– Косолапова… –произнёс задумчиво влюблённый медведь, услышав из речи мудрого друга только последнее слово. Вздохнул, перекатился с задних лап на передние, отряхнулся и пошёл. Пошёл в сторону угодий Косолаповой Матрёны Семёновны.
***
Матрёна Семёновна к тому времени из берлоги своей уже давно выползла, сон материнский чуток и беспокоен. За зиму, место её укромное никто не нашёл, с собаками не обложил, костров рядом не палил, покой не тревожил. Но ей, как матери двоих упитанных малышей, от этого легче на душе не стало, забот прибыло вдвое. Думать теперь приходилось за троих, причём о себе в последнюю очередь. И если два топтыгинских отпрыска были круглы, пушисты и игривы, то она все свои запасы поизвела на молоко. Теперь надо бы подыскать чем подкрепиться. Будешь голодать сама, заголодают детки, раскричаться, зазовут беду. Весна, время для медведя самое тяжёлое в ход идут: молодые веточки ивняка, труха из пней и даже еловые ветки. ЧУдно бы найти муравейник и разворошить его, нализаться личинок. Да где уж, снег вон, ещё местами лежит.
Так думала Матрёна Семёновна, двигаясь кругами вокруг своей берлоги, тыкаясь носом в лесную подстилку, пытаясь под листьями отыскать замёрзшую бруснику или клюкву. Сделав так пару кругов, пощипав травок и корешков молодая мамаша завернула обратно, скоро холод разбудит малышей, надо бы вернуться и покормить, да присмотреть не обидел ли кто.
Семеня обратно, погружённая в свои заботы и задумки, Матрёна Семёновна набрала ходу и со всего маху налетела на Топтыгина.
Тот стоял перед ней, зажав во рту пчелиную соту, сверху на которую был положен букетик из первоцветов. Мёд тёк из сот по челюстям Топтыгина, а морда его несколько увеличилась в размерах, с момента расставания с Хрустом. При этом, глаза куда-то пропали, вместо них на мир смотрели две малюсенькие щёлочки, поэтому Топтыгин сразу не сообразил, с кем столкнулся на пути. Не сообразил и не разглядел.
На проталине стояли два медведя, самка и самец, опешив от такой неожиданности ни тот, ни другая пока ничего не предпринимали.
Но если зрение Потапыча сейчас подводило, но обоняние нет. Вдохнув позабытый за год аромат Матрёны Семёновны, он почувствовал, как весна опять вступает в его медвежье тело, наполняя силой, радостью и желанием подвига. Он развернулся к госпоже Косолаповой, припал на передние лапы и положил к её ногам медовую соту с нежным букетиком.
Матрёна Семёновна отца своих детей, конечно, признала, но материнский инстинкт оказался сильнее голода и смутной радости встречи. Слегка присев на задние лапы, перенеся вес тела на крестец, она поднялась над Топтыгиным на всю свою высоту, для эффекта подняла передние лапы выше головы и со всего маху рухнула вниз, по пути зарядив Потапычу такую оплеуху, что тот от неожиданности и силы удара, перевернулся вокруг носа на 360 градусов и чуть было не отправился в весеннюю спячку. Не дав ему опомнится Матрёна утробно зарычала и нанесла точный, болезненный, но не смертельный укус в лопатку Топтыгина. Потапыч взвыл, кувыркнулся через голову назад, прижался спиной к могучей ели, задышал, захлюпал носом, замахал лапами и завопил:
– Погоди, Семёновна!!! Кто ж так сразу то в голову лупит, аж звёзды августа из глаз сыплются!!! Ты чего злая то какая?! Голодная небось? На-ка вон, медку поешь, я принёс! Глядишь и подобреешь!!!
Семёновна глухо зарычала. Ишь кавалер какой, кобелина! Не позавтракал ещё, а всё туда же, опять потомство делать манит. Не до него сейчас!
Пригнув голову, обнажив длиннющие клыки, она стала медленно наступать на прижавшегося к дереву горе-папашу.
– Семёновна! Ты это! Погоди так сразу радикально вопросы решать! Может я с выгодным предложением пришёл! – заголосил Топтыгин.
– Не вели казнить! Дай слово молвить! – неожиданно вспомнил он спасительные слова, невесть откуда взявшиеся в его голове.