потеряли твоего отца? Что станется с нами, с твоей сестрой и со мной, с двумя бедными женщинами, без всякого покровительства, если ты вздумаешь нас оставить?

Но у Виля уже было готово возражение, тем более что он был очень умным мальчиком.

– Мама, – возразил он, – какую помощь могу оказать вам я, десятилетний ребенок, в превратностях судьбы? Но между тем в этом возрасте я могу начать учение и сделаться человеком, если пройду хорошую школу. Я буду учеником господина маркиза де Клавалльяна и юнгой Сюркуфа!

– Юнгой Сюркуфа! – повторила вдова Тернан, как жалобное эхо.

Но тут вмешалась сестра, которая приняла сторону брата.

– Мама, – заметила решительно Анна, – я думаю, что Виль совершенно прав, и что, начав рано учиться, он быстрее сделается самостоятельным.

– Хорошо, я согласна, чтобы ты ехал с господином де Клавалльяном, если он согласится взять тебя с собой.

– Конечно, я его возьму с собой, – весело сказал Жак. – А так как вы говорите серьезно, моя маленькая героиня, то заявляю вам, что лишь только вы достигнете того возраста, когда сможете выйти замуж, то я приду просить вашей руки у мадам Тернан. Думаю, что она мне не откажет.

– И я тоже не откажу! – наивно воскликнула девочка.

Так в один вечер было решено отправить Вильгельма Сюркуфу и заключить помолвку Анны. Патрик О’Донован был свидетелем.

Господин де Клавалльян прогостил около месяца в семье Тернан, а затем уехал и увез с собой Вильгельма.

Глава III
Начало

Прощание было очень трогательным, Виль горько плакал. Ведь он вступал в суровую, еще неведомую ему жизнь, которую он выбрал сам. Его сердце разрывалось от мысли оставить мать и сестру, но его решение было твердым. Он справился с последними волнениями, особенно когда сестра, утирая слезы, сказала ему:

– Виль, через пять лет ты будешь человеком. Тогда-то и наступит момент твоего приезда за нами. Не забывай этого.

– Никто этого не забудет, – сказал Жак, целуя в лоб девочку. – Не забудьте только вы этого, моя прелестная невеста. Я же сегодня постараюсь скорее уехать, чтобы сократить время расставания.

Жак нанял двух лошадей и проводника, с которым он должен был пройти до Мадраса.

Там они нашли трех пленных французов, из которых двое были старыми матросами. Их молодость прошла среди замечательных людей Франции, под начальством которых они служили.

Клавалльян предложил увезти их в отечество или, по крайней мере, до острова Бурбона. Такое предложение было принято с восторгом.

Они воспользовались отходом первого судна и взяли на нем пять мест, чтобы отправиться в Европу. Но нужно было пробыть несколько дней в английском городе. Жак Клавалльян был любим даже своими врагами. Всем хотелось видеть храброго лейтенанта – молодого корсара, который внушает ужас по всем морям.

Накануне отъезда, когда пять путешественников собирали свой скудный багаж, капитан судна явился в отель, где жили пассажиры, и спросил Жака де Клавалльяна.

Жак был крайне удивлен таким неожиданным визитом.

– Сударь, – сказал англичанин, – я вам возвращаю деньги, которые вы заплатили за проезд.

– Гм! – воскликнул Жак. – Что это значит?

– Это значит, что приехал из Европы курьер и заявил, что снова началась война между Англией и Францией, а поэтому я не могу выпустить вас из Индии, так как вы – наш пленник.

– Но, – отвечал Клавалльян, – мы были освобождены во время мира, нас не могут задерживать против нашей воли.

Капитан пожал плечами и сказал:

– Это не мое дело, обратитесь за разрешением к губернатору.

Маркиз побежал тотчас к лорду Блэквуду, который в то время командовал в Мадрасе. Его приняли с большой учтивостью.

– Господин маркиз, – сказал галантно губернатор, – слово «пленник» совершенно не имеет никакого значения. Вы свободны во всех ваших действиях на всем протяжении территории Индостана. Но вы не можете требовать от Англии, чтобы она дала в ваше распоряжение свои суда, чтобы вас отправить в такое место, где вашим первым делом будет поднять против нас оружие.

– Милорд, – отвечал Жак, – но ведь вы говорите, что я свободен? Если это так, то я действительно имею право покинуть английскую территорию и вы тогда будете иметь право погнаться за мной и взять меня в плен.

– Вы совершенно правы в вашем суждении. Но из дружбы к вам и чтобы избавить вас от гибели и от неприятности такого приключения, я предпочитаю оставить вас при себе. Бесполезно будет говорить, что мы сделаем все зависящее от нас, чтобы смягчить ваш плен. Я отдал приказ, чтобы вам приготовили помещение во дворце губернатора. Вы будете моим гостем и иметь место за обеденным столом. А леди Блэквуд будет очень рада видеть вас в своем салоне.

Клавалльян иронически поклонился своему собеседнику:

– Милорд, ваше предложение напоминает мне времена Людовика Шестнадцатого и Сюффрена. Мой отец, честный дворянин, также имел честь, несмотря на свое небольшое состояние, приютить у себя в доме шотландского полковника, взятого в плен в сражении при Уэссане. Я вижу теперь, что вы совершенно достойны старинной французской традиции, я вас хвалю за это. Но случалось ли вам когда-нибудь видеть, что можно приучить ласточку к клетке без того, чтобы она не стала ломать жердочки и не старалась бы освободиться из своего плена?

– Фи! – господин маркиз. – Неужели вы называете тюрьмой жилище губернатора Мадраса, а леди Блэквуд тюремщицей? Я ожидал большей любезности от французского рыцаря.

Клавалльян разразился громким смехом:

– Милорд, всегда выигрываешь с умным человеком. А я вполне сознаю, что сказал глупость. Однако успокойтесь, я постараюсь исправиться и заслужить ваше доверие.

Оба они расстались мирно, пожав друг другу руки.

Англичанин смеялся над уступчивостью француза, а француз уже составлял в голове план самого дерзкого бегства.

Маркиз вернулся в гостиницу, где ожидал его Виль в страшной тревоге.

– Дитя мое, – сказал он ему, – произошли крайне неожиданные вещи. Война началась снова, и капитан не соглашается перевезти нас во Францию, а поэтому нам придется пробыть некоторое время здесь.

Ребенок посмотрел на молодого человека взором, полным отчаяния.

В его глазах было видно, что эта новость была крайне ему неприятна, и он, казалось, разочаровывался в маркизе, так как до сих пор считал его самым непобедимым героем Франции, самым неистовым любителем побед, который всегда охотно предпочитает смерть рабству.

Все это Клавалльян ясно видел в светлых глазах Виля.

Он почувствовал унижение и оскорбление от мысли, что его любовь к независимости вовсе не так велика, как это казалось.

Но все же это был человек с сердцем, этот Жак де Клавалльян.

Он сказал себе, что если он действительно имел право, даже обязанность, насильно воспользоваться свободой, чтобы лучше служить своему отечеству, то в то же время он не имел права увлекать в свою полную приключениями жизнь одиннадцатилетнего ребенка, которого он почти увез из семьи и лишил вдову сына, на поддержку которого она рассчитывала.

Он начал говорить, подавляя в себе гордость и стараясь подавить дрожь в голосе:

– При таких обстоятельствах ты должен понять, что я не могу тебя держать при себе и забирать тебя от твоих близких. Поэтому я отвезу тебя к матери, и мы приведем наше намерение в исполнение тогда, когда наступит более благоприятное время. Думаю, что это будет скоро.

Он не мог более продолжать, волнение его становилось необычайно сильным. Две крупные слезы выкатились из глаз ребенка.

– О чем ты плачешь? – спросил маркиз.

Виль отвечал, едва сдерживая рыдание:

– Я вижу, что вы не хотите взять меня с собой. Если вы меня отвезете обратно к маме, то это значит, что вы уедете один и опять поступите на службу к Сюркуфу. Однако вы обещали взять меня с собой…

– Мой милый мальчик, – нежно возразил маркиз, – ты достаточно умен для того, чтобы понять, что я не могу впутывать тебя в свои приключения. Что возможно для мужчины, то невозможно для ребенка. Я вовсе не хочу быть причиной твоего несчастья.

– Знаете, – сказал ребенок, – я угадал ваше намерение. И в свою очередь заявляю вам, что я вовсе не хочу вернуться домой. Теперь мама уже принесла жертву, которая ей стоила так дорого. Я сгорю от стыда, если должен буду заявить Анне, что уступил вашим предложениям вернуться обратно домой и не выдержал первого испытания. Если же вы меня силой отвезете домой, то я убегу оттуда и сделаю один то, чего вы не хотели сделать для меня.

В чертах лица мальчика выразилась такая решимость, что Клавалльян не мог сдержать улыбки. Он дружески похлопал мальчика по плечу и сказал:

– Действительно, это твое призвание. Вооружайся мужеством и будь готов к пути по моему первому знаку. Нелегко будет выйти из-под надзора англичан! Но Индия велика, а за неимением судна мы найдем, быть может, малабарскую рыбачью лодку.

Глаза Виля заблестели, и он воскликнул:

– О! Подайте скорее этот знак! Я горю нетерпением показать вам, что у меня довольно мужества.

– Хорошо, мой мальчик, – заметил маркиз, – я нисколько в этом не сомневаюсь и скоро предоставлю тебе возможность доказать мужество.

Начиная с этого дня у молодого человека и у ребенка не возникало больше недоразумений – все стало ясным…

В то время как Жак обдумывал свой план, Вильгельм с другими десятью моряками, также посвященными в это дело, брали уроки гимнастики и мореплавания. Сильное желание быть моряком способствовало учению мальчика – он учился всему очень быстро. За несколько дней Виль выучился отлично плавать даже среди самых сильных волн, влезать на деревья, делать узлы, владеть веслами, как самый опытный студент морской школы Оксфорда или Кембриджа. Через два месяца его природная гибкость, увеличившая еще развивавшуюся силу, сделала из него самого ловкого акробата.

Эвель, британский матрос, служивший под начальством Сюффрена, сказал ему однажды:

– Из тебя выйдет такой юнга, каких мало.

Каждый вечер, когда четверо мужчин собирались вместе за общим столом (Жак Клавалльян принял на себя все расходы своих товарищей), они намеками говорили о дорогом для всех проекте.

– Ну что же, капитан, – спросил Пиаррилль, другой матрос из Сен-Жан-де-Люза, – скоро ли наступит момент?

– Да, – отвечал Клавалльян, – я думаю, что послезавтра мы уедем отсюда без позволения англичан.

– А каким образом вы думаете это сделать? – спросил Эвель.

– Я вам расскажу это, когда мы будем гулять по набережной.

Час спустя трое мужчин и ребенок ходили по песчаному берегу, идущему вдоль опасного Малабарского побережья, и рассматривали лодки. Китайские сампаны – единственные суда, которые могли причаливать к этому берегу, так как он был недоступен для больших европейских судов.

– Вот мы и на набережной, – сказал Пиаррилль, приостанавливаясь. – Думаю, что вы можете говорить без всякого опасения. Англичане не назначают стражи на ночь, они знают, что барьера совершенно достаточно для охраны гавани и что акулы не позволят никому выйти целым из воды. Убежать отсюда, мне кажется, совершенно невозможно.

– Однако отсюда мы и хотим бежать, – сказал Жак.

– А! И каким образом, капитан? У нас нет крыльев, как у птиц. А для того чтобы украсть одну из этих сатанинских пирог, нужно хорошо знать ходы. Если бы у нас была маленькая шлюпка, какие делают у меня в стране, тогда мы могли бы рискнуть, несмотря на заграждение и акул.

– У нас будет шлюпка, Пиаррилль, и даже самая красивая, какая только есть на свете, какую можно только иметь в этой стране, – это шлюпка милорда Блэквуда, губернатора Мадраса.

– Вы смеетесь, капитан? Я знаю только парадное судно леди Блэквуд. Это действительно хорошая шлюпка, на которой безопасно можно пуститься в море.

– Она-то у нас и будет, товарищи, если только будет угодно Богу.

– Но чтобы воспользоваться этой шлюпкой, – возразил с сомнением Пиаррилль, – нужно ее взять. А вы не знаете, до какой степени губернатор бережет шлюпку своей жены. Сама же губернаторша ревнует эту шлюпку, как тигрица.

– Я всегда почтителен к дамам, – возразил Жак, – но самая благородная дама – это свобода. Вот почему я нисколько не колеблюсь и беру шлюпку миледи Блэквуд в пользу нашей свободы.

Оба мужчины захохотали, а Эвель сказал:

– Поэтому, капитан, я ваш. Да здравствует свобода!

– То есть ты не побоишься взять у губернаторши ее любимую шлюпку, матрос?

– Конечно нет, капитан. Если нам удастся выбраться отсюда и потом пересесть на английское судно, то мы передадим шлюпку какому-нибудь англичанину, чтобы тот отдал ее своей милой соотечественнице. Это будет только одолжением на несколько дней.

Эти рассуждения, переданные тихим голосом, были только смутным указанием плана, созревшего в голове молодого корсара. Но оба товарища недостаточно поняли из кратких слов его намерения, так что продолжали его расспрашивать.

– Но, капитан, – возразил один из них, Устариц, – недостаточно только желать иметь шлюпку, надо еще ее взять, а это будет нелегко.

– Я привел вас сюда, чтобы с вами поговорить. Пойдемте посмотрим, где находится шлюпка.

Сказав это, Жак де Клавалльян увлек своих друзей к небольшому кирпичному шале, в которое вели широкие ворота на петлях и на железных задвижках. Они были сделаны из такого твердого дерева, что нельзя было его разрубить даже топором.

В трех метрах от земли, на каждой стороне были сделаны небольшие отверстия для проветривания сарая.

Там-то на устроенных козлах покоилась элегантная шлюпка довольно замысловатой системы. Два человека могли удобно приподнять эту шлюпку и спустить ее на рельсы, которые продолжались за воротами здания и доходили почти до самого моря. Достаточно было толкнуть лодку на рельсы, чтобы она прокатилась до самого моря, где уже прилив подхватит ее на свои гребни.

Достигнув конца домика, трое мужчин опять обошли его кругом, осматривая и изучая его подробно.

– Этот англичанин, – прибавил Эвель, – догадался, что нам понадобится когда-нибудь его шлюпка. Он запер ее в шкаф, и я не вижу, как открыть замок.

– Но не снаружи, это верно, Эвель, а изнутри?

Это говорил Клавалльян. Бретонец с удивлением посмотрел на своего начальника.

– Изнутри, капитан? Но каким образом войти туда?

– Но разве приставные лестницы сделаны для собак?

– Хорошо! Но откуда взять эти лестницы? Конечно, их много в городе, но сипаи, наверно, найдут смешным, что мы прогуливаемся ночью с приставными лестницами на плечах.

– Эвель, ты совсем поглупел от сидения в тюрьме. Это тебя совершенно испортило, и ты сделался каким-то бестолковым.

Затем маркиз де Клавалльян позвал к себе Вильгельма, который до того времени не произносил ни слова, и, указывая на него товарищам, сказал:

– Вот этот мальчик пролезет в отверстие, которое нам не по росту, и сделает то, что будет необходимо.

Маркиз продолжал развивать свой план:

– Слушайте, вот что мы сделаем. Когда придет момент действовать, мы явимся сюда все вместе и подставим короткую лестницу мальчику. Он влезет по ней и отворит нам ворота, отодвинув задвижки.

– Но если задвижки заржавели? – перебил Эвель с недоверием.

– Твое предположение было бы основательно, если бы стерегли дом бретонцы, но тут не бретонцы, а англичане, и дело выходит совершенно другого рода. Ты хорошо понимаешь, что англичане очень осторожны и не оставляют свои запоры, не помазав маслом, в особенности те, которые лежат вблизи воды, так как в этой стране четыре месяца подряд идет дождь. Следовательно, опасаться нечего. Вильгельм положит свой маленький пальчик на задвижки, и они отопрутся очень легко.

На это, конечно, нечего было возражать. Эвель и Устариц склонили головы в знак своего согласия с последним аргументом и поняли, что для такого человека не существует ничего невозможного. Он все придумает, как устроить и как сделать лучше.

– Тогда, капитан, – заметил Пиаррилль, – когда мы отправляемся?

– Завтра при отливе, – ответил Жак, – следовательно, ровно в полночь.

Четыре товарища стали опять ходить по набережной, где их никто не видел. Жак объяснил им свой проект во всех его мельчайших подробностях.

На следующий день устраивалось празднество во дворце губернатора.

Леди Блэквуд давала вечер, на который пригласила не только всех своих соотечественников, но даже знатных иностранцев, живущих в Мадрасе. Жак де Клавалльян был в числе приглашенных.

Он рассчитывал непременно отправиться на вечер, так как знал, что гордая англичанка ценила его присутствие. Она придавала значение появлению маркиза в ее салоне, так как хотела показать его своим гостям, как показывают какую-нибудь редкость. Следовательно, ему необходимо было появиться в доме леди хотя бы для того, чтобы удовлетворить любопытство ее гостей, и потом, выбрав удобную минуту, скрыться, чтобы привести в исполнение свой смелый план.

На следующий день в назначенный час, когда Виль и другие матросы приготавливали съестные припасы, Жак надел свое парадное платье, опоясался шпагой, которую ему из вежливости оставили тюремщики, и явился в залу мадрасского губернаторства.

Его приняли очень хорошо. Все знатные мужчины и все изящные дамы, сохранившие традиции и привычки Европы, осыпали его самыми лестными комплиментами.

В своей лести англичане дошли даже до того, что стали ему говорить о его подвигах и о тех злых шутках, которые он сыграл с моряками и матросами его величества короля Георга.

Леди Блэквуд даже прибавила с прелестной улыбкой:

– Какое несчастье, маркиз, что мы не можем вернуть вам свободу, чтобы вы опять принялись за ваши славные подвиги… Увы! Война снова началась между обеими нациями. Но, с точки зрения нашей к вам симпатии, мы задерживаем вас с полной уверенностью, что вы, по крайней мере, останетесь в живых и мы вас сохраним от всех случайностей войны и защитим вас от самого себя.

– Миледи, – ответил любезно Жак, – такой знак внимания с вашей стороны будет для меня самым приятным воспоминанием о моем пребывании в Мадрасе. Я расскажу Сюркуфу, как англичане умеют оказывать гостеприимство своим врагам.

– Сюркуф! – воскликнула благородная дама. – Действительно, маркиз, вы можете сообщить об этом именно в тот день, когда мы примем ужасного корсара в стенах Мадраса.

– А! – возразил Клавалльян, несколько встревоженный. – А вы, сударыня, имеете, наверное, некоторые сведения о моем соотечественнике?

– Самые свежие, маркиз. Совсем недавно коммодор Джон Гаррис настиг корабль Сюркуфа у наших берегов и теперь его держат запертым в бухтах Цейлона. Кажется, Сюркуф даже предложил мир, желая сдаться на выгодных условиях.

– В таком случае, миледи, губернатор был введен в заблуждение: коммодор Джон Гаррис преследовал не самого Сюркуфа, а какого-нибудь ловкого плута, который принял на себя облик Сюркуфа.

Он сказал это самым приятным голосом, но с насмешливой улыбкой на губах.

Гордая англичанка сдвинула брови, и ее прелестное лицо омрачилось.

– Коммодор, маркиз, человек в летах и опытный; его нельзя заставить поверить пустякам. Мне очень жаль вашего Сюркуфа, который вынужден вести переговоры с таким человеком.

– В таком случае, миледи, я еще более сомневаюсь в правдивости ваших сведений. Но все же, уважая ваше мнение, я радуюсь своему соседству с Сюркуфом – это даст мне возможность завязать с ним отношения.

Один молодой мичман разразился громким смехом:

– О, эти французы! Они все такие! Хвастуны и фанфароны!

Жак бросил такой взгляд на молодого человека, что тому пришлось опустить глаза.

– Сударь, – возразил он, – если бы я был в Мадрасе еще и послезавтра, то считал бы большим удовольствием надрать вам уши за такие слова.

Мичман задрожал от гнева. Но его выручила леди Блэквуд, которая вмешалась в это дело, и, обращаясь к окружающим ее дамам, сказала:

– Вот нас и предупредили! Маркиз скоро простится с нами, в один прекрасный вечер или утро, отправившись к своему другу пирату. Не желаете ли вы дать ему какое-нибудь поручение?

Маркиз поклонился всему обществу и, положив руку на сердце, сказал:

– Я с удовольствием возьму на себя поручения этих дам для передачи их братьям и мужьям при случае, если встречусь с ними во время своего пути отсюда во Францию.

Все громко расхохотались, и многие находили, что этот француз очень умен.

Одна молодая дама, очень веселая, воскликнула:

– Маркиз, моя сестра, леди Стэнхоуп, выехала из Англии к своему мужу в Бомбей. Она везет с собой два фортепиано французского производства. Конечно, я не поручу вам моей сестры, а только оба ее фортепиано. Позаботьтесь, чтобы их не испортили во время дороги.

– Тем более, – вмешалась леди Блэквуд, – что одно из этих фортепиано предназначается для меня. Я заплатила за него двести пятьдесят ливров.

– Фортепиано будут вам доставлены в целости, миледи, – отвечал Жак. – Только бы не подмочила их морская волна или не испортила бы шальная пуля.

В это время к маркизу подошла англичанка, сухая и суровая, и сказала:

– Маркиз, англичане относятся недружелюбно к корсарам.

Она отшпилила ленту от своего корсажа и, подав ее молодому человеку, продолжила:

– Мой зять, Джордж Блэкфорд, командует корветом «Орел». Если вам случится повстречаться с ним, то покажите ему эту ленту, и он из любви ко мне вас не повесит.

Жак взял этот залог и низко поклонился.

– Благодарю вас, миледи, – отвечал он, – я принимаю эту ленту, и если повстречаюсь со знаменитым Джоржем Блэкфордом, то поднесу ему этот залог на кончике моей шпаги.

Эти последние слова показались всем хвастливой угрозой, но на бледных и тонких губах униженной англичанки не видно было ни улыбки, ни презрения. Между тем празднество шло своим чередом. Танцевали очень воодушевленно. Жак Клавалльян, прекрасный кавалер, танцевал павану с супругой губернатора, и все любовались его изящностью и красивой внешностью. Кроме того, он участвовал и в кадрили, новой форме хореографии, изобретенной в Мальмезоне за несколько месяцев до того, как генерал Бонапарт переменил свой титул первого консула на титул императора, под могуществом которого теперь трепетал весь мир. Когда пробило половину двенадцатого на часах дворца, то Клавалльян подошел к хозяйке дома, раскланялся перед ней и заявил, что у него начинается мигрень. К сожалению, он должен лечь в постель, а потому не может остаться до конца вечера.

Улыбающийся и любезный, он простился с мужчинами и дамами, которые надеялись увидеться с ним на следующий день.