«Где кончается мост, там кончается зарево» – подумала Немила. Однако, ни мосту, ни зареву конца не предвиделось, и дорога по мосту продолжала идти ввысь, а значит, они не достигли ещё и половины.
Вдруг откуда ни возьмись раздался громогласный бас, даже не бас, а рык:
– Стой, кто идёт? И почему супр-ротив движения? Услыхал я вас ещё издалека. Пришлось весь поток входящих остановить, а это не дело совсем. Ну-ка, подойдите, покажитесь.
Немила и без того едва держалась на ногах, а от этого голоса совсем подурнело. Нет, ну кто же в бане ходьбой с препятствиями занимается? В бане обычно лежат и холодной водой обливаются, а не скачут как… «Полно, полно» – одёрнула она себя, – «счас мы быстренько мимо стража пройдём, помашем ему ручкой, там дальше с моста вниз идти не так уж сложно будет, и всё – конец одной сказочке, начало другой, про Немилу-царевну и про её жили долго и счастливо».
– Ба, всего трое! А топали-то… точно вдесятером! Ладно, так даже лучше, троих скидывать в Смородину не так накладно, как десятерых. Ой. Кто это там, третий? Добрыня, ты ли это, друг мой старый?
Тотчас Немила чуть и не померла на месте, а всё из-за того, что Добрыня, добрая душа, решил чуть подвинуть её в сторону, чтобы пройти вперёд.
– Когда это тебе, Змей подколодный, накладно было десятерых сбросить с высоты? – засмеялся богатырь. – Выйди, Горыныч, дай посмотрю на тебя.
Поначалу Немилин разум отказался воспринимать картинку, что возникла на том месте, где только что висела плотная оранжевая дымка.
Где заканчивался щучий хвост на шлеме Добрыня, там из дымки очертились три овальных силуэта цветом и шероховатостью напоминающие куски высушенной солнцем глины, которые соединялись между собою, как три цветочных стебелька, растущих от одного корня.
Как Добрыня и упомянул в радостном приветствии, это был Змей, или три змея, соединяющиеся в одно длинное и узкое тело, будто бы скроенное по меркам моста.
Выглядывая из-за спины царевича, Немила разглядела и крылья, столь длинные, что свисали далеко за перила. Немилу накрыла новая волна страха, отчего она вцепилась в Ивана и спрятала лицо в его волосах. Волосы пахли слабо, в них ощущалась влажная горечь первых весенних костров.
С громким чмоканьем расцеловались старые друзья ровно девять раз, по три на каждую голову.
– Какими судьбами, Добрыня? Кого ты привёл ко мне на обед в этот раз?
Услышала Немила, задрожала вся от ужаса. Понятно ей стало, отчего Добрыня помалкивал о своём друге! Тьфу, да как вообще можно с таким чудищем якшаться! (Не будь она так испугана, то наверняка бы отметила, что богатырь и Змей ростом оба были равны вплоть до одного вершка, и что пасти у чудовища были не очень-то зубасты, да не широки).
– Я привёл тебе Немилу, девицу ясную разумом и твёрдую сердцем, – отвечал Добрыня. – Полюбила она вот этого доброго молодца так накрепко, что преисполнилась смелости вызволить его из твоих лап цепких да забрать домой, чтобы вместе жить-поживать и детишек воспитывать.
– Хм-м, – хрипло выдохнул Змей. – Что же, тогда отойди в сторону и пропусти их. Пусть встанут оба пред моими очами.
На ватных ногах, подталкиваемая в спину Иванушкой, она прошла по краю моста и встала, как было указано, пред Змеевыми очами. Очи те имели цвет оранжевый, такой же, как туман, клубящийся у трёх Змеевых ртов. И благодаря причудливому обману зрения чудилось, будто у Змея в глотках тлело настоящее пламя.
– Многое я повидал на своём веку, – проговорило чудовище, пристально глядя, на Немилу одной парой глаз, тогда как остальные две отрешённо глядели по сторонам. – Видал я храбрых молодцев, что спасали девиц прекрасных, и девиц, что приходили требовать возвращения своих суженых. И не препятствовал я никогда соединению влюблённых сердец, ежели простые три правила соблюдались.
Змей выдохнул, вышедший из его шести ноздрей воздух стал закручиваться в мелкие вихри.
– Первое правило: меня надо уважать. Второе правило: я люблю честность. И третье правило, которое истекает из первого: не следует нарушать правила того места, в котором тебе волей судьбы пришлось оказаться, ибо в отсутствие Матушки я и есть здесь самый старший сын, и я решаю, кого можно пускать, а кого выпускать. Змей Горыныч моё имя.
«И никаких поблажек от меня не ждите» – сверкнули жёлтым узкие змеиные глаза.
– Отойти в сторону! – внезапно взревела та голова, которая до этого момента участие в разговоре не принимала.
Немила от неожиданности напрыгнула на Иванушку, тот налетел на перильце. Змей же непринуждённо отступил с середины прохода и приподнял крыло, а за ним обнаружилась целая толпа людей, которые лупали испуганными глазами по сторонам и жались друг к другу.
– Ать-два, проходим по одному и быстро, —скомандовал Горыныч и зевнул.
И пока Немила с Иваном, да ещё Добрыня, жались в сторонку, мимо них нестройно шагали обыкновенные на вид люди, молодые и старые, девки и парни, женщины и мужчины, бабы и старики. И больше всего было крестьян, которых всегда узнаешь по одежде, будь они хоть из Лыбедских, хоть из друговских. И всех там хватало, и прямых, и кривых, и ясноглазых, и косых, и добрых лиц было много, и неприятных глазу доставало.
Упал Немилин взгляд на мужчину, по виду – уж очень благообразного и от всего происходящего отрешённого, и отчего-то сердце её переполнилось радостью, и на душе стало так спокойно, что хоть пой.
Подалась она навстречу старику, чтобы за рукав тронуть, да не успела, опередили её.
Змей опередил; сунул в ряд несоразмерно тощую и кожистую лапу, хвать того старичка, да на глазах у недоумевающей Немилы в воздух поднял.
И отпустил, прямо за перила моста. В пропасть заревную.
Немила рот разинула, да воздухом подавилась.
– Тише, девица, он свою работу выполняет, – шепнул Добрыня и убедившись, что она не будет кричать, убрал ладонь ото рта. – Ничего страшного с дедом не случилось, он пожил своё и теперь обрёл покой. Ты же не плачешь, когда по осени увядают цветы или когда по весне старая яблоня не распускает почки? Вот и сейчас – не плачь.
Скоро поток из людей прекратился. Больше никого Змей не тронул, а как только прошмыгнул последний человек, тот быстренько занял своею тушею проход.
– Так-так, на чём мы остановились? Ах, да, значит, это и есть суженый-ряженый, из-за которого весь сыр-бор, – заявила правая голова, даже не глянув на царевича.
Зато та, что посередине, так глядела, точно глаза её были кремнем, Иван – кресалом, а Немила – трутиком, который вот-вот вспыхнет.
Не нравилось ей, что Змей прицепился к Ивану с разговорами – мать знает почему, скорее всего оттого, что невтерпёж уж было ждать возвращения домой, а на мосту было настолько неуютно, что лес дремучий вспоминался с чувствами, близкими к нежности.
– Я тебя помню, – неожиданно выпалил Горыныч и повернулся к Ивану всеми тремя головами, буквально облепил со всех трёх сторон. – Когда узрел я, насколько тебя источила гнильца, то хотел прекратить твои мучения на веки вечные. Но, помню, остановила меня невидимая рука провидения, какое-то смутное предчувствие… Сказал я себе: нет, дам ему ещё немного пожить. Я никогда не ошибаюсь, прав оказался и на этот раз.
Тут права голова немного дёрнулась в сторону Немилы.
– Ладно уж, пропущу вас, только лица запомню, чтобы в следующий раз узнать.
Змей изогнул шею и направил одну из голов к Немиле. Близко, ещё ближе, так, что его тупая морда почти касалась её носа. Змей принюхивался. Несколько долгих мгновений было очень тихо, а потом слова вытекли из узких ноздрей, как едкая чёрная смола:
– Поворачивайте назад и уходите. Здесь вам не пройти.
– Почему? – удивился царевич вслух.
– Потому что я не позволю, – рыкнул Змей и щёлкнул кожистыми крыльями.
Немила вся одеревенела и занемела от горя, и сказать, возразить было нечего Змею.
– Горыныч, ты что?.. – с укором переспросил Добрыня. – Немедленно объяснись! Чем тебе эта девица провинилась?
– От неё пахнет молодильными яблоками.
– Не может быть, – отрезал тот в ответ. – Клянусь, она была точь-в-точь такой юной, когда мы встретились в Денница-граде.
– Ты сомневаешься в моём чутье? – рыкнул Змей, совсем по-медвежьи. – Да от неё разит! Ты в молодых девках никогда, мой друг, не разбирался, а если она и омолодилась на годик, так сходу-то и не заметишь.
Разъярился Добрыня, и на кого бы вы подумали? На друже Змея, чьи слова разили прямо в цель, али на Немилушку, за которой сам Добрыня и не доглядел? И вышел богатырь из-за Ивановой спины, встал между Змеем и Немилой – между тем, кого назвал другом, и той, за кем поручено было присматривать, – встал, развернулся к Немиле лицом, к Змею задом.
– Признавайся, довелось ли тебе яблоко испробовать?
Немила голову повесила, кивнула. Рядом тут же засопел Иванушка – как же, она ж его подвела!
– Эх, ты, Немилушка. Я тебе помочь пытался, а ты… Ну, я тоже виноват, не доглядел. Скажи хотя бы, как же это ты умудрилась с плодом бедовым уединиться, так, что никто ничего не заметил? Верно, лиса совратила тебя, пока я царевича через реку переносил? Знал же, знал, что нельзя тебя с ней оставлять! Ох, я дурак! Говорили же умные люди: не оставляй козу с капустой!
Схватился Добрыня за голову, начал раскачиваться из стороны в сторону и стонать:
– Ай, если эту лису увижу, то ног не пожалею, чтобы догнать и ещё раз порубить гадину! Закину её лапки так далеко, что ни в жисть она их не найдёт!
В противовес открыто горюющему Добрыне, Иван не проронил ни словечка, весь облик его снова стал холодный и отстранённый, в точности как полпути назад, ещё до происшествия на реке и до спуска с горы.
Не стоит забывать и о третьим слушателе Немилиной истории – Змее Горыныче. Нельзя ручаться наверняка, слушал ли он всеми тремя головами, однако у всех трёх вид был крайне заинтригованный.
Закончила Немила короткий сказ о том, как яблочко губительное попробовала, и зашептались о чём-то головы, закивали друг другу загадочно.
– Значит, вихрь налетел и яблочко отобрал? И не первый раз, говоришь, чтобы этот самый – али очень похожий – вихрь тебе помогал?
– Два раза помогал, – робко уточнила Немилушка, – первый раз Иванушку помог вернуть, а во второй раз у источника явился.
Вот только не было никаких похожих вихрей, был лишь один вихрь. Серый, местами плотный, местами полупрозрачный и рваный, он следовал за ней – именно за ней, ни за кем другим – и всю дорогу, получается, приглядывал.
И Змей переглянулся головами, и не стал скрывать собственного удивления:
– А есть ли у тебя, Немилушка, родственники среди самоубивцев?
Внутри Немилы всё восстало, и она не на шутку рассердилась:
– Нет!
– Раз уж ты так уверена, что это не родственник тебе – ни близкий и не дальний, то, может быть, это друг старый? Али жених бывший?
Немила покачала головой и крепче прижалась к плечу Ивана. Действительно, сватались к ней уж много раз, целых два, но батюшка всем отказал. Однако ж, все двое живы были, один жениться успел, ещё один жил слишком далеко, но ежели б руки на себя наложил, то народная молва быстро бы до них дошла, а деревня та на позор была б обречена на ближайшие лет пять, а то и десять.
– Наверно, ты просто понравилась душе неприкаянной, – прорывал Змей, и, рыча, добавил: – Чего стоите до сих пор? Уходите отсюдова, не мешайте мне долг свой выполнять.
Немилушка попробовала отстоять своё право на возвращение:
– Я яблочка мякоти даже попробовать не успела, а несколько капель сока – не считаются! Я живую и мёртвую воду раздобыла, я душе Ивана возвращение домой пообещала! Ты, Змей Горыныч, обязан нас пропустить и не чинить препятствий на нашем пути! Ай!
Кто-то схватил её за косу да потащил. Кто-то схватил и Иванушку. Не кто-то – Добрыня то был. Оттащил он обоих саженей на пят ниже по мосту и резко отпустил. И сказал строго, глядя сверху вниз:
– Отныне я вам боле не спутник. Идите отсюда и не возвращайтесь, если не хотите Змея разгневать.
– Но как же… – заикнулась Немила.
– Как вам вернуться домой в обход Змея? Сие не моя забота! – отрезал Добрыня. – На этом наши пути расходятся, ибо возвращаюсь я к другу, дабы успокоить и отвлечь его разговорами. А вы не задерживайтесь тут, ибо из-за вас Змей долго держал мост перекрытым, не ровен час как сюда хлынет людской поток и тогда вам мало не покажется.
Иванушка первым сообразил, что к чему. Он схватил Немилу, и побежали они вдвоём, не сказав Добрыне ни словечка на прощание, а мост так затрясся, заходил ходуном, что ни оглянуться, ни помахать рукой, только знай цепляйся за перила и молись, дабы нога не попала в прореху между дощечками.
Бежали они, бежали, спотыкались и потели, и скользили ногами по дощечкам, съезжали сидя, и снова бежали, пока откуда-то издалека, но близко, свысока и снизу не донёсся женский крик.
Иванушка остановился, вместе с ним остановилась и Немилушка.
– Я рядом, я внизу!
Царевич первым сообразил перегнуться через перила, а что они там увидели, повергло их в радостный шок. Они заулыбались, засмеялись, одновременно закричали:
– Марья Моревна, как мы рады тебя видеть!
Мост трясся, но это уже не волновало их так сильно. Марья Моревна парила в воздухе прямо под мостом, она была в своём женском обличье, только заместо рук были большие белые крылья, которые медленно вздымались и опадали.
– Я тоже рада вас видеть, – с улыбкой проговорила Марья. – Только я уже никакая не Моревна. Отныне я не живу в царском тереме и не приглядываю за Денница-градом.
Не стала Марья тратить драгоценное время на то, чтобы объясниться за исчезновение с клубочком.
– Я увидела, как вы поднимаетесь по мосту, и решила подслушать ваш разговор. Мне жаль, что, проделав такой длинный путь вы не смогли попасть домой. Вот, держите, возвращаю!
С этими словами Марья перевернулась в воздухе, изобразив солнышко. Сарафан её задрался, обнажил когтистые лапы, а в одной из лап был зажат спасительный клубочек. Хорошенько размахнувшись, Марья пульнула его в их сторону.
Поймал Иван, а Немила крикнула:
– Благодарю тебя, Марья!
– Не за что меня благодарить. Это я вас должна поблагодарить, за то, что дали мне возможность перед смертью встретиться с любимым и попрощаться. А теперь прощайте и вы.
На глазах у Немилы и Ивана Марья перестала махать крыльями. Она легла на спину, раскинула крылья и начала медленно падать в молочно-оранжевую бездну, пока не растворилась, растаяла в ней.
Заплакала Немила, не навзрыд, не напоказ, а очень тихо, и слёзы её капли туда, где скрылась та, кого она почти не знала, та, чью красоту и благородство ей никогда не забыть.
А мост тем временем снова затрясся, и пуще прежнего. Первым побежал Иванушка, а Немила ринулась вслед за ним.
– Иванушка, подожди! – звала она. – Я не поспеваю!
Повторяла она просьбу несколько раз, а Иванушка притормозил только в конце моста, когда до желанной земли оставалось каких-то несколько шагов. Остановился, оглянулся, дёрнулся назад, но потом передумал и начал подгонять словами:
– Что же ты так долго, Немила? Давай, скорее, али ты не очень-то и хочешь вернуться домой, к нашим любимым детишкам?
В очередной раз споткнувшись, Немила провалилась одной ногой в прореху моста. Но это было ничто по сравнению с тем, как омрачились её мысли! Она не собиралась раскрывать Иванушке тайну детей до возвращения в обитель Яги, не собиралась вообще вспоминать о Радости и Грусти, об их чудовищных выходках (кражу шапки-невидимки Немила присвоила себе), об их… отталкивающей внешности, которая при любом раскладе не позволит забрать девочек с собой.
Да он сам не захочет иметь с ними ничего общего, когда узнает… правду. Но пусть это будет не сейчас, а позже, когда под ногами будет лежать болотистая и мягкая почва уже почти родного дремучего леса, а не эта обожжённая и твёрдая, как камень!
Немилушка превозмогла весь страх и преодолела последний десяток ненадежно уложенных досок, пока Иван мял в ладонях сияющий золотом клубок.
А когда она подошла к нему, то Иван первым делом спросил:
– Можно, я брошу? – и добавил: – Марья смогла, значит, и я смогу. Я выведу нас обоих отсюда.
Пройдя такой длинный путь, Немила уже привыкла к тому, что там, где кончается чужая воля, приходится начинать думать своей головой, но сейчас, обретя рядом с собой будущего мужа, она могла скинуть с себя бремя мысли.
Немиле очень хотелось уступить Иванушке – и она уступила.
– Можно, Иванушка, бросай.
Клубочек полетел на землю, беззвучно приземлился и покатился по бездорожью, а Немила с Иваном, не рука-об-руку, но держась близко друг к другу, поспешили вслед за ним.
Часть 4. Матерь. Глава 21
– Иванушка! Иванушка, подожди, не так быстро!
Как только дорога пошла в гору, Немила начала отставать. Ноги шли с усилием, дышать становилось тяжелее и тяжелее, и не только потому, что было физически тяжело, а оттого, что на душу снова лёг камень сомнений.
Зачем они сюда вернулись? И почему клубочек продолжает скакать, поднимаясь выше и выше, когда вершина и так уже настолько близка, что можно почувствовать неприятный запах гари?
Они шли вверх по боковому склону, миновав сад с молодильными яблоками, пока протоптанную дорогу в этих местах не сменил крутой каменистый подъем, по которому приходилось не идти, а лезть.
– Иванушка?.. – Немила подняла голову и осеклась. Вон она, плоская вершина, до неё осталось лезть саженей пятнадцать от силы.
Как же тяжело, однако, давались эти сажени. А на кого она стала похожа? – в рваной рубахе, перекрученной юбке, платок сбился набекрень и косички растрепались. Ох, не женское это дело – по горам сказать, во всяком случае ещё не придумали подходящую для этого одёжу.
Впервые в своей жизни Немила позавидовала мужским шароварам и припомнила, что люди из горного народа, за которым она наблюдала в зеркальце – ох, давным-давно это было – все поголовно носили шаровары, только у женщин поверх шаровар ещё было надето что-то навроде юбочек.
Но вот к её облегчению из-за края показался Иван и приветливо замахал руками.
– Скорее, скорее, ты должна это увидеть! – кричал он, и от его радостного воодушевляющего крика у Немилы открылось второе дыхание.
Может, там и правда есть врата, которые приведут к бабушке Ягушке? Пока Немила взбиралась, она уже успела свято в это уверовать.
Каково же было её разочарование, когда, подав руку Ивану, она запрыгнула на уступ и узрела перед собой небольшое кольцо из почерневшей земли, а посередине – глубокую тёмную яму, заглядывать в которую не имелось ни малейшего желания.
Что они тут не одни, Немила поняла не сразу, потому как на вершине Алатырь-горы тишина стояла гробовая. Животные сидели и стояли на краях пропасти как неживые, как искусные чучела. Зверолюди прохаживались меж ними, то подойдут поближе к пропасти, то отойдут подальше. Кто-то приходил, кто-то уходил. Вдали, на противоположном краю пропасти, что едва разглядишь, тоже стояли фигурки, невысокие, тёмные, сбившиеся в кучу, сразу и не поймёшь, кто это такие.
– Гляди, дети гор! – выдохнул Иван, направил перст туда, куда Немила и так смотрела, и восторженно зажестикулировал. – Экие коротышки… Давай подойдём поближе.
Она вцепилась в Иванову руку, но он вырвался, прошёл десять шагов вперёд и встал на самом краю обрыва.
– Пожалуйста, Иванушка, побереги себя!
Иванушка отмахнулся.
– Я хочу посмотреть, как они будут прыгать.
Немила ахнула: как прыгать?!
– Ш-ш-ш, помолчи, Немилка!
Преодолевая страх, подбежала она к краю обрыва, вцепилась в Ивана, твёрдо решив не отпускать его от себя. Начала плести что-то, поворачивать Иванову голову бедовую, только бы не смотрел на этих горных детей, а тот в благодарность за её заботу только оттолкнул от себя Немилу, да так, что она упала на землю.
И собиралась она расплакаться, кабы не произошло то, что произошло. А именно: словно по невидимому и неслышимому сигналу весь тот народ, что собирался по краям Алатырь-горы, вдруг стал прыгать, не одновременно, но друг за другом. Сперва прыгнули те, горные, затем животные, а последними, с самой большой неохотой, вниз посыпались уродцы недочеловеческие.
Немиле показалось – Иванушка вот-вот к ним присоединиться. Закрыла она глаза, а когда открыла, он стоял на коленях и заглядывал в чёрную бездну.
Слава Матери, не прыгнул, не последовал за всеми!
– Иванушка? – она не решилась подниматься на ноги, а заместо этого подползла к суженому-ряженому. Одежда его, как и её, превратилась в лохмотья.
– Нам туда, – отчеканил царевич. – Я с самого начала предчувствовал, что нам не нужно идти к реке Смородине. Жерло Алатырь-горы зовёт нас. Слышишь?
Немила отрицательно покачала головой. Давно уж крепло в ней убеждение, что от всех злоключений у Ивана немного помутился рассудок. Но главное – Ивана до Яги дотащить, а там уж старая его вылечит, и память прежнюю наверняка вернёт.
– Любишь меня?
– Что?– поначалу Немила немного опешила, но потом слова хлынули потоком. – Конечно, Иванушка! Люблю тебя больше всех в мире, больше жизни!
– Но ты же меня совсем не знаешь? – кривенько улыбнулся царевич, и Немила отчего-то задрожала. Наверху беспокойными тенями метались неприкаянные, под ногами дрожала земля, а на душе было как-то слишком поганенько.
– Я тебя знаю достаточно, чтобы любить, – смущённо ответила Немила суженому.
– И что же ты знаешь обо мне? Что я – царевич? – рот Ивана ещё больше искривился, он ещё дальше отодвинулся от неё.
– Иванушка, я не за то полюбила тебя, что ты царевич!
– А за что? За мой облик? Я же красив, так ли это?
– Красив, – подтвердила Немилушка. – Но разве те испытания, через которые я прошла во имя нашей любви, не служат доказательством крепости моих чувств?
Иван почесал подбородок. Ни одной волосинки не пробивалось на по-детски гладкой коже, а между тем восемнадцать годков уж стукнуло младшему царскому сыну. Некоторые не упускали случая позлословить на этот счёт, но Немила не могла найти во всём его облике ни одного самого малюсенького изъяна. Он был мил её сердцу весь, без остатка, даже грязный, кривляющийся, ведущий себя не по-царски.
Она была уверена, что это и есть – любовь.
– Хочешь ли ты сказать этим, что любишь меня не как царевича, и что будь я последний бедняк, ты бы стала жить со мной как жена, и воспитывать наших детей? Отвечай честно, не то я прыгну! Честное слово, возьму и прыгну!
И вдруг Немииле стало ясно как день, зачем они пришли именно сюда – это была последняя проверка чувств, как в некоторых сказках, например, в той, где доброму молодцу пришлось не только спасти суженую из лап чудовища, но и перетаскать из его логова всё золото, одарить родню, построить большой терем, завести собственную дружину, и так далее. То есть, доказать, что ты можешь не только на один большой поступок, но и на много маленьких поступочков, которые будут совершаться изо дня в день ради того, чтобы семейный очаг не остыл.
Преисполнилась она пыла, на колени упала, Ивана колени обняла и зарылась в них лицом.
– Люблю тебя, люблю, люблю, мой царевич! И ежели б ты не был царевичем, то тоже любила бы…
– Нет! Брешешь как дышишь! – он схватил её за косы и заставил подняться на ноги. – Смотри мне в глаза и слушай внимательно, что я скажу!
Сквозь слёзы, в которых отражался пёстрый ковёр неба, она подчинилась.
– Слушаю, Иванушка!
– Я никакой не Иван, не царский сын, а простой сирота из крестьянской семьи, воспитанный дедом и бабкой! – протараторил он, до боли сжимая Немилины плечи. – Не перебивай! Имя моё – Булгак! Булгак, слышишь!
– Что ты такое говоришь, Иванушка! – Немила подалась вперёд, попыталась обнять любимого, но он держал её слишком крепко. – Нам нужно срочно возвращаться, Яга обязательно подлечит твой рассудок!
– У меня всё нормально с рассудком, лучше, чем когда-либо, – горько усмехнулся Иван. – Когда я пришёл в себя, то поначалу в моей голое всё смешалось – скитания по Лыбедскому царству, воровство в чужих домах, лица незнакомых девиц и собственные лживые речи… Потом сквозь ложь стали проступать другие воспоминания, где была деревушка дворов на пять, граничащая с лесом, маленький домик со старой почерневшей печью, речка и пахотное поле. Я начал вспоминать, кто я есть на самом деле, и тут вдруг явилась ты. Я помнил твоё лицо очень смутно, как во сне, который предпочёл бы забыть, но ты была так настойчива, так яро радела за то, чтобы вернуть меня к жизни, и потому я решил снова сыграть чужую роль, намереваясь сбежать от тебя тотчас же, как мы выберемся отсюда.
Он перевёл дух. Немила настолько потеряла дар речи, что даже не нашлась, какую реплику вставить в возникшую паузу.
– А потом ты упомянула про детей. И тогда я понял, что не смогу сбежать, что если я брошу своих кровиночек, то совесть меня тогда окончательно замучает. Но я так же и начал понимать, что ты слишком сильно увлеклась мыслью о том, чтобы выйти замуж за царевича, а потому вряд ли сможешь меня простить за то, что я имею происхождение более низкое, чем твоё.
Тут Немила окончательно убедилась, что царевич просто разыгрывает её, проверяет на искренность чувств. Но она тоже была не лыком шита, и решила блеснуть смекалкой:
– Ты врёшь! Я видела портрет царевича Ивана, и он точь-в-точь срисован с тебя!
– Так ли уж с меня? – перестав сжимать Немилу в объятиях, он отступил назад и встряхнул головой. – Не спорю, я похож на него, но любой, кто знал царевича Ивана лично, быстро раскусит подвох.
– А одежда?
Он пожал плечами.
– Одежду я из царского терема украл. Пришлось весь день там провести, чтобы найти покои царевича и незаметно в них пробраться, а пока я приодевался, меня обнаружили. Я едва ноги унёс оттуда.
Он не без гордости ухмыльнулся.
– Так что, будешь жить со мной и с нашими детьми, добра наживать? Я скажу всем, что увидел тебя, когда проходил мимо твоей деревни, и ослеплённый желанием, решил украсть тебя и заставить жить с собой насильно, пока ты меня не полюбишь. И скажешь ты всем, что полюбила меня, и проведём мы обряд свадебный по всем правилам, а потом ты родишь мне ещё троих сыновей. Всегда мечтал я о большой семье.
И подняла Немилушка очи, и осознала, что испытания не кончились, ибо Иванушка, похоже, был свято уверен в том, что всё, что он говорит – чистейшая правда. А те картины будущей жизни, которые он живописует, и правда милее его сердцу, чем жизнь в царском тереме.
– Так что, ты согласна родить мне троих сыновей? Мои дед с бабкой будут счастливы понянчить правнуков и правнучек. Можем даже зажить все вместе, большой семьёй. Помнится мне, дом у тебя большой? Знамо, всем места хватит, нам с детишками две комнаты, им комната, а сестёр твоих замуж побыстрее выдадим. Ты же упоминала про способности сестёр особые к ремеслу, а что некрасивые они обе – так это ерунда, главное, чтоб в дом привносили порядок и уют.
Поперхнулась Немила, за сердце схватилась и взмолилась мысленно: только бы Яга помутнение смогла вылечить!
– Иванушка, не шути со мной, лучше скажи, куда ты клубочек подевал, – нарочито ровным голосом ответила она, пытаясь вернуть разговор в безопасное русло. – Нам давно уж пора возвращаться, ты забыл? Детки ждут.
– Да-да, детки ждут, я так рад, что та гниль, которая поселилась во мне на долгие годы и разрушила всю мою жизнь, не смогла до них добраться… Или смогла?! Почему ты отводишь глаза в сторону! Ну, говори, пока тумака тебе не дал!
Не смог он вытрясти из Немилы правду, а с каждым тумаком, с каждой оплеухой она только сильнее рыдала, мечтая лишь о том, чтобы он её в пропасть не скинул. Звала она жалобно: «Иванушка! Иванушка!», старалась достучаться до разума, да никак не выходило.
А как надоело ему выплёскивать ярость, так поднял Иван руки к голове, и принялся рвать на себе волосы, одновременно с этим ступив к обрыву.
– Стой! Как же я без тебя жить буду? – всхлипнула Немила. – Не делай этого, бабушка Яга тебе поможет!
Он развернулся, шагнул обратно, без единого словечка обнял Немилу, и пока она не сообразила, что к чему, взвалил к себе на плечо.
– По твоим словам выходит, что Яга меня и сгубила. А раз ты говоришь, что без меня не можешь, то придётся мне тебя с собой взять, – с отчаянием в голосе пробормотал он и снова направился к обрыву.
В это же мгновение налетел на них двоих страшный вихрь, равных которому Немила ещё не встречала в тридесятом. И вырвал вихрь Немилу у Ивана, а потом очень нежно, почти трепетно, поставил на твёрдую землю.
И сказал Иван обречённо:
– Оно к лучшему.
А затем оттолкнулся обеими ногами от края пропасти, вытянулся весь в струнку и полетел бескрылой птицей прямо вниз, туда, где, говорят, кипит денно и нощно самый камень под названием Алатырь. И отпечаталось зримое начало этого полёта в Немилиной памяти так точно и ярко, будто это произошло на-яву.
– Почему ты не спас его, вихрь?! – зарыдала Немилушка. – Зачем ты вмешался?! О, лучше б мне вместе с ним упасть, а теперь уж одна я не в силах прыгнуть… Пусти же!
К концу фразы голос Немилы задрожал. Она почувствовала, как объятия вихря ослабли, а оттого бросилась оземь и заглянула в пропасть. Дохнуло душнотой и влагой. Черным-черно было внизу, но не сказать чтобы непроглядно: местами чернота и впрямь была кромешной, а местами – мерцающе-синей, реже – бледно-серой и даже почти жёлтой.
– Иванушка, отзовись! – крикнула Немилушка, но ответом ей стали лишь отголоски далёкого эха.
Иванушка был утерян, и утерян навеки.
– Нет, я прыгну! – Немила поднялась на ноги, встала на самый край и остановилась. Возникший в ней страх, что мурашками распространился по телу до самых пяток, на время отодвинул в сторону горе, но стоило отодвинуться от края пропасти, как оно снова было тут как тут.
В горестной безысходности она вернулась к краю пропасти, вознамерившись на этот раз точно прыгнуть, но лишь больше укрепилась в своём желании не делать этого.
Вот так Немилушка наша попала в сложную, но совершенно не новую для всего известного мира ситуацию, когда сердечная привязанность тянула не просто к человеку, который перестал существовать, но к человеку, которого никогда и не было. Она ещё не знала, что её сердечной привязанности осталось длиться совсем недолго.
А пока она оплакивала своё неслучившееся счастье, за её спиной возникла фигура, которая то ли спустилась с небес, то ли выросла из-под земли, то ли материализовалась из воздуха. В принципе, её появление можно было охарактеризовать всеми тремя речевыми оборотами, ведь это была сама Матушка.
И заговорила Матушка простым и обычным языком, каковой любому человеку понятен:
– Встань, Немила, утри слёзы да поприветствуй мать свою.
Вскочила Немила, заплаканными глазами смерила расплывчатый силуэт, что стоял перед ней, и поклонилась до земли. А как разогнулась, то принялась утирать слёзы кулаками и нервно всхлипывать, выражая тем самым и горе, и счастье, что соседствовали в её душе.