Перед началом сеанса звучали три звонка, нужно было подняться по лестницам и войти в самую верхнюю точку зрительного зала. Все рассаживались, потихоньку гас свет, и показывали киножурнал. Если повезет, то удавалось посмотреть «Фитиль» с прикольно взрывающимся ящиком, а иногда и мультяшными сюжетами. Потом свет опять включали, впускали опоздавших, свет опять гасили, и начиналось кино. Помню жуткий «Обыкновенный фашизм», на который меня, еще несмысленыша, повел отец, «Кавказскую пленницу», на которой как сумасшедший хохотал весь зал и «Неуловимых».
Дома культурная жизнь тоже била ключом. В мою жизнь вошли газеты – первой стала ленинградская «Ленинские искры» со смешными перлами из сочинений. Научившись читать, стал глотать книги. Для начала – обязательно с картинками. И телевизор с прекрасными телеспектаклями ленинградского телевидения и кино. И непременно каждые каникулы – любимые «Четыре танкиста и собака» со всеми обожаемыми Янеком, Марусей Огонек и Густликом.
Однажды наш класс отвели в библиотеку на бульваре Красных Зорь. И там я застрял. Сначала меня затянули книги про космос. Как сейчас вижу картинку со скафандрами для Луны и Марса на фоне инопланетных пейзажей. Потом начал глотать каждый день по книжке. Исторические, фантастику, энциклопедии, про самолеты, про динозавров и почему-то по геологии.
Как ни странно, интересными были и походы в магазины. Чаще всего в диетический гастроном на Ивановской улице дом 17, где теперь «Дикси», в булочную рядом с ним, где теперь азербайджанский «Универмаг» с турецкими тряпками. Там мне удавалось выклянчить сладкую булочку, мороженое, глазурованный творожный сырок или даже маленькую шоколадку. И первая моя самостоятельная покупка состоялась именно там, когда я дома клянчил у мамы мороженое, и она, сдавшись, дала мне 15 копеек, я самостоятельно побежал в «семнадцатый» магазин и купил «сахарную трубочку». Вообще магазины на Ивановской впечатляли. В мясном, прямо на глазах у покупателей, мясники рубили мясо под схемой разделки туш, стояли довоенные кассы из мореного дерева, а закругления на стеклянной надстройке были сделаны из узких стеклянных планок с алмазной гранью. А на крыльце регулярно точильщик точил ножи, разбрызгивая искры. В булочной, на полке, поверх сушек и баранок, стояла огромная деревянная скульптура орла, раскинувшего крылья в духе пятидесятых годов. В рыбном, в мрамором бассейне с огромным стеклом, плавала живая рыба. А универмаг в домах Ивановская 6 и 7 был совершенно в духе современных шестидесятых годов с его огромными витринами и никелированными перилами на полукруглой лестнице. И там был отдел игрушек.
В булочной на Ивановской 17, куда меня послали за хлебом, я и услышал по радио сообщение о гибели Комарова в 1967 году. Это был первый космонавт, погибший в ходе полёта. А тут еще американцы слетали на Луну, и моя страсть к космосу сильно поутихла…
В 1968 году умер Саша Веселов. Умер в 4 года, от скоротечного рака. Насколько помню, был он очень умным мальчиком. И перед смертью все ждал Мишу – играть в мячик. После этого в доме Федоровых поселилась какая-то тяжелая тишина. И я еще не знал, что это первый звоночек потерь.
На следующий год, в 1969-м, умерла тетя Клава. Мы уже легли спать, когда прибежал дядя Женя Шибаев с этой вестью, и мама с ним помчалась на Гончарную, не взяв меня с собой. Я отвернулся к стене и заплакал. Наверное, именно здесь и закончилось мое чудесное детство.
И закончилась начальная школа. И теперь у нас была не одна учительница, а мы пошли по рукам и вместо одного и того же класса стали переходить на каждый урок в другой кабинет.
ОТРОК
В апреле 1970-го, как раз на сотый день рождения Ленина нас приняли в пионеры. В Мраморном дворце, где тогда был музей Ленина, в самом парадном зале, комсомольцы повязали нам красный галстук. И мы давали клятву с заветными словами «Всегда готов». Нас провели с экскурсией по музею, и я видел вблизи тот самый, настоящий, броневик. Так я преодолел еще одну ступеньку взрослости, заодно получив право на парадную пионерскую рубашку с погонами и ремень. А пилотка с кисточкой, как у испанских республиканцев, сохранялась еще со времен Мишиной учебы. И начались сборы макулатуры и прочие мероприятия. А вот металлолома не собирали. Обидно. А несколько лет спустя уже я, в том же зале, повязывал пионерский галстук какому-то мальчику, отдавал пионерский салют и видел его радостное лицо.
Учеба пошла верх. Наконец-то началась нормальная алгебра с геометрией, в которой все логично и ясно. Кто как, а я в этом предмете делал успехи.
Пошел серьезный русский язык с прежней обильной писаниной и мучительные сочинения по литературе.
Начался немецкий язык со сквозными персонажем с прикольным именем «Шрайбикус», быстро ставший нашим объектом для шуток. Грамматика, такая у них сложная, как-то усваивалась, а вот большинство немецких глаголов так и не смогли поместиться в моей голове.
Что еще? Ботаника, на которой дали посмотреть в микроскоп на клетки луковой кожуры, и последующая зоология, где амебы, инфузории, губки, черви и немного о слонах. Ну и география. Пассаты с муссонами – скукота. Это я все давно освоил по детской энциклопедии. Зато потом пошла экономическая география. Это штука гораздо интереснее.
И, как и следовало ожидать, тянулись прежние труд, физкультура, музыка и рисование. На рисовании я даже как-то раз получил пятерку за изображение ракеты на Луне с радикально черным небом и сухим желтым грунтом. Главное – легко и быстро, всего в две краски и без лишних извилин. Лень – основа признания гения.
Если художества – они и есть художества, то труд стал серьезным предметом. Девчонок отделили и стали учить домоводству, а нас отправили в мастерскую, работать напильниками и молотками, и даже допустили до сверлильного станка. Делали жестяные совки для мусора и прочие полезные предметы для школы. Дело дошло до того, что я захотел стать слесарем. Отец, испугавшись такой перспективы, взял с меня обещание закончить 10 классов. Естественно, к этому времени такая дурь из меня вышла. Пришла другая. И не одна.
И главная радость от уроков – началась история. Ура! Особенно бодрили средние века с рыцарями, крестовыми походами и Столетней войной.
А с седьмого класса началось упоение физикой и химией. Даже соорудил дома спиртовку из банки от чернил, бинта и топливом в лице отцовского одеколона.
И добывал кислород из марганцовки.
Это я только с виду такой примерный. Имидж типа такой.
Ну вот это больше похоже на правду
Где-то там, на рубеже младших и средних классов тетя Лариса летом увезла меня в Разлив, на дачу. Что-то в этих барских замашках мне не нравилось. А для нее это была тень памяти о тех довоенных дачниках, приезжавших на Леснозаводскую улицу. А по мне так и Куракина дача с музеями – лучшие каникулы. Но зато в Разливе было озеро, из которого в теплые дни можно было не вылезать. И еще этот запах озера и сосен…
Единственное, что портило настроение – капризы Татьяны Финкель.
Дачу снимали не абы какую – а рядом с озером, в последнем доме на улице, прямо у огромной дюны. Сейчас там роскошный особняк, а раньше стоял просто деревянный дом.
Хозяева на лето отправлялись жить во времянку, а дом сдавали дачникам. Вот в одной из комнат мы и жили.
Мои попытки научиться плавать так и не увенчались успехом, как и старания соседского парня научить меня ездить на велосипеде. Ничего большего, чем просто скатываться с горки, я освоить так и не смог. Зато увидел сарай, в котором прятался Ленин в 1917 году, а дядя Коля даже отвез меня на речном трамвайчике к шалашу Ленина. Настоящему. Потом я даже пытался сделать его макет из сухой травы. Вышло, но очень криво. А тетя Лариса однажды вечером с азартом повела меня в кино куда-то в Сестрорецк. И в маленьком темном кинозале я увидел первый вестерн – «Верная рука – друг индейцев». И меня так впечатлил эпизод, где герой выстрелом перебил горящий бикфордов шнур, что я решил научиться хорошо стрелять. Начал с игрушечного пистолета с резинкой, и в старших классах таки достиг своей цели.
Утешением прокола с велосипедом стал самокат, который мне мама купила в Сестрорецке, и на котором я объездил потом все дворы, парк Бабушкина и Куракину дачу. Помню, как мы везли его в электричке из Разлива, заплатив за багаж, и потом на 38-м трамвае, который тогда ходил от Финляндского вокзала до Обуховского завода.
Осенью 1970-го Миша ушел в армию. Оказалось, что отец – известная и уважаемая личность даже в военкомате, и Миша попал как по заказу в железнодорожные войска. И служил недалеко, под Вяткой и Архангельском. Дома все вздохнули спокойно – его кутежи становились все более частыми и бурными. Дело доходило даже до дебошей и вытрезвителя. Армия – она и не такое исправляет. Но Яшка теперь часами сидела у двери и смотрела на входной звонок. А мы с мамой ходили на почту отправлять посылки с конфетами и прочими так нужными в армии вещами.
К 7 ноября 1970 года открылась станция метро «Ломоносовская». Строили ее довольно долго, примерно на месте церквухи, которую в 1966 году снесли. Снесли с трудом: долго и безуспешно колотили краном с чугунной бабой. Предварительная попытка ее взорвать кончилась тем, что она устояла, а в детском саду в доме Матюшенко 12 вылетели стекла. На торжественное открытие станции и поездку на первом поезде был приглашен отец. Как после этого стало просто ездить в центр города! Но скучно.
Естественно, что и игрушки у меня стали более взрослыми. Непременный конструктор, из которого я уже сам, без инструкции, выдумывал самые немыслимые механизмы. И настольная игра с правилами дорожного движения (ну почему они меня тогда так интересовали?) «Как проехать по городу», где самый короткий путь оказывался не самым быстрым, с таким атмосферно-абстрактным дизайном конца шестидесятых годов.
Как-то мама купила мне пушку. Огромную, сантиметров тридцать длиной. К ней прилагались несколько пластиковых снарядов, которыми она стреляла на несколько метров. И битвы солдатиков начали проходить с участием танков и артиллерии. А потом и ракет.
Однажды отец пришел с работы пораньше, и сразу повел меня в универмаг, в отдел игрушек. И купил мне ракетную установку с дистанционным управлением. Такого же типа продавали танки, и мне они нравились больше, но отец купил именно ее. Дорогую, за 16 рублей – сумасшедшие для игрушек деньги. Не иначе как он получил премию за зенитный комплекс С-75, которым в конце ХХ века сербы сбили американский самолет-невидимку. Установка работала на батарейках, и при помощи пульта управления можно было заставить ее ехать вперед или назад и поворачиваться. Вручную можно было задавать угол подъема ракет. А их мощи хватало, чтобы разносить любые укрепления. Батарейки быстро кончались, и я начал копаться в устройстве этой игрушки и постигать начала загадок электричества.
Отгадки повалили одна за другой. Одноклассники подарили мне на день рождения набор «Юный электрик» с проводами, миниатюрными тумблерами, лампочками и звонками. И с электрическими схемами. Разобрался, собирал-разбирал, экспериментировал.
Но это были еще цветочки. На дне рождении Починского его сосед продемонстрировал новомодную штучку – немецкую электрическую железную дорогу. Маневровый тепловоз тащил два товарных вагона. Такая роскошь задела меня на всю глубину души и прочих органов, и я заказал на новый год себе такую же. Но отец не смог ее купить, и я страшно обиделся на него, мол, ничего-то он не может. Типичный подростковый бред. Кто же знал, что такие игрушки продают только в ДЛТ, и на них как раз пошла мода. У прилавка с железной дорогой стояла такая толпа, что пробиться к нему было не так-то просто. Но когда новогодний ажиотаж спал, я получил на день рождения подарок – один из вариантов стартового набора.
Резвый паровозик, который отец называл «кукушкой» тащил пару пригородных вагончиков довоенного типа. И хотя были они немецкими, папе они напоминали такие же из его детства и юности. Возможность направлять паровоз не только вперед-назад, но и регулировать скорость, прокладывать пути не только по кругу, но и как хочется, приковали меня к этому развлечению надолго. Тем более что отец купил еще специальный трансформатор, и не нужно было постоянно менять батарейки в пульте управления.
Даже разглядывать все детали железной дороги, сделанные с немецкой дотошностью и аккуратностью, можно было часами. Шпалы с фактурой древесины, рессоры, тормозные барабаны, уголь в тендере, кабины машинистов, купе в пассажирских вагонах, буфера и фары – все было продумано и как настоящее.
Бег по кругу скоро перестал меня устраивать, и я на затыренные вместо школьных обедов деньги стал пополнять свой железнодорожный арсенал. Первым делом были закуплены стрелки, и я смог строить пути любой конфигурации и переводить составы с одного пути на другой. Потом стал пополнять парк грузовых вагонов.
А потом, недовольный тем, что все модели немецкие и из прошлой эпохи, стал охотиться за чем-нибудь нашим и современным. Охота получилась удачная – был куплен набор с электровозом ЧС-2.
Он был хоть и чехословацкого производства, но бегал по нашим дорогам и у меня на глазах. В качестве фар у него стояли граненые стеклышки, и он так романтично поблескивал ими на поворотах в сумраке зимнего утра.
Следующим хитом стал тепловоз. Он принадлежал венгерским железным дорогам, но зато на ходу у него светились фары. Особенно в тоннеле, который я склеил из спичечных коробков.
Постепенно я смог удовлетворить свою жажду накопительства, которую подогревали картинки из немецкого каталога, купив или получив в подарок почти все, что хотел. Даже мост и модельки машин. Светофоров и семафоров мне так и не попалось. Обидно! Но укладывать кружево путей на полкомнаты я мог.
Естественно, я копался во внутренностях локомотивов, чистил контакты, устранял короткие замыкания и экспериментировал. Оказывается, электромеханическими стрелками можно управлять дистанционно, а электровоз питать и через пантограф. Но как построить контактную сеть, чтобы и работала, и чтобы эстетично? А вот никак. Я даже сам вытачил потерявшуюся махонькую угольную щетку для двигателя паровоза. А при помощи трансформатора я путем электролиза добывал кислород. Подсоленная вода становилась голубой, но из-за переменного тока получалась смесь кислорода с водородом, которая при засовывании спички в пробирку прикольно хлопалась.
Когда я набрал все, что хотел из каталога, в ход пошли сборные модели «строений», как их назвали в инструкциях. И я с ужасающей самого себя дотошностью склеивал типичные немецкие домики. Самым громадным и живучим их них оказалась станция Ренсхаген.
Но все мои творения были бледной тенью картинок на коробках от моделей.
Веяло от них таким живописным немецким романтизмом, что просто дух захватывало.
Еще одной модной фишкой стали сборные немецкие модели самолетов. Как сейчас помню эту тонкую работу кусачками, надфилем и этот прохладный запах клея.
Огорчало, что мне так и не достались наши самолеты времен войны. А DC-8 голландских авиалиний был вообще какой-то вызывающе не наш.
МИГ-15
ИЛ-62 и его коробка с завораживающей картинкой
Красивые картинки были на коробках с моделями, а по бокам их – рекламные картинки других самолетов. Эк, однако, досадно, сколько всего у меня не было.
Были и наши модели – крейсер «Аврора» и броненосец «Потемкин». Сколько же не нам было пушек! Ужас!
Ах, если бы тогда были еще модели танков!..
Все эти модели не пережили переезда на новую квартиру.
Но не все же дома сидеть. Когда строительная площадка метро скукожилась, сквер стали благоустраивать, появилось множество луж и кучи щебня. И мы с Василием Федоровым целыми днями топили при помощи камней консервные банки и доски в этих лужах, изображая морские битвы. «Рассказы о боевых кораблях» – книга на все времена. И продолжали ходить по музеям. Слава богу, только сейчас, а не раньше, пошли в Казанский собор, где тогда был музей религии и атеизма. Отдел пыток инквизиции в подвале – жуть жуткая. Всю ночь потом кошмары снились.
Культурная жизнь продолжала бить ключом и из почтового ящика. «Мурзилку» сменили скучноватая «Пионерская правда» и великолепный журнал «Костер» с прекрасными материалами – от постоянных рубрик и публицистики до повестей. Документальная «Кронштадский детектив» про разоблачение английского шпиона в 1905 году, фантастическая «Пурга над карточным домиком» и главная жемчужина – приключенческая феерия «Мой дедушка-памятник».
А какое наслаждение – валяться на диване с книгой в руках. И лидером в том возрасте был подарок отца на день рождения – книга великого волшебника Клушанцева «Отзовитесь, марсиане».
Зачитывался даже «Бородино», хоть оно и было в школьной программе, и книгами про дирижабли, двигатели, борьбу с эпидемиями и прочими, прочими, прочими.
В результате посещений библиотеки осилил книгу «Путешествия Гулливера». И не к лилипутами и великанам в версии для малышни, а полную – с Лапутой и Гуингмами. А повесть «В стране вечных каникул» смогла развеять мою концепцию идеального времяпрепровождения как вечных развлечений без всякой школы. Сам себе удивляюсь.
На это же время приходится расцвет походов в цирк. Просто цирк, цирк на воде и цирк на льду, с дрессированными яками и слонами. Я видел программы таких корифеев, как Запашный, Кио и Филатов. Его медведи катались на самокате, играли в хоккей. И еще был медведь-акробат. И не просто так акробат, а в кедах. А главное – великолепные клоуны. Среди которых были ленинградские Ротман и Маковский.
Два лета я провел в Белоруссии, в деревне Заполянка Витебской области, у дальней родни дяди Коли. Начиналось путешествие с поездки на поезде – первой дальней моей поездкой в сознательном возрасте. Мы ехали на поезде целую ночь, выходили в Витебске, где на стенах зала ожидания вокзала висели две огромные картины: «Совет в Филях» и почему-то «Казаки пишут письмо турецкому султану». Потом ехали в сторону Полоцка на местном поезде мимо аккуратно выложенных цветными камнями звезд вокруг пикетных столбиков и детей, машущих руками проезжающим поездам, и выходили на станции Оболь. Там нас встречал дядя Миша, и мы ехали 16 километров на настоящей телеге, в которую был запряжен старый, рыжий, и как оказалось потом, очень хитрый коняга по кличке Мозоль с облезлым хвостом. Мимо лугов, на которых паслись аисты, деревенек, полей и прекрасных лесов с соснами и дубами.
И вот она – деревня Заполянка. Настоящая деревня, а не какая-то там дача. 20 домов, естественно – деревянных, два километра до другой деревни, где есть магазин и клуб. И пыльная проселочная дорога. А вокруг – лес. Изба с настоящей печью, ухватами и чугунками, в которых готовили еду. Огород с несколькими яблонями и кустами смородины. Огромный участок, засеянный картошкой и ячменем для кормления кур, с ямами для хранения картошки. Сеновалом с ласточкиным гнездом, хлевами и баней «по черному» на краю леса. А в лесу – самогонный аппарат, состоящий из костра, двадцатилитрового бидона с брагой, прямой металлической трубы и деревянного корыта с водой. Просто и эффективно. Ну и прочее хозяйство – упрямая корова Белобочка, предпочитавшая загулы вместо стояния в стойле, свиньи, овцы во главе со своевольным и блудливым бараном, куры и петух, постоянно дравшийся с соседским, а также собака Рекс и кошка Мурка.
Вокруг был шикарный лес с огромными соснами, елями, дубами и липами, в глубине которого скрывались жуткие огромные болота. Вдоль дорог тянулись поля ржи, или как говорили там «жита», с васильками, картошки и льна, который красиво цвел синим цветом и на ветру колыхался как морские волны. Жарким днем над дорогой висело марево, а вечером на поля ложился туман. Красиво.
Как мог, лез помогать взрослым. Укладывал дрова, полол огород, утаптывал сено на сеновале, чтобы колхозный учетчик насчитал поменьше, ворошил колхозное сено, загонял корову на двор, когда деревенское стадо возвращалось вечером с выпаса, и отгонял слепней и оводов от измученной скотины. А однажды меня даже взяли пасти деревенских коров, когда настала наша очередь. Встав очень рано, часов в пять, мы, двигаясь с дальнего конца деревни, начали собирать коров. А они были в каждом дворе, иногда даже не одна. Потом мы гнали их по дороге, я забегал вперед, и направлял их на лесную дорогу с полянами, где росла высоченная, по грудь мне трава. А на опушке леса были лисьи норы и птичьи гнезда с яйцами.
Несколько раз я отводил коня в ночное, на луг в соседнюю деревню. Какая это мука – ехать без седла и биться копчиком о жесткий хребет лошади. Особенно если ей хочется побыстрее отдохнуть, и она постоянно переходит на рысь. Прежде чем оставить Мозоля на ночь, нужно было спутать ему передние ноги. Но он подгибал одну из них, и нагло смотрел на меня хитрым глазом. Заканчивалось дело тем, что проходившие мимо мужики убеждали коня смириться неведомыми мне словами. Когда лошадей, наконец, оставляли в покое, они устраивали обнимашки, кладя друг другу голову на гриву, а потом принимались валяться по траве, почесывая свою бедную искусанную оводами шкуру.
Большая часть времени была занята играми в войну с деревенскими мальчишками, особенно с баламутным соседским Сашкой Круторожкой, а иногда и с его двумя сестрами. С перерывами на походы за земляникой, малиной и грибами.
Игры в войну велись со знанием дела. Неподалеку от деревни был большой партизанский край. В 1943 году половину Заполянки немецкие каратели сожгли, но партизаны вовремя подоспели и спасли остальную половину. А в Оболи действовало подполье, связной которого была Зина Портнова, приехавшая туда на лето к бабушке. Там же ее и арестовали, когда она вышла из леса. В Оболи, в сохранившемся доме помещика сейчас музей Обольского подполья. Полдеревни каждый год ездило на встречу в бывший лагерь партизан, и дядя Миша, тоже партизанивший, был среди них. Возвращались все матерясь и с запахом перегара.
Потом я дома долго с помощью солдатиков играл в нападение партизан на немцев.
Два года по одному месяцу я провел в пионерлагере «Маяк», в поселке Тарасово. Как мне не хотелось туда ехать, особенно во второй раз, но пришлось. Все повторилось, как при отъезде на дачу в детском саду. Как оказалось, Тарасово и Осетрово разделяют всего 7 километров по лесной дороге. Какая это скука – пионерлагерь. По сигналам горна: подъем, зарядка, линейка, завтрак, обед, опять дурацкий тихий час, ужин, отбой. Купание по свистку в маленькой загородке у бутафорского маяка. Даже к настольному теннису не подпускали. А в футбол я бы мог и дома во дворе поиграть. Одна отрада – Подгорное озеро, его запах и нежный плеск волны вечером. Да еще эпизодические потуги поиграть в «Зарницу», походы с пионервожатой за территорию к бетонным фундаментам, оставшимся от финских домов и костер с печеной картошкой.
Единственное достойное воспоминание – полноценный поход с физруком на озеро, которое все назвали Голубым. Небольшое, почти круглое, в какой-то котловине, похожей на кратер, в сосновом лесу, невероятно глубокое и с водой то неимоверно голубого цвета, то цвета морской волны. Красота.
Еще два лета я провел у дяди Вити, в Галиции, в городе Коломыя Ивано-Франковской области. Мы ехали на поезде до Львова почти двое суток, через Псков, Резекне с его темными ельниками и ведрами черники на продажу, Даугавпилс с видом на тюрьму из окна поезда, Вильнюс, Лиду с ее замком, Барановичи, где стояли составы с танками, Ровно и Луцк. Во Львове пересаживались на поезд в сторону Черновцов и через Ивано-Франковск, который совсем недавно был Станиславом, к вечеру доезжали до Коломыи. Жил дядя Витя недалеко от вокзала, на улице, названной в честь писателя Ярослава Галана, которая теперь улица Бандеры, в домах, где жили одни военные. В окно был виден гараж военных летчиков, и можно было наблюдать, как стройбат строит дом, постепенно возводя кирпичные стены, укладывая перекрытия и начиная новый этаж.
Основным развлечением была рыбалка, для чего мы с дядей Витей ходили на реку Прут. Она была всем известна как пограничная. В 1941 году ее перешли немцы, а в 1944, освобождая страну, именно на этой реке наши вышли на границу. Но оказалось, что верховья Прута проходят по нашей территории, и в Коломые это еще небольшая горная река с бродами, перекатами, подвесными мостами и обширными омутами, в которых водилось много рыбы. Там Прут только-только стекал с гор, и после дождей мгновенно вздувался, ворочая камни и меняя русло.
Мы шли на рыбалку почти через весь город. Выходя из дома, мы сворачивали в противоположную от вокзала сторону, и, не доходя до старого польского кладбища с его огромными мраморными крестами и ангелами, входили в парк с польским памятником Мицкевичу и деревянным кинотеатром «Комсомолец» в гуцульском стиле. Шли через рынок и Ратушную площадь, по улицам с двухэтажными домами времен Австро-Венгрии, в некоторых из которых сохранились витражи, ткацкой фабрики, проходя мимо вентиляции которой нужно было задержать дыхание, иначе хлопковая пыль забивала легкие, ковроткацкой мастерской, в открытые окна которой было слышно, как женщины поют украинские песни, и частных домов с огородами и садами. И вот, наконец, река. Заросли ежевики на нашем берегу, дикие маки на другом, и зеленые холмы, которые постепенно становятся выше, и, приобретая синеватый оттенок, превращаются на горизонте в Карпатские горы.
Ратуша и памятник Мицкевичу
Сначала мы ловили на обычные удочки, принося домой примитивную уклейку, но в таком объеме, что ее хватало на уху. Потом мы перешли на донку. И тут пошли здоровенные, по 30—40 сантиметров, ужасно костлявые плотвички и вкусные прикольные днестровские усачи. У них слава ядовитых, но ядовита только икра, что не спасло их от попадания в нынешней реальности в красную книгу. Вот сколько мы их наловили!
Несколько лет после поездок к дяде Вите я соорудил удочку и ловил уклейку уже дома, у завода Ломоносова, один или с Василием Федоровым. Яшка была в восторге. Лишнее доказательство, что экология раньше была лучше, а трава зеленее.
И тогда же, в первый приезд в Коломыю, я наконец-то, научился плавать. Сначала под контролем дяди Вити, а потом и полностью самостоятельно переплывал Прут.
Надежда свозила меня посмотреть местную достопримечательность – водопад в Яремче. Водопад так себе, а вот скалы меня впечатлили.
А еще больше впечатлил железнодорожный тоннель, у которого стояла охрана с автоматами.
На другой год, с мужем Надежды и Танюхой Федоровой мы ездили в Нырков. Ночевали в палатке, на острове посередине Днестра, под грохот грозы и было непонятно – затопит остров или нет. Уйти с него можно было вброд, но течение было такое, что сбивало с ног.
Утром мы переправились через Днестр по мосту, построенному еще во времена Австро-Венгрии. С тех пор еще оставалось предмостное мощение брусчаткой, уложенной так ровно и плотно, что через нее не пробивалось ни одной травинки. Середину моста взорвали отступавшие немцы, и он так и простоял до нашего пришествия с деревянным пролетом, по-быстрому сооруженным нашими саперами.
Потом мы шли по горному серпантину, по обочинам которого росли кусты барбариса и кизила, и, миновав заброшенный и загаженный костел, наконец, дошли до котловины, в которой был спрятан Нырков.
Когда-то это был остров, на котором стоял русская крепость, разрушенная монголами. Потом на этом месте поставили крепость турки. Поэтому Надеждин муж заливал нам, что это руины турецкой крепости с башнями в виде шахматных тур и подземным ходом. В реальности это остатки усадьбы польских панов 19 века. Может быть, она и поглотила что-то, оставшееся от турок, но это дело темное.
В последний мой приезд, провожая меня обратно до Львова, дядя Витя провел меня по этому красивому городу, и купил мне наручные часы. Как оказалось, это был подарок на память перед долгой разлукой, словно он чувствовал, что этот символ взрослости – очередная моя обрезанная ниточка, которая связывала меня с родней.
Но как бы ни старались родители меня сплавить на лето куда-нибудь, все-таки больше мне нравилось на каникулах торчать дома. Дел и развлечений хватало. Однажды мама принесла с работы трясогузку с переломанным крылом, и мы поселили ее между оконных рам. Я притащил палки, ставшие насестом, поставили ей миску с водой и блюдце с пшеном. И вот целый месяц каждое утро, едва всходило солнце, она просыпалась, купалась в миске с водой, клевала пшено, вынужденно сидя на вегетарианской диете, прыгала с ветки на ветку и охотилась на червяков и жуков, которых я притаскивал ей со двора. А едва заходило солнце, она запрыгивала на насест, прятала голову под крыло и засыпала. Единственное, что отравляло ей жизнь – это появление на подоконнике Яшки. Эта зверюга, пытаясь прикрыть свой облик страшного хищника, увидевшего беззащитную жертву, надевала маску как будто «я тут случайно» и «я только в окно посмотрю», а главное – оскорбленно смотрела на нас «ну как вы могли обо мне такое подумать». А бедная трясогузка в это время металась по своему аквариуму, не зная, где спрятаться. Когда ее крыло благополучно зажило, мама отнесла ее обратно к себе на работу и выпустила. Оставалось еще достаточно времени, чтобы трясогузка окрепла и перенесла перелет на юг.
Главное удовольствие в те школьные годы – поездки за грибами в Ручьи, на охотничью базу Обуховского завода. Все начиналось с приготовлений – сапоги, еда, термос, рюкзак с плетеным кузовом и корзина. В нее тут же забиралась Яшка, и с блаженным видом принимала красивую позу. Мол, «я прекрасная пейзанка». Потом мы шли к ювелирному магазину на Ивановской, возле которого нас ждал заводской грузовик, приспособленный для перевозки пассажиров – тентованный МАЗ-500 с деревянными лавками. Мы долго ехали мимо Троицкого поля, аллей на Обуховской Обороне и в Металлострое, через Колпино выезжали на Московское шоссе, и устремлялись к Любани, где сворачивали направо, и по проселку в сторону Луги ехали до деревни Ручьи. Уже после Коркино начинались великолепные леса и виднелись озера, теперь окончательно превратившиеся в болота.
База была большим деревянным домом, где были печь и 15 коек. Мы ночевали в доме, и едва начинало светать, завтракали и шли за грибами. Почти сразу за деревней мы сворачивали, и по полевой дороге через картофельное поле входили в лес. Там были небольшие поля овса с проплешинами, оставленными ночевавшими в овсе медведями. Обычно их было двое-трое. Однажды, когда уже начался охотничий сезон, мы вошли в лес с охотниками, и едва успели заметить, как в кустах исчезают медвежьи попы. И видели следы медвежьей болезни. Однажды мне все-таки довелось попробовать медвежатины. Вкусно.