III
Зима подходила к концу. Снег на земле облежался, сделался плотнее. Солнце в ясные дни пригревало снег сверху и покрывало его настом – тонкой ледяной корой. И на снегу не оставалось ни собачьих, ни заячьих следов; даже ребятишки бегали теперь по снегу, не оставляя следа. Деревенские охотники легко скользили по насту на своих длинных лыжах, и скользили без всякой помехи, куда глаза глядят: по лесам и полям, по рекам и по оврагам, – снег везде сдерживал их…
С Василия Капельника – с 28 февраля – солнце стало припекать сильнее. В полдень с крыш начинало капать, а к ночи эта капель замерзала и в виде хрустальных, прозрачных сосулек висела вдоль крыш. Днем на солнце опять начинало таять, к вечеру снова подмораживало, – ледяные сосульки делались длиннее, иные из них, наконец, обламывались и со звоном, как разбитое стекло, летели на улицу. Ребятишки поднимали их и сосали, как леденцы, и уверяли, что это очень вкусно.
Вот наступил и март месяц.
Хоть в деревнях и говорят, что после Евдокии (1-го марта) иногда снегу еще выпадает в сидячую собаку, но зима со своими морозами и метелями все-таки уже проходила. Медведь встряхнулся после своей зимней спячки, поднялся, встал из берлоги и пошел по лесу. Трескоток только послышался в лесной чаще… Прошел и Герасим Грачевник (4 марта), – и деревенские старожилы говорили: «Коли грачи прямо на гнезда полетят, весна будет дружная!» Грачи в тот год прямо полетели на гнезда, и все думали, что будет дружная весна. Прошли и Сорок Мучеников (9 марта), – и в деревне старики сказывали: «Будет еще сорок утренников!» Такое уж у них было поверье… Дожили и до Алексея, человека Божия.
«Алексей с гор потоки» – привел с собой настоящую весну. Стало сильно таять. На крышах солома была уже видна, снег на деревенской улице потемнел и по сторонам дороги сделался какой-то серый, невзрачный. У изб стояли лужи, на полях темнели проталинки и на них была видна прошлогодняя блеклая трава. В оврагах и в низких местах зашумела вода, потекли ручьи…
А белый снежный дедушка все еще стоял, только немного поосел, сделался ниже и как будто покривился на один бок. На земле около него стояла лужа. Понемногу таял дедушка, но еще держался и по-прежнему днем собирал вокруг себя толпу ребятишек. Теперь, когда стало таять, ребятишки уже знали, что теплое солнышко скоро растопит весь снег, растопит и их зимнего деда, и любопытно им было знать: упадет ли дедка на одну сторону, или весь вдруг развалится, или незаметно, мало-помалу истает…
Однажды ребятишки сошлись сюда и толковали между собой.
– Долго ли то еще простоит наш дедка? – заметил кто-то из ребят.
– Уж скоро от него только мокренько останется! – со смехом сказал Гаврюшка.
Степа смотрел на белого дедушку и думал: вот они старались – складывали его, а он вдруг возьмет – растает и уйдет невесть куда, точно сквозь землю провалится…
– Скоро он уплывет, сердечный! – промолвила Маша. – Вон уж у него под боком – лужа…
Какой-то мальчуган бросил в дедушку палкой. Палка с треском стукнулась об его обледеневшую голову и отлетела прочь.
– Еще крепок, волк его задери! – крикнул мальчуган.
– Не швыряйся! – остановил его Гаврюшка. – Пускай он помирает своею смертью!
День был ясный, солнечный…
Степа долго смотрел на белого дедушку, засмотрелся до того, что у него перед глазами стали разноцветные круги расходиться – красные, зеленые, желтые. И чем дольше Степа смотрел, тем больше ему казалось, что дедушка стоит перед ними, как будто живой, стоит, сгорбившись, и посматривает на ребят своими дырявыми глазами.
– Какой он страшный! – прошептал Степа, дергая Машу за рукав.
– Кто? Дедка-то страшный! – спросила девочка. – Вот уж ничуть не страшный!..
Она подошла и с веселым хохотом погладила дедку по спине.
Маленькая девочка была тут же и пристально глядела на белого дедку. Она слышала, как говорили, что деда уже скоро не станет, что он растает, – и теперь, ходя вокруг дедки, она жалобным голосом лепетала: