Глава 11
Немила вскочила, сорвалась с места, но её ноги встретили на пути препятствие, запнулись, и она полетела вниз.
– Ай! За что?!
– За то, что лезешь поперёк старших, – процедила Яга, подтягивая к себе клюку. – Иди вслед за мной и не смей вырываться вперёд. Это может быть опасно.
Они подошли к вновь прибывшим, Яга – нарочито медленно, Немила – семеня, спотыкаясь и фыркая от злости.
Вот он, Иванушка, лежит на голой земле! Весь исцарапанный, побитый, в жутких кровоподтёках, дышит с трудом! А Ворон, безжалостная птица, будто мало тому чужих страданий, ещё и топчется по бедняге корявыми лапами, и каркает чего-то там непонятное!
Под непроницаемым взглядом влажных птичьих глаз Немила на мгновение смутилась, всего на мгновение, а потом рухнула на колени и с щемящей нежностью прикоснулась к грязноватым завиткам волос. Но не той была реакция Ивана, что она ожидала. Нежное и мягкое тело вдруг напряглось, забилось в конвульсиях, а когда лицо любимое повернулось в её сторону, так она ахнула и отшатнулась, таким злобным был оскал рта, и в узких глазах не было ничего, кроме сшибающей с ног ненависти.
– Развяжи меня, ощипанный! Не то худо тебе будет… Немила?
Царевич узнал её! И взгляд его сразу подобрел, смягчился! У Немилы так и отлегло от сердца, и внутри всё запело. И обида забылась, отошла на задний план.
– Немилушка, рад видеть тебя в добром здравии, – царевич улыбнулся, обнажив перепачканные землёй зубы, и не успела она улыбнуться в ответ, как он весь внезапно затрясся, и изо рта его начали доноситься звуки, похожие одновременно на смех и на рыдания.
– Немилушка, любовь моя, скажи им!.. Пусть меня отпустят! Я не делал им ничего плохого, я вообще их не знаю, за что меня так?!
Она нашла его руку, переплела пальцы со своими, другой рукой без опаски погладила Ивана по щеке.
– Иванушка, почему ты ко мне не вернулся? Я ждала тебя, думала только о тебе!.. Не злись, пожалуйста, Яга и Ворон тебе помогут, снимут с тебя порчу, и заживём, прямо как мечтали! А у нас, кстати, детки есть, недавно появились, на тебя чудо как похожи…
– Дети? – переспросил он, скривившись. – Прости, но, как видишь, мне сейчас совсем не до них.
Немилина рука ослабела. Она хотела сказать, что всё понимает, но почему-то не смогла выдавить из себя ни слова.
– Прости, я не то хотел сказать, – исправился Иван. – Это не я, а порча во мне бушует. Говоришь, детки? Больше одного? Можно мне их увидеть? И можно, пожалуйста, эта птица с меня слезет?
– Нельзя, – рявкнула Яга. – Ты, мелкая дрянная душонка, прекрати забивать голову этой девице ложью, она и без того уже достаточно от тебя пострадала! Я знаю, кто ты! Ну-ка, Немила, слушай теперь! Перед собой ты и правда видишь царевича Ивана, но тот, что говорит с тобой – это паразит, залётная душонка, что подавляет волю настоящего хозяина тела и творит его руками всё, что вздумается. С настоящим Иваном, с его душой и разумом, ты никогда не имела дела, Иван скорее всего даже не ведает, что с его телом творится.
Немила разрыдалась, пленник пуще прежнего принялся умолять отпустить его:
– Не держите меня! Я покину это тело сам, честное слово, покину! Смотрите, уже покидаю!
Иваново тело неожиданно обмякло, глаза его закатились, рот ослаб, язык вывалился наружу. Но Яга стукнула по его спине клюкой, что-то прошептала, и взгляд Ивана снова стал осмысленным.
– Нечего мне тут балагурить. Сросся с бедным мальчиком, поганой метлой теперича не выгонишь, паразит мелкий. А ты, Ворон, можешь встать с него. Без моего позволения здесь и червяк не проползёт.
Яга топнула ногой. Ворон крикнул «кар-р»! И неохотно спрыгнул с тела, поделенного на двоих.
Иван встал, его глаза недоверчиво и затравленно забегали между Ягой и Немилой, а потом он резко рванул к частоколу.
Попытался вскарабкаться – но колья были слишком гладкие, обернулся летучей мышью – а те стали расти вверх, пока не закрыли собой небо.
Летучая мышь камнем упала на землю, а змея попыталась протиснуться сквозь зазоры в кольях. Затем змея превратилась в лягушку, бесполезно попрыгала по двору, а с последним прыжком на том месте снова стоял потрёпанный озлобленный на весь мир царевич.
Но и это была не последняя попытка. Немила попыталась броситься к Ивану, однако не успела двинуться с места, как из уха царевича вырвалась чёрная струйка дыма, которая взвилась ввысь, оставив тонкий хвостик в ушной раковине. Частокол снова вырос, а месяцы-головы, развернувшись лицом в центр круга, принялись изо всех сил дуть, сложив губы в куриные гузки и раздувая щёки.
Во дворе поднялся страшный ветер. Дымок отчаянно мельтешил в воздухе, но никакого результата это не принесло – подняться выше частокола ему так и не удалось.
В конце концов захватчик Иванова тела вернулся, скользнул тонкой струйкой обратно, через ухо прямо в голову, после чего рухнул на землю и обиженно надулся, не забывая ругать своих «пленителей» на чём свет стоит, да так, что у Немилы заалели щёки.
– Ты ему поможешь? – шепнула Немила Яге.
– А чего б нет, – уверенно заявила Яга. – Царевича в стольном граде уж заждались, возвращать его надо. Одна просьба у меня к тебе имеется, очень важная: чего бы ни происходило в последующие дни, ты ни в коем случае не должна лезть, куда не просят, чего бы ни увидела и ни услышала. И тогда твой царевич станет как прежний.
– И долго ли ждать придётся?.. – вздохнула Немила.
Яга с нажимом повторила:
– Не лезть, куда не просят. И не донимать расспросами, раз уж на то пошло. Когда надо будет, сама всё увидишь и узнаешь. Несколько дней это займёт, сколько – не скажет никто.
Немила, чуть помедлив, согласно поклонилась. Пока порча не будет снята, можно в сторонке побыть, а там уж держись, Иванушка! Всю женскую хитрость она приложит, чтоб он о ней вспомнил и жениться захотел.
А всё же трудно ей было поверить, что вот этот встревоженный, растерянный молодец, что стоит, озираясь по сторонам, и чуть не плачет, он есть Иван и не Иван одновременно. Хоть не самый глупый у неё умишко, но на такие задачки рассчитан не был, а потому свыкнуться с подобной мыслью у неё пока что не получалось. На это требовалось время.
* * *
Изуродованный когтями железный ствол оплетался крепкой верёвкой, похожей на кольчатое тело речного червя.
Иван сидел на голой земле. Голова его клонилась к груди, однако он не спал, о чём красноречиво говорил озлобленный взгляд исподлобья.
Немила была слишком взволнована появлением царевича, и суетилась, и хлопотала вокруг него: покушал ли, попил ли, удобно ли ему, хочется ли умыться, не холодно ль, или, наоборот, жарко? Иван заботу принимал с явной охотой – а она радостная бегала туда-сюда, то покормит с ложечки, то лицо влажной салфеткой вытрет, то стопы сидит разминает. И всё ей в радость, ничего для любимого не жалко, одно печалит: дети в избе проснулись раньше времени да как развылись ни с того ни с сего, а Ваську Яга не пускает, говорит, тут, во дворе ей нужен.
Разорваться бы на две половинки, одна тут – другая там.
– Не слышишь, что ли, мать они зовут, – буркнула Яга и добавила шёпотом, но так чтоб было слышно. – Устроила тут облобызальник, смотреть противно. Лучше б с таким рвением детьми занималась, али думаешь, он оценит твои старания? Давай отсюдова, шагом марш.
Страшно не хотелось Немиле никуда уходить, и тем более не оставаться с детьми один-на-один – после недавних событий она их побаивалась, хоть Яга и говорила, что те-де безобидны и привязаны к матери совершенно по-человечески.
Но как же тут поспоришь, когда на тебя целых трое ополчились, да ещё две маленькие вовсю орут, заставляя одну половину сердца сжиматься от любви, а другую – разрываться от раздражения?
– Ладно, ваша взяла, – вскинув подбородок, ответила Немила. – Но учтите, я скоро приду. Мне же деточек нужно с батькой ихним познакомить.
Она так и представляла себе – возьмёт деточек на руки, выйдет с ними на крылечко и медленно пойдёт по направлению к Ивану, ненароком поворачиваясь то одним, то другим боком. «Смотри, Иван, какие у тебя наследницы растут! А глянь, как у меня бёдра широки стали и как грудь налилась, как тебе такое, нравится?»
Уж она-то понахваталась у старших своих напарниц по детским играм, насмотрелась, как по весне-красне хороводы водятся, как девичьи шеи вверх вытягиваются и косы взмывают до плеч, взглянешь с высокого места – не хоровод, а солнце крутится-вертится; парни пляшут, будто заведённые, щёки краснючие, глаза искрючие, полные задора и решимости. Те, кто охоч до женитьбы, смело в хоровод ныряют.
«Если в омут, то – с головой, по самую макушку!»
Пожалела Немила, что у Яги свекольного сока нет. «Зато глаза можно подвести угольком», – подумала она и, обрадованная, заторопилась к избе.
«Пускай они порчу снимают, а я в сторонке постою, готовая в любой момент на подмогу прийти… и предстать перед царевичем во всей красе – когда с его глаз пелена чудовищная спадёт».
За спиной Немилы с обычным скрипом затворилась единственная дверь. Детишки на пару мгновений присмирели, прислушались, а потом завопили с удвоенной силой.
– Ну-ну, – пролепетала Немила. – Вот же я, ваша матушка.
Она взяла на руки детей, но те были непривычно беспокойны, постоянно вертелись, так и норовя выпасть на пол. Укачивание не помогало, и тогда она выбрала самый верный способ успокоить младенцев – удерживая обеих дочерей на коленях, она быстро оголила грудь, а потом по очереди подняла их и всунула в ротики по соску. Грусти молоко досталось первой, но она никак не хотела сосать, пока не услышала, что сестра начала довольно чмокать.
Немиле тяжело давалось кормление грудью, и дело было не столько в том, что процесс кормления причинял боль и неудобства, и не в том, что по дюжине раз в день переполнявшее грудь молоко пропитывало насквозь рубашку до самого пояса, вызывая ощущения, схожие с теми, которые ты испытываешь, когда имеешь стёртую ранку, которая постоянно открывается и начинает сочиться прозрачным сукровичным соком.
Хуже всего было чувство противоречия, что подступало каждый раз, когда она касалась детей: безотчётный страх, желание немедленно уйти, притвориться, что это не её дети, чужие, а поверх всего – стыд за собственную нелюбовь и нечуткость.
Впрочем, она не теряла надежды когда-нибудь полюбить дочерей с той же силой, с какой любила их отца. А пока приходилось терпеть весь букет неприятных переживаний, связанных с несвоевременным материнством.
Дети сосали-сосали грудь, а она не могла перестать приглядываться, пытаясь распознать в милейших младенцах тех грубых уродливых бабищ, что явились ей в зеркале. Кормление для неё было неразрывно связано с тревогой, которая утихала лишь тогда, когда две пары одинаковых чёрных глазок переставали лупать на неё в упор.
Но вот постепенно глазки стали закатываться, младенцы сосали всё медленней, моргали реже и реже, пока не уснули.
Немила вздохнула с облегчением. Решимости показать их отцу прямо сейчас как-то поубавилось. Она пристроила детей обратно в люльку и на цыпочках дошла до двери.
Толкнула от себя. Дверь с первого раза не поддалась.
– Эй, избушка, мне до игр, – с пренебрежением прошептала она. – Открывай, я к суженому иду.
Когда дверь не поддалась в третий, пятый и последующие разы, Немила запаниковала. Она бросилась к окну, ставни которого не закрывались с момента, как она начала тут жить.
«Неужто избавиться от меня захотели? Значит, я им мешаю, так, что ли? Да я же всего лишь полезной быть хотела!» – с возмущением подумала она, становясь ногами на лавку и одномоментно раздвигая занавески.
Не успела она переступить на подоконник, чтобы вылезти наружу через окно, как обе ставни резко захлопнулись, не издав при этом ни единого звука – ни скрипа, ни хлопка. Одновременно с этим захлопнулись ставни второго окна.
В избе стало темно хоть глаз выколи, а спустя пару мгновений из ближайшего угла избы раздалось мерзкое, до боли знакомое хихиканье.
– Спите, детки! – срывающимся голосом приказала Немила. В ответ она услышала шлепок, словно кто-то тяжёлый приземлился на пол голыми ступнями. Она отступила, чуть не сверзилась с лавки и заколотила по ставням. Естественно, выпускать её никто не собирался.
Сбив мизинчики о дерево, она последними словами обругала избушку (чем вызвала новый приступ хихиканья из двух разных углов избы) и измученная опустилась на лавку.
Со всех сторон доносились шорохи и шепотки, прерываемые иногда новыми приступами хихиканья. Детки разыгрались – подумала Немила, и ей со злости тут же захотелось немедленно прекратить чужое веселье. Почуяв шевеление воздуха, она встала и вытянула ладони вперёд в безнадёжной попытке ухватиться за то, что пронеслось совсем рядом.
– Как вы можете веселиться, зная, что батюшку, вашего дорогого любимого батюшку, что дал вам жизнь, мучают в нескольких шагах отсюда?! – взбесилась она.
На миг в избушке стало так тихо, что можно было услышать, как на улице кто-то или что-то воет. Немила бросилась обратно к ставням, прижалась ухом, услышала голос Ивана, который будто бы звал её – и пуще прежнего заколотила в ставни, требуя, чтобы её выпустили.
Дети снова принялись за своё, но ей уже не было до этого никакого дела. Напрочь отбив руки, она упала под стол и принялась рыдать, щедро орошая слезами дощатый пол. На происходящее в нескольких шагах от неё Немила не обращала никакого внимания, пока не обнаружила, в очередной раз растирая по лицу влагу, что в комнате стало как-то уж подозрительно светло.
Она встала на карачки и высунулась из-под стола, вывернув шею вправо, и увидела картину, заставившую её сперва ахнуть, а потом ехидно рассмеяться: заслонка у печи оказалась отодвинута, и в прокопчённой пасти сверкало огненное зарево!
Немила выкарабкалась из-под стола, нашла, что младенцы мирно лежат в общей люльке, и с нежностью прикоснулась к одной, другой щёчке.
– Ой вы, детушки мои! Радость моя и Грусть! Вот это вы хитро придумали!
Младенцы блаженно улыбнулись, но не подали и виду, что они причастны к чему-либо из случившегося.
А Немила времени не теряла. Она подскочила к печному отверстию и заглянула в него, позабавившись тем, что печь у Яги изнутри кажется безразмерно большой. Затем убедилась, что задвижка открыта полностью – для того, чтобы дым выходил наружу, – пристроила на место заслонку, чтобы в избе стало темно, и на ощупь пробралась к двери. Притаилась.
Долго ждать не пришлось. Она без труда узнала гулкий топот ног по ступеням. «Ага, дымок никак заметила!». Нервно потерев руки, Немила приготовилась бежать.
Дверь с силой распахнулась. Разъярённую хозяйка влетела в избу, и вместе с ней за дверь просочилось немного света. Пока Немила мышью притаилась в уголке, Яга не глядя по сторонам пронеслась до печи, а там резко затормозила, вырвала заслонку, схватила с пола кочергу и принялась с остервенением ворошить дрова, дабы их затушить.
Пока Яга была занята, Немила намылилась из избы, но далеко отойти не успела. Гадкая избушка шевельнула крылечком, и Немилушка покатилась по ступеням вниз, туда, где её уже ждал Ворон.
– Хитро придумала. Али подмог кто?
– Подмогли, – огрызнулась Немила, безуспешно пытаясь обойти бойкую птицу, что намеренно путалась под ногами. – Дай мне здесь побыть, пожалуйста! Я буду полезной, честное слово!
– Лучше бы ты была незаметной, – покачал головой Ворон. – Однако, боюсь, это невозможно.
Немила хотела возразить, но не успела. За спиной раздалось знакомое постукивание. Немилушка ойкнула и чуть не наступила на Ворона.
– Я не нарочно! И вообще, это не я сделала! Это Грусть с Радостью!
– На собственных детей сваливает вину. Ай-яй-яй, – покачала головой Яга. Она неторопливо спустилась по ступеням – тук, тук, тук – и начала угрожающе приближаться.
Немила упала и вцепилась в чёрное оперенье, а затем стала голосить во всё горло:
– Ой, не пойду никуда! Не заставите в избу вернуться, я тут хочу быть, с Иванушкой моим! И хочу видеть, что вы тут с ним делаете! Вдруг он тут страдает, пока я в избе схожу с ума от беспокойства!
– Он страдает, – холодно подтвердила Яга. – Ибо только через страдание возможно освобождение от злого духа.
– Я останусь, – перебила Немила. – Желаю душой своей разделить его муку.
– Нет уж, присутствие царевича на тебя пагубно влияет, – заявила Яга, но и Немила не сдавалась.
– Глупости! Ничего он не влияет! Пожалуйста, разрешите побыть на улице! Я буду сидеть тихо, вы даже меня не заметите!
Ворон каркнул и покачал головой. Яга хрипло расхохоталась.
– О-хо-хо, не заметим! Насмешила, окаянная! Нет времени с тобой цацкаться. Пойдём, покажу тебе чудо расчудесное, о царевича своём мигом забудешь.
Немила продолжила упрямиться, тогда Ворон схватил её клювом за запястье, не больно, но крепко и, непонятно, откуда столько силушки, взял да перекинул девицу через крыльцо до самой двери, а потом ещё подлетел и подтолкнул тем же клювом в спину.
Что оставалось? Немила развернулась, показала Ворону язык, после чего обиженно надула нижнюю губу, сложила руки на груди, перешагнула через порог, нехотя прошагала до стола и села. Яга зажгла свечу, сходила к той части печи, где обыкновенно спала, и вернулась с зеркальцем.
– Яблочка у меня нет, но можно покатать и яичко. Смотри сюда и слухай. «Хочу увидеть двор, где избушка ходит на курьих ногах, где древо железное стоит – ни живое, ни мёртвое; где двенадцать стражей беспрестанно бдят; где густой дремучий лес растёт. Покажи мне это место, покажи мне его самую середину».
Яичко каталось по серебряному блюду из рук вон плохо – а как же иначе, оно же не круглой формы. Яга, впрочем, не сдавалась. Немила смотрела на всё это насмешливо и недоверчиво, прямо скажем – свысока – и не спешила верить даже тогда, когда зеркальная поверхность подёрнулась рябью.
– Голову склони! Да не выёживайся ты, а смотри!
Ничего не оставалось, и Немила склонилась над зеркалом, не пряча, впрочем, смурного лица. Поначалу она не увидела ничего, окромя сплошной серой мути, но постепенно картинка стала проясняться. Железное дерево, накрученные сверху верёвочные путы, под ними – человек. Голая грудь – рубаха расстёгнута, дорогущий кафтан валяется в стороне. На шароварах в области коленей – огромные дыры. Ноги босые, согнуты в коленях. Голова клонится набок, сквозь полуприкрытые веки виднеются узкие полоски белков и зрачков.
Не спит. Отдыхает и наблюдает. Приподнял руки, подёргал путы, запрокинул голову, что-то сказал, похоже, коту, снова уставился в землю.
Немила захотела потрогать поверхность зеркала. Не спрашивая разрешения Яги, коснулась. Холодно и твердо. Яга положила Немиле на плечо руку, но та отмахнулась, полностью сосредоточенная на том, что видела в отражении.
– Оно может показать любое место – твой дом родной, Лыбедь-град или ещё какое-нибудь. Какое захочешь, – осторожно намекнула Яга.
– Лыбедь-град? И дом мой родной? – с придыханием переспросила Немила, машинально очерчивая кончиками пальцев такую близкую и в то же время далёкую фигуру.
Яга вложила Немиле в руку яйцо.
– Катай его и описывай что хочешь увидеть.
– Б-батюшку, батюшка хочу увидеть, – заикаясь, ответила Немила.
– Нет, не кого, а что, – Яга покачала головой. – Ежели б можно было человека найти, так не пришлось бы из-за Ивана-царевича полцарства облететь. Назови и опиши место.
– Покажи мне… Покажи мне мой дом, зеркальце! Деревня Окраинная, самая большая изба, мой батюшка – староста деревни, он там живёт… И я там жила.
Зеркальце потемнело, а потом резко просветлело. И открылась немилиному взору чудесная зимняя пастораль. Поначалу всё выглядело далёким и словно бы с высоты птичьего полёта, но быстро начало приближаться, и вот уже были различимы сама деревня, соседские избы, изба родная. Повсюду из труб валил приветливый дымок, который хорошо просматривался на фоне вечерней лазури, а над домами восходила охристо-золотистая луна. Дело уж к вечеру шло, оттого во дворах и за дворами народу было не видать.
– Ой, зеркальце, мне бы увидеть, что внутри избы творится. Они, наверное, отужинать присели…
Не успела Немила договорить просьбу, как зеркальце пронесло её прямо сквозь стену.
Ох, батюшки, это же горница! По середине чистенькая беленькая злобина печь необъятной ширины, большой ларь в углу, у стены полочка с самой красивой посудой, часть из которой сделана местными мастерами, а другая часть, хрупкие бело-голубые чашечки и мисочки, привезены с севера – с какого града, нетрудно отгадать. На столе стоит ужин – жареная рыбка с варёной крупной. Жаль, что звуков через чудесную вещицу не услышишь и запахов не учуешь!
«Верно, батюшка наловил?» – с надеждой подумала Немила. Но где же он? Минуло уже много-много дней с тех пор, как она убежала из дома, и много-много раз её мучила картинка, как по заснеженной дороге из похода возвращается батюшка, как идёт через всю деревню, в предвкушении встречи радостно заваливается в дом…
И встречает только двух дочерей, которые невесело разводят руками, мол, не сберегли её, сбежала и исчезла без следа Немилушка наша, пропащая душа, которая всегда только себе на уме была и о других совсем не думала!
Но ведь она думала… Начала думать, да только поздно стало. Уж только одним способом она прощение батюшки может заслужить: выйдя замуж за царевича.
Где же все? Ах, вот же они! В кухню первой влетела Злоба. Она оглянулась, широким взмахом руки поманила за собой кого-то и принялась стремительно крутиться около стола, расставляя миски, канопки, ложки. Следом в небольшое помещение тенью просочилась Нелюба, таща на себе два по-особенному расписанных кувшина, которые Немила сразу опознала как вместилища бражки.
«Значит, батюшка точно дома, без его позволения сестрицы к кувшинам бы не притронулись».
Бражку Злоба разливала сама, Нелюба в это время согревалась у печи.
Вдруг обе они как по команде одновременно развернулись в сторону входа. Кто-то шёл.
«Он! Родименький мой!» – Немила даже задрожала от предвкушения, тем сильнее стало её волнение, когда в кухню ступил Осьмак, за ним Головач и Неждан – все трое заправские воины и ближайшие соратники батюшки.
Они не спешили идти за стол, а столпились у входа и принялись ждать незнамо чего.
Из темноты вынырнули две мужские фигуры. Одним из мужчин оказался Немил, привлекательный тёзка Немилы возрастом в два раза старше, женатый на красавице Голубе. Но не на него она смотрела, не отрывая взгляд, а на второго, похудевшего и спавшего с лица, горбящегося старика, прячущего взгляд, чьи усы не топорщились в стороны и вверх как прежде, а угрюмо висели концами вниз.
Батюшка!
Немила вскрикнула, уткнулась в холодную поверхность носом. Неужели это она виновата, что он зачах? Нет, нет, только не это…
Но что же у всех остальных лица такие скорбные? И почему собрались одни мужчины?
Похоже на совет, только батюшка в этот раз совсем участия в разговоре не принимал, что совсем на него было не похоже.
Что же происходило там? О чём разговор держался? Почему мужчины головы к столу склонили, словно шёпотом обсуждали нечто запретное?
И почему батюшка держался в стороне от разговора, словно речь не о любимой дочери шла? А Злоба с Нелюбой стояли в сторонке, обнявшись, и по их лицам текли слёзы.
Тут вдруг произошло нечто необъяснимое. Батюшка, который поначалу сидел безразличный к происходящему, ни с того ни с сего вскочил из-за стола и словесно накинулся на сестёр, попутно размахивая кулаками.
Сёстры сразу же расцепили объятия, разбежались по разным углам, а подскочивший вслед за батюшкой Немил обнял этого неузнаваемого старика за плечи и мягко заставил присесть обратно.
Всё это выглядело крайне подозрительно, но Немила, подумав, решила, что ничего загадочного тут нет и всё вполне очевидно.
Первое, батюшка накинулся на сестёр из-за того, что те упустили Немилу из рук.
Второе, наверняка ближайшие деревни, реки, поля и подлески были обысканы, а значит, батюшка и остальные сделали единственно возможный вывод, что она сбежала в лес.
А сейчас батюшка и его самые верные друзья обсуждают план, как пойти в лес и вызволить Немилу, живой или мёртвой. Кто же ещё, как не друзья, пойдёт на такой смелый шаг?
Да, так и было. Немила удовлетворилась своими выводами. Ей даже несколько льстило, что ради неё целых четыре крепких молодца пойдут лес обыскивать. Лишь бы не потерялись да домой вернулись в целости и сохранности.
А батюшке в таком состоянии лучше бы дома отсидеться, да и вряд ли у него хватит сил куда-то выйти. Может, поэтому ещё он сидит такой неживой да весь разговор мимо ушей пропускает? Обидно ему, что самого не пускают идти? Возможно, так оно и есть.
Ох, и распереживалась Немила, ажно руки вспотели, а зеркальце взяло и брякнулось о столешницу.
Затосковалось так сильно, что хоть сейчас готова она была по лесу, по сугробам, по темноте до дому пуститься. Но ничего, ещё немного осталось, каких-то несколько дней перетерпеть, и тогда поганый дух тельце Ивана измученное выпустит из своих цепких объятий.
«И мы увидимся, батюшка, ты обязательно меня дождёшься», – пообещала она, и по щекам её пробежали две солёные дорожки.