С "законом возрастания потребностей" много проблем. Во-первых, он напрочь игнорирует явление обломовщины – то есть людей, которые ничем в жизни не интересуются, а поев и поспав, никаких новых потребностей в себе не обнаруживают. Отрицать существование таких людей было бы странно. Во-вторых, есть даже целые "обломовские" культуры – они существуют уже десятки тысяч лет, но никаких принципиально новых потребностей не породили, отчего и продолжают оставаться на том самом уровне развития, что тысячелетия назад (в антропологии такие культуры получили название "холодных" – то есть как бы застывших, в противовес "горячим культурам" – создавших сложные цивилизации). Когда представителей таких "холодных" культур пытаются вовлечь в новую для них деятельность, они, как правило, старательно уклоняются от этого, предпочитая вернуться к привычному укладу. Таким образом, оказывается, что "закон возрастания потребностей" не такой и закон, и работает не со всеми, а только с некоторыми – как с индивидами, так и с культурами. Но марксизм ничего из этого не смущало: нужно было показать главенствующую роль среды и "объективных факторов" в развитии человечества, а психологию (и сферу представлений как её часть), следовательно, нужно было либо поставить в подчинённое положение, либо вовсе проигнорировать.
В заключении книги будет предложено простое и самое очевидное объяснения феномена "возвышения потребностей" – правда, очевидное не для Маркса, и даже откровенно ему бы не понравившееся, поскольку делает всё его учение ненужным нагромождением тезисов.
Именно тот факт, что философия марксизма опиралась на некоторые никак не доказанные догмы, а просто принимавшиеся на веру, позволил многим исследователям считать марксизм религией (Годелье, с. 92-99; Харари, с. 278). То есть системой представлений, определявших реальную практику людей. Знаменитый экономист Мейнард Кейнс справедливо задавался вопросом о догматизме марксистов: "Как мне принять теорию, которую необходимо принимать как Библию – вне и выше всякой критики, – но которая похожа на устаревший учебник по экономике, не просто научно неправильный, но читаемый без всякого интереса и к современному миру неприменимый?" (Кейнс, с. 58).
Когда решает сфера представлений
Важны не только объективные условия существования, но и специфика их осмысления в представлениях человека – это равнозначные факторы.
Самый показательный пример – это табу менструации. Признание женщины опасной в эти дни и изолирование её в особых менструальных хижинах распространено по всему миру, что говорит об особой древности этих взглядов, которые, судя по всему, были присущи человеку ещё до его выхода за пределы Африки 100-60 тысяч лет назад. Известно, что страх перед месячными плотно связан с легендами о змеях, живущими внутри женщины, или же с легендами о зубах во влагалище (vagina dentate). Было предпринято много попыток объяснить это суеверие, но ни одно не оказалось убедительным, хотя, конечно, многие из объяснений были именно наивной рационализацией (в духе "секс в менструацию нёс повышенный риск заражения, что и было понято древними людьми"). Но дело в том, что наиболее адекватно понять истоки подобного суеверия можно лишь исходя именно из иррациональности человека, из его неспособности создавать адекватную картину мира.
В мифах женские половые органы символизируют не только плодородие, но и тёмное начало, таящее для мужчины опасность и угрозу смерти. Иногда его заменяет какое-то ужасное чудовище. У некоторых народов существуют легенды о живущих во влагалище змеях. Мифы говорят, что в половом акте влагалище "съедает" мужской член (Кон, 2004, с. 73). У некоторых африканцев даже в XX веке вагину называли по-разному в зависимости от возраста хозяйки: у маленькой девочки это "ротик", у подростка это уже "змея", а у взрослой женщины (после инициации) – "ловушка" (Андреев, 2008, с. 104). Как тут не вспомнить и библейского змея, побудившего Еву соблазнить Адама на недоброе дело, да и греческий миф о первой женщине – Пандоре с её легендарным ящиком, полным невзгод.
Даже древнегреческая поэтесса Сапфо отождествляла сексуальное влечение со змеем. Ей принадлежат строки: "Эрос вновь меня мучит истомчивый – горько-сладостный, необоримый змей". То есть отождествление сексуальности со змеем прослеживалось во многих человеческих культурах (как увидим дальше, так обстояло и в средневековом христианстве).
Исследователи фольклора давно установили, что сказки и мифы разных народов отражают содержание древних (6-12 тысяч лет назад) ритуалов инициации, обрядовой дефлорации и брака (Кузьменко, 2014, с. 19). При этом, удивительно, но и образ змея возникает в этой же сфере. Опасный змей присутствует в мифологии почти всех континентов (Васильев и др., 2015, с. 365), но при этом он – "одна из наиболее сложных и неразгаданных фигур мирового фольклора и мировой религии" (Пропп, 1998, с. 299). Анализ мировых мифов показывает, что змей непременно связан с женщиной – он её похищает (с. 301). После этого змей, овладевший женщиной, стремится проглотить мужчину – героя сказки (с. 302), зачастую при этом змей вдруг обретает женские черты (с. 303). Исследователи мировых сказаний пишут, что мотив змееборства возник из мотива поглощения и наслоился на него, поэтому наиболее архаической формой змея является змей-поглотитель (с. 307).
Фольклористы указывают: "как общую картину имеем бессилие жениха, демоническую силу женщины". Сказки традиционных народов подсказывают, что опасность эта – "чисто сексуального характера. Женщина имеет в промежности зубы" (с. 403). Для ликвидации опасности герои часто используют камень – они вводят его в женщину, и так все её лишние зубы ломаются. Женщина обезврежена (с. 404).
У некоторых племён специальные хижины для обрезания юношей даже строились в форме змея (с. 308) – то есть вновь аналогия с влагалищем-змеем, которое должно откусить мужское достоинство или поглотить мужчину целиком (Берёзкин, 1991, с. 192).
Конечно, возникает вопрос, как женское влагалище в народных представлениях обрело зубы и стало ассоциироваться со змеем? Сначала надо отметить, что первостепенная угроза мужчине при совокуплении с женщиной у многих традиционных народов связана именно с лишением её девственности (Семёнов, 2002, с. 614), что зачастую обрастает настоящими ритуалами (то есть не потому, что девственность священна, а потому что дефлорация опасна). Но что происходит в момент дефлорации? Разрыв девственной плевы и выделение крови. Не этот ли момент пугал древнего человека? Войдя в женщину и увидев кровь, которая осталась и на нём, первым делом древний мужчина мог думать, что нечто его там укусило. Поэтому-то в ритуалах лишения девственности часто используются различные искусственные предметы или даже посторонние люди (из соседних племён или же шаман, который, считалось, мог совладать со змеем).
Эта гипотеза подтверждалась в известном средневековом трактате о дальних странах Востока ("Приключения Сэра Джона Мандевиля", XIV в.) показаниями самих туземцев. Путешественник писал о необычной традиции лишении девственности: "Я спросил у них, почему они соблюдают такой обычай: и они ответили мне, что в старину в той стране некоторые мужчины умирали после того, как соединялись с девственницами, потому что у тех внутри тел обитали змеи, и они кусали мужчин за детородный орган, когда тот проникал внутрь, так погибло много мужчин, и с тех пор укоренился обычай вначале давать другим испытать этот неведомый путь, прежде чем самим браться за дело" (цит. по Бернстайн, 2014).
Даже в конце XX века в Заире и в некоторых районах Мозамбика "возродился запрещённый ещё колониальными властями древний обряд коллективного ритуального лишения девственности девушек, прошедших инициацию. Для этого в Заире используется некий "священный каменный конус", символизирующий фаллос, а в Мозамбике роль дефлораторов, которую раньше брали на себя вожди племён, присвоили себе командиры отрядов мозамбикского национального сопротивления МНС" (Кулик, 1996b).
В знаменитом храмовом комплексе Гёбекли Тепе – древнейшем в истории человечества (возраст около 12 тысяч лет) – найдено много интересно, и, часто оно интерпретируется, как символы то ли смерти, то ли плодородия (см. Корниенко, 2015). Но среди прочего есть там и очень интересные находки. Первая – это так называемая итифаллическая протома. Фигурка в виде маленького человечка с невероятно большим фаллосом. Никаких внятных гипотез о предназначении этой фигурки у учёных нет. Но учитывая размеры и конструкцию, она вполне могла быть "дефлоратором" древних невест.
Если к храмовому комплексу Гёбекли Тепе применять трактовку культового места ритуальной дефлорации, то его можно сравнить с древнейшим загсом, где невесту "обезоруживали" перед замужеством. В фундаментальной энциклопедии "Индуистский мир" (Walker, 1968) знаток индуизма Бендажим Уокер в статье "Девственность" писал о ритуальной дефлорации в Индии: "По сакральной природе своего призвания священники также были невосприимчивы к угрозе. Короли Каликута платили священникам, чтобы те лишали их жён девственности. Там, где священники не могли удовлетворить это требование, храмовая дефлорация проводилась с помощью небольшого каменного линга, установленного в каменном седле, специально возведенном для этой цели на территории храма, на который усаживали девственных невест". Справедливо или нет, но здесь вспоминается итифаллическая протома из Гёбекли Тепе.
Зигмунд Фрейд, в статье "Табу девственности" (1918), перечисляя почерпнутые у современных ему этнографов традиции туземных народов по ритуальной дефлорации, в частности писал: "В некоторых областях Индии новобрачная должна принести в жертву деревянному Lingam свою плеву, и, по сообщению святого Августина, в римском брачном церемониале имелся такой же обычай (в его время?) с тем только послаблением, что молодой женщине приходилось только садиться на огромный каменный фаллус Приапа".
Также в Гёбекли Тепе имеется изваяние, названное "тотемным столбом". Учёные видят в нём самые разные вещи, но если применить гипотезу о том, что в этом храмовом комплексе могли совершать ритуальную дефлорацию, то "тотемный столб" может быть истолкован как изображение шамана в шкуре животного, возвышающегося над мужчиной и женщиной (либо только над мужчиной), а нижний же выступ обозначает именно фаллос, и змеи по бокам ползут к нему, символизируя угрозу для него. Таким образом, весь столб мог изображать сюжет защиты шаманом мужчины от "женских" змей.
Но потом выяснялось, что змей не побеждён полностью. Повторные его "нападения" могли происходить и в моменты секса в преддверии месячных – у женщины будто снова отрастали зубы в неположенном месте. Но теперь уже камнем или бамбуковым ножом было не обойтись, ведь момент этот оказывался неожиданным. Дефлорация – это предсказуемый укус змеи, а менструация – непредсказуемый. Оттого и особая опасность менструации.
Что важно, анализ образа змея в мировых мифах указывает, что змей прежде всего и всегда – существо многоголовое (от 3 до 12). "Это – основная, постоянная, непременная черта его" (Пропп, 1998, с. 299). Многоголовость змея может быть указанием именно на повторяющиеся месячные женщины. Люди могли приходить к выводу, что либо женщина содержит одну многоголовую змею, либо же она оказывалась вместилищем целого полчища змей. И всё это несло мужчине угрозу. Знание о том, что змеи часто живут в норах, под землёй, заодно могло положить представление о том, что женщина как-то связана с подземной жизнью (хтонический мотив), если змеи жили и в ней.
В Центральной Америке ещё доколумбовой эпохи были известны изображения женщин с двумя змеиными головами в промежности. Но интересно, что сходный мотив можно усмотреть на другом конце света в ещё более глубокой древности – всё в том же храмовом комплексе Гёбекли Тепе на территории современной Турции. Там было обнаружено изображение сидящей на корточках женщины, выцарапанное на одной из плит; из промежности женщины также торчат два продолговатых элемента. Хотя археолог Клаус Шмидт интерпретировал эти странные предметы как гипертрофированные половые губы, думается, версия с двумя змеиными головами в женской промежности кажется логичнее и только дополнительно подкрепляет гипотезу о Гёбекли Тепе как о древнем дворце ритуальной дефлорации и бракосочетаний.
Вероятно, изображение именно двух змей, а не одной, в древней иконографии могло в целом означать, что змея там, внутри женщины, не одна. Так могло выражаться представления древних о природе менструации.
Кроме этого в мифах некоторых народов женщина связана с луной, луна её символизирует или даже является предводительницей женщин (Берёзкин, 1991, с. 190). Возможно, в древности люди могли проводить параллели между женщиной и луной по причине сходства их месячных циклов – 28 дней (Руш, 2017, с. 571). Связь луны с женскими кровотечениями проявлялась и в том, что в мифах именно луна-женщина вызывает ежемесячные приливы и отливы, – то есть снова параллели с менструацией. У некоторых африканцев выражение "луна мучит меня" означает менструальные судороги (Power, Watts, 1997). Исследователи прямо отмечают, что в мифах существует значительное сходство между луной и червеобразным подземным чудовищем женского пола (Берёзкин, 1991, с. 191).
Страх перед женскими месячными в глубокой древности вылился в традицию её изоляции в этот период, запрет выходить из дома, прикасаться к еде, инструментам и к другим людям, ей положено было ходить особыми путями, избегая встреч с кем-либо или смотреть другим в глаза. У некоторых народов на период менструации женщину даже отселяют в особые менструальные избы, где она томится несколько дней в весьма неуютном положении.
Распространённость менструального табу фактически по всему миру говорит, что, скорее всего, возникло оно ещё до расселения первых людей современного типа по планете, до того, как они покинули Африку 100-60 тысяч лет назад, но в разных регионах эта тенденция проявляется по-разному: где сильнее, а где слабее. Точно так же по-разному выражена легенда о "зубастом лоне" или змеях, живущих в женщине (Берёзкин, 2013, с. 141). Как бы то ни было, а универсальность образа змея в мифах как результат первобытного осмысления женских кровотечений в целом выглядит куда адекватнее, чем концепция инопланетной расы рептилоидов, посещавших Землю в древности. При этом, разумеется, становится очевидной и неадекватность картины мира древнего человека, умевшего на почве непонятного ему явления создавать столь сложные и устойчивые практики, которые способны продолжать своё существования десятки (если не сотни) тысячелетий.
Дальше будет показано, что представление о змеях в женщине может быть лишь одной из причин всемирного табуирования месячных и, вероятно, даже не главной. Важно, что на примере древних ритуалов дефлорации и страха менструации можно видеть, сколь причудливой бывает сфера человеческих представлений вообще и к каким не менее причудливым практикам она может приводить. И практика эта может существовать десятки тысяч лет, основываясь сугубо на сфере абсурда.
Если говорить о том, как сфера представлений способна влиять на материальный мир и на производственно-экономическую сферу в частности, то никак нельзя обойтись без самого яркого примера в этом плане – США, которые в XX веке стали зачинателями множества новых культурных веяний, впоследствии охвативших весь мир. Известно, что протестанты-пуритане, прибывшие в Северную Америку в XVII веке и ставшие первыми её поселенцами, с неприязнью относились к искусству, вследствие чего на протяжении первых веков истории США практически были его лишены (Tachjian, 1992 – цит. по Гущина, 2014). Для пуритан было характерно отсутствие глубокой традиционной культуры в целом, с собой из Англии они не привезли ни правоведов, ни учёных (Поликарпов, 2011, с. 130), была ими отвергнута и гуманистическая литература.
Ещё позже, по причине войны за независимость от Англии, американские писатели стали руководствоваться общим правилом не имитировать европейские образцы (Кузнецова, Уткин, с. 114). Вплоть до XIX века в изобразительном искусстве преимущественно были распространены натюрморты, портреты и пейзажи, но никаких сюжетных картин (там же, с. 116). "Америке художник не нужен" сокрушался Фолкнер по поводу культуры, построенной на сугубо прагматической философии, ведь художник занимается "только проблемами человеческого духа" (Анастасьев, 1991, с. 414).
Сравнивая испанцев, основавших Мексику, и англичан, основавших США, можно увидеть всю колоссальную разницу в культурах, и это может быть не случайно, если учесть, что испаноамериканская цивилизация сформирована религией и искусством, а англо-американская, по сути, – только трудом и школой (Поликарпов, 2011, с. 131). Несмотря на то, что в Европе книгопечатание получило широкое распространение уже в XVI в., в США оно становится востребованным только двумя столетиями позже (Андерсон, 2016, с. 125). Но при этом, "если Рим дал миру право, Англия – парламент, а Франция – культуру и национальную республику, то современные Соединенные Штаты Америки дали миру научно-технический прогресс и массовую культуру" (Поликарпов, 2011, с. 134).
На вопрос "что породило Америку?" можно ответить, что она – продукт изоляции от европейских истоков не только географически, но и ментально, и исторически (Демоз, 2000, с. 139). Отринутое пуританами искусство во многом отсекло и трансляцию прежней культуры, что, вероятно, среди прочего, в XX веке позволило США стать гегемоном во многих сферах жизни.
Декларация независимости 1776 г. не содержит никаких ссылок ни на Христофора Колумба, ни на отцов-пилигримов; в ней не приводится никаких оснований для превознесения "древности" американского народа, что создаёт "глубокое ощущение того, что происходит радикальный разрыв с прошлым, […] открывшийся разрыв в континууме истории" (Андерсон, 2016, с. 309). Новоявленная американская нация будто осознанно отсекла свою предысторию, начав с чистого листа. В итоге отсутствие богатого исторического и культурного прошлого породило в США массовую культуру: супергерои комиксов были призваны стать собственными олимпийскими богами, которых пуритане оставили по ту сторону Атлантики, а "современное искусство" заменило искусство классическое, которое в США так и не зародилось (Поликарпов, 2011, с. 134). Культура, придуманная сызнова, оказалась настолько простой, что пришлась по вкусу многим народам планеты и стала теснить их исконные, куда более сложные национальные традиции.
Философы подчёркивают, что для скачка в развитии культуры порой необходим разрыв её исторической ткани (Аркадьев, 1991, с. 77). И переселение – это всегда разрыв традиционной непрерывности, "беременный рождением новых культур" (Буровский, 2008, с. 345). Иначе говоря, возможно, США являются примером цивилизации, на начальном этапе частично отринувшей культуру и наследие прошлых эпох, что в некоторых сферах позволило ей вырваться вперёд.
Предложенная ещё Максом Вебером концепция, что именно особая протестантская этика породила феномен США, только к 1950-1960-м годам была в полной мере осмыслена философами и получила признание его мысль, "почему христианство, продолжая определённые образцы древнего иудаизма, дало толчок динамике нововременного капитализма, тогда как цивилизации конфуцианства, буддизма, индуизма и ислама этого не сделали" (Коллинз, 2017). То есть один лишь отказ от одних идей и формулирование новых способен произвести культурную трансформацию самых невероятных масштабов – как духовную, так и материальную.
Обратным примером этого – когда как раз сохранение исходных культурных кодов способствует успеху – оказываются некоторые этнические меньшинства, перебравшиеся в другие страны и на фоне местного большинства добившиеся большего экономического благополучия. Такие примеры демонстрируют китайские общины в Таиланде, Малайзии, Индонезии, на Филиппинах и в США, японцы в Бразилии и в США и евреи – во всех странах проживания (Харрисон, 2002, с. 24). Иначе говоря, это всё один важный вопрос о том, влияет ли культура как система представлений на материальное развитие общества, на его экономику? Для многих ответ здесь прост и очевиден, но, наверное, именно поэтому в своих трудах "Маркс и Энгельс игнорировали понятие культуры" (Клейн, 2018, с. 53), потому что оно переворачивало все их построения с головы на ноги.
Сфера представлений способна не только определять условия жизни человека, но и саму его жизнь, создавать её цели. Жертвоприношения у древних майя, вопреки расхожим представлениям, не были насильственным процессом: жертва, которую выбирали для этого, воспринимала свою долю за честь. Выбирался обязательно самый красивый мужчина, с которым затем целый год обращались, как с богом – его кормили лучшей едой, ему давали четырёх лучших женщин для увеселения, и перемещался он всегда в окружении свиты. А через год ему вырывали сердце, чтобы высвобожденная жизненная энергия снова подпитала мироздание. И для жертвы было великой честью быть избранным на эту роль. Да, рядом, в Южной Америке существовали народы, где в жертву приносили пленённых врагов, но и там ситуация мало отличалась от майя: пленник почитал за честь стать жертвой. К слову, жертву не просто казнили, но потом поедали, причём сам пленник мог завещать какие-либо части своего тела тому или иному лицу. Бежать пленники также даже не пытались, потому что их не приняли бы в родном селении, посчитав за труса, избежавшего достойной участи быть съеденным. Поэтому же и европейским миссионерам XVI века не удавалось выкупить таких пленников, потому что те сами отказывались уходить (Берёзкин, 1987, с. 112).
Ещё недавно в Бразилии существовал народ, своей сферой представлений воплощавший реальную фантасмагорию. "Это общество противилось чувствам, которые мы считаем естественными; оно испытывало отвращение к воспроизведению потомства; аборты и детоубийства были делом обычным, так что группа продолжала существовать скорее благодаря усыновлению, чем деторождению. Одной из главных целей военных походов был захват детей" (Леви-Стросс, 1999, с. 232).
Конкистадоры, в XVI веке разграбившие Империю инков, сотнями тонн вывозили золото в Испанию. Но для чего? Конечно, обогащались многие чиновники и торговцы, но при этом десятки (а может, и сотни) тонн драгоценного метала уходили на декорацию соборов – в убранстве отдельных из них инкского золота была сразу на многие тонны. Что это как не стремление выразить собственное величие?
Нам естественно думать, что и манера народов старины закапывать клады совершенно ясна и понятна – накопление имущества, которым непременно удастся воспользоваться потом. Но и это представление далеко от реальности (Белик, 2011). Как указывают историки, такое, сугубо материальное, осмысление часто не позволяет адекватно понять поведение персонажей старины, и причины его надо искать в их воззрениях, верованиях.
"Золото и серебро представляли собой в глазах скандинавов эпохи викингов не инертные богатства, но воплощали магическую "удачу", "везенье" их обладателя, и этим "везеньем" он мог поделиться с тем, кому он дарил богатство, украшение или дорогостоящее оружие. Скандинавы прятали драгоценности в земле или топили их в болотах и море, чтобы обеспечить себе благополучие в потустороннем мире. Короче говоря, невозможно понять смысл накопления и хранения богатств и обмена ими, если отвлечься от той системы представлений и верований, которая существовала у народов Северной Европы в дохристианский период и далеко не была изжита в более позднее время. Контекст, в котором надлежит рассматривать владение богатствами в этом обществе, пришлось резко расширить – далеко за пределы материально-собственнической сферы. Сказанное имеет силу не только в отношении скандинавов раннего Средневековая. И на континенте Европы историк постоянно встречается с подобными же явлениями. То инструментальное обращение с предметом собственности, к которому мы привыкли и которое столь часто историки распространяют на другие эпохи, на самом деле вовсе не было тогда нормой. Собственность, богатство невозможно отделить от категорий престижа, личного статуса и от форм социального общения" (Гуревич, 1991).
Кропотливое изучение исторических материалов показывает, что отношение к имущественным благам в древности строилось на совершенно иных основаниях, чем нам привычно думать сейчас.
"Имущество сплошь и рядом не представляло собой богатства в современном понимании, не было средством накопления и экономического могущества. Наряду с обладанием здесь на первый план как важнейший признак собственности выступает отчуждение. Вся собственность, за исключением самого необходимого для жизни, должна постоянно перемещаться из рук в руки. Богатство выполняло специфическую социальную функцию. Заключается она в том, что отчуждение имущества способствует приобретению и повышению общественного престижа и уважения, и подчас передача собственности могла дать больше влияния, нежели ее сохранение или накопление. В этом обществе существовал сложный и детально разработанный ритуал распоряжения имуществом. Огромная роль, которую у варваров играли отчуждение и обмен, по мнению этнологов, не может быть удовлетворительно объяснена одними экономическими причинами. Постоянное перемещение вещей из рук в руки было средством социального общения между людьми, вступавшими в обмен […]. Поэтому обмен вещами сплошь и рядом был нерациональным, если рассматривать его под углом зрения их материальной стоимости. Ценность имел не сам по себе предмет, передававшийся из рук в руки, ее имели те лица, в обладании которых он оказывался, и самый акт передачи ими имущества" (Гуревич, 2007, с. 229).
И такой подход к обладанию богатствами не был каким-то уникальным и локальным явлением, это было характерно для многих древних обществ.
"Можно с уверенностью говорить о том, что в древнерусском обществе богатство выполняло специфическую социальную функцию. Она состояла в приобретении и повышении личного престижа путем передачи своего имущества другим людям. В этом и состоял доминирующий смысл богатства. Сохранение и накопление богатств оценивалось общественным мнением негативно и подрывало авторитет владельца" (Данилевский, 1998, с. 120).
Такое миропонимание остаётся и у некоторых современных народностей, у которых "характеристикой силы, приносящей удачу, является то, что часто она распространяется наподобие инфекции. Она передается материально […] Счастье отчасти также передавалось через родовые реликвии и сокровища. Если они переходили в новые руки, Счастье переходило вместе с ними" (Дуглас, с. 169).
Как будет показано дальше, материальные ценности во все эпохи и во всех культурах предназначались не для удовлетворения каких-то пресловутых "объективных потребностей" (в пище, в тепле и т.д.), но в значительной степени для повышения собственного социального статуса, в целях престижа. Вот то зерно, которое создало все известные нам цивилизации.