Позволь реке течь. Роман для тех, кто хочет быть счастливым

Он бы продолжал молоть чепуху ещё долго, но его перебила подошедшая официантка.

– Ваш заказ, – выдав каждому из нас по порции дежурной хорошо поставленной улыбки, она сняла с подноса приборы. – Приятного аппетита.

– Простите, – в голосе Эла зазвучала до боли знакомая тональность. Он разве что руками не схватился за девушку, – у нас тут с другом маленькая дискуссия. Скажите, Вы…

Он сделал движение, выдавшее попытку прочесть ее бейджик, и она, поняв это, повернулась непосредственно к нему, позволив насладиться всей красотой своего третьего номера, упакованного в кружева тесного лифчика, соблазнительно выглядывавшего через вырез блузки.

– Таня, да?

– Да, – она кивнула.

– Тань, ты давно была на юге? – я удивился, насколько быстро Эл перешел к атакующим действиям. У него было, чему поучиться.

– Давно.

– А не хочешь туда съездить?

Она вопросительно посмотрела на Эла, и он поспешил продолжить:

– Видишь ли, получилось так, что мой друг, – при этих словах он показал на меня, – оказался ужасно занят на работе, и, к сожалению, никак не может составить мне компанию. А уже все оплачено и забронировано… – он вздохнул. – И теперь, чтобы все не сорвалось, я ищу надежного и, самое главное, верного попутчика, способного радоваться жизни и веселиться, предаваясь беспечному отдыху. Как ты на это смотришь?

– На что?!

– На то, чтобы съездить, отдохнуть, насладиться морем и всеми сопутствующими прелестями…

– С тобой, что ли?

– Естественно, – он радостно кивнул.

На лице девушки появилось выражение изумления:

– Нет, спасибо, – ответила она и, развернувшись, пошла прочь от нашего столика.

– Погоди, – закричал ей Эл вдогонку, – если ты думаешь, что мы с тобой для этого недостаточно близко знакомы, то давай проведем сегодняшний вечер вместе. Посидим, пообщаемся! Ты сумеешь узнать меня получше. Ты во сколько заканчиваешь?

Но девушка даже не обернулась.

– Ну и дура! – махнул рукой Эл. – Не представляет, от чего отказывается. Разве можно переоценить всю прелесть траха в набегающих на берег волнах посреди уютной бухточки, начисто скрытой от постороннего взгляда? – нельзя! А купание голышом ночью? А возможность намазывать друг друга маслом? Или вечерами баловаться с фруктами – как в «Девять с половиной недель»… эх… А ведь как могло хорошо выйти… Нет, ты только послушай, – и он толкнул меня в плечо, – я и она, вся такая в обтягивающем купальнике…

Это был старый Эл: он мог болтать по нескольку часов кряду на любую тему, хотя, в принципе, было заранее известно, что ничего удивительного или нового в его речах не прозвучит. Вероятно, за подобными разговорами таилось его желание не замечать проблемы и трудности – всего лишь очередной способ отгородиться от жизни. Хотя, чему здесь удивляться? К каким только уловкам порой не прибегают люди, чтобы не брать на себя ответственность за свою собственную судьбу.

Но жизнь не крест, который нужно нести из последних сил. Тяжесть ее существует только в голове. Это не хищник, нацеливший свои клыки прямо в глотку, от которого необходимо отбиться. Она не загрызёт. А если и укусит разочек, так только потому, что сам ей позволил! Меж тем как выход из любой ситуации лежит буквально под носом. Достаточно прислушаться к зову сердца, настежь открыть завинченные и наглухо заваренные люки, и в следующий раз уже сам покажешь жизни зубы. Уверяю, она завоет, заскулит и послушно свернется калачиком у ног, лелея одну мысль – как бы получше услужить тебе.

Мы, и только мы сами кузнецы своих судеб. Перекуйте мечи на орала, а щиты на серпы. Затем сейте, взращивайте и пожинайте. Наслаждайтесь плодами трудов своих, но оставайтесь голодными до новых. И никогда не останавливайтесь на достигнутом – все время идите вперед, при этом ни под каким предлогом не подписывая сделок со своей совестью и не становясь рабами своих желаний. Потому как это очередная ловушка, очередной маневр для того, чтобы заставить нас затормозить на полдороги, в то время как самое интересное и волнующее в жизни приключение дожидается за тем холмом у горизонта.

– Слу-у-у-у-ушай… – внезапно прервав свой, казалось, бесконечный монолог протянул Эл. – А у меня идея!.. А давай рванем туда вместе… А что? Это ж круто будет, а?..

Я задумался. И, смею доложить, задумался не на шутку. Было над чем: отпуск в этом году мне не предвиделся, к тому же денежные затруднения стояли прямо у моего порога горами Тибета. И если на вопрос «зачем ехать?», я мог ответить волне конкретно: «Дабы отдохнуть, ибо не был на юге уже добрые лет десять», – то вопрос «на что ехать?» видился мне непреодолимой стеной… Нет, конечно, можно было бы изыскать скрытые резервы: взять в долг, снять все, что ещё могло оставаться на карточке, в конце концов, разбить свою любимую копилку в виде мамонта Феди, в которого деньги, по хитрой прихоти дизайнера, почему-то приходилось засовывать прямо под хвост…

А время обеда таяло, как оставленный летом кусок масла на подоконнике, и часы сообщали мне, что через пять минут я должен был быть в офисе. Надо было решаться! А Эл, прикончивший уже вторую чашку кофе и сигарету восьмую, всё продолжал разглагольствовать. Собственно, в данный момент он был подобен любому лентяю, которого хлебом не корми, дай языком почесать. Причем желательно поболтать о чем-нибудь метафизическом, несбыточном; построить планы на триста, четыреста лет вперед. И плевать, что к этому времени ни его самого, ни его внуков уже не будет на свете… Главное – это болтать. И речь, словно отлично выдрессированный питомец, послушно следует за мыслью, которая, плавно переливаясь из пустого в порожнее, огибает одну тему за другой… Я не раз замечал, что заговариваясь с кем-нибудь на добрых полчаса, потом не могу вспомнить, с чего началась беседа. Скажем, можно начать говорить о ценах на бензин в этом месяце, а закончить различиями в построении микропроцессорной архитектуры. И ведь ничего полезного из такого трепа никогда не выносится. Разве что эмоции – неповторимое ощущение того, что твое мнение кто-то выслушал, что твои знания хранятся в черепной коробке не просто так, а могут сослужить хорошую службу, вырываясь на свет павлиньим хвостом эрудита.

– Будем купаться, жрать фрукты по самое мама не балуй, бухать, телочек клёвых снимем, – тем временем на ходу строил планы Эл.

Ну да, так прям всё и будет… Хрена лысого! Уж в том, что ничего и отдаленно напоминающего слова Эла ни за что не произойдет, я не сомневался. Сама жизнь научила меня никогда не поддаваться фантазиям и принимать любые иллюзии скептически, сколь бы они ни походили на правду – как бы близки к воплощению ни казались планы, не надо делить шкуру неубитого медведя. В таком случае, вероятность того, что ты будешь разочарован, резко снижается… К этой мысли я пришел опытным путем ещё в детстве и с тех самых пор придерживаюсь её неукоснительно, чем, должно быть, сэкономил себе массу нервных клеток – не питая несбыточных надежд и не строя воздушных замков.

И, вообще, какой смысл в построении всех этих планов, если завтра мне на голову может упасть кирпич? Живи сейчас! Живи тут! Наполняй жизнью до самых краев каждую секунду, не откладывая принятие решений в дальний ящик на какое-то неопределенное «завтра». А если кто-то все ещё ищет знак свыше для старта, то вот он: «ЗНАК». Доволен? А теперь иди, и действуй. Давай! Ну?! Какого хрена ты ждешь? Беги, Форрест, беги, твою мать!

– Я поеду… – должно быть, я произнес это слишком тихо или как-то неуверенно, потому что Эл не расслышал и переспросил:

– Чего?

– Я ПОЕДУ! – уже громче повторил я. – Да! Я еду. Стопудово еду! И мне плевать на работу, на завтра и все свои нерешенные проблемы. Я ЕДУ И ВСЕ!

Я уже орал во все горло, войдя в какое-то совершенно мне не свойственное состояние экстаза. Элу даже пришлось меня успокаивать… хотя это следует лишь из его слов, так как я решительно ничего не помню. С того момента, когда внутри меня внезапным просветлением взорвалась настоящая бомба решимости, я словно оказался в тумане, абсолютно не участвуя в том, что происходило вокруг, словно моей жизнью жил некто другой, а я был сторонним и крайне невнимательным наблюдателем. Вот, хоть убейте, а в памяти вовсе не отложилось ни то, как я подавал заявление об уходе, ни то, как паковал чемоданы и покупал билет. Действуя на автомате, я ел, не чувствуя вкуса, дышал, не ощущая запахов, и смотрел по сторонам, не замечая ровным счетом ничего, чем, наверняка, ни на шутку испугал свою маму. Боже, она у меня такая ранимая и заботливая, что зачастую принимает близко к сердцу вещи, о которых и упоминать смешно. Так что уж говорить про те моменты, когда речь заходит о моем здоровье… Но в этот раз все, вроде, обошлось мирно – без докторов и таблеток.

Очнулся я только через две с лишним недели, вечером в вагоне, когда поезд отошел от города на добрую сотню километров и Эл разливал остатки первой бутылки водки по чайным стаканам.

– За нас! – провозгласил он тост.

– За нас, – поддержал его я.

Стекло звякнуло, но перед тем, как разделаться со своей процией, я подумал о том, как это странно – вырваться на волю из собственноручно построенной клетки, когда просто-напросто на все двести процентов уверен, что никакой клетки не существует и в помине. Вздохнуть полной грудью, в первый раз в жизни понять, что такое НАСТОЯЩАЯ свобода, свергнуть с постаментов все старые идеалы и стремления для того, чтобы… Да черт с ним со всем! Колеса стучат, шпалы бегут, а водка греется. Живем, брат!

* * *

Вместо «волшебной» яичницы, носящей такое название в виду своей ежедневной неповторимости, напрямую зависящей от степени полноты холодильника, на столе лишь свежий кефирчик и крупные куриные яйца, сваренные вкрутую. Причина тому проста и банальна, как валенок – вчерашнее адское перепитие. Именно поэтому нет ни горячих бутербродов, ни кофе, а вместо них в морозилке доходит до нужной температуры чумовой молочный коктейль «бурёнка», добрую половину объема которого составляет самый обычный самогон…

– Я вот тут с утреца подумал… – многозначительно произносит Шкипер, как только все приступают к трапезе. Он самый старший в нашей компании и, наверное, именно поэтому обычно берет на себя роль лидера. Его назидательные поучения, промолвленные менторским тоном, обычно призваны если и не вернуть нас в лоно праведной жизни, то, по крайней мере, ограничить от грядущих ошибок. Жалко, что произносятся они чаще постфактум.

Вот и сейчас он выдерживает поистине мхатовскую паузу, дожидается тишины и с пафосным видом академика готовится выдать, вероятно, какую-нибудь глубокомысленную фразу. Но на этот раз Акелла промахнулся…

Скажем, если б Эл обладал привычкой читать лекции во время завтрака, то я был бы уверен, что он весело расскажет о вреде влияния алкоголя на человеческий организм или же возрадуется новому меню из молочных продуктов (ибо как бы ни были вкусны хрустящая ветчина и плавленый сыр, к сожалению, они тоже имеют свойство приедаться). Но Эл никак не может начать говорить именно сейчас, по двум простым причинам:

Первая. Он раздолбай до мозга своих костей, и потому никогда не опускается до проповедей и назиданий различного характера, предоставляя людям свободу поступать ровно так, как им вздумается, и требует от них такого же к себе отношения.

Вторая, и, вероятно, главная. Эл всё ещё дрыхнет богатырским сном, так как вчера имел радость разгорячиться не в меру. Причем до такой степени, что вначале на спор предлагал сигануть в море с отвесного утеса и сам чуть не бросился вниз головой, дабы доказать свою правоту относительно безопасности такого поступка. А потом, жалуясь на неприятие его точки зрения отдельными индивидуумами и всем миром в целом, проплакал у меня на плече добрую четверть часа, после чего был положен в койку, заботливо укрыт одеялом и отправлен в царствие Морфея пускать слюни на подушку.

В силу этих, безусловно, неоспоримых фактов слово берет Шкипер. То есть, пытается взять. После первой же неоконченной фразы, он тут же нарывается на Ликино замечание – острое, как консолея:

– Да ты что?! Ты реально можешь подумать? Да ещё и с утреца? Ну, ты герой…

Она ещё так старательно тянет это слово – «героооооооой», чтобы всем было ясно, какую долю сарказма она готова вылить в сторону своего не слишком благоверного спутника жизни.

Лика – хрупкая девушка под метр шестьдесят, со вздернутым носиком и темной короткой стрижкой. По мне, так она дико смахивает на шаловливую обезьянку Анфиску, готовую баловаться и проказничать сутками напролет, но когда она надевает свои громадные очки с цветными стеклами, закрывающими половину ее мордашки, и на полную включает серьезность, она производит не хилое впечатление завзятого политикана средней руки. Глядя на нее такую, ни у кого не возникнет даже мысли о том, какой она является на самом деле. Вернее, какой она была. А если ещё вернее – через что ей пришлось в этой жизни пройти. Но как бы там ни было раньше, сейчас она просто Лика – добрый гостеприимный надежный друг, заботливая мать и обожаемая женщина. И хотя в ней ещё временами и поднимают голову отголоски былой жизни, она ценит то счастье, которое сегодня окружает ее со всех сторон. И, мне кажется, она и вправду его заслужила!

Уверен, что и Шкипер все это прекрасно знает или даже чувствует. Неспроста же он к годовщине их отношений, на внутренней стороне руки набил кипящее сердце, с отлетающими от него трубками, винтиками и бьющим во все стороны паром…

Но вчера Шкипер реально налажал. Понятно, что все выпили; понятно, что языки развязались, а мысли, утратив столь призрачные границы моральных запретов, понеслись табуном к горизонту мечтаний; но это не давало ему права рассуждать о прелестях преподавательницы форро (во всяком случае, точно не в присутствии Лики). Несомненно, прелести у преподавательницы имеются, и они неоспоримы. Но чтобы они достались бритоголовому, наколотому парню с чудовищно длинным носом и диким количеством всевозможного пирсинга – это совсем из области фантастики. Или я ничего не понимаю в женщинах! Хотя… я действительно неприлично мало в них понимаю…

Однако есть вещи очевидные – Ликины чувства были задеты – как ни крути, все-таки Шкипер вчера был явно не прав. Правда и его точка зрения мне также не чужда – какой мужчина в состоянии подпития не вытворял чего-нибудь подобного, а то и похуже? И эти два противоборствующих аспекта (солидарность мужского пола и чувство нечеловечески острой справедливости), встав по разные стороны баррикад и ощетинившись орудиями, разрывают меня буквально пополам. Поэтому я предпочитаю не вмешиваться в разговор, а, соблюдая нейтралитет, следить за происходящим со стороны. Благо на кухне нет никого, кроме нас троих.

Шкипер немного смущён, но признавать свое поражение не в его стиле. Тем не менее, отвечает он примирительным тоном:

– Ну, зайк, давай не будем ссориться…

– А вот за зайку можно и в гычу получить, – мгновенно реагирует она. – И, кстати, мы ещё не поссорились! Но у тебя есть все шансы.

– Не надо так, – произносит он в ответ. – Ты же не знаешь, что я хотел сказать…

– Если это примерно похоже на то, что ты выдал вчера, то уж лучше помолчи. Здоровее будешь…

– Нет-нет, – возражает Шкипер. – Не перебивай меня, и я все тебе объясню.

– Интересно послушать… Что это ты собрался мне объяснять?

– Я хотел сказать тебе, как сильно я тебя люблю…

– Спасибо, ты вчера мне уже все сказал!

– Ну, хватит! – Шкипер с силой бьет ладонью по поверхности стола.

Чашки, блюдца и прочие столовые предметы на какие-то миллиметры покидают свои насиженные места, а затем со звоном возвращаются обратно. В моей голове со скоростью метеорного потока пролетает мысль о том, что лучший брак – это когда жена глухая, а муж слепой.

– Не ори на меня, пожалуйста… – шепотом произносит Лика. И эти простые слова, сказанные тихим голосом, действуют куда лучше шумного скандала с бросанием телефонов и хлопаньем дверями. Пламя, разгоревшееся в глазах Шкипера, в тот же момент угасает. Да и сам он будто скукоживается и становится «барби-сайз». Он берет ее маленькую хрупкую кисть в свою ладонь и, поднеся к губам, целует.

– Прости меня… Я и вчера был не прав. И сегодня… тоже…

Каким-то типично женским движением, которое, должно быть, передается генетически, она отдергивает свою руку:

– Не надо тут телячьих нежностей!

– Ладно… – соглашается Шкипер. – Только ты на меня не обижайся.

– Обижаются только в детском саду, – ловко парирует она. – Ну, так что ты там хотел сказать?

– Хм. Я, правда, не знаю, есть ли в этом теперь смысл…

– Не кокетничай! – обрывает его Лика. – Давай по существу.

– О'кей. Смотри, нам сейчас с тобой за тридцать… Чуть-чуть, но всё же за тридцать. А человек живет для себя ну, грубо говоря, лет тридцать пять – с пятнадцати до пятидесяти. До этого у него все-таки родители, после уже внуки, ну, или работа там, старость на носу, пенсия – то тут колет, то там побаливает…

– И? – Лика нетерпеливо перебивает его. – Причем здесь я?

– Погоди. Вот, скажем за эти тридцать пять лет жизни, человек успевает завести около двенадцати более-менее стабильных отношений. Всего двенадцать, понимаешь? Это же, блин, совершенно ничтожная цифра!

– Ты с чего взял эту цифру? – невооруженным взглядом видно, что Лика возмущена. – Бегбедера перечитался? Любовь живет три года?.. Чушь и бред! Ничего, что у меня было шестьдесят три любовника? Как-то вот не вписывается эта цифра в твои «двенадцать»!

– Да я не об этом, я о продолжительных отношениях хотел сказать – ну, как у нас с тобой.

– А такое, вообще, в жизни должны быть один раз, и на всю жизнь. Понял?

– Вот, я как раз об этом – у меня это на всю жизнь. И то, что мы с тобой так долго вместе…

Я не знаю, чем может закончиться этот их разговор. Не исключено, что сделав виток вокруг самодовольства Шкипера, он вполне в состоянии привести к очередному, и на этот раз более масштабному скандалу. Но, на наше общее счастье, на кухню заходит Анна Николаевна.

– Что вы тут так орете? Ребенка же разбудите, – возмущается она.

«Голубки» сидят с раскрытыми клювами и не находят, что прочирикать в ответ. Видно, что они ещё не в состоянии переключиться с одной темы на другую.

– А они тут о вечной любви спорят, – заполняю я паузу, ибо вопрос, судя по всему, относится ко всем присутствующим.

– О вечной?.. О вечной – это хорошо… Только не бывает ее – вечной этой любви.

Анна Николаевна, кряхтя, нагибается к серванту и достает с нижней полки пакет с какой-то крупой.

– Всё-то вы молодежь придумываете себе. Я такой же была в ваши годы. И, ух какой! Парни вслед наглядеться не могли. Я ж первая модница была тут… Да… Поклонников толпы были. До тех пор, пока папашку Димкиного не встретила, – смеется она.

Смех у Анны Николаевны негромкий и добрый, лучистый и теплый, как солнечный зайчик, пляшущий на лакированной поверхности комода.

– Не думайте вы о том – вечная или нет, – продолжает она. – Важно не это. А то, что у вас внутри. И что вы в данный момент чувствуете по отношению друг к другу. Любите, обнимайтесь и целуйтесь, что есть силы. А дни пускай идут… Потом оглянешься, и правда – любовь вечная получилась. Тут главное не корить, не есть заживо и не копаться в том, другом человеке. Будь ты хоть тысячу раз прав – не надо! Лучше перетерпеть немножко: где-то извиниться, где-то смолчать. Жизнь не всегда праздник, и тут важен момент! Момент счастья, который присутствует во всем – даже в том, что поначалу может казаться обидным и неприятным.

Вот так обычная женщина, которая ни разу в жизни не слышала ни о Сиддхартхе Гаутаме, ни о Дхармапалах, основываясь исключительно на своем жизненном опыте и наблюдениях, спокойно выразила всю суть учения буквально в трех фразах. Ну, во всяком случае, для меня…

– Кстати, а Шурик то где? – интересуется она.

– Кто? – в один голос переспрашиваем мы.

– Ну, Сашка… Третий ваш.

Ох уж эта привычка – давать людям прозвища. Мы ведь все-таки не настолько животные, в конце-то концов… А вот, поди ж ты, стоит хоть раз заклеймить человека, и данный «псевдоним» закрепится за ним прочнее родного имени. И никто не будет воспринимать его иначе, как через эту самую кличку.

К примеру – Шкипер. На самом деле его зовут Дмитрий Рогов. А свое прозвище он получил сразу после того, как вернулся из армии, где служил в доблестных рядах ВМФ. На его правом предплечье тогда стал красоваться здоровенный якорь. И если во время разговора речь заходила о том «как там, в армии?», он обычно, лишь загадочно улыбался. Все кругом полагали, что Шкипер (тогда ещё просто Дима) проходил службу в каком-нибудь элитном отряде морпехов или диверсантов, и уважительно кивали головами… Как обычно, правда открылась неожиданно, когда его по полной сдала Анна Николаевна, внезапно нагрянувшая в гости к сыну: при всей честной компании она попросила его приготовить что-нибудь вкусненькое. А когда кто-то аккуратно поинтересовался: «А разве Дима готовит?», – она без задней мысли дала правдивый ответ: «А то, как же – он два года коком оттрубил». С того самого момента Дима был моментально зачислен в капитаны буксира, и никакого другого погоняла он, не обладающий ярко выраженными качествами (кроме как носа… но за «носатого», я думаю, он бы убил), уже получить не мог.

Но с Сашей дела обстоят куда как загадочней. За что, или, скорее, благодаря чему он получил прозвище Эл, для меня так и остается загадкой. Сам он никогда не распространялся на эту тему, а Лика на вопрос: «Почему Эла все зовут Элом?», – ответила мне просто: «А как ещё его называть? Эл – он и есть Эл». Так что тайна, как говорится, покрыта мраком.

И пока я рассуждаю на эти темы, неспешно помешивая трубочкой успевший опасть коктейль, друзья оставляют меня наедине с мыслями, благо Анна Николаевна полностью переключилась с разговоров на немытую посуду. Впрочем, предмет этих мыслей не заставляет себя долго ждать, вскоре материализуясь в дверном проеме. Лёгок на помине, чо!

Покачиваясь, Эл стоит, держась обеими руками за дверь. На башке у него творится то, что в моем далеком детстве называлось не иначе, как «взрыв на макаронной фабрике»; весь его внешний вид символизирует полную и безоговорочную победу химии над чистотой и непогрешимостью разума; а о трехдневной пучковатой поросли на впалых щеках и о кругах под глазами упоминать даже как-то смешно. Простояв так минуты три, он всё же находит в себе силы двигаться дальше. Но делает это неспешно, ступая по нашей грешной земле, как Кентервильское приведение – пошатываясь и постанывая. С трудом попав пятой точкой опоры на стул, Эл начинает гипнотизировать муху, сидящую в центре разлапистого, преизрядно выцветшего розового цветка, изображенного на клеенке. Не произнося ни слова, он лишь мотается вперед-назад с частотой, до боли напоминающей размер пять восьмых.

Меня, в конце концов, эти движения укачивают, и я сам начинаю ощущать неприятные приступы дурноты.

– Слушай, будешь сассапариллу? – пытаясь облегчить его страдания, спрашиваю я.

– Сссасссса чё? – мычит он. – Ссосссать не!

Должно быть, Эл все ещё довольно пьян, а может быть в его памяти отложились какие-то отрывки от вчерашнего просмотра гей-порно – невинный хмельной Ликин капризик. К слову, один из многих…

Тогда я встаю, наливаю воды в стакан, бросаю в него несколько кусочков льда и ставлю перед Элом. Он с жадностью каннибала, увидевшего тучную женщину после месячной голодовки, набрасывается на воду и спустя мгновение пустой стакан уже покоится на столе.

В общем-то, несмотря на все свои многочисленные недостатки (кто без них, пусть бросит в меня камень), Эл во всех отношениях мне импонирует. И, я бы даже сказал больше: он – единственный представитель мужского пола, которого я люблю. Вот люблю, и всё! Благодаря своему балагурству, раздолбайству и веселому общительному нраву он идет по жизни, особо не запариваясь на различные темы и не залезая с головой в депрессию, чем, собственно, и цепляет. Никто, ровным счетом никто не может хоть какое-то продолжительное время обижаться на его неприкрытое хамство, пошлый юмор и принцип «говори, что думаешь». И я иногда жалею, что не обладаю подобными его качествами, что не являюсь центром и душой компании, всеобщим любимцем… Безусловно, мне также приходилось видеть депрессняки Эла и просиживать с ним ночи на кухне в разговорах «за жизнь», но всё это скорее опереточное, картонное, наносное – то, что совершенно не вяжется с образом «человека-праздника».

Наверное, о том, каким выглядит Эл сейчас – в состоянии нестояния – было бы лучше не говорить… Но я смотрю на него и мысленно сравниваю со Шкипером. Тот, если и не полная противоположность Элу, то, во всяком случае, на роль брата-близнеца претендовать уж точно никак не может. С первого взгляда кажется, что Шкипер угрюм и замкнут в себе. Более того, я думаю, что многие бы сразу же навесили на него ярлык сноба за привычку высокопарно выражаться. А чужим людям он и подавно напоминает уличного хулигана, благо внешний вид ему это позволяет. Но стоит узнать Шкипера поближе, и понимаешь, насколько это хороший человек. Он всегда готов прийти на выручку, никогда не бросает слов на ветер и разобьется в лепешку, но во что бы то ни стало выполнит то, что обещал. Кроме того, Шкипер удивительно рукастый – он может из подручных средств соорудить практически все что угодно, исключая разве что ядерный реактор, да и то, лишь потому, что не так уж просто в этом мире достать урановый стержень. И, хотя мне очень неприятно это признавать, я знаю, что частенько завидую ему в душе́, восхищаясь его умением брать ответственность на себя, принимать решения, быть лидером и мастером – тем человеком, которым я так отчаянно всегда хотел стать.

Словом… Мои друзья очень и очень разные. Можно сказать – антиподы. И это, кстати, приводит меня в наиполнейший ступор – в башке никак не укладывается следующее: «Почему? Почему люди так кардинально изменяют свои вкусы?». Вначале Лика любит гуляку Эла, отдаваясь ему всецело, посвящая ему стихи, и гуляя с ним по ночным дворам города в одной сорочке. А потом по уши втрескивается в Шкипера и уже рядом с ним вьёт своё семейное гнездышко. Да, ещё! – если прибавить к этому какое-то астрономическое число ее любовников, к которым она тоже наверняка была неравнодушна, получается… Получается, что ничего-то в моих понятиях относительно предмета под названием «адекватный подбор второй половинки» проясняться не хочет. И видимо мне с искренней скорбью придется смириться с этим фактом.

А что касается Лики… Раз уж она меняла мужчин, как чашки из разных сервизов, подбирая вместо разбитой пусть и не похожий, зато крайне оригинальный экземпляр, значит, все они по той или иной причине её не устраивали. А вот почему? Наверное, потому что невозможно сильно хочется найти ту самую сказочную любовь, которой, должно быть, и нет нигде в мире, а вместо нее постоянно напарываешься лишь на боль, равнодушие и мелкие осколки счастья, которые собирать по крупицам с каждым разом становится все сложнее.