Выходит, что и до этого он не спал, и следовательно все страхи были реальны. Ему оставалось меньше десяти минут, но как быть с шагами? Как он пойдёт будить Треса, если шаги замрут возле их палатки? Кусты шептали ему не только это, в их звучании скрывался ещё какой-то смысл, однако он забыл, как его понимать. Он разучился понимать лес или это было наказание за безжалостный свет, который он зажёг?
Шаги звучали в обоих направлениях, но они удалялись. Нужно было будить Треса, но сначала нужно было дождаться полного утихания шагов, ведь любое неправильное движение, любой инородный звук могли заставить вернуться посланца.
Дуос отсчитал шестьдесят ударов сердца, после чего на четвереньках дополз до палатки и разбудил Треса.
3:00-5:00
Трес был старее, а следовательно, и опытнее всех, по этой ли причине следы открылись только ему? После предыдущей ночи он изо всех сил спешил перебраться через реку, ведь на бегущей воде следы не остаются, но за ходовой день они так и не успели добраться до реки. Практически затемно они обнаружили эту небольшую полянку в окружении кустов и решили встать на ней. А значит, эта ночь должна была сильно отличаться от всех других, которые ему доводилось проводить в лесах.
В силу опыта он даже не подумал брать фонарь, он прекрасно представлял, что ночь не терпит инородности, и лучше всего встречать её в полном безоружии, сразу подчиниться её правилам и следовать им до утра. Он добровольно отдался во власть тёмной стихии суток.
Самое трудное дежурство он взял на себя, его спутники были достойными людьми, но они ещё не столь искусились в искусстве воспринимать темноту, их пробирал страх, и они не могли понять его. Трес тоже чувствовал страх, вот только он был иного порядка, он боялся на более высоком уровне и детские страхи своих компаньонов давно оставил за спиной.
Некоторое время он сидел неподвижно, давая мраку привыкнуть к нему, в этом деле торопиться не стоило. Он видел следы, а значит нужно было заручиться поддержкой ночи, нужно было правильно войти в неё, и тогда испытание было бы пройдено, а дежурство – оправданно.
Потом Трес поднял голову.
Небо полностью заворожило его. Оно было непередаваемого оттенка, и его обрамляли высокие кроны деревьев. Казалось, что они образовывают рамку, заключающую в себя кусочек июльского неба. Смотреть на небо было не всё равно, что смотреть на лес. Да, и там, и там царила непроглядная темнота, но только небо обладало совершенной глубиной, в которую так и затягивало взгляд.
А ещё на небе были звёзды, похожие на падающий снег – белые точки, появляющиеся из мрака и меняющие свои рисунки, по неизвестным человеческим умам законам. Трес даже высунул язык, но ничего им не поймал.
А звёзды в вышине перемигивались, и их холодный свет иголками проникал в расширенные зрачки Треса. Только тем, кого ночь приняла в свои владения, она открывала зрелище истинной красоты. Одним своим взглядом Трес обозревал необъятные космические пространства, за секунду перескакивал с одного конца неба на другой и совершал немыслимые путешествия между звёздами.
Звёзды напоминали ему о детстве. Почти такую же картину он видел, когда натягивал на голову простыню и смотрел на лампочку. Сквозь материю, через микроскопические дырочки проникал далёкий свет, и, если лежать неподвижно, можно было представить, что лежишь ты не в кровати, а на лесной поляне, и над тобой танцуют свой неповторимый танец новые звёзды. Подобное сходство и научило его смотреть на небо по ночам. По звёздам он пытался читать послания и учился постигать ночь.
Для Дуоса ночь звучала, ему же она показывала, и он прилежно впитывал в себя бесформенные и глубокомысленные образы каждой ночи, что доводилось проводить под открытым небом, потому как в городах тёмный мрак не слал ему никаких видений. Именно по этой причине он до сих пор мотался по свету. Именно неразгаданные тайны ночи звали его в путь и лишали сна под крышей.
Единственным его страхом была луна. Бледная, она портила темноту и причиняла осязаемому мраку боль. Сегодня была как раз какая ночь.
Трес смотрел на луну, а та отвечала ему взаимностью. Он давно понял, что луна – это большое бельмо, способное заглядывать в самую душу. Луна осеняла окрестности молочным светом, но в нём не было ничего живого. Это была отрава, яд, растекающийся по бархату ночи, разрушающей её натуральность, портящий единение.
Тресу она напоминала дырку, проделанную огромным цилиндрическим пальцем в чёрном небосводе. Кому принадлежала та рука, решившаяся на святотатственный поступок? К чему сводился смысл этого действа? Почему нельзя было оставить ночь в её первозданном виде?