Мы недолго шли по лесной дороге с ее веселыми песчаными обочинами, на которых росла земляника и подберезовики. В конце этой дороги был небольшой пятачок, где мы собирали боровики, а потом сворачивали направо, и через липовую аллею, остаток исчезнувшей во время войны усадьбы, выходили на «канаву». Это был старый окоп. В нем лежали наши каски, остатки противогазов и коробки из-под пулеметных лент. Именно здесь несчастная вторая ударная армия ближе всех подошла к Любани в 1942 году. Потихоньку собирая грибы, особенно там много было красных, мы по очередной лесной дороге доходили до полян с россыпями маслят, окруженных веселыми березовыми рощами. И начинался сбор белых. Там же обедали – хлеб с салом, огурцы, сахар. И проделывали весь путь обратно. К концу похода у нас была полная корзина и кузов. Сколько завистливых взглядов мы ловили! Когда из леса приходили все, мы ехали обратно, и в машине я засыпал, как бы мне в этом не препятствовали. А ночью мне снились грибы, спрятавшиеся в разноцветной опавшей листве. Когда массовые выезды прекратились, мы ездили в Ручьи сами по себе – электричкой с Сортировочной ехали до Любани и автобусом до Ручьев, где у него была конечная остановка. Опять же ночевали, а утром – вперед. Однажды мы вышли к реке Тресна, и на ее берегу увидели «ведьминский круг» – множество белых, растущих кольцом. В тот раз мы собрали 65 боровиков.
Когда мы возвращались домой, Яшка мчалась к корзине, и, закрыв от наслаждения глаза, вбирала в себя запах леса, а потом охотилась на вылезающих оттуда пауков и ела жареные грибы. Итогом наших поездок был приличный мешок сушеных, штук двадцать банок маринованных и ведро соленых грибов. На зиму очень даже хватало.
Зимой папа начинал водить меня по театрам. Балет и его любимая опера совершенно не вдохновляли, а вот драматический театр запал в душу. И ТЮЗ был уже пройденным этапом. Пошли такие гиганты как Александринка и БДТ. Я видел на сцене живьем легендарных корифеев: Черкасова, Басилашвили, Лаврова, Лебедева, Фрейндлих, Трофимова, Мартона.
В 1972 году Миша пришел из армии. И на новый год познакомился с Людой. Они встречали новый год вместе – три друга и три подруги, и все на следующий год переженились. Начались поездки для знакомства с родителями, и мы долго, тогда еще не было метро, ехали от Финляндского вокзала в самый конец Гражданского проспекта на троллейбусе 30-го маршрута.
Свадьба была веселой. Плакали только мама и соседка Татьяна.
Особенно удался второй день. По традиции мама при входе молодых в комнату разбила об пол горшок с пшеном и деньгами, которые все туда предварительно набросали. Пока Миша с Людой собирали эту мелочь, вошел друг Миши Сашка Дёмин, и, бросив на пшено бумажный рубль, сказал: «Ищите!». Ну а дальше началось. Даже Аркадия, мужа Нины, еврея, смогли напоить так, что вспоминают до сих пор. Ну а Мишины друзья лежали поперек дивана, пока их не разобрали жены. Хорошо запомнил жену Дигуна. Очень стильная женщина. Когда я открыл ей дверь, она совершенно спокойно осведомилась «Ну и где мой?». А потом я поехал с молодоженами в свадебное путешествие в Корчаны, под Кингисепп.
В 1973 году школу №458 перевели в Веселый Поселок, а наш класс отправили в школу №342, на улице Бабушкина д. 50, в соседнем доме с тем, где жили Федоровы. При этом добавили новых учеников, убрав некоторых малолетних бандитов. Учиться стало гораздо интереснее, я словно проснулся.
Весной 1974 года меня приняли в комсомол. Не в первых рядах, но и не последним. Произошло это в районной администрации, в райкоме комсомола. Формальность процедуры ввергла меня в подозрения. И они оправдались. Вся эта система оказалась удивительной мертвечиной и бюрократией.
Дома, в кладовке я неожиданно обнаружил старый велосипед и собрал его. Только конструкция крепления седла оказалась крепким орешком. Отец ничего не подсказывал, только хитро посматривал на мои мучения – приучал меня думать. И правильно делал. В конце концов, я просто подсмотрел, как это устроено на других велосипедах. Ну, вроде все, можно накачивать шины. А вот и нет. Качаешь, качаешь, а они не накачиваются. Оказалось – они проколоты. Пришлось научиться их заклеивать и вообще шиномонтажу. И вот все готово. Я сел и поехал. А раньше учился-учился ездить на велосипеде, и все без толку. И стал я гонять по всем окрестным дворам и Куракиной Даче.
В апреле 1974 года у Миши родилась Ольга. И я стал дядей. В 14 лет. Это значительно прибавило мне так недостающей солидности.
НОВЫЙ ДОМ
В 1973 году отец заболел туберкулезом. Долго лечился в диспансере у церкви «Кулич и Пасха», а потом в санатории на Карельском перешейке. Из-за туберкулеза, по санитарным правилам, нам должны были вне очереди дать отдельную квартиру. До этого нас даже не ставили на очередь – слишком большая была площадь на четверых. Сначала должны были дать в заводском доме, который окружает трамвайное кольцо у церкви. Но из-за того, что с верхних этажей просматривалась территория оборонного завода, из проекта вычеркнули два этажа, и мы не попали в тот дом. А жаль. Но вот сбылась мамина мечта – годом позже нам дали отдельную квартиру. В середине сентября 1974 года мы переехали в наш теперешний дом. Собрались все родственники, перетащили мебель, и на заводском грузовике мы поехали в новую жизнь. Приехав, мы первым делом запустили в квартиру Яшку, и она стремглав исчезла в наваленных книгах и баулах, которые мы потихоньку перевозили заранее. Появилась она только тогда, когда все разошлись, и осторожно пошла обнюхивать новое жилье.
На следующий день, после школы, я пришел в нашу старую квартиру на Матюшенко, посмотрел напоследок в окно, и сел за старый письменный стол, который мы оставили. Он служил еще отцу, а потом и Мише. Его лакировка давно уже пообтерлась, а столешница из дермантина была вся исцарапана, не без моей помощи. Было грустно. Неизвестно, сколько бы я еще так просидел, но тут пришел отец. Сослался на какие-то мелкие дела, но ему явно тоже хотелось проститься с нашим старым домом.
Новый дом оказался замечательным. Тогда Рыбацкое было еще районом частных домов с садами и огородами, а мимо наших трех корпусов до железной дороги шла Полевая улица, с левой стороны которой были садоводства. И все цвело и пахло, а осенью покрывалось цветными листьями и яблоками. Обуховская Оборона шла не под окнами, а сворачивала в Рыбацкий проспект, и машин на ней было мало, за исключением воскресного вечера, когда возвращались дачники из Пупышево. И поэтому была тишина. Даже трамваи бегали хоть и резво, но без грохота и прочих лишних звуков.
https://vk.com/video7795409_456239056
Единственный источник шума – казарма стройбата в доме 289 корпус 1, под нашими окнами. В огороженном забором дворе они совершали свои утренние построения, периодически используя для этого свой оркестр, который ужасно фальшивя, играл такие военные марши, как «К сожалению, день рождении только раз в году…» и «Не плачь, девчонка…». И строевую подготовку под голос сержанта без особого образования «И рязь, и рязь, рязь, два, три».
Этот стройбат был приписан к Обуховскому заводу, и строил наш дом. Поэтому отец еще долго устранял недоделки. Ну и как положено у прапорщиков из стройбата, они настелили в нашем доме простой дощатый пол, хотя по документам был паркет. И этот пол был из узеньких досочек, мгновенно рассохся и зиял огромными щелями.
После переезда мебели было мало, в моей маленькой комнате стояли только два шкафа, и она была гулкой, с отличной акустикой. И было так здорово, устроившись на ночь на полу, слушать до трех часов ночи музыку по транзисторному приемнику. Чаще всего это были концерты для строителей БАМа.
Постепенно дом заполнился мебелью, свободного места стало намного меньше, чем на старой квартире, и были забыты и немецкая железная дорога, и солдатики. Вот и закончился этот проклятый переходный возраст, и началась светлая моя юность.
А вот велосипедные прогулки расцвели буйным цветом. Изъездил весь сад Спартак, все Рыбацкое вдоль трамвайной линии. А потом открыл совсем неизведанные пути. Можно было ехать вдоль наших домов по ныне исчезнувшей Полевой улице, и, доехав до железной дороги, свернуть. Направо – в Обухово, а там переехав мост, по безлюдной Софийской улице до Южной ТЭЦ, а налево – до станции Рыбацкое. Потом я сделал открытие, что перейдя пути и проехав через пустырь до ветки на Москву, можно ездить вдоль железки до Славянки. Было бы больше времени, я бы доезжал до Москвы и Мги. Но однажды я ненадолго оставил велосипед на лестнице, и его стырили.
Теперь путь в школу стал гораздо дольше и интереснее. Утром я садился на трамвай, и ехал мимо Троицкого поля, церкви, Речного вокзала с теплоходами и дикого берега Невы. Осенью чайки катались на льдинах от Речного вокзала до Володарского моста, потом перелетали обратно и опять плыли на очередной льдине, зимой громоздись ледяные торосы, ближе к весне шел Ладожский лед, и огромные белоснежные льдины метровой толщины с грохотом ломали друг друга. Я выходил у моста, шел назад, спокойно переходил Обуховскую Оборону там, где теперь куча светофоров и переход запрещен, и шел мимо Куракиной дачи. И мои следы на снегу были первыми.
А после уроков я проходил через двор, шел мимо универмага, совал нос в газетный киоск то за авторучкой, то за стержнем, то за журналом «Техника-молодежи», и, выждав удобный момент, переходил Ивановскую. Да, тогда ее еще можно было перейти без подземного перехода и светофоров. Потом я шел через сквер между мостом и районной администрацией. Там весной оглушительно пахло землей, а потом цветами на клумбах и черемухой, и дожидался на остановке трамвая.
Вот путь моей юности зимой…
…и летом.
Странно – путь в школу мне всегда вспоминается зимним, а из школы – весенним.
На остановке можно было любоваться домами на Октябрьской набережной, тогда еще белоснежными и без гнилых зубов застроенных лоджий, или портретом нашей школьной директрисы на доске почета у райсовета.
Как стало интересно учиться в старших классах! Физика, математика, химия, история – это уже по-взрослому. Какое наслаждение эти производные, интегралы и тригонометрия! Даже на литературе скучать не приходилось. Хотя сочинения с этой Катериной в темном царстве продолжали быть мучением.
Казалось бы – чего такого в обществоведении, но и оно пополняло голову мыслями. Особенно экономическая часть. Дошло до того, что в какой-то момент я задумал поступать в финансово-экономический институт. Даже присмотрел специализацию типа «банки и кредит», но потом передумал. Уж больно скучной показалась работа.
Ну а начальная военная подготовка – это вишенка на торте. К нашему времени военруков, успевших повоевать, почти не осталось, но наш воевал с японцами в Манчжурии. Поэтому он научил нас многим полезным вещам. Кроме противогаза и разборки автомата мы освоили гранаты и приборы радиационной и химической разведки. А сколько он, умудренный опытом, вколачивал в нас топографии и ориентирования! Очень полезные вещи. Когда мужской половине наших классов устроили сборы в Невском лесопарке, то наша группа вышла в заданную точку, а кое-кто ушел в Неву или вообще заблудился, пришлось искать.
Учился я так хорошо, что меня начали оправлять на районные олимпиады по математике и физике. Дальше не проходил – не хватало знаний по сравнению с физматшколами. Даже для олимпиады по литературе написал один раз сочинение, но его не отправили – столько вольнодумства я там накарябал. А вот на конкурсе «Ты – ленинградец» доходил до городского уровня. Учителя по литературе и немецкому уговаривали меня перейти в специализированные школы. Но я не перешел. Расстаться с одноклассниками, писать эти сочинения и копаться в плюсквамперфектах оказалось выше моих сил. Все-таки техника влекла меня больше. Так хотелось если не делать открытия, то хотя бы изобретать.
После восьмого класса нас ждали четыре экзамена. Первым было сочинение. Поскольку мы были разбиты на две смены, и я был во второй, которая должна была сдавать экзамены в 13 часов, я в день первого экзамена, а это было сочинение, спокойно спал сколько влезет. Но меня разбудил крановщик. Я же не заметил, что письменные экзамены обе смены сдают в девять утра. Учителя позвонили маме на работу, она упросила крановщика поехать за мной и отвезти в школу. Это было классно – подъехать к школе на автокране. Успел. И сочинение написал. Правда, только на четыре. Ну и то хорошо.
После восьмого класса примерно половина наших одноклассников ушла в техникумы и ПТУ и стали водителями, рабочими и продавщицами. А Наташка Одинцова пошла в судовые коки и обплавала весь мир. Взамен в наш класс влили новичков из очередной расформированной на Ивановской школы.
Мы окончательно стали старшеклассниками. И нам полагалась новая форма – синие костюмы. А у девчонок все еще оставалась старая, с платьем в обтяжку. И когда мы сидели на задней парте, я смотрел на прямую спинку Инки Рогозиной, а Мишка Пахомов – на затылок хохотушки Надюхи Колобковой. Ох уж эти платья.
В девятом классе сформировался наш дружеский кружок. Правильный человек Генка Краснобояров, который хотел стать подводником, за что мы его прозвали Карасем, и ставший им. Столкнувшийся под водой в Тихом океане с американской подлодкой, дослужившийся до капитана первого ранга, преподававший в военно-морской академии и рано умерший от инфаркта. Славка Осипов. И двое рыжих, живших в соседних парадных – Витька Аплетин и Борька Прохоров. Каждое утро перед школой мы собирались возле нее в каре гаражей и покуривали. А временами и попивали портвешок. Летом или типа того – проделывали то же самое в кустах прямо у стен родной школы, пока бдительная директриса не заставила коммунальщиков снести эту ботанику под корень. Тогда мы перешли на подворотни и Куракину дачу. В общем, были еще теми разгильдяями. Господи, сколько милых глупостей мы насовершали в той светлой нашей юности! Но при этом учились хорошо и были вполне сознательными гражданами.
А еще Генка и Славка играли в хоккей и футбол за завод «Большевик», как тогда назывался Обуховский завод. И я ходил смотреть их игры чемпионата Ленинграда в сад «Спартак» – летом на футбольное поле на берегу Невы, а зимой на открытый каток. А самое главное – вчетвером мои друганы организовали школьный ВИА (вокально-инструментальный ансамбль). Аплетин стучал на барабанах, Генка бацал на басу, Осипов на соло-гитаре. И при этом пели. Особенно Борька Прохоров – он выдавал «Вологду» похлеще профессионалов. Ну и остальной репертуар тех лет, под который мы танцевали на школьных вечерах – «Из вагантов», «Там, где клен шумит», ну и так далее. Ох уж эти танцы. Ох уж эти наши девчонки с навороченными прическами и мини-юбками.
Я из-за музыкальной бездарности пошел другим путем. Ходил в физический кружок. И пострелять – наш военрук водил нас в тир школы на улице Тельмана, где мы стреляли из малокалиберных винтовок. Удачно – настрелял на значок «меткий стрелок». А позже на сборах стрелял из карабина и пистолета. Вот уж бесполезная игрушка.
Кроме развлечений была и «трудовая практика». Мы и капусту перебирали на Невской овощебазе, и строительный мусор убирали в строящейся больнице Обуховского завода, которая теперь бизнес-центр «Обухов» в Прогонном переулке. Но чаще всего работали на конвейере, на Мыловаренном заводе, который теперь «Невская косметика». Мыло, крем, упаковка, баночки, коробки. До чего же это нудная работа – на конвейере.
А еще нам придумали УПК (учебно-производственный комбинат). Он расположился в здании нашей старой школы. И раз в неделю мы должны были ходить туда, и учится какой-нибудь профессии из предъявленного списка. Я под влиянием и совету Аркадия, мужа Нины, выбрал электромонтаж как наиболее умный из предложенных вариантов. Кроме обычных уроков практически той же физики нас водили с экскурсией на производство. Огромные холодные цеха с лужами на полу производили ужасающее впечатление. Мы со страхом ждали производственной практики. Но все оказалось гораздо культурнее. Собирать телефоны-автоматы, крутя отверткой на Митрофаньевском шоссе – это еще что. А вот делать замеры тестером (ух ты, как интересно), макетировать и совершать прочие умные операции в «Рудгеофизике» у Финляндского моста – это уже ого-го. Как-никак научно-производственный комбинат, а не какая-то кустарщина.
После девятого класса нас повезли в КМЛ (комсомольско-молодежный лагерь) в Лужский район, в Ям-Тесово.
Вот такие мы были. Хиппи волосатые.
И там мы полдня пололи турнепс. Внаклонку и мучаясь от жажды. Но недолго. Человек – это такая скотина, которая ко всему привыкает. И очень быстро норму в виде одной борозды мы пропахивали не за 4, а за 3 часа, и шли развлекаться. Играть в волейбол, купаться в неописуемо красивом Оредеже ну или еще чего.
Когда мы в реке мыли котлы, мгновенно прилетали стаи мелких рыбешек, которые за милую душу сжевывали куски отлепленных от стенок котла макарон, а по их окончании начинали больно дергать нас за волосики на ногах.
Осенью 1976 года вышел культовый диск Тухманова «По волне моей памяти», мгновенно ставший мегапопулярным. Все прямо тащились от песни для танцулек «Из вагантов». А вот мне среди всей этой россыпи мировой поэзии запал Бодлер с его «Сентиментальной прогулкой». Но не сразу. Однажды, когда я ехал после школы домой, у церкви, на повороте, под золотом косых лучей заходящего солнца, меня прямо таки пронзили эти строки «Дитя, сестра моя….». И я открыл для себя мир поэзии, над которой раньше подсмеивался. Ох уж эти уроки литературы.
К десятому классу во всю свою величину вставал вопрос – куда поступать после школы. Вариант идти по стопам отца и заканчивать Военмех я отверг сразу. Отец и его знакомые советовали мне юридический, особенно прокуратуру или нотариат. Но мне эта работа казалась скучной и рутинной. Хотелось изобретать. Совет Аркадия, УПК, мои игрушки – все привело меня к тому, что я решил поступать в электротехнический институт. Тогда он назывался ЛЭТИ имени В.И.Ульянова (Ленина). Ну что выбрал, то и выбрал. Вышло так.
И пошел я на подготовительные курсы. В этом готическом корпусе, который помнил еще Попова, с его парадной лестницей со стертыми за 80 лет студиозусами и маститыми профессорами мраморными ступенями, мы раз в неделю занимались в телевизионной аудитории. Это было по тем временам круто. В полутемной аудитории на каждые два сидячих места был установлен маленький телевизор, который показывал, что преподаватель чертил на своей бумажке, что-то говоря в микрофон. Тогда же я выбрал конкретную специальность – оптико-электронные приборы. Интерес к оптике и лазерной технике перевесил интерес к программированию и компьютерам. Ну опять же – что выбрал, то выбрал.
Слава богу, помимо учебы в жизни существовали и радости. Мы продолжали поездки за грибами. Сначала ездили в Апраксин Бор за Мгой, ходили по холмам, разделенным ручьями, изрытыми воронками и окопами, покрытых мотками колючей проволоки, черепами и немецкими касками, и где, не стесняясь многочисленных грибников, прыгали здоровенные зайцы и ползали гадюки. А грибников было так много, что Апраксин быстро надоел, и отец после нескольких поездок в разведку открыл Малуксу.
И вот мы, встав часа в 4 утра, шли дворами в Обухово, чтобы сесть на полупустую первую электричку, уходившую в 5.40. Мы приезжали на рассвете, и под запах сосен, шли вдоль железной дороги. Тогда еще не было насыпи для второго пути, и при приближении поезда все ныряли под откос, а потом выбирались наверх, как после бомбежки.
Половина пути до основного места охоты мы проходили по лесу. Входить в лес на рассвете, распугивая сонных птиц – это просто чудо.
И вот мостик через болотистый разлив ручья Ключ, и мы ныряем с насыпи вправо, в этот замечательный лес, где вперемешку росли сосны, ели, березы и осины. И начинались белые с подосиновиками.
Пройдя через лес, мы выходили к перекрестку просек с линиями ЛЭП, и, обшарив богатые плантации его окрестностей, устраивали обед.
Потом шли вдоль просеки, выходили к урочищу 20-й километр, где непременно был богатый урожай, и возвращались обратно вдоль железной дороги, преодолевая болота и болотинки. За что я люблю Малуксу – за этот неповторимый запах влажного леса и сосен, и за то, что весь путь по лесу если и не усыпан, то хотя бы понемногу одарен грибами. Это и есть охота, а не массовое убийство с целью наживы.
Грибы остались все те же, что и раньше. А все остальное в жизни менялось. «Пионерскую правду» закономерно сменила комсомольская газета «Смена», с первого, новогоднего, номера, завоевавшая мое доверие, пустив на целую полосу юмор в стиле школьных уроков с фразами «Алик выпил шкалик». А вместо журнала «Костер» отец выписал мне более взрослую, но и более нудноватую «Юность». Зато я отводил душу «Техникой-молодежи» с ее завиральными идеями, историей техники и теорией изобретательства. Есть и такая. Называется ТРИЗ.
Чемпионаты мира по хоккею по-прежнему были огромным событием. Теперь наша сборная стала той самой непобедимой «красной машиной». Но имена были уже другие – Третьяк, Михайлов-Петров-Харламов… И главным соперником стали чехи. И именно на годы моего старшеклассничества приходится несколько наших обидных проигрышей. Так что мы прилипали к телевизорам и болели. Да так, что мама совала Мише сердечные капли, да и мне бы они не помешали.
Вслед за нами и Федоровы получили отдельную квартиру в Веселом поселке. И разъехалась вся родня кто куда. Встречаться стали реже. И веселого стало гораздо меньше. То ли все старели, то ли потеряли смысл жизни, то ли мы, молодежь, разбежались по своим кружкам, то ли уже ощущались перемены в стране. А тут еще и Генка, сын дяди Вити пропал, а потом утонула его дочка Инна. В той самой реке, где мы с дядей Витей ловили рыбу.
В 1976 году отца наградили орденом Знак Почета. Но чем дальше, тем хуже становилось его настроение из-за дураков и хамов на работе. Настолько, что в 1985 году он наотрез откажется работать на пенсии, а следом за ним разбегутся все конструкторы. А в начале 1990-х очередь дойдет и до рабочих. Даже Василий Федоров, высококлассный фрезеровщик, уйдет с завода, не выдержав неимоверного хамства. Ну а следом и завод уйдет в пике с розыском директора за границей.
Но пока я учусь в школе. И последний звонок уже вот-вот прозвучит.
И он прозвучал. Опять были экзамены. Штук шесть. Но ничего, выжил. И закончил школу без единой тройки. Настала пора выпускного вечера. Ну какой же вечер без портвешка. Сразу было ясно, что так просто его в школу не пронести. Но мы были такие великие конспираторы и выдумщики, что ловили с этим делом всех, только не нас. Первая группа прошла в школу и пронесла веревку, зашла в туалет и спустила веревку вниз. Вторая группа с моим участием привязала к веревке сумку с бутылками, и мы бережно и нежно подняли ее наверх.
Дальше были речи, концерт, родители кормили нас мороженым… Господи, какие они были наивные… А потом нас катали на речном трамвайчике вверх по Неве, мимо моего дома, с танцами и песнями. И было грустно.
Я пришел в ту школу, какой она показана в фильме «Доживем до понедельника» с песней про журавлика, и какой ее оставил Миша. А ушел из той, какая она в «Розыгрыше».
«Когда уйдем со школьного двора
Под звуки нестареющего вальса…»5
Через день я получил документы и сразу побежал сдавать их в институт. В моем аттестате средний балл был чуть-чуть ниже четырех с половиной, поэтому мне потом пришлось сдавать четыре вступительных экзамена вместо двух. Подгадили мне с лишними четверками гуманитарии. А то, что по технарским предметам у меня были пятерки, в приемной комиссии оценили. Так же, как слова в характеристике про то, что я «целеустремлен и настойчив».
Тогда же, в июне 1977 года родился Олег, и я стал дважды дядей.
В июле меня отправили на дачу к тете Ларисе. Небольшой домик на шести сотках в садоводстве в районе Петрокрепости. Станция Сады по дороге на Невскую дубровку. Я гостил там уже не первый раз, и со знанием дела объедал каждый день ягоды, начиная с клубники и малины и заканчивая крыжовником со смородиной. И к этому единственному развлечению можно было добавить только подготовку к вступительным экзаменам. Вот под этим предлогом мне удалось уговорить родителей вернуть меня домой. Мне действительно было скучно. И не хватало учебников под рукой. Да и дома было как-то спокойнее и свободнее. Но как было больно при расставании смотреть на тетю Ларису! Это сейчас я понимаю, что ей нужно было о ком-то заботиться. И чтобы она была кому-то нужна. И я был последней надеждой. Но не получилось. И до сих пор помню ее горькую фразу про эту дачу «и кому это все нужно?». А потом моя студенческая жизнь закрутила меня так, что увиделись мы еще буквально раза три.
А пока меня волновало поступление в институт. Но экзамены я сдал. Опять же, на четыре с половиной, и поступил. Правда, от такого количества заложенной в голову информации десятком экзаменов, сил у меня поубавилось настолько, что меня ветром качало.