Она встала на ноги, обняла ближайшее дерево, распласталась по стволу, как вдруг в немыслимой близости от неё на тропу выскочило животное, с огненно-рыжей шерстью, достаточно крупное, но не настолько крупное, чтобы тягаться с Соловьём. Немила успела разглядеть вытянутую чёрную мордочку с белым воротником на шее и лапки в чёрных «сапожках».
Лиса пронеслась мимо, только воздух колыхнулся, а Немила едва успела подумать: «Вот дела, да она размером с волка!».
Рыжая выпрыгнула напротив Соловья, встала на задние лапы и стала принюхиваться, подёргивая носом. А после, Немила могла поклясться, та заговорила человеческим голосом, и был тот голос приятнее всех женских голосов, что ей довелось услышать в своей жизни.
– Здравствуй, Соловушка, масляна головушка. Как жизнь загробная?
Лиса говорила уверенно и нагло. Немила не сразу прониклась симпатией к лисе, подозревая в ней прохиндейку не лучше Соловья (в недобрых намерениях она бы сейчас подозревала любого, даже милого крольчонка или мышонка). Тем не менее появлению третьей стороны Немила была несказанно рада.
– Вали-ка ты отсюда, пока я не откусил твой наглый хвост, – сгрубил Соловей. – Или ты пришла послушать мою песнь?
– И послушаю, и станцую, – фыркнула лиса. – Ты мне не грози, лучше покажи, что там у тебя?
Соловей, продолжая стоять на одной ноге, отмахнулся крылом. Когти вдавились в бедный клубочек ещё сильнее.
– Иди-ка ты мимо, лиса, да не задерживайся, – рыкнул он и отпрыгнул к дереву.
Лиса метнулась вперёд.
Соловей расправил крылья, но не взлетел. Его глаза выпучились, рот раскрылся пугающе широко, что со своего места Немила смогла увидеть гланды во рту. Язык вывалился наружу. А потом изо рта полился звук.И словно дюжины иголок воткнулись Немиле в уши, в затылок и виски. Кажется, она тоже закричала – от боли.
Глаза закрылись сами собой – неосознанный, бесполезный поступок, не могущий спасти от всепроникающего визга. Свиста? Вопля? Это была худшая мигрень в её жизни.
Ощутив прикосновение к рёбрам, она с трудом приоткрыла один глаз и увидела напротив лисью мордочку. Усеянная мелкими зубами пасть шевелилась, но Немила не услышала ни слова, однако, она всё поняла и без них: лисичка подталкивали её в направлении лесной чащи.
Маленькие слабые лапки скорее щекотали, нежели толкали; Немила сделала несколько шагов, а затем собралась с силами и побежала, не разбирая дороги перед собой.
В какой именно момент она сбилась с протоптанной тропки, Немила не заметила. Способность соображать начала возвращаться к ней много позже, когда визг перешёл в громкий задыхающийся смех и затих где-то вдали.
Она остановилась в окружении вековечных деревьев. Защищена, но не зажата в тиски. Под ногами – покров из серебряных листков, по которому так приятно хрустеть каблуками. Из-за крепкого ствола высунулась треугольная мордочка, затем – пара передних лап, после – остальное туловище. Прижав хвост к земле, лиса протрусила до следующего дерева и остановилась.
– Чего тебе, рыжая? – устало выдохнула Немила. То, что лиса могла равно ходить на четырёх лапах и на двух, её не удивило – не после всего, на что она уже успела насмотреться.
Лиса подпрыгнула, обежала Немилу кругом и остановилась на прежнем месте.
– Разве ты не хочешь вернуться на тропинку? По ней идти приятнее, об опавшую листву не поранятся ноги. И не заблудишься, а уж я тебя так и быть провожу.
– Мне не нужна помощь, – ляпнула Немила. – До града уж как-нибудь доберусь, а листья мне уж безразличны, чай, не босая иду.
Она была страшно рассержена на саму себя из-за того, что лишилась клубка, и теперь не прочь бы выместить злость на ком-нибудь – да на ком угодно. А тут как раз лиса осторожно подкралась поближе. Немила подобрала юбку и размахнулась ногой…
Лиса, конечно, была проворнее. Та прытко отбежала в сторону и заскулила.
– Зря ты так, девица-красавица! Я могла бы тебе помощницей стать, по всему тридесятому тебя сопровождать да от лиходеев всяких ограждать! Но раз ты так, то я пойду. Как говорится, подобру-поздорову. Учти, лес не так прост, как кажется. Ежель не обладаешь чутьём и знаниями, то можешь долго плутать, а выйдешь потом совсем не там, где нужно.
Махнув лапой и скорчив обиженную мордочку, лиса отвернулась.
– Погоди, лиса!
Стыдно стало Немиле – из-за собственного недовольста ни за что ни про что обидела неплохую, в общем, лису, благодаря чьему появлению смогла сбежать, удержав при себе секрет клубочка.
Она повторила свою просьбу и вдобавок извинилась за то, что вспылила:
– Лисичка, не уходи! Я ничего такого плохого не замышляла, честно! Будь добра, проводи меня до… до града большого и теорема высокого!
Лиса остановилась и задумчиво помахала хвостом.
– Обещаешь, что не будешь меня обижать ни словом, ни делом?
Немила согласно закивала головой.
– Только учти, я поболтать люблю – о том, о сём, о разном… – протянула лиса. – И, кстати, можешь обращаться ко мне как к Сестричке, я это чрезвычайно люблю.
– Рада знакомству, Сестричка, – Немила широко поклонилась, достав пальцами до лесного покрова. Прозвище, которым представилась лиса, её крайне позабавило и вызвало прилив тёплых чувств. Приятно заиметь сестричку посреди мутного болота неизвестности. Вдвойне приятно, если эта сестричка ничем не напоминает родных противных сестриц.
Как и обещала, лисичка Сестричка вывела Немилу обратно на тропу, причём сделала это крайне быстро. И зашагали они вдвоём, нога-в-лапу, и дивилась Немила тому, как ловко удаётся лисе человечья походка.
– Ах, да это сущая ерунда, – игриво отмахнулась лисица. – Я когда-то жила рядом с деревней и водила дружбу с местными жителями… Ну, то есть, как водила… Любила я над ними подшучивать. Ещё я водила дружбу с волком. Он был глупый, но с ним было весело, потому как я и над ним подшучивала. А потом я попала в капкан и просила волка мне помочь, но он же был глупый, поэтому не так меня понял и привёл ко мне людей… Вот так оказалась я здесь, в тридесятом. Иногда очень хочется мне побегать наперегонки с другими лисами и волками или поохотиться на зайцев, но они все такие глупцы, сами стремятся к погибели…
Лиса прикусила язык и замолчала, а когда заговорила снова, то весь её интерес сосредоточился вокруг Немилиной персоны. Впрочем, расспросы были аккуратные и неназойливые, порой казалось, что лиса вообще слушает ответы вполуха.
Немила плела поначалу всякую не относящуюся к делу чушь: про детство, про сестёр, про то, что ни разу не была за пределами деревни, но в какой-то момент не выдержала. Суровая и постыдная правда начала литься из неё, сперва как мелкий ручеёк, затем как настоящий грязевой поток, в какой превращается река Ежевика после бури.
Поведала она про алый цветок, про то, как очутилась посреди дремучего леса, про мучительное житьё в неведении судьбы Ивана, и про то, как она своими руками загубила молодца да красавца. И историю странствия своего знакомца Ворона в тридесятое она тоже пересказала, чему лиса изрядно подивилась. В самом конце повествования Немила в красках описала необыкновенный огонь, через который ей пришлось пройти, и сопровождающее переход состояние дикого ужаса.
– Я тоже страшусь огня, – поддакнула лиса. – Когда-то давным-давно я была молода и смела настолько, что, учуяв вкусный запах, доносящийся из человечьей избы, не стала бороться с искушением и забежала внутрь. В избе было темно, но самым тёмным местом была чёрная нора, в глубине которой сверкали оранжевые глазки. Именно оттуда и пахло так волшебно, а я, глупая, подумала, что глазки принадлежат животному… Подбежав к норе, я засунула туда голову и ткнулась носом прямо в горящие угли! Ох, как же у меня потом болел нос! Помню, скулила, уткнулась им в снег и сидела так, вздрагивая от каждого шороха, пока не замёрзла вся. Я потом ещё очень долго не могла чуять запахи и почти померла от голода, да с помощью своей смекалки прибилась к волку. Хороший был волк, – вздохнула лиса. – С ним так весело жилось…
Лиса встала на две лапы, оставшимися двумя потёрла глаза.
– Наши с тобой судьбы схожи, Немила. Только я волка не так уж любила, а уж он меня и подавно. Он был глуповатый, волк-то, человеческую речь едва разумел, а по уму был ближе к овцам, чем к людям. Вряд ли он вообще знал, что такое любовь. Вместе с овцами канул в…
Лиса недоговорила, махнула лапой в неопределённую сторону, отвернулась, сделала вид, будто разглядывает редкие кусты, выросшие меж высоких звенящих кедров, а когда повернулась обратно, то подпрыгнула на месте и замахала лапами:
– Смотри, мы же пришли ужо! Вон они, ворота кованые в три человеческих роста! Видишь, закрыты! А Емеля, как всегда, на печи лежит, ну, что от него ещё ждать?
Про Емелю лисичка Сестричка вкратце поведала по пути: что-де поставили его ворота охранять, потом выпросил он себе стульчик со спинкой и стал сторожить ворота сидя, а после и вовсе печь вытребовал, и теперь его чаще можно было встретить спящим, нежели бодрствующим.
– Пойдём, пойдём, разбудим его!
Лиса пришла в невероятное возбуждение. Она побежала на задних лапах, демонстрируя прыть как у царского гонца, и не осталось у Немилы выбора – только вслед побежать.
Когда она достигла ворот, лиса уж вовсю скакала вокруг печи и тормошила засоню.
– Хей, Емеля! Просыпайся, лежебока, пройти надо! И спрос к тебе есть!
Лиса ажно подпрыгивала от волнения, но чтобы разбудить Емелю, понадобилось орать тому в два уха одновременно, и только тогда тот открыл свои красные, воспалённые глазёнки.
– Емеля! Всех щук проспишь! Давай вставай!
– Чего орёшь, куда такая спешка? С-час я вам открою.
Непутёвый страж проковылял до ворот. Открылись те, что называется, с полпинка, то есть, стоило ему занести ногу для удара, как они сами дали ход и скоро дорога стала свободна.
– Добро пожаловать в Денница-град, – буркнул Емеля, вернувшись, и собрался было завалиться обратно на печь, но не тут-то было. Лиса бесцеремонно дёрнула его за ухо. – Ай! Чего тебе ещё?!
– У меня тут девица, она спрашивает, как попасть в терем Марьи Моревны, – деловито произнесла лисица и панибратски щёлкнула Емелю по носу.
– Да никак, только стоять под окнами и кричать, тогда, может быть, она и снизойдёт до приглашения на энто, как его, свидание, – буркнул Емеля, потирая нос. – Вы проходите давайте, не задерживайтесь и мой дневной сон не задерживайте.
Лиса закивала головой и толкнула Немилу вперёд.
– Иди!
– А как же ты, Сестрица? – Немила встала в ворота и оглянулась, борясь с невесть откуда взявшейся робостью. Её плечи поникли, руки сами собой вытянулись в сторону лисы. – Помнится, ты обещала со мной пойти?
Уж чего-чего, а того, что попутчица, только недавно уверявшая её в своей преданности, отступит, Немила никак не ожидала.
Лиса же извиняюще развела чёрными лапками:
– Ты посмотри на меня! Я же иду в город, а сама совсем не одета! Сама подумай, как неприлично нагой среди людей расхаживать! Ты иди к Моревне, а я, только приоденусь, да мигом к тебе вернусь!
С этими словами, не дожидаясь ответа, лисица развернулась и затрусила в сторону леса, и не успел рыжий хвостик скрыться среди деревьев, как с печи донеслось громкое утробное сопение.
Немила снова осталась одна. Не коря себя за доверчивость, но сетуя на то, что не успела отблагодарить Сестрицу за составленную компанию, она ступила за ворота Денница-града в полной уверенности, что отныне их с лисой пути разошлись, зато совсем скоро сойдутся с суженым.
И не думала она, не гадала, насколько сильно суждено ей ошибиться в своих суждениях. Но тут уж – тс-с-с, молчок! – скоро сами обо всём узнаете.
Глава 17
Шагала Немила от ворот и дивилась: так вот он какой огромный, град-то! Дома все минимум в три этажа, а то и в пять, и в семь! Голову задрала, что аж шея заболела, а неба толком не видно, только эти причудливые мелкие облачка, что светятся то красным, то зелёным, то голубым, бегают во все стороны, как живые!
И думалось ей: как же в этих избах живут, как делят между собой горницы со светлицами? А уж о хозяйстве и вовсе думать страшно!
Ведут ли здесь вообще какое-либо хозяйство?
Но даже эти огроменные, высоченные избы терялись рядом с главным теремом-теремком, что был выше и шире любого другого строения в округе. Наверняка, его из любой точки града видать – думала Немила и смело шла вперёд, на время отринув думы про Соловья, про клубок и про единственное пока что существо, которое оказалось к ней добрым – лису.
В граде поначалу было пустынно, но вот ей наконец-то начали встречаться люди. Она же не решалась с кем заговорить, то ли оттого, что напрочь отвыкла от людей, то ли оттого, что многие из обитателей тридесятого не так уж походили на представителей рода человеческого.
Они были разные, некоторые выглядели очень обычно, на иных хотелось взглянуть несколько раз, и каждый раз их вид вводил в изумление: вот идёт по улице старушка, а моргнёшь, на месте старушки уже молодая девица, отвернёшься, а за твоей спиной уже с хохотом бежит малявка.
Но были и иные, на которых смотреть совсем не хотелось. Самые что ни на есть противоестественные смеси: песиголовцы, наполовину люди, на другую половину скот, хвостатые, рогатые, мохнатые…
Немила старалась не заглядываться на других, чтобы не навлечь на себя беду. Удавалось с попеременным успехом – народу столько она в жизни не видела, глаза то и дело разбегались в разные стороны. Благо, дорогу не нужно было спрашивать, так что она шагала себе и шагала. В своём мире Немила уже давно бы выбилась из сил, но тут, в тридесятом, что-то странное творилось с расстояниями. Всё казалось очень далёким, но только ты начинал идти, так оказывалось, цель твоя куда ближе, на расстоянии в два прыжка два шажка.
Вот и сейчас дома кончились как-то уж очень неожиданно, и выбралась она на гигантскую круглую площадь, совершенно, к тому же, пустынную. Прямо посередине площади темнела громадина терема. Он весь был подобен горе, выросшей посреди выкошенного подчистую поля. Немила поразилась простору, какой никак не ожидала встретить в скрученности града с его узенькими ходами-улочками.
Она замедлила шаг и стала благоговейно подкрадываться к терему. Удивительно, но ни одно из окон соседних теремов-теремочков не выходило на площадь. Глухие стены обступали со всех сторон, и на самом главном тереме тоже не виднелось ни одного окошка. А самое обидное, что и двери Немила нигде не узрела.
Она и протянула руку. Холодным был тот терем, но не из камня сложенным, а из брёвен чёрных. Незнамо сколько железных деревьев было спилено заради строительства этого и других теремов в округе, но здесь, похоже, в железных деревьях недостатку не было.
Немила пошарила руками по стене, везде, где могла дотянуться, постучала, постояла-подождала какого-нибудь ответа и пошла дальше терем обходить.
Обошла она терем со всех четырёх сторон и вернулась к началу своего обхода. Отошла она тогда подальше, села лицом к терему и стала так сидеть, пялясь прямо перед собой, и гулял её взгляд сверху вниз, справа налево, пока в громадине глухих чёрных стен не узрела единственное отверстие, что располагалось под самой крышей. А увидела она его только из-за того, что осветилось оно, буквально на мгновение, и тут же погасло, слившись со стенами. Но окошко то располагалось столь высоко над землёй, а значит, пробраться туда не было никакой возможности.
По крайней мере, если ты не птица, или если у тебя нет ступы. Почему Яга не предложила свою ступу? Тогда Немила быстренько бы слетала до терема, да и суженого сверху искать быстрее и сподручнее.
А теперь что? Кукуй тут внизу, размахивая никчёмной косой из волос, да ори во всё горло безо всякой надежды, что твои крики вообще долетят до такой выси.
– Марья! Марья! Марья Моревна! МО-РЕВ-НА! Меня прислал твой старый друг Ворон! Он сказал, что ты можешь помочь!
Она подпрыгивала, колотила по стене терема кулаками и отбивала пятки сапогов. Она отбегала от терема, до изнеможения вглядывалась в окно, не промелькнёт ли силуэт, не зажжётся ли в его глубине приветливый, пусть и слабый, светоч. Она сорвала горло, но всё безуспешно. Она даже возвращалась обратно, туда, где ходили люди и не только оные, пыталась обратиться к ним с просьбой помочь, но только обнаружила неприветливость и грубость местных жителей.
Вернувшись, Немила снова потопталась под окном, а потом уселась прямо на голую землю и запричитала.
– Ай-яй-яй, ой-ой-ой…
Причитать хорошо, когда тебя слышат и видят, а впустую, без зрителей, какой смысл стенать и жаловаться? Так и не снизошёл никто до стенаний бедной Немилушки, и тогда бедняжка остервенела, вскочила на ноги, кинула на землю Марьину косу и уже занесла ногу, чтобы топтать, топтать, топтать, однако…
Однако случилось непредвиденное. После соприкосновения с землёй коса внезапно начала увеличиваться в длине и одновременно с этим вытягиваться вверх, но не к солнцу, как росток, а чуть наискосок. Прямёхонько к окошку.
Немила хлопнула себя по лбу и рассмеялась. Ай да она, ай да молодец! Ну, держись, Марья, будь ты хоть Моревна, хоть кто! Купола серебряные ждут!
Подъем стал настоящим испытанием. Волосы под ногами скользили, носок сапога едва пролезал в переплетения косы, руки быстро уставали. Не дойдя даже до середины, она повисла на руках, как вдруг до ушей донеслась прекрасная птичья трель, тонкая и звонкая, звонче той, что издаёт любая земная птица. Немила не знала, о чём песня, но ей почему-то хотелось одновременно смеяться и плакать, праздновать жизнь и преклоняться перед смертью, а потом перед её глазами как наяву возник портрет царевича, такой же, как в избе у старосты, изображённый вполоборота, с перстом, указующим вверх.
На время, пока длилась прекрасная песнь, Немила забыла о том, что что висит в воздухе и сил у неё не осталось, а когда трель стихла, то откуда ни возьмись в сердце появилось желание карабкаться дальше, а руки наполнились невиданной мощью. Она обхватила бёдрами косу, сжала вместе стопы и принялась истово подтягиваться, попеременно сгибая и разгибая локти.
Путь был наидлиннейший, но и песнь неизвестной птички ещё несколько раз повторялась, благодаря чему Немила успешно добралась до окошка, заодно оценив его размеры (тройка лошадей могла въехать в это «окошко», не ободрав боков).
В последний раз она подтянулась на руках, перекинула одну, вторую ногу, рухнула на пол и перевернулась на спину. Небо отсюда казалось таким близким, что возникало ощущение, будто облака следили за ней.
Необычными были те облака. Пока она в поте лица своего поднималась по косе, то не обращала внимание, а сейчас явственно увидела, что часть неба поодаль от терема очистилась, зато над самым теремом сформировалось одно большое, похожее одновременно на шляпку гриба и на лоскутное одеяло. А где-то там, за облаками, лежал-расстилался дом отчий, столь же близкий, сколь недосягаемый, и даже имей она крылья, не смогла бы долететь до него.
Немила лежала, раскинув руки-ноги, до тех пор, пока рядом не раздался тренькающий звук шажков: треньк! треньк! треньк! треньк! И так много-много раз, постепенно увеличиваясь в громкости и наполняя голову гулом, словно два колокольчика бились друг о друга, сначала потихоньку, а потом сильнее и сильнее, пока всё не прекратилось. Немила повернула голову. И тут же вскочила, принялась раскланиваться, попутно пытаясь разгладить складки на одёжке.
Перед ней стояла настоящая красавица, не чета крестьянской барышне. То была стройная, статная и холодная красавица со сжатым ртом и подёрнутыми поволокой глазами, смотрящими куда-то сквозь Немилу. Весь её гордый вид говорил, что это не боярыня презренная, но всамделишная царевна или царица, с обязательной присказкой «прекрасная». Кто же ещё, как не царственная особа, одним своим видом заставит одновременно спину гнуть и выворачивать шею самым неудобным способом, только бы видеть красоту, которая взяла лучшее у неба и земли!
Пред глазами Немилы предстал идеал всей её жизни, и она открыв рот изучала ослепительный лик Марьи Моревны, лик столь прекрасный, что ни солнце, ни луна при всём желании да не смогли бы поделить между собой столь ошеломительную прелесть.
– Вот она я, Марья Моревна из плоти и крови. А ты кто такая и зачем пожаловала?
Голос, что журчащий на солнце ручей, звонкий и остужающий в жару, был под стать лику. Немила робко поинтересовалась:
– Марья Моревна, не ты ли пела песнь прекрасную, что вселила в меня силы и помогла добраться до сюда?
Моревна рассмеялась звонким смехом. Её ладошка взметнулась ко рту и застыла возле щеки, не прикрыв ни натянутых в широкой улыбке губ, ни обнажившихся в смехе ровных зубов. А как закончила Моревна смеяться, то наклонилась к Немиле и широким жестом протянула руку помощи. Спина её при том осталась идеально ровной.
– Дай помогу тебе, встать, дитя. Вижу по лицу, годков тебе ещё совсем немного, но уже есть о чём поведать. Выслушаю я твою историю, но для начала отвечу на один вопрос. Ты спрашивала, не я ли пела. Нет, то была не я. То жар-птица пела одну из своих самых лучших песен, посвящённых разлуке… А теперь будь добра, вытяни из-за окошка мою косу да пройдём ко мне в опочивальню. Не обессудь, еда и питьё у меня скромные, но за качество их я ручаюсь головой. Скажу по секрету: если в тридесятом царстве где и можно откушать, то лучше у меня. Боле нигде тут не советую льститься на кушанья, иначе это может плохо для тебя кончиться…
Снова раздался журчащий смех, и Немила тоже рассмеялась. Она настолько волновалась и робела, что почти не заметила, как оказалась в опочивальне, и лишь задний умишко отметил, что путь по тёмным коридорам и лестницам был так длинен и запутан, что едва ли она сможет вернуться обратно без посторонней помощи. Свет повсюду исходил от тлеющих головешек, которые были вделаны прямо в стены. Светилось и платье Марьи Моревны – светилось иссиня-белым цветом, благодаря чему удавалось не терять её из виду.
Опочивальня оказалась большой жилой комнатой, совмещающей в себе места для готовки, принятия еды и спанья. Она тоже освещалась головёшками, которые были рассыпаны по стенам и потолку, как звёзды. В другой раз Немила непременно бы подошла и потрогала их. Однако в этот раз, пожалуй, даже предложи ей Моревна подойти и посмотреть поближе, она бы вежливо, но настойчиво отказалась, настолько чувствовала себя сковано.
– Можешь омыть руки в тазу, я тебе полью, – сказала Марья из дальнего угла опочивальни и взяла в руки ковшик. После мытья пригласила за стол, где стояли два блюда – одно с печёной рыбой, другое с печёной птицей.
– Кушай рыбку, кушай птичку, только косточки складывай в отдельные кучки, да не перепутай, – приговаривала Моревна, а Немила и кушала. До того голодная она была, что и птицу, и рыбу объела до самых костей, а когда трапеза закончилась, то отодвинула она от себя тарелку и поняла, что наелась.
Немила стеснительно поблагодарила хозяйку, а та в ответ – молча собрала с тарелки косточки, где были перепутанные, там кропотливо разделила, а потом раз – и кинула одну горстку в один рукав, а другую – в другой. Но не успела Немила высказать вслух своё удивление, как из одного рукава вылетел жирный белый голубь, который взгромоздился Марье на плечо, а из другого рукава лениво выскользнул сомик, и плюхнулся в таз, где Немила омывала руки, подняв целую тучу брызг.
Марья Моревна переставила таз подальше от стола, вернулась и снова присела.
– Раз уж гостья моя накормлена, теперь можно и разговоры разговаривать. Давненько меня не навещали, душа требует историй душещипательных, о любви неземной и о разлуке томительной. Давай, девица красна, как тебя величают-то? – Поведай мне о печали, что привела тебя сюда раньше срока.
Кокошник Марьи переливался всеми оттенками самоцветных камней и сам испускал свет не хуже звёздочек, лапушек-деточек, которых мать не отпускает гулять далеко. Мать-земля тоже не отпускает своих детушек гулять далеко, потому что они могут случайно попасть на небо. Но за всеми не уследишь, и появление Немилы в тридесятом – живейшее тому подтверждение.
Немила начала рассказывать свою историю, и поняла, что делает это уже ровно в третий раз. Деталь вроде бы и незаметная, но существенная.
В этот раз она уже не сбивалась и не краснела, как с Ягой, не была тороплива и растеряна, как с Сестрицей-лисой. Она была спокойна, её речь текла плавно, и все трое слушателей, включая сомика, ни словом, ни предательским шевелением тела не отвлекали её от повествования.
На этот раз Немила посчитала важным начать не с цветка, не с батюшкиной отлучки, а с того дня, когда всему свету стало известно, что царевич всея Лыбедского царства внезапно и безо всякой на то причины сгинул недалеко от дремучего леса.
«А они ведь друг другу родня» – подумала Немила, следя за Марьей и ожидая, что вот-вот дрогнет губа, или зажмурятся глаза, или поднимется грудь, чтобы с шумом исторгнуть воздух. Однако, у изваяния и то вид был бы поживее, чем у хозяйки терема.
Немила закончила свой рассказ и перевела дух, попутно вспоминая, не забыла ли чего упомянуть.
Марья хлопнула в ладоши, засмеялась прежним смехом, который очень оживил её всю, и выдала похвалу:
– Благодарствую! Я получила гораздо больше, чем рассчитывала, и не пришлось ничего из тебя вытягивать. А насчёт клубочка не переживай, не так уж он и важен. И без него тебя отсюда выпустят вместе с суженым, уж я об этом позабочусь.
Белые ручки сняли с плеча голубя. Маленькие, похожие на бутон северной розы губы что-то шепнули, поцеловали хохлистую головку. Белый комок перьев спорхнул с рук. Зашлёпали о воздух крылья, упитанная голубиная тушка уверенно юркнула в темноту. Снова всё стихло.
– Полагаю, настала моя очередь развлечь гостью? Могу спеть, могу станцевать, могу сыграть на инструменте. Но это, – ах! – так скучно, когда можно просто поговорить по душам. Согласна?
Марья встала со скамьи, вновь подошла к тазу, из которого виднелся сомов хвост, откуда-то достала две маленькие чарочки и поочерёдно зачерпнула.
Вернувшись, она поставила одну чарочку перед собой, другую подвинула Немиле.
– Пей! Да не брезгуй, она совсем не отдаёт рыбой! – воскликнула Марья и махом выпила свою воду.
Блеск каменьев на миг перекинулся к потолку, а потом принялся с удвоенной силой слепить Немилу.
– Пей! Залпом! – подбадривала Марья, и ничего не оставалось иного, как поднести чарку ко рту и постараться сохранить столь же невозмутимый вид, как хозяйка застолья.
Вытянув губы дудочкой, она выпила водицу, выпучила глаза и выдохнула:
– О-о-о…
– Я смогла тебя удивить, не так ли? – хихикнула Марья. – Плоть у него мягка, а когда вода проходит сквозь жабры, то превращается в сладкий и полезный нектар, который защищает от всякой хвори. Здесь, с тридесятом, для такой как ты, всё – и воздух, и вода, и еда – что отрава, которая медленно, но ощутимо изменяет и тело, и дух. Теперь можешь быть спокойна, ничего с тобой не случится, даже если водицы мёртвой случайно хлебнёшь или, скажем, руку али ногу опустишь. Но сама лезть в воду не вздумай, купаться не смей, если вброд будешь переходить, то вода не должна быть выше колена. Запомнила?
Марья подняла вверх палец и повторила:
– Иначе даже сомовый эликсир станет бессильным. Мёртвая вода протекает через всё тридесятое царство и имеет цвет прозрачный, искристый. Не раз и не два поманит тебя к ручью, речушке или даже озерцу, но будь тверда. Своим царским указом запрещаю тебе, Немила, есть и пить, пока не вернёшься ты домой. Поняла меня? Вот и ладненько. Тогда о другом побеседуем, пока не вернулась моя птичка-невеличка и не привела с собой ещё одного гостя. Хочешь услышать историю о молодой царевне, которая однажды, гуляя по склонам зелёных холмов, зашла под сень деревьев и нашла кроху, брошенного родителями?
Немила не нашлась что ответить и пожала плечами. Сердце говорило ей: «Окстись, какие истории, ты уже два раза упустила суженого из своих рук!», разум же шептал: «Сделай Марье одолжение, выслушай её, а она тебе взамен укажет верный путь к царевичу». И тот же разум добавлял: «Ты же хочешь услышать историю. Тебе нравится здесь сидеть, тебе нравится компания Марьи Моревны. Рядом с ней тебе спокойно».
Моревна сочла неопределённый жест Немилы удовлетворительным и начала поведовать свою историю. И Немила узнала эту историю, поняла, что уже слышала её, но в несколько ином виде. История эта переплеталась с историей Ворона, но в то же время была другая, более насыщенная подробностями о той жизни в стенах царского терема, что осталась вне Воронова взора.
Вот что когда-то довелось Немиле услышать про Марью, царевну, которая так и не стала царицей:
Жил-был царь, что рано сел на царствование. Несмотря на свой юный возраст правил он мудро, твёрдо, и народ относился к нему не просто с любовью, а с благоговением, называя отцом. Говорят, именно от этого царя повелось прозвище царь-батюшка как символ неиссякаемой веры в силу и благоразумие правителя. Однако, его противником стала собственная сестра, в насмешку прозванная царь-девицей за тяжёлый нрав и постоянное желание оспаривать каждое слово царя. Она вмешивалась в политику, давала множество советов, никакой кротости в её нраве не было и в помине. Но царь не зря был мудрый, он делал вид, что прислушиваться, и до поры до времени царь-девице подыгрывал. Вместе с этим давно задумывался царь, как помириться с соседями, и наконец придумал. Порешил он так: самому жениться на Щековской царевне, а сестру свою выдать за Хоривского молодого и удалого царя, что совсем недавно взошёл на трон и не успел обзавестись семьёй. Царю казалось, что он все хорошо придумал, он даже съездил лично в стольный град Хоривского царства и убедился, что молодой царь сможет выдерживать непростой нрав будущей супруги. Договорившись обо всём, царь-батюшка стал готовить пышную двойную свадьбу. Но не успели молодые пожениться, потому что накануне свадьбы бедная сестричка царя легла в постель и не проснулась. Никто не знал, почему так вышло, да только царь-батюшка, говорят, за всю жизнь до конца не оправился от горя и до самого конца пытался выяснить, что за хворь унесла жизнь сестры. Правил царь по-прежнему мудро, но обещания жениться на Щековской царевне не сдержал, а потому отношения с соседями так и не наладились.
Теперь настала пора услышать Марьину историю, которую она самолично поведала, начиная от того момента, как на склоне холма под деревом обнаружила крошечного беспомощного птенца:
– В моей части терема всегда все покои были окрашены в белый цвет, снаружи терем тоже часто подновляли, чтобы он был воздушным, как облако, и вселял в людей радостные чувства, как светлое облако в ясный день. В тот день, как сейчас помню, я решила пойти в другую часть царского терема, туда, где жил мой братец, не напрямую через мост, а в окружную, по холмам да по лесам. Путь мой был долог, но делать всё равно было особо нечего, поскольку брат не очень-то радовался, когда я лезла в его царские дела. В общем, гуляла я, гуляла, собирала в лукошко цветы, чтобы украсить ими братские покои, то спускалась вниз, то шла по прямой, то снова наверх… Решила я остановиться в моём любимом месте, посидеть-передохнуть и напитаться последними тёплыми лучами уходящего бабьего лета.