«Что за шутки, вихрь?!» – чуть было не прокричала она, не поняв ещё, какое благо с ней приключилось.
– Ах, наконец-то, сообразила поклониться! – прошипела змея.
И тут на глазах Немилы Гарафена попятилась обратно к камню, пока большая часть длиннющего тела не скрылась обратно под водой.
– Ты, верно, хочешь живой воды набрать? – сласково спросила змеюка из ручья. – Ну, подходи не бойся, я есть тебя не стану.
Немила обернулась на небо, а затем скрепя сердце подошла к ручью. Походка её была мягкая, пружинящая, а виной тому ослабшие вконец колени. Немила не могла отделаться от образа в голове, как она наклоняется к воде, а Гарафена выскакивает и смыкает зубы на её бедной (бедовой) головушке.
– А ты точно меня не слопаешь?
– Поторапливайся, бедовая головушка, пока я не передумала, – шепнула змея и закрыла глаза.
Немиле в каждом слове, каждом жесте змеином виделся подвох. «Счас как цапнет, и водицей живой сверху запьёт!» – подумала она, а у самой всё тело колотило от холодной дрожи. Зачем она Добрыню вообще слушала? Зачем попёрлась в одиночку, позволив мужлану обвести себя вокруг пальца?
Однако, чутьё в кои то веки не молчало, а подсказывало, шепча из глубины души, что одинокое странствие к источнику – необходимая часть её бремени.
– Ладно, давай уговоримся, – медленно проговорила змея, покачиваясь на ровной поверхности ручья. – Я задам тебе один вопрос, и ежели ты ответишь на него честно, то я позволю тебе набрать живой воды для твоего суженого и не буду чинить препятствий.
– А ежели я совру, намеренно или ненарочно? – осторожно спросила Немила, от волнения поигрывая обеими косами. – Тогда ты съешь меня?
Пасть змеи беззвучно щёлкнула. Она чуть приподнялась из воды и кивнула.
– Вопрос мой таков будет. Кого ты больше любишь, суженого, которого Иванушкой нежно величаешь, али детей ваших? Ежели б выбирать пришлось, кого бы ты рядом с собой оставила? беспокойного возлюбленного, али простых и понятных Радость и Грусть, которым больше всего в жизни нужна мать? Не спеши с ответом, но и не задерживайся.
– Ивана! – выкрикнула Немила. – Это лёгкий вопрос, матушка Гарафена, я бы выбрала Ивана, потому что люблю его, а до Радости и Грусти… сама понимаешь! Да разве им место в царском тереме? Разве им место рядом с нами, на виду у всего честного люда?
Змея сама настаивала на полной честности, верно ведь? Пусть Немила и по-своему любила детей, но сейчас окончательно поняла, благодаря проницательной змее, что не может позволить им жить при царском дворе. Сослать бы их с глаз долой, чтобы двух зайцев сразу убить: и подозрения во внебрачной связи с себя снять – такое поведение не шибко порицается в деревнях, где все свои, но в городе, особенно среди знати, царят несколько иные порядки, с которыми придётся считаться.
Второй заяц – защитить самих Радость и Грусть, ведь если кто ненароком узнает про их секрет, то их точно отвезут в лес и там бросят на растерзание волкам.
Ох, неприятный разговор предстоит с царевичем по возвращении домой. Но он поймёт, поддержит её – в этом она не сомневалась.
Гарафена больше не сказала Немиле ни слова, да и на то, чтобы слопать её на обед, не покусилась. Скрылась змея под поверхностью ручья, и ни единой ряби поверх неё не пробежало.
Неторопливо, рассчитывая каждое движение, Немила подошла к ручью, с благоговением набрала жидкости в сосуд, затем умылась прямо из ручья, отошла в сторону, приладила к поясу сосуды и привела свой облик в порядок.
А камень снова стал целёхонький, новенький. И проверила Немила ещё разок драгоценные сосуды, и после двинулась она по тропинке в обратную сторону. В сторону широкого тракта, чтобы заново отыскать суженого-ряженого, который уж очень полюбил теряться.
Как вы уже поняли, дорогие читатели, от Немилы убежать не так-то просто. Она из-под земли достанет, в воздухе нагонит, и с горы высокой снимет, тем паче что после встречи с дающей молоко чудесной птицей Гаганой и мудрой всевидящей змеёй Гарафеной она вприпрыжку бежала там, где другие – люди, звери – медленно взбирались, оступались и падали.
Глава 20
Топая рядом со своим Иванушкой, Немила не могла надышаться счастьем: её рука в его руке, на поясе висят два вместилища, доверху наполненные исцеляющей влагой, и дорога наконец-то пошла на спуск. Ну, не красота ли?
Внизу расстилался сад, такой прекрасный, что словами не описать, и от его вида хотелось петь.
А Иванушка и пел, точнее, так, что-то мурлыкал себе пол нос, и глаза его, непривычно оживлённые, горели ярким пламенем.
– Это я радуюсь тому, как у нас всё складывается, – пояснял он, чуть ли не хохоча, вертел головой из стороны в сторону, а иногда срывался с места и прыгал по камням, как тот козлик.
Притом песенки он напевал самые что ни на есть душевные, знакомые каждому с детства: о весенней пахоте в поле, о красном солнышке и о луговых травах, из которых потом плетут венки, о жатве и о зимних посиделках у печи.
Приятный был у Ивана голос, да и пел он так проникновенно, что Немиле желалось ускорить шаг, лишь бы только поскорее добраться до дому.
Она тоже подпевала, потому что из всех возможных талантов к музыке у неё были хоть какие-то способности. Подпевал Добрыня, сквозь бороду, тихонько, но вместе с его низким голосом песни выходили ещё чудеснее.
Чуть ранее Немила встретила своих спутников недалеко от вершины горы. Толпа в тех местах была такая плотная, что она с величайшим трудом добралась до них, и то если б не заметная фигура Добрыни, то пришлось бы незнамо сколько плутать да шею тянуть. Выяснилось там же, когда они встретились, что Иванушка и Добрыня уже успели на самом верху горы побывать и в жерло заглянуть, причём впечатления от этого остались у них разные: пока Иван был крайне доволен и упоенно рассказывал, какие смелые люди и звери прыгают в пекло, то Добрыня всем видом давал понять, что такие разговоры не по нём.
А поскольку Немила была с Добрыней более чем согласна, то очень скоро Иван махнул на них и перешёл на песни.
В тех пор как они начали спускаться по северному склону горы, рядом не проходило, не пробегало и не проползало ни единое живое существо. Они были совершенно одни, и если поначалу Немила радовалась, то постепенно это начало, нет, не угнетать, а скорее вызывать в ней здоровое любопытство, которое особенно усилилось вместе с тем, как её нос начал улавливать восхитительный аромат.
Она немного попринюхивалась, прильнула к уху царевича и шёпотом спросила:
– Чувствуешь? Будто яблоневый садик рядом.
– Тебе, верно, чудится, – пожал тот плечами.
На смену каменистой дороге пришла обычная, пыльная и утоптанная. Иванушка шёл всё медленнее, тогда как Немилу несло быстрее и быстрее по склону. Им становилось всё труднее держаться друг друга.
Во второй раз Немила помянула вслух яблоневый запах, когда до ближайших деревьев оставалось спуститься меньше чем полверсты, но Иван снова лишь покачал головой. В третий раз она возмутилась:
– Но как же можешь ты не чувствовать, когда всё вокруг пропахло яблоневым ароматом?
А Иван снова, поводя носом, руками развёл в разные стороны.
И обратилась она к Добрыне, а Добрыня сказал без обиняков:
– Чуешь ты верно, путь наш ляжет через сад с молодильными яблоками. Токмо вот какое дело: из всех нас лишь ты способна осязать запах яблочек молодильных, для нас же они, как и всё тут, не пахнут ничем.
– Предупредить тебя хочу, Немилушка-краса, – чуть погодя добавил он же, – коль скоро мы уж до сада дойдём. Запомни: что бы ни случилось, как бы велик ни был соблазн, не поддавайся ему и не рви яблок с деревьев. Не рви, не собирай с земли, и ни в коем случае не ешь.
Суровым был взгляд из-под насупленных бровей, да Немилу почему-то не шибко-то пронял.
– А иначе что будет, Добрынюшка? – спросила Немила и широченно улыбнулась, но не стоило ей так легкомысленно улыбаться, поскольку насупился богатырь пуще прежнего, да процедил сквозь усы:
– Иначе не пройти тебе мимо стража Калинового моста, и моя с ним дружба ничем тут не поможет. Ведёт он службу самую честную, и никого нет в мире справедливее, чем он! – повысив голос, закончил он.
– Кто же он? – с любопытством спросила Немила.
– То в своё время узнаешь, и никак не раньше. Иван-царевич, а ты уж не обесссудь, но приглядеть надо за девицей, дабы глупостей не натворила.
Она пожала плечами и уступила спор без боя. Да что же эти яблочки, заразы, так невыносимо благоухают?
К границам сада Немила подошла, как в дурмане. Невидящим взором она глядела на спину Добрыне и почти не ощущала присутствия царевича рядом с собой.
Отпустила Немилушка длань тонкую, холодную, сама того не осознавая. Царевич тоже отвлёкся, а пока кругом смотрел, даже пение перестало доноситься из прекрасного рта. Скажу вам по секрету, и Добрыня, и Иван видели сад иначе, не так, как Немила. На них он скорее угрюмое, давящее действие производил, тогда как она впервые с того момента, как ушла из дома в холодную зимнюю ночь, по-настоящему наслаждалась полнотой своих чувств, отмечая и жёлтые лучи, пробивающиеся сквозь полупрозрачную юную листву, и едва слышимое щебетание, и блеск красных яблоневых бочков, что усыпали каждое из деревьев сверху донизу. Она почти слышала, как деревья тяжело вздыхали, треща ветвями, и переговаривались, жалуясь на свою общую судьбу:
«Хоть бы кто-нибудь съел пару-тройку яблочек, и то полегче бы стало».
Ох, она бы с радостью съела и пару, и тройку, и целую корзину, тем паче что у неё во рту уж неизвестно сколько времени не было и маковой росинки. (О совместной трапезе с Марьей Моревной в этот самый момент она благополучно позабыла).
Как только пришла Немиле в голову эта мысль: утолить проснувшийся голод хоть одним яблочком, втайне ото всех, она больше не могла думать ни о чём другом.
Ивану тоже было непросто. Сад давил на него, хитрил, нашёптывал:
«Ты здесь лишний, тебя не должно быть, уйди и не мешай этой девице. Она всё равно добудет яблочко, с тобой или без тебя, а там уже её забота: либо она сможет пронести яблочко в свой мир по Калиновому мосту ненадкусанным, либо останется здесь с тобой без права на возвращение. Разве ты хочешь вернуться в мир вместе с ней, и быть потом ей по жизни обязанным? Уж лучше оставайтесь вдвоём здесь. Посмотри, Денница-град не такое уж плохое место. А ещё в нём легко затеряться, если вдруг она тебе надоест… Постой, неужели ты настолько глуп, что веришь, будто бы она хочет спасти тебя не из корыстных побуждений? Я знаю, что ты должен сделать. Дай ей это яблоко, или вон то, подальше, а затем отступи и наблюдай что будет».
Иван старался не слушать голос, тогда тот подступился с другой стороны:
«Послушай, ежели она съест одно яблочко, то вреда не будет, омолодится чуток, годков на пяток, так тебе же лучше! Будет совсем молоденькая невеста, и вся порченность её уйдёт, станет как девица опять. Только представь, как вы заживёте! Ум-то и память её прежними останутся, а тело юное еще какое-то время тебя порадует. Да тебе же даже делать ничего не нужно, просто смотри в другую сторону и не мешайся ей, вон, смотри, она уже сама руки тянет к плодам сахарным…»
Иван упорно продолжал идти вперёд, неотрывно следя за нетвёрдо шагающей в отдалении Немилой. Не так уж она ему и нравилась, можно сказать, совсем не нравилась, единственно, что его волновало, так это дети, которых ему подарила эта женщина.
Если б не дети, то ему было бы гораздо проще шагать в будущее, без этого щемящего чувства вины! Но сейчас, когда он уже и так заврался вконец и запутался в собственной лжи, сейчас что делать?
И не откроешь правды, и исчезнуть без объяснений совесть не позволит! Ох, как же он устал, как сильно ему хотелось простого покоя!
– Ой! Что это? – вскрикнула Немила.
Царевич, Немила и Иван разом затормозили. Виной тому был бело-жёлтый сгусток искр. Он вспыхнул над тропой и пополз по направлению к троице.
– Не бойтесь, но не двигайтесь, – выпалил Добрыня, а сам по шажочку стал отступать назад. Сгусток искр то вытягивался в линию, то собирался в плотный комок, то рассыпался паутиной, соединяя ветви соседних деревьев. Все трое напряжённо следили за происходящим, и ещё некоторое время после того, как золотистая вуаль распалась на отдельные искры, которые затем растаяли в воздухе, они продолжали опасливо озираться по сторонам.
– Кто это был, али что это было? – спросил царевич, разволновавшийся, покрасневший щеками. В порыве чувств он прижал к себе Немилу так крепко, что её одурманенный умишко перестал думать о яблоках.
– То была Жар-птица, и к нашему вящему везению она пролетела мимо, – ответил богатырь и поправил ножны. – Идти осталось недолго, так что не будем терять времени. Прошу вас, выйдите вперёд, я же буду в этот раз замыкающим.
Немила чуть не затопала ногами от обиды: как же так, она почти заполучила яблоко, что так удобно валялось на земле прямо у тропинки, когда появилась эта зловредная Жар-птица, что и на птицу-то не похожа!
– Я знаю, что это ты её приманила своими мыслями! – погрозил богатырь толстенным пальцем прямо перед Немилиным лицом. – Буду следить за тобой в оба, Немилушка, так что и не мечтай вгрызться белыми красивыми зубками в плоть, для тебя не предназначенную! А ну, веди её, Иван-царевич, да смотри, крепче держи!
И повел её один под белу рученьку, а второй чуть ли не на пятки наступал, да спину прожигал взглядом пристальным недобрым. А деревьев по обе стороны дороги становилось всё меньше и меньше, и яблоки, соответственно, встречались всё реже. И жадно сглатывалась слюна при их виде, и совсем не думалось Немиле о том, почему все те яблочки как на подбор молоденькие, яркие, нет среди них ни одного гнилого или уродливого.
А если б задумалась, то без колебаний сказала бы – так яблоки ж молодильные! – молодильным соком пропитанные, который для них – что для человека кровь. Не могут яблоки молодильные состариться и сгнить, а когда падают с дерева, то так и лежат в ожидании, когда их кто-нибудь съест, а так как это происходит редко, то приходится Жар-птице подъедать излишки, чтобы всё тридесятое не завалило этими яблоками.
(Эту историю о Жар-птице Немила придумала не в саду, а много позднее, когда сидела в своей светлице царской в Лыбедь-граде и сочиняла истории, которые собиралась рассказывать будущему ребёнку).
Но пока её всё та же навязчивая мысль одолевала, о том, как же заполучить яблоко, пока не стало совсем поздно.
Хотя… чем шире раздвигались деревья, тем ей становилось проще отвлекаться на другие мысли, не связанные с сочными плодами. Она снова принялась обращать внимание на небо, подёрнутое цветными лоскутами, на жёлтую пыльную дорогу под ногами, от которой поднималась молочная пыль и оседала на сапогах.
А чуть поодаль, там, где заканчивалась граница сада, дорога утыкалась в белый берег и широкую прозрачную речку. До неё было рукой подать.
– Вот мы и минули сад, – проговорил Добрыня. Он вновь вышел во главу их скромного отряда, развернулся и обратился к Немиле. – Ты молодец. Не ожидал я, что ты с таким достоинством и лёгкостью пройдёшь испытание. До этого, признаюсь, не до конца я уверовал в любовь между вами. Вот, посмотрите, теперь я каюсь в моих сомнениях!
Схватился богатырь за кольчугу, как за рубаху, на колени повалился, и всё бы хорошо, да сей момент торжественный был прерван серебристым голосочком.
– Полно, полно, каяться! – раздалось переливчатое хихиканье, а за ним явилась и сама обладательница голосочка – вышла из-за дерева, вся при параде, на двух лапах, хвостиком повиливает. Сарафанчик вычищен, платочек новенький на голову повязала, не беленький, как тот, что потерялся, сдутый ветром в Денница-граде, а чёрный, вышитый ярко-красными цветами.
– Что, не ждали? А я пришла! – хитро подмигнула рыжая и пританцовывая подошла к честной компании.
– Зачем пожаловала, плутовка?
– До чего груб ты, Добрыня, а ещё богатырём зовёшься, – пожурила Добрыню лиса, с привычной ей насмешкой на мордочке. – Я на тебя, однако же, не в обиде.
– Ты не ответила, – он требовательно посмотрел на неё сверху вниз и как бы ненароком положил руку на рукоятку меча.
– Не кажется ли тебе, миленький мой, что я полное право имею тут находиться? Боле того, ты сам был свидетелем, как Марья наша Моревна назначила меня в числе сопровождающих. Так что не имеешь ты никакого права гнать меня отседова. Да, я несколько припозднилась, – покаялась она поспешно. – Вы меня простите, встретила я в городе друга старого, а пока с ним болтала – глянь, вас и нет. И пришлось мне броситься вдогонку, да видно разминулись мы, ибо весь сад молодильный я исходила, целых осемь раз вверх и вниз по горе шастала, пока нюх мой не вывел меня сюда, к вам.
Попрепирались ещё Добрыня и Сестрица, но переспорить её ему не удалось. Пошли потихоньку в сторону реки, а Немила и спросила наивно:
– Это и есть река Смородина? А где мост Калиновый? Домой хочется уж, мочи нет!
Рассмеялся Добрыня, а лисица подхватила. И поведал богатырь:
– Это ж не река, а так, речушка безымянная, ручеёк! Мы его вброд перейдём в два счёта! А там, за ручьём уж выведет нас прямая дорожка к Калиновому мосту и к моему друже дорогому!
Увы и ах, не учёл Добрыня, что там, где он перейдёт вброд, там остальным только вплавь добираться. Полез в воду первым Иван, да тут же у берега и выяснилось, что воды ему по шейку, а пловец из него, честно признаться, никакой.
– Я плавать никогда не умел, – буркнул он и безропотно позволил перенести себя на тот берег. Лиса же вместе с Немилой остались на этом берегу дожидаться своей очереди.
– Вообще-то лисы плавать умеют, в отличие от царевичей, – съехидничала Сестрица. – Я бы прямо сейчас поплыла, да тебя не хотелось оставлять на этом берегу в одиночестве. А что же ты, Немилушка, правда плавать не умеешь? По глазам вижу, что умеешь.
– Ах, лиска, к чему ты льстишь? – выдохнула Немила и затеребила завязки на рубахе. Действительно, плавать она умела и очень хорошо, недаром провела детство в поисках русалок, однако не хотелось ей будущего мужа выставлять на посмешище.
Лисица пожала плечами и придвинулась. Всякий раз, когда она открывала рот, из пасти нечеловеческой выглядывали зубы, которые при попадании друг на дружку постоянно клацали.
– Я считаю, что мы должны держаться друг дружки. А Добрыню ты поменьше слушай, а то наговорил дряни обо мне безо всяких на то поводов и ходит себе индюком важным. Сам-то, сам-то кто? Так, баклуши бьёт, как и всё мы, да к Алатырь-камню иногда наведывается, когда совсем уж тошно становится. Откуда я знаю? Да потому что они все наведываются и стоят смотрят подолгу, а решиться никак не могут. Слабаки! Я вот если решила, что ни в жисть не откажусь от себя такой как есть, то и обхожу этот Алатырь десятой дорогой… Только один разочек заглянула, когда вас разыскивала, но больше не собираюсь этого делать, нет! Есть у меня ещё намерение поболтаться по свету…
Дурман яблоневого сада до сих пор не выветрился из Немилиной головы до конца. Она слушала лису и бессмысленно кивала, да головой по сторонам вертела. Откуда-то пахло яблоком и аромат усиливался! М-м, слюнки потекли, в глазах потемнело, а когда она проморгалась, то не поверила глазам:
Прямо перед ней на крошечный чёрной подушечке с тремя когтистыми пальчиками лежало яблочко, по размеру навроде крупной луковицы, а по цвету – красное вечернее солнышко, что каждый вечер закатывается за дремучим лесом. Кажется, с тех пор, как она последний раз видела закат, минуло уже столько годков, что никаким яблочком, даже молодильным, их ты не вернёшь.
– Это… мне? Но мне нельзя… – Немила вытянула перед лицом ослабевшую руку, но заместо того, чтобы оттолкнуть искусительный плод, она выхватила его и прижала к груди так крепко, как не прижимала к себе ни одну из дочерей.
Неосознанным движением она обтёрла яблочный бочок о рубаху – как будто тот был грязный – и вгрызлась в плоть яблочную твёрдую так крепко, что аж зубы заныли.
Брызнул в рот сок, что слаще всего на свете, и растеклась сладость по языку, а живот скрутило голодным спазмом.
Ещё, ещё, быстрее, пока никто не отобрал! – только и успела Немила подумать, как вдруг всё вокруг почернело. Страшный вихрь налетел откуда ни возьмись, поднял Немилу в воздух – бедную, несчастную – да как закрутил в воздухе, что яблоко у неё изо рта и выпало.
И завопила она диким криком, перевернулась в воздухе головой вниз, заколотила руками, и упала кверх тормашками на землю, а как вскочила, так увидала над собою завихрённое полупрозрачное облачко, что спешно уплывало вдаль, а в самом центре него увидала своё яблочко, свою красную прелестьку.
Испустила она ещё один вопль, ещё более дикий и пугающий, и принялась в бешенстве подпрыгивать, сыпать ругательствами, а затем, вспомнив про лису, бросилась к ней и принялась трясти зверюшку за грудки, приговаривая:
– У тебя есть ещё, верно?! Дай, дай! Я чувствую запах, я хочу его!
И отключился здравый смысл, и начала она раздевать Сестрицу, лезть той под платок, под сарафан, ощупывать шерсть пядь за пядью. И не отдавала себе Немила отчёт в том, зачем Сестрица не отбрыкивается, не отстраняется, а напротив, лезет ближе и ближе, ответным действием щупает Немиле под рубахой, шарит под юбкой и роется в голенищах сапог. Знала Немила лишь то, что не на шутку начинает возбуждаться, и нет ей никакого дела до тех, кто с противоположного берега ошалело наблюдал за разворачивающимся представлением.
Настолько шокирующим, волнующе-отвратительным было то зрелище, что Добрыня, которому нужно было преодолеть в обратную сторону целую широкую реку, поначалу остолбенел, не в силах оторвать взгляд, потом стыдливо прикрыл глаза, поглядывая сквозь пальцы… Но вспомнил, кто он и для чего он послан Моревной, и устыдился своей слабости.
Бежал богатырь по воде, рассекая её грудью, и мысленно проклинал себя за беспечность. Знал же, что Сестрица – плутовка каких поискать, преступница, грабительница, что никакая она на самом деле не лиса, а обыкновенная баба, потерявшая со временем человеческий облик, не зря же молва о ней по городу шла, что живёт она в тридесятом чуть ли не с самого сотворения мира.
Добрыня жил в тридесятом уж очень давно, и когда он тут очутился – во времена столь стародавние, что ещё моста через Смородину не построили – лиса уже была лисой, такой, какая она есть сейчас, разве что, возможно, не столь одичавшей.
Выскочил богатырь на берег рыхлый, да кинулся разнимать обеих. Мотивы лисы были ясны ему как божий день, но в отличие от Немилиных. Невестушка царевича отпихивала Добрыню, как злейшего врага, а из открытого рта вместе со слюной вылетали слова, которые он поначалу принял за бессвязный бред:
– Дай мне! Дай! Я голодна! Оно сладкое, оно даст мне силы продолжить путь!
Какое такое «оно»? – удивился Добрыня. Он ведь не видел ни как лиса предложила Немиле яблоко, ни как налетел вихрь. Подоплёка всей ситуации оставалась ему не ясна до тех пор, пока не вспомнил он, что-де лиса «бродила по саду молодильному, пока не услышала голоса». И тогда сложились свидетельства в одно, и пришёл он в ужас.
Всё сходилось. Яблоки молодильные кроме большой пользы содержали в себе ещё большую опасность: всякий, кто их пробовал в близости от сада или в самом саду, после этого не мог и не хотел расставаться с садом до тех пор, пока не съест столько, сколько войдёт в его нутро. Слышал ещё Добрыня, что попавший в сад будет набивать живот до тех пор, пока не уменьшится меньше зародыша и не сгинет.
– Где тот плод, что ты дала ей? – богатырь тряхнул лису и занёс руку.
– Ничего я не давала! – огрызнулась лиса и зарычала, и тогда Добрыня сделал то, чего давно уже втайне желал: он обнажил меч и отрубил истово орущей лисице поочерёдно лапы, хвост и голову.
Голову он кинул в воду, тело оставил лежать на берегу, а лапы запустил в разные стороны настолько далеко, насколько мог.
Что же делала в этот момент наша Немила? Порывалась она поначалу в лес убежать тайком, но то, что сотворил Добрыня, напрочь отбило у неё желание закусить очередным яблоком. О нет, сам того не ведая Добрыня открыл, как можно перебить сильнейший, граничащий с одержимостью аппетит, за что ему честь и хвала!
– Пойдём со мной, девица-красавица, тебя твой царевич уж заждался.
Немила затравленно глянула на протянутую ручищу, перевела взгляд на вложенный в ножны меч, потом на пустую реку и на корчившееся у берега лишённое конечностей тело.
О, почему бы ей не стать камнем! Она могла бы стать скорбящим изваянием с окаменевшим от душевной боли нутром. Если бы она стала каменной, то ей не пришлось бы идти с жестокосердным Добрыней, но, если посмотреть с другой стороны, она бы тогда вообще не смогла никуда идти, а остаться в этом ужасном месте рядом с тем, что осталось от Сестрицы, она тоже не могла.
Тяжёлая ладонь мягко опустилась на её голову, пальцы принялись неуклюже гладить волосы.
– Но-но, Немилушка, не считай меня врагом. Прости за то меня, дурака, что предался наказанию опрометчиво, не пожалев твоих нежных чувств. Ты пойми, мы в тридесятом живём по другим законам, а лиса твоя, уж не знаю, чем тебе так дорога тебе эта гадина, считай что и не пострадала особо. Скоро её голову выловит кто-нибудь сердобольный ниже по реке, и потом пройдёт с ней под мышкой прямо до этого места. И посадит он голову, что только себе на уме, на эти плечи изворотливые, и найдёт ей лапки, и снова побежит твоя лиса на своих двух. Или четырёх.
– Эта лисица никакая не моя, – фыркнула Немила и тоскливо уставилась за речку. Там, на противоположном берегу, Иван подпрыгивал на одном месте, старательно привлекая к себе внимание. – Ну, перенеси меня к Ивану, я хочу к его спасительной плоти прижаться.
Добрыня подумал, что он, возможно, и ошибся, решив, будто лиса дала Немиле яблоко. Самого плода он не видел, да и Немила внешне никак не изменилась, не помолодела и не уменьшилась в росте. Взвалил он Немилу на плечи и понёс. Речушка была широкая, но по меркам Добрыни достаточно мелкая. Нигде вода не доходила ему выше груди, а чаще всего плескалась на уровне пояса. Немиле хорошо лежалось на плечах богатыря, крепко. Да и некогда бояться, покуда было о чём задуматься.
Она смолчала перед Добрыней, можно даже сказать – сорвала, ввела в заблуждение. С другой стороны – ничего ведь и не произошло толком? Пусть оставила она на яблоке следы зубов, но ни доли мякушки яблочной она не проглотила, а пара капель сока разве может считаться за еду?
Вот и решила она быстренько, пока глядела на дно речушки прозрачной, что не успела нарушить завещанную Марьей Моревной заповедь: «ничего не ешь в тридесятом царстве».
Подобрала Немила косы, чтоб не касались поверхности мутной, и заулыбалась своему отражению, а когда богатырь снял её с плеч, она кинулась на шею к Ивану, принялась расцеловывать его, как после долгой разлуки, и на этот раз царевич не шарахался, не стоял истуканом, а участвовал в действе, подставляя под поцелуи и щёки, и губы.
– Пойдёмте, пойдёмте скорее, сил моих нет уже здесь находиться! – заявила Немилушка. – Давай, богатырь,веди!
Выстроились они втроём в один ряд и двинулись сквозь редкий подлесок. Добрыня – слева, Иван – справа, а посередине Немила, само собой. Простора всем хватало, так что шли они, друг другу не мешая.
Разговоров, правда, не вели, а Немиле того внезапно захотелось, чтобы время скоротать и мысли пустить в другое русло, и не думать не гадать, что за вихрь ей уже второй раз помог в безвыходной ситуации.
Попробовала она было завести разговор о жизни в Щековском царстве-государстве, но Добрыня на то со смурным видом возразил, что за последнюю сотню-другую лет в его родном отечестве всё слишком уж поменялось, а ежели и не поменялось, то он уже всё позабыл.
Тогда Немила зашла с другой стороны и начала пытать Ивана рассказать о чём-нибудь интересном из царской жизни. К её глубокому разочарованию, Иванушка тоже не сподобился на сколь-нибудь вразумительный ответ.
Взгрустнулось Немиле, но долго погрустить не успелось, ибо за очередным поворотом непрестанно вихляющей дорожки подлесок внезапно кончился, а заместо него перед шагающей троицей выросла мерцающая стена огненного марева.
И распростёлось марево на высоту в четыре, а то и пять среднечеловеческих роста, и дугой над ним пучился мост, и был тот мост высокий и длинный, что ни конца, ни края тому не было видно.
Однако, при всём этом мост имел вид старый, потрепанный, а цвет имел обугленный, и когда Немила поняла, что идти дале придётся именно по нему, то вцепилась в Добрынину руку, так велик был её страх.
– У страха глаза велики! – смеясь, ответил Добрыня, поднял Немилу в воздух, словно та была дитём, и пустился в сторону хлипенького мостка.
– Я не пойду в огонь второй раз! Отпусти, вдвоём мы точно провалимся! – завопила она, и Добрыня то ли внял Немилиным словам, то ли сам передумал дурачиться, но перед самым мостом остановился и опустил недовольную ношу на первую ступеньку моста, и усмехнулся:
– Ну, как тебе мост, достаточно крепок ли для твоей особушки? Не падает?
В ответ на насмешку Немила переминулась с ноги на ногу. Покачала головой. В непосредственной близи мост производил противоречивое впечатление. Массивные доски были слеплены откровенно бездарным плотником, из-за чего под ногами зияли щели, а столбы стояли перекошенные – чуть обопрёшься, и полетишь вместе с одним из таких в огненную бездну.
Сквозь щели пробивался жар, и всё вокруг окутывало марево. Сделала Немила шаг, оглянулась назад на Иванушку с Добрыней, а по лицу её пот катился столь обильный, словно она лицо под ливень подставляла.
– Да иди уже, он не любит, когда перед ним трясутся точно пичужки! – рявкнул богатырь.
– Я пойду первым.
Иванушка вынырнул из-под богатырской руки, пружинящей походкой прошёлся по краю моста, криво улыбнулся и развернулся к Немиле спиной.
– Ах, ты такой смелый! – она широко раскрыла глаза от удивления и попыталась погладить спину возлюбленного. Тот передёрнул лопатками.
– Я уже бывал здесь раньше. Так что не такой уж и смелый.
Не успела она ничего возразить, только юбку подобрала, чтобы за царевичем поспевать. В другой раз она бы залюбовалась тем, как в её избраннике сочетаются ловкость, изящество и храбрость, но сейчас она могла думать лишь о том, как бы он не свалился с моста, и как бы не свалиться самой.
Слава творцам, мост был крепче, чем казалось на первый взгляд. Три пары ног топали по нему, и хоть бы хны – даже ни разу не качнулся.
Сложно охватить разумом весь масштаб строения, подобного этому, и до Немилы не сразу начало доходить, что вышеобозначенный, как она поначалу выразилась про себя, мосток, никакой не мосток, а грандиозное сооружение под стать Денница-граду.