Глава 23
Немила почти бегом бежала по лесу, но всё равно едва поспевала за клубочком.
Она забоялась, что если начнёт искать путь до опушки, руководствуясь одними воспоминаниями, то будет плутать по лесу все отпущенные два дня, и, похоже, была права.
Лес был всё ещё гол, лишён лиственного покрова напрочь, лишь почки успели набухнуть. Этот лес был непривычно сух, светел и почти приветлив. А оттого казался напрочь незнакомым.
До ушей долетало далёкое щебетание птиц, ноздри щекотали едва различимые запахи трав, древесной коры и зреющей грибницы.
Свет, пробивающийся сквозь переплетённые ветви, был солнечным. Он по-апрельски грел, но не парил.
Клубочек явно вёл Немилу несколько иным путём, отличающимся от того, каким она попала к Яге. Вскоре ждал её сюрприз. Выскочив на прелестную солнечную поляну, увидела она на противоположном краю оной нечто чёрное и косматое, похожее на большого енота.
Клубочек покатился через поляну прямо к лежащей тушке, и Немила ожидала, что этот енот, или дикая собака, вскочит и убежит, однако, тёмный комок не пошевелился.
Пробегая мимо, Немилушка уловила неприятный трупный запах, и каково было её удивление, когда поняла она, что то гнил, лёжа на земле, её собственный зимний полушубок. Но откуда поляна на месте болота? Неужто солнечные лучи высушили болото?
Не пришлось ей размышлять об этом сколько-нибудь долго, потому что клубочку Немилины открытия и раздумья были безразличны. Он катил себе и катил дальше, и особо с ней не считался, разве что чуть притормаживал, когда она отставала. Немиле же приходилось с клубочком считаться.
Впрочем, не так уж ей хотелось останавливаться у полуразложившегося полушубка, а загадка исчезновения болота скоро полностью перестала её волновать. Опушка была близко.
От болота до опушки – рукой подать, кабы бежать при свете дня, а не пробираться по ночи. Верный помощник чуть вперёд укатился, но то не беда была, ибо и без него понятно было, куда и как далеко идти.
Вышла Немила одна на опушку, а клубочек тут как тут подкатился к носам её сапожек потрёпанных.
– Спасибо, миленький, – Немила подняла дружочка-клубочка и пристроила в поясной мешочек. Образовался небольшой бугорочек, но мало ли что девицы носят с собой.
Отойти от опушки оказалось не так просто. К своему стыду, Немила так забеспокоилась от вида открытого голубого неба, что какое-то время просто не могла покинуть надёжную защиту леса. Отвыкла она и от столь широких просторных полей – последнее поле, что ей довелось пересекать, бранное поле в тридесятом, словно никогда не существовало наяву, а это, без сомнения, существовало.
И если пересечь бранное поле было несложно: во-первых, она была сильно влюблена и немного не в себе, во-вторых, там было не спрятаться и хотелось поскорее уйти – то родное поле вселило в неё непривычную робость, борьба с которой заняла приличный промежуток времени. Если верить солнцу, то мялась она не менее часа, пока собственная робость не утомила и не разозлила её.
Немила шла по полю быстро семеня ножками, пальцы стиснуты в кулаки, на лице – затравленная гримаска, глаза постоянно перебегали между небом и землёй, оставляя прекрасный зацветавший луг без достойного внимания. В её задержке была своя польза —пока она мялась, солнце успело закатиться за спину, и Немилино приближение должно было стать менее заметным в деревне.
Она остановилась у моста через Ежевику и ненадолго задумалась о матери, сердце при этом преисполнилось жалостью и благодарностью за всё, что родная мамочка успела сделать за свою недолгую жизнь.
После моста Немила свернула от главной дороги в сторону, затем кривой тропкой дошла задними дворами до родной избы. Самый простой вариант – забраться в дом через скотный двор – был недоступен, потому как ворота уже успели закрыть на ночь. Ставни почти во всём доме тоже были уже закрыты, а там, где нет, зияли тёмные провалы. А вот зимнюю защиту от холода успели снять. И понятно почему, делоо шло к последней трети весны.
Увидев одно из окошек подклета открытым, Немилушка обрадовалась немало. Окошко как раз вело в сени, и сколько раз ей приходилось возвращаться домой именно этим путём, желая избегнуть неизбежного наказания. Как всегда, пришлось постараться, чтобы в него пролезть, такое оно было маленькое, но зато отсюда по массивной, затёртой до гладкости лестнице можно было попасть наверх, под крышу, где располагались спальни. Лестница была изучена ею самым наилучшим образом. Так, она знала, куда поставить ногу и с какой силой опереться, чтобы нигде ничего не скрипело.
Она поднялась на один лестничной пролёт, припала к двери и прислушалась: в горнице никто не разговаривал, но явственно был слышен стук ложек. Мысленно себя поздравила: она смогла не потревожить домашних во время принятия пищи.
Немила принюхалась. В доме пахло… домом, конечно же. Но как-то иначе, не так, как раньше. В другой раз, бывало, зайдёшь с улицы в протопленные комнаты и чуешь запах смолы, сена, животного пота, варёных яиц, гречки и пыльных ковриков. Сейчас пахло примерно тем же, но запах был гораздо менее ярок.
В лесу и на лугу было примерно то же самое: запах сырой земли и первого поколения травинок не бил в ноздри, как обычно бывает в околомайскую пору, к нему приходилось нарочно принюхиваться, отчего прогулка теряла значительную часть своей прелести.
Яга ранее за столом обмолвилась, что нечего на такую ерунду внимание обращать, и что обоняние со вкусом скоро вернутся к норме. Немила очень надеялась, что так оно и есть, иначе что это за жизнь без такой её важной части, как запах? Отсутствие запаха вселяет тревогу, заставляет думать, что что-то не так либо с со всем, что окружает тебя, либо с тобой. Отсутствие запаха у одного маленького алого цветочка обернулось великими неприятностями и сломало всю Немилину жизнь; и не отстроить её заново, как какую-нибудь избёнку.
Она одолела ещё один лестничный пролёт. Теперь по левую сторону от неё располагались две светлицы – Нелюбина и её собственная, а по правую руку – меньшие по размеру и более тёмные комнатки, принадлежащие Злобе и батюшке.
Немила и не думала заглядывать в свою светлицу, опасаясь, как бы из горницы не услышали её шагов. Она сразу направилась ко второй двери справа. Толкнула её от себя и, склонив голову, прошмыгнула внутрь.
Тут было темно. Шёпотом позвав: «Батюшка, родненький», Немила убедилась что в горнице никого нет. Она наощупь спряталась на полу за печкой и принялась ждать.
Сперва было тихо – оно и понятно, вся семья ужинает – потом она услышала, как в светлицу, что напротив, вошли. И тихонько затворили за собой дверь. Нелюбину ходьбу ни с чем не перепутаешь. И Злобину.
Злобину ходьбу – степенную, тяжеловесную, медленную – тоже ни с чьей не спутаешь.
Обе соседние спальни оказались заняты, но где же батюшка?
Что, если батюшки вовсе дома нет? Вдруг ушёл он из деревни по делам дружинным, на учения ищи по заданию царскому? Царь болен, но дела царские никто не отменял, их сейчас, может, только больше стало!
Но чего это она? Наверное, батюшка просто трубочку покурить захотел перед сном, или кружечку мёда выпить, чтоб спалось лучше? А разговор вести внизу даже лучше, меньше ушей будет.
Спустилась Немила по лестнице, наощупь и небыстро, постоянно прислушиваясь к каждому шороху и скрипу. А не успев достигнуть самого низа, уже поняла, что батюшки в горнице нет, ибо весь низ избы был погружён во тьму.
– Батюшка? – шепнула она на всякий случай, а не получив ответа обошла горницу стороной и устремилась напрямую к крылечку.
Выглянула Немила на улицу, а там темно хоть глаза коли, и опять никого. Закрыла она дверь, обошла обошла сени, вышла на сеновал, оттуда спустилась по лестнице на скотный двор.
Сошла с последней ступени и снова позвала:
– Батюшка?
Немила шикнула на скотину: «Это же я, глупые», а сама проскользнула мимо и подёргала ворота. Те были по-прежнему закрыты.
Что делать дальше, Немила не знала. Ей не хотелось столкнуться с сёстрами, но и уходить вот так, украдкой, из дома на который она имела полное право, тоже было невмоготу.
Что-то держало её.
Вернулась Немила в дом, сама не зная зачем. Побродила вокруг лестницы, хотела подняться наверх, но не осмелилась.
Заместо этого прокралась она в горницу, уселась на лавку, поставила локти на стол и принялась вспоминать, как долгими зимними вечерами сидели они вместе с сёстрами, каждая в своих мыслях, и коротали времечко в отсутствии батюшки. Или короткими летними вечерами она прибегала за стол самая последняя, а сёстры неодобрительно качали головами. Или осенними и весенними вечерами, заскучав в своих комнатах, они брали шитьё и бусы и сидели так за рукоделием, пока не начинали ссориться.
Когда её стало клонить в сон, Немила поняла, что пора уходить. Уходить обратно, через реку, через поле, по тёмному лесу, но хуже всего то, что придётся покинуть тёплую насиженную лавку. И ради чего? Ради детей, ради приключений, ради того, чтобы собственными глазами увидеть южные горы – напомнила она себе и уже собралась с силами, чтобы встать, как вдруг показалось ей, что на крыльце кто-то топчится. Быстро перебежала она от стола к печи и спряталась за ней, прислушалась снова, и точно: в сенях кто-то ходил, а скоро дверь в горницу распахнулась.
Тот, кто зашёл, держал в руке источник света, но Немила слишком боялась выглянуть. Впрочем, никакого света Немиле не нужно было, чтобы узнать родного батьку, по дыханию, по манере откашливаться, по привычке всегда громко и тщательно вытирать ноги перед тем, как зайти в любое помещение.
Поняв, что это он, родненький и долгожданненький, Немила была уже готова выбежать из укрытия и от радости броситься ему на шею прямо в эту минуту, да спутались её планы.
– Тудух-тудух! – послышалось пролётом выше, кто-то очень сильно хлопнул дверью, а потом раздалось такое грохотание, будто по лестнице спускался по меньшей мере разъярённый вепрь.
Но нет, это была всего лишь сестрица Злобушка.
– Батюшка! Батюшка! Наконец-то ты пришёл, мы так перепугались! – заголосила Злобушка, едва успев заскочить в горницу. Ей завываниями вторила перепуганная Нелюба. Немила затаилась и прислушалась, хотя особого смысла в том и не было, ибо эти двое так орали! Производили столько шуму! Что за печью можно было плясать!
– Стойте! Вы же меня с ног собьёте. Дайте-ка отнесу свечу на стол, – то был спокойный, с хмельной весельцой, голос батюшки. Теперь Немила поняла, что батюшка просто-напросто гостил в одном из соседских домов, да подзадержался малёхонько. Нечасто такое было, но случалось время от времени.
Но не к добру было явление сестёр, и, если б не любопытство, Немилушка уже б мысленно начала их проклинать. А пока она тайком выглядывала из-за печи, чтоб не только всё слышать, но и видеть. Батюшка и сёстры сели за стол. Свеча высветила из темноты три бледных с желтизной овала лиц. Немила сразу отметила, что батюшка стал выглядеть получше прежнего, борода у него стала как раньше ухоженная, и улыбался он не только губами, а глазами тоже, даже бровей не хмурил.
– Ну, что случилось-то? – спросил он спокойно. – Говорите.
И подвинулась к батюшке Злоба, задрожала вся, как кусок холодца на ложке, и перекосило её рот коромыслом, а глазёнки выпучились, начали бегать из стороны в сторону. И осипшим голосом прохрипела Злоба:
– По дому кто-то ходит и шепчет!
– А голосочек уж больно на Немилин похож, – пискнула Нелюба и прижалась к батюшке с другой стороны.
– То, верно, призрак был, – всхлипнула Злоба. – Сперва подле наших комнат шатался…
– … а потом вниз утопал. Весь дом обошёл, даже к скотине сунулся, всё искал чего-то и шипел, – поддакнула Нелюба.
Немила поняла, что теперь уж точно пора ей уходить. Потихоньку перешла она за угол, да оказалась в небольшой нише между печью и стеной. Отсюда до двери рукой подать, а там – спуститься по лестнице, вылезти в окошко, и – свобода.
Одна беда – дверь спасительная находилась прямо напротив батюшки и сестёр. Вот если б они немного сдвинулись в сторону, да отвлеклись на разговор, тогда она успела бы убежать, и поди да найди потом, ночка-то безлунная.
Однако, упоминание имени младшей дочери вселило в батюшку тревогу, подозрительность, а хуже всего – намерение действовать.
– Призрак, молвите… – протянул тот и с шумом встал из-за стола. – Не могу я позволить, чтоб какой-то призрак в нашем доме разгуливал и вас, моих дорогих дочурок, гонял. Мигом я разберусь с этим шутником поганым.
Сейчас или никогда! Немила вылетела из укрытия, как вспугнутая птичка. Схватилась за ручку, рванула на себя, выскочила в сени. Побежала-покатилась вниз по лестнице, отбивая задок, и ругалась про себя – лучше б свернула направо, к крыльцу! Уже б была на улице, а так сама себя загнала в угол!
Позади громко топали мужские ноги. Пару раз ей казалось, что батюшка почти ухватил её за рубаху.
Лезть через окно не было времени, поэтому она свернула влево. Замычала, зароптала испуганная скотина. Осталось лишь поднять запор на воротах, и она будет почти свободна. Ночь сегодня безлунная, уж как-нибудь оторвётся от преследователей.
– Стой, гадина! Ты кто така, что в чужой дом влезла без спросу!
От тяжёлой руки, обрушившейся на спину, Немила покачнулась и повисла на запоре.
Её тут же, не дав прийти в себя, обхватили поперёк талии и потащили. Ей было больно, она отчаянно болтала ногами, пытаясь коснуться пола, но сносила всё молча, поскольку в горле так пересохло от ужаса, как, бывает, пересыхает после ночного кошмара.
Но её кошмар ещё не кончился, прикосновения батюшки во мраке были грубыми, неприятными и казались напрочь чужими.
Сёстры прятались за дверью, у лестницы. При них была свеча, и когда батюшка выволок ночную гостью на свет, лица обеих перекосились от страха.
– Мы же говорили! Это она, это призрак! – заголосили они.
Батюшка поставил Немилу на пол, вцепился ей в плечи и стал столь пристально вглядываться ей в глаза, что Немила потупилась.
– Это ты? – спросил он, пропуская мимо ушей двойную истерику Злобы и Нелюбы.
– Я, – во всеуслышанье ответила Немила. – Батюшка, Злобушка, Нелюбушка, простите меня за всё! Глупой я была, за то и поплатилась! А вы правы были, предупреждая, что не стоит мне возле дремучего леса гулять!
Немила подняла голову, глаза сделала бешеные для пущего впечатления, и замогильным голосом промолвила:
– Я была в плену у Баба-яги!
Нелюба схватилась за сердце, Злоба всплеснула руками и начала раскачиваться из стороны в сторону. Батюшка, на которого Немила боялась даже глянуть, продолжал держать её за плечи.
– Пойдёмте в горницу, – кратко кивнул он и пропустил всех дочерей вперёд.
Она шла по лестнице и сомневалась: вот сейчас они поднимутся, стоит метнуться в сторону, пробежать по сеням, и она будет на крыльце. Но стоит ли уже, когда она раскрыта, поступать так подло и некрасиво? Кто знает, вдруг она больше никогда не увидит свою семью?
Время до возвращения в лес ещё есть, можно остаться переночевать, а завтра днём, или даже вечером, незаметно смыться.
К тому же с батюшкой, дышащим в спину, каков её шанс убежать? Говоря по правде, почти никакой. Что ж, лгать и выкручиваться ей не впервой – решила Немилушка и приготовилась вспомнить свои старые умения, тем более, что увидев напротив недоверчивые лица родненьких, она вдруг неожиданно для самой себя прониклась ощущением истинного дома.
Да, она была дома, и всё было почти так, как раньше.
– Злобушка, а можно мне попить? – попросила она сестру. Горло-то было пересохшее от бега.
Злоба подала канопку с обыкновенной водой. Немила, отблагодарив, попила воды, отставила канопку в сторону и зевнула.
Вспомнила она, что спала в последний раз неизвестно когда, и поняла, что нет у неё никаких сил на выдумки. Никаких-никаких силушек нема, до постели бы добраться.
– Батюшка, прости меня, но я едва на ногах стою! Давай пойдём спать, а утром поговорим.
Тут Нелюба со Злобой скуксились, недовольные стали, но – молчок, противничать не стали. Только отметила Немила, как они на батюшку обе покосились, словно бы ища в нём одобрения.
Немила подумала: «подхалимки!», и сама уставилась на батюшку с немой мольбой.
Посидел батюшка, подумал, потеребил бороду, и сказал:
– Хорошо, Немилушка. Вижу, ты не лукавишь, правду говоришь. А раз устала ты смертельно, не смею я до тебя допытываться. Только позволь проводить тебя.
– А мы постелим свеженькое бельё, – услужливо добавили сёстры.
Немила так искренне и сильно обрадовалась доброму приёму, что в припадке чувств бросилась всех по очереди обнимать. Нелюба со Злобой того не ожидали, объятия сёстры их явно смутили.
– Любимые мои, дорогие! Как я по вам скучала, вы не представляете! Вот, видите, я не призрак, я живая, настоящая, не бойтесь меня! Пойдёмте, пойдёмте, не терпится увидеть родную светличку.
Немила споткнулась на пороге своей светлицы. Она хохотнула и укорила себя за это:
– Ох, какая я неловкая! Вот она, моя светличка замечательная. Совсем не изменилась. Не терпится открыть ставни и насладиться прекрасным видом из окна.
– Злобушка, а почему ты не переселилась в мою прекрасную светличку из своей тёмной каморки? – спросила она, отвернувшись от окна, и шагнула к батюшке. – Батюшка, почему Злобушка не въехала мою светличку?
Он покачал головой:
– Как я мог?.. Ты всегда так ревностно относилась к своей светлице. А ещё я надеялся, что ты вернёшься, доченька.
Батюшка потрепал Немилу по волосам и нахмурился. Видно было невооружённым глазом, что его снедает любопытство, но держался он крепко. На его месте она, наверное, не выдержала бы напряжения и вытрясла из самой себя всю душу.
Злоба с Нелюбой закончили стелить постель с похвальной быстротой. (На самом деле стелила в основном Злоба, Нелюба так, больше рядом стояла, единственно что наволочку на подушку натянула).
– Вот, готова постелька для тебя, сестрица.
Поклонилась Немила сёстрам в пояс, а батюшке – в колени, и руки облобызала по-дочернему.
Поблагодарила словами:
– Спасибо вам, сестрички, что помогли ко сну устроиться! Спасибо тебе, батюшка, что ты здесь, рядом со мной! Мне вам всем о столько рассказать надо, о столько расспросить! Но это до завтра потерпит. А теперь спокойной ночи.
Раззевалась Немила, что мочи нет. Запрыгнула в постель, натянула одеяло…
А батюшка с сёстрами не торопились уходить. Столпились у двери столбами, смотрят. Немилушка их спросила:
– Вы чего? Спать что ли не хотите?
– Хотим, Немилушка, – ответила за всех Нелюба. – Только сейчас я заметила, что на тебе рубаха твоя старая, и юбка старая, те самые, в которых мы тебя с Нелюбушкой в последний раз видели.
– И что с того? – Немила натянула на нос одеяло. С одеялом, натянутым на нос и выше, она спала с самого детства, особенно зимой. Нос выдыхает тепло, и лицу становится теплее.
– Ничего, просто одёжа твоя очень чистая и выглядит неистрепавшейся. Видно, у Яги тебе приходилось ходить в каком-нибудь рубище.
– Так и было, – кратко бросила Немила и засопела. Средняя сестра, даром, что такая тощая и дохлая, порой бывает цепче чем клещ. Всё подмечает, ничего не уйдёт от обманчиво рассеянного взгляда её красноватых глазёнок.
Но это хорошо, что Нелюба сама придумала про рубище. Необязательно им всем знать, что Яга Немилу только в хорошее платье одевала, а не то весь план рухнет.
– Но вот с лица ты, к слову, совсем не спала. Напротив, раздобрела, вроде?.. – добавила Злоба и задумчиво почесала щёку.
– Ладно, хватит приставать к сестре с ненужными расспросами, сороки. Мы все скучали, но время уже позднее, и, признаться, я сам утомился за сегодня вусмерть. Так что всем спать, – батюшка заботливо вытолкал сестёр за дверь, откланялся Немиле и притворил за собой дверь. А перед этим он осчастливил дочурку долгожданной улыбкой, не натянутой, не вымученной, но самой искренней.
В светлице стало кромешно темно, как и положено быть ночью, когда все спят. Тишина воцарилась и в стенах избы, и за стенами. Ветер не завывал, и не было слышно, как укладываются сёстры.
Немила уснула крепко-крепко, и проспала аж до позднего утра.
Что ж, такая усталость сыграла с ней злую шутку, ведь пока она спала, её дальнейшая судьба уже свершилась.
Глава 24
Немила прекрасно выспалась, лучше, чем когда-либо в этой жизни. А всего-то и надо было для этого несколько месяцев не видеть полной темноты, и обойти пешком всё тридесятое. Да после такого она, должно быть, никогда не будет страдать от бессонницы! – так думалось ей в это утро.
Как вы уже поняли, она поднялась с кровати в расчудесном настроении, которое ещё больше улучшилось, когда она увидела на столе стояла свечу, зажжённая чьей-то заботливой рукой, а рядом – остывающую миску каши. Сколько же она спала?
Еда не привлекла Немилу так уж сильно, зато утренний холодок приятно щипал стопы, пока она шла к окошку, чтобы распахнуть ставни во всю ширь и насладиться прекрасным видом.
Немила надавила на них, но с первого раза ставни не поддались. Рассохлись за зиму – с удивлением подумала она и попробовала ещё раз, и опять без толку. Странно, неужели с зимы их никто не открывал?
Надо звать батюшку, на крайний случай Злобу – порешила она у себя в голове и кинулась к двери. Но дверь почему-то тоже не поддалась, ни с первого, ни со второго, ни с четвёртого раза.
– Эй! – крикнула Немила. – Тут кто-нибудь есть? Я что – заперта?
Внутренности Немилы сжались от безысходности, в груди словно образовался провал. Батюшка и сёстры! Они не спросили вчера, почему она пыталась убежать от них. Неужто они о чём-то… Нет! Это невозможно! Скорее всего они её неправильно поняли!
Или наоборот – правильно.
– Выпустите меня, и я всё вам поведаю! – громко заявила Немила и ещё пару раз стукнула по двери, а когда поняла, что ответа не дождётся, снова побежала к ставням.
Она давила, давила, и била, и толкала, но те не думали сдвигаться.
– Неужто, заколотили? – спросила Немилушка у самой себя.
– Заколотили! – раздался из-за двери ехидный голос.
– Нелюбушка, как это понимать? Согласна, я провинилась, но разве ж можно наказывать, не удостоверившись сперва в тяжести провинности? Вы же ничегошеньки не знаете!
– Про плен у Бабы-яги, положим, не знаем, – соглашалась из-за двери Нелюба. – Зато знаем кое-что другое, и помним, как ты хвастала скорым замужеством с царевичем.
– И что с того? – Немила припала к двери и чуть не растеклась по дереву от стыда да от страха.
Нет, они не могут знать!
– Пока ничего, но может быть и что-то, – с самодовольным смешком поведала Нелюба. – Ты это, отдыхай и жди. Батюшка с тобой говорить не желает пока, а Злобиного общества ты, думаю, сама не жаждешь.
– И долго ждать? – чуть не плача спросила Немилушка.
– Дня три, не меньше, пока брат царя сюда не явится, – глухо донеслось из-за двери. – Ты… прости, но мне нельзя с тобой разговаривать, батюшка строго-настрого запретил.
– Подожди, не уходи!
– Да я никуда не иду, мне повелено тут сидеть, – проворчала Нелюба и начала жаловаться. – Шить темно и неудобно, а мне ещё весь день сидеть!
– Нелюбушка, а что со ставнями случилось, почему они не открываются?
Та в ответ фыркнула:
– Заколотил их батюшка, пока ты спала. Ещё ночью это было! Мы переживали, что ты проснёшься, но он быстро и тихо управился. Молодец наш батюшка, руки у него золотые!
– Согласна я с тобою, сестрица! – поддакнула Немила, и пока та не успела уйти с готовой в шитьё, решила прояснить ещё кое-что. – Нелюбушка, скажи, да всю правду доложи: как наш царь-батюшка поживает, жив он, здоров? Почему ты сказала: «брат едет»? У нашего царя же нет никакого брата?
Несколько мгновений за дверью царила такая тишина, что Немила боялась дышать.
– Царь-батюшка умер, – шепнула Нелюба. – На троне Пётр восседает, а сюда Василий. Ты не бойся, тебя просто допросить хотят. Может, ты вообще ничего не знаешь…
Нелюба прервалась. Внизу затрещала лестница. Кто-то – точнее, Злоба, кто же это мог быть ещё – видно, собирался подняться, но передумал. Однако, Нелюба снова стала молчалива и больше не заговаривала с сестрой ни в этот день, ни в два последующих дня.
И как ни упрашивала Немила, как ни билась, как ни требовала встречи с батюшкой, из светлицы её так и не выпустили. Она вновь стала узницей. И батюшка ни разу не явился её навестить, хотя она была уверена, что не раз слышала его шаги в сенях.
***
– Клубочек, а, клубочек, вызволи меня отсюда и приведи к дочуркам. Клубочек? Они уже далеко, верно? Выпустят меня или нет, а не догнать их уже. Или догнать? Неужели мне никогда больше не видать ни Радости, ни Грусти? Клубочек, почему ты не можешь снять с двери замок? Или прорубить дыру в стене? Почему ты не летаешь? А я же просила Ягу дать мне шапку-невидимку! Но ничего, мы с тобой ещё поборемся за свободу. А может… а что, если Яга не хотела, чтобы я шла с ними? Ну, по крайней мере они детишек моих не обидят. И всё-таки, клубочек, давай ты постараешься меня отсюда вызволить?
Немила упрашивала клубок лениво и вяло, временами снисходя до односторонних препирательств и гнева.
– Ох, клубочек, видеть тебя не могу! – она кинула его в окно, а когда тот отскочил и укатился в пыльный угол, даже не стала утруждать себя и поднимать его.
Два дня и три ночи Немила провела взаперти, из которых большую часть лежала в постели.
Первый день она вела себя смирно до самого вечера, пока не принесли ужин. Мимо Злобы прошмыгнуть было мало шансов, но она собрала все силы и смогла оттолкнуть сестру в сторону. Ах, если бы за дверью была одна Нелюба! но увы, Немила попалась батюшке, и он, не произнеся ни слова затолкал любимую (!) младшую дочь обратно в светлицу. Нет, не в светлицу, а в самую настоящую темницу.
Очередная ночь была ещё хуже дня. Немила попыталась вынести ставни, чтобы сбежать через окно. Она наделала много шуму, а со в итоге ставнями не сладила. Вдобавок ко всему после всего шума, который она наделала, в светлицу-темницу ворвался разъярённый батюшка, и пока Нелюба со Злобой держали руки-ноги, батюшка от души и до слёз отлупил Немилу, словно малое дитя.
И даже несмотря на все эти несправедливые наказания она продолжала мучить ставни ещё полдня, пока не получила очередную взбучку, теперь уже От Злобы, и не поняла, что всё – конец. Она опоздала. Она не выполнила обещание и не вернулась вовремя.
От расстройства Немила бросила на пол очередной ужин, упала на постель, уткнула лицо в подушку и завыла. В голове её крутились картины, каких теперь вживую никогда не увидеть: избушка, получив долгожданную свободу, весело вышагивает через лес; Яга летит в ступе; детки с Васькой раскачиваются вместе с избушкой и глядят из окна по сторонам; и только железное древо стоит одинокое, всеми покинутое, раскинув свои чёрные ветви ввысь и вширь. Хотя, может, уже и не одинокое, может, смена нашей Яге уже подоспела, и у той, другой, Яги, тоже есть кот, чёрный, как нутро Матери, с глазами жёлтыми, один из которых унаследован от неё же, от Матушки нашей, другой – от Отца нашего.
Представляя себе всё это, Немила не заметила, как уснула, и снова проспала очень долго, потому как это была единственная роскошь, какую она могла себе позволить будучи в плену.
Когда Немила в очередной раз проснулась, то каша с пола была убрана, а на столе стояла канопка молока и маленькая краюшка хлеба. Вот тебе и весь завтрак от заботливой родни, а ведь она ела со вчерашнего утра!
– Нелюба! Вы меня кормить сегодня будете?
К еде Немила продолжала испытывать безразличие, но это не означало, что она позволит обращаться с собой худо.
Из-за двери ей никто не ответил. Немила сочла сей факт странным, тем более, что мгновение спустя она услышала, как скрипит пол и ступени. Кто-то, услышав её, нарочно не ответил.
Да то же батюшка! – поняла Немила, но на этот раз даже не попыталась заговорить с ним. Нет, она была не столько обижена, сколько разочарована. И с грустью подумалось ей, что разочарование было обоюдным. Она вернулась к столу, мрачно пожевала безвкусную булку, запила безвкусным молоком и снова улеглась.
Ей уже не хотелось ни выть, ни стонать, ни орать, а только лежать и тупо пялиться в стену, втайне желая, чтобы все брёвна, из которых состоят изба, рассыпались и придавили её до смерти.
Ровно один раз за весь этот день Немила встала, для того, чтобы сходить по нужде, и для того, чтобы поднять выкинутый клубочек до очередного появления Злобы.
Однако, сегодня Злоба не торопилась нести свою сладко-солёную вечернюю кашу, которую Немила когда-то любила больше всего на свете.
А когда от свечи, которую меняли аккурат к ужину, остались одни чадящие ошмётки, Немила внезапно поняла, что в воздухе пахнет жареным мясом и луком. Она не слышала этого запаха очень давно, но спутать его с каким-либо другим было крайне трудно.
Свеча погасла и светлица окончательно ушла во тьму, когда на улице вдруг стало очень шумно.
Сначала раздалась дробь копыт об дорогу, к ней присоединился повсеместный стук дверей, и удивлённо-одобрительный ропот, и когда топот стих, то ему на замену пришли крики, в которых слышалось радостное, отрепетированно-стройное приветствие.
Немила вскочила с постели и прижалась к щелке между ставнями, однако, не успела ничего толком услышать, потому как гости деревни, кем бы они ни были, не стали задерживаться на пороге, а сразу устремились в дом.
То есть, прямо сюда, в этот самый дом, где живут деревенский староста и его три дочери. Немила почти что видела, как широкая и светлая горница заполняется народом. Скоро все сядут за стол кушать, тогда как она будет сидеть здесь, в темноте, покинутая и забытая, ожидающая своей участи.
Но что это за звук? Похоже, от толпы внизу кто-то отделился и вышел в сени. Заскрипела лестница. Немила метнулась к двери тотчас же, как в неё постучали. (Зачем? Зачем стучать к пленнице, что заперта и не может открыть самостоятельно?)
– Хей, сестрица, не спишь?
– Нелюбушка! – шёпотом вскричала Немила. – Что происходит внизу? Ужель ты правду говорила, и к нам высокий гость пожаловал?
– Верно, верно, – повторила Нелюбушка, и в голосе той явственно послышалась тревогаь. – Василий прибыл собственной персоной! Младший брат царя здесь! И скоро он придёт сюда, чтобы говорить с тобой! О, сестрица, как же я тебе не завидую! Весь он такой холодный и прямой, как железный меч! Только чуть на меня глянул, а у меня уже сердце в пятки ушло! Злоба попросила его к столу вместе со свитой, так те набросились на еду, как голодные собаки! а Василий дал понять, что пока не закончит дела, есть не сядет!
Немила медленно опустилась на колени и уперлась головой в дверное полотно. От Нелюбиных слов её натурально начало трясти. Зачем, зачем она понадобилась царской семье?