Андские рассказы – 2. Юля

Полицейский не то чтобы оживился, но выражение деланой скуки с его лица пропало. «Отпечатки одного из них нашлись в нашей базе. Того, который сидел за рулем. Не Бог весть какая птица, но персонаж довольно любопытный. Хотите смейтесь, хотите – нет, но пару лет назад мы прихватили его за торговлю наркотиками. Точнее, коллеги из „Зеленого эскадрона“ прихватили. В самом центре. На кайе Прокурадорес. Честное слово, будь я торговцем наркотиками, я бы поостерегся торговать на улице с таким названием! Дурное предзнаменование, очень дурное!» Все заулыбались. «Когда его взяли, – продолжил полицейский, – на вид ему и шестнадцати не было¹³, но оказалось – все двадцать. Поймали его впервые, товара при нем всего-то и было, что пара пакетиков марихуаны, характеристику ему дали положительную – он работал в автомастерской, – в общем, отделался легко. Но еще через полгода его взяли в автобусе. С десятком чужих кошельков и тремя мобильниками. На этот раз он сел. Но ненадолго. Получил год. Вышел, устроился на прежнюю работу в автомастерской. Но еще через пару месяцев мастерскую закрыли: из-за многочисленных жалоб. Подозревали, что через нее реализуются краденые запчасти, однако обыск ничего не дал. Хозяин даже в суд на полицию умудрился подать: мол, опорочили его честное имя, лишили клиентуры, угробили дело, оставили без куска хлеба и всякое такое. Но суд иск отклонил, потому что вскрылись еще кое-какие обстоятельства. А именно то, что хозяин автомастерской оказался совсем не бедным человеком и при этом за последние пять лет практически не платил никаких налогов. Пользовался ставкой на микропредприятия, занижая доходы. В суде просто поразились такой то ли наглости, то ли непрошибаемой глупости. Это же надо – иметь рыльце в пушку, знать, что любая мало-мальски серьезная проверка это выявит, но пойти и начать судиться с полицией! Ну да черт с ним, с хозяином. А вот наш персонаж и после этого никуда не делся. Как только мастерская закрылась, он тут же устроился в другую. И что бы вы думали? Его приняли с распростертыми объятьями! Как будто специально местечко для него придерживали. Он, не поверите, даже заходил сюда, в участок, и вот за этим самым столом, – полицейский хлопнул ладонью по своему собственному столу, – имел наглость этим хвастаться. Честно скажу: я так и не понял, зачем он это сделал. За шиворот его никто не тащил, никаких дел в участке у него не было. Он просто взял и пришел. Уселся за мой стол и начал рассказывать, как это здорово – жить, имея таких друзей. Только не спрашивайте, о каких друзьях он говорил: понятия не имею. Я тогда подумал, а не под кайфом ли он, но решил, что ну его: просто велел ему убираться». «Убрался?» – с неожиданным интересом спросил главный редактор El Diario Imperial. «Конечно, – ответил полицейский, не понимая, что в его словах вызвало такой интерес. – Убрался. А что?» Главный редактор хмыкнул. «А то, – сказал он, – что еще через несколько недель он оказался за рулем машины, в которой найдены отпечатки пальцев Хесики. И вот эта кукла. А сама машина принадлежит человеку, который весь последний месяц чего-то очень боялся. Человеку, которого ограбили на тридцать тысяч долларов, использовав его же собственный автомобиль. Человеку, который, судя по всему, очень не хотел заявлять об ограблении в полицию… Ну же, капитан! На какие мысли это наводит?» Полицейский посмотрел на куклу, на главного редактора, на журналистов, покраснел, побледнел, но, явно будучи человеком искренним, признался: «Вы правы. Но как я мог догадаться – тогда? Это сейчас легко сопоставить факты, а тогда? Передо мной сидел наглый двадцатидвухлетний паяц, только что не смеявшийся мне в лицо. Как я мог догадаться, что он хотел меня предупредить?»

Зазвонил телефон. «Национальная по… кто? Ах, это вы! Что́ вы нашли? – полицейский вскочил со стула. – Повторите! Да, спасибо, это очень важно. Я сейчас буду. Пожалуйста, дождитесь меня».

«Что?»

«Что?»

«Звонила приемщица из прачечной. Вспомнила, что на днях, когда наш „потерпевший“ сдавал белье, она обнаружила в кармане его брюк несколько монет. Хотела вернуть их, но тот отказался. Махнул рукой и сказал, что это – мелочь. Никчемные железки, потому что ни один банк в Перу их не примет и на соли не обменяет. А если где и обменяют, то разве что в Лиме. Но не лететь же туда из-за такой ерунды? Монеты золотистые, очень, как выразилась приемщица, симпатичные, номиналом в 50 центов. Только не центов США. Еврозоны. На каждой монете – буковки: F и R».

«Франция!»

«Вот именно. Франция».

Полицейский выбрался из-за стола. Журналисты и главный редактор пошли на выход из кабинета. «Вы со мной?» – окликнул их полицейский. Ответил главный редактор: «Нет, мы возвращаемся в редакцию. Нужно прикинуть, что да как, а времени до сдачи номера в типографию остается в обрез. Одиннадцатый час вечера! Скажу прямо: сомневаюсь, что мы дадим эту историю. Не сейчас – точно. Но дать материал о возвращении Хесики мы обязаны. Только как? Удачи вам, капитан, держите нас в курсе. Ко всем этим чудесам мы еще обязательно вернемся, но… вы понимаете: когда хоть что-нибудь прояснится. Слишком уж все запутано. Слишком… а, ладно! – Главный редактор махнул рукой. – Это никуда не годится. Кости, кукла, Хесика, ограбление… Мы…»

Погас свет.

«Очень смешно!» – воскликнул полицейский, споткнувшись о стул.

«Это не я!» – отозвался из темноты главный редактор.

«И не я!» – журналист, ближе всех стоявший к выключателю.

«Тогда…»

Окно участка осветилось красным. Оглушительно громыхнуло.

«Что за…»

Еще один взрыв. А потом – еще и еще. Целая серия взрывов. Окно заливалось красным, зеленым, золотистым. Послышался треск.

«Черт! Да это петарды!»

Расталкивая всех, полицейский бросился из кабинета. Журналисты – за ним. Выбежали на улицу и обнаружили, что петарды (а это были действительно они) взлетали из кузова припаркованного около участка пикапа. Взлетали хаотично, разлетались в разные стороны, очень небезопасно. Одна из них ударилась в стену участка и рассыпалась огненными искрами. На стене остался черный след.

«Огнетушитель! Быстрее!» – заорал полицейский.

Но было поздно. Никто из выбежавших из участка – журналистов и других полицейских, смотревших на происходившее с разинутыми от изумления ртами – не осмелился приблизиться к пикапу. А тот – к слову, полицейский же, с соответствующей надписью вдоль борта и с мигалками на крыше кабины – продолжал разбрасывать из себя сатанинские игрушки. Его открытый кузов был доверху набит коробками с пиротехникой. Капитан схватился за голову и присел на корточки.

Несколько секунд, и пикап превратился в настоящий вулкан. А еще через несколько секунд посыпались разбитые стекла: с десяток петард одновременно угодили в участок, но уже не в стену, а в окна. «Бомберос!¹⁴ Звоните бомберос!» – кричали со всех сторон. Люди пятились, пригибались, стремились спрятаться за росшие во дворе деревья, но сбежать со двора не решались. Занялась стоявшая рядом с пикапом патрульная машина. «Боже мой! Боже мой!» «Что происходит?» «Что?» «Что?» «Что?» – во двор, тесня полицейских и журналистов обратно к участку, начали вваливаться человеческие толпы: привлеченные взрывами прохожие с авениды и посетители расположенной неподалеку дискотеки. Кто-то из них, увидев феерическую картину разлетавшихся во все стороны петард, рассмеялся. Но теперь хотя бы, только что ошеломленные и подавленные, полицейские почувствовали, что снова могут заняться делом. Прикрикивая на незваных визитеров, они принялись гнать их со двора. Те упирались, но не очень: через несколько минут двор удалось очистить от посторонней публики. А когда с этим было покончено, полицейские, сбившись в одну кучку с журналистами под прикрытием группы из нескольких росших рядом друг с другом деревьев, обнаружили, что спасать уже нечего. Из окон участка вырывались пламя и дым. Вся стоянка перед ним тоже полыхала. Пикап, двенадцать патрульных машин, машина главного редактора El Diario Imperial – всё это было охвачено огнем. Начали рваться топливные баки и покрышки.

«Какой идиот догадался до такого? – Главный редактор, глядя на свой горевший автомобиль, указал на не менее весело горевший пикап. – Кому понадобилось столько пиротехники? Зачем?» «Рождество!» – ответил капитан. «Оно-то каким боком? Вы что, собирались салюты запускать?» «Нет! Это всё конфискат!» Главный редактор выругался. «Точно! Совсем забыл! Алькальд же подписал указ о запрете пиротехники!¹⁵ Вот дерьмо!» Кто или что дерьмо, капитан выспрашивать не стал. Он стоял рядом с главным редактором и печально смотрел на пожар. А потом, когда уже послышались сирены приближавшихся бомберос, констатировал: «Погибли отпечатки». «Какие отпечатки?» – не сразу понял главный. «Хесики». «То есть?» Капитан указал на машину, горевшую рядом с редакторской. «Это она?!» «Да. Тот самый Ярис». «Тьфу ты!» – Главный и в самом деле сплюнул и растер плевок подошвой ботинка. «И кукла наверняка погибла», – добавил капитан. Главный редактор сплюнул еще раз. «Ну, что я могу сказать? Поздравляю!» Смерил грустного капитана взглядом неясного значения и позвал своих: «Идемте отсюда. Нам здесь больше нечего делать».

Утром номер El Diario Imperial вышел с красочной фотографией на первой странице, со статьей о пожаре – на целый разворот и с небольшой, засунутой в самый конец, ближе к разделу о новостях спорта, заметкой об ограблении на тридцать тысяч долларов и якобы вернувшейся из небытия Хесике Паукартамбо Гонсалес. О деталях в заметке не было ни слова. О монетах – тоже. После долгих споров главный редактор своей властью запретил публиковать подробности. Не стали заново мусолить и обстоятельства давнишнего дела о краже «исторических костей». Ограничились сообщением, что ожидается прибытие из Лимы особой следственной группы. О том, что улики, необходимые для следствия по делу Хесики, погибли в пожаре, умолчали так же, как и о многом другом. Это Главный пояснил так: «Что там погибло или нет, не нашего ума дело. Может, ничего и не погибло. Современная криминалистика творит чудеса. Мы не будем бросать фекалии в нашу полицию на глазах чужаков. Это – наш город, наша полиция, нам не к лицу устраивать склоки между собой, когда попахивает скандалом на самом высшем уровне (en el nivel nacional)». Коллектив El Diario Imperial с таким доводом согласился: солидарность граждан Куско – штука особенная. Похлеще солидарности москвичей, плечом к плечу взвивающихся на дыбы, когда жители других российских регионов принимаются обвинять их во всех смертных грехах. Граждане Куско не дожидаются обвинений. Они становятся плечом к плечу загодя. Именно поэтому, к примеру, начальник полиции Имперского Города – единственный из всех высших региональных офицеров полиции страны – осмелился взбунтоваться против министра внутренних дел, когда тот решил расформировать дорожную полицию. Министр тогда заявил, что дорожная полиция не занимается ничем, кроме регулирования перекрестков. А с этим-де способны справиться и светофоры. «Может быть, в Лиме, – в ответ на это заявил косканец, – дорожные полицейские и годятся только на то, чтобы служить живыми светофорами, но в Куско они еще и работают». И отказался подчиниться приказу. Министр рвал и метал, но против косканской солидарности поделать ничего не смог: рядом с начальником полиции Имперского Города тут же встали его же алькальд и губернатор региона, которые в другое время самозабвенно грызлись друг с дружкой. А раз уж министр не смог распустить дорожную полицию в одном регионе, не стал он ее распускать и в других: это выглядело бы смешно. В общем, коллектив El Diario Imperial принял аргумент своего главного как должное и не стал распространяться на страницах газеты о том, о чем распространяться не следовало.

Однако благие намерения – благими намерениями, но если уж сразу что-то пошло не так, вероятность «нормализации процесса» невысока. Закон подлости. Сработал он и на этот раз. Правда, не совсем обычно: замаскировался под привычную для El Diario Imperial отзывчивость читателей.

Не прошло и часа после того, как свежий номер газеты – с фотографией, статьей и заметкой – появился в продаже, редакционные телефоны принялись безостановочно звонить. В большинстве звонков ничего информативного не было. Люди просто интересовались всякой всячиной: обошелся ли пожар без жертв (в статье об этом ничего не говорилось), на какую сумму потянет ущерб и была ли застрахована машина главного редактора (конечно, была), зачем наполненный пиротехникой пикап припарковали возле участка (откуда нам знать?), случайным ли было возгорание или кто-то неудачно пошутил (это – забота следствия), будут ли восстановлены сгоревшие зеленые насаждения (почему вы решили, что они сгорели?), куда переместят полицейский участок (на это лучше ответят в самой полиции). И так далее, и тому подобное.

Журналисты, поочередно отвлекаясь на звонки, старались общаться с людьми предельно вежливо и корректно и даже не забывали шутить – смотря по обстоятельствам: если звонивший казался по голосу молодым, отпускали не совсем приличные шутки; если звонил человек с дотошно-правильным выговором, пускали в ход какую-нибудь избитую шутку – из тех, какие обожают авторы академический статей в солидных ежегодных бюллетенях, когда решают прикинуться простыми смертными; если же голос был женским – особенно если голос явно принадлежал даме почтенного возраста, – превращались в куртуазных кабальеро и шутили соответствующим образом. Ничего непривычного. Всё как в любой другой раз, когда в газете появлялось что-нибудь, что вызывало у читателей интерес. Так бы и прошел весь день, но ближе к обеду раздался звонок, ожидать которого не мог никто. Поднявший трубку и ответивший журналист приготовился отпустить очередную шутку, но вдруг переменился в лице и замахал свободной рукой, привлекая внимание коллег. Включил громкую связь и положил трубку на стол.

«Простите, сеньор, не расслышал вашего имени. Вы бы не могли представиться еще раз?» «Рауль». «Здравствуйте, Рауль. Значит, вы тоже интересуетесь пожаром? Да?» «Я уже сказал: меня интересует только одно. Я…» «Да-да, Рауль, я понимаю. Так что же вас интересует?» «Кукла сгорела или нет?» «Какая кукла?» «Послушайте! – звонивший, похоже, злился и не бросал трубку только потому, что он действительно хотел узнать нечто очень важное для себя. – Послушайте, господин журналист, не валяйте дурака. Вы там были, вы знаете, о какой кукле я говорю. Она сгорела или нет? Отвечайте!» «Рауль, – журналист наполнил свой собственный голос примирительными нотками, – скажите, пожалуйста, почему я должен вам отвечать? Если вы назовете причину, я, возможно, отвечу. Заметьте, я не говорю, что отвечу. Я честен с вами. Я говорю, что возможно отвечу. Будьте и вы честным со мной. Почему вы интересуетесь куклой?»

Назвавшийся Раулем незнакомец молчал, но трубку по-прежнему не вешал. «Хорошо, – зашел с другой стороны журналист, – ответьте на другой вопрос: вас что-то беспокоит?» «Да». «Что именно? Я могу вам помочь?» «Возможно». «Но что же все-таки вас беспокоит, и как я могу вам помочь? Давайте так. Я…» Журналист, показывая жестами, чтобы кто-нибудь другой связался с полицией, заговорил с Раулем медленно-медленно, так, чтобы начатый им, журналистом, монолог продлился как можно дольше, но вместе с тем и не вызвал у Рауля подозрений. А пока он проделывал этот фокус, другой журналист – с мобильником в руке – вышел в коридор: чтобы Рауль не услышал то, чего слышать ему не полагалось. Вернувшись в комнату, он протянул коллеге записку: «Цела». Тот изумленно выгнул брови, как бы переспрашивая: «Точно?» «Точно, точно!» – закивал головой связавшийся с полицией. «Ну что же, Рауль, вы видите, мое предложение справедливо. Итак?» «Хорошо, я согласен. Вы же не обманете?» «Нет». «Тогда на Эвитамьенто. – Рауль назвал адрес. – Ориентируйтесь по вывеске „Дрова“».

Главный редактор, узнав о готовящейся встрече с неким Раулем, в восторг, мягко говоря, не пришел. Журналисты, предвидя такую реакцию, подумывали, а не скрыть ли это дело, но не рискнули: было бы еще хуже. Главный же и впрямь разбушевался. Вообще-то он – не любитель переходить на крик, но тут не сдержался. А когда покончил с образными выражениями, задал своим подчиненным очень простой вопрос: «Вы хоть понимаете, что натворили?» Но хотя вопрос и был простым, ответить на него было сложновато. Потому что, с одной стороны, журналисты, конечно, всё понимали, но с другой, уж очень не хотели признавать ошибкой свое стремление ухватить за кончик ниточку в клубке запутанных событий. «Отпустить вас одних я не могу, – между тем, говорил Главный. – „Дрова“! Это же надо – „Дрова“. А почему не бюро ритуальных услуг? Согласен, если Рауль – тот самый водитель, он – не убийца. Но что мы знаем о двух других? Почему вы решили, что их не будет на встрече? Потому что Рауль так сказал? А если он сам – жертва? А если его выслеживают? Нет, как хотите, но отпустить вас одних я не могу. Но как же вас не отпустить одних, если вы согласились на условие, что полиции не будет? Что вы вообще ни о чем в полицию не сообщите? Признайтесь как на духу: вы ополоумели, да? Когда это мы действовали на свой страх и риск? В обход полиции и других официальных структур? Мы что – частное детективное агентство? Мы никогда не лезли поперек следствия и никогда ничего ни от кого не скрывали. Наша сила не в том, что мы готовы докапываться до истины, когда это того стоит или может помочь людям. Наша сила в том, что мы опираемся на оказываемое нам доверие, в том числе и на то доверие, которое нам оказывают полиция и прокуратура. Если мы начнем своевольничать, утаивать известное нам – пиши пропало. Нас в жизни больше ни к чему не подпустят. Отовсюду вытолкают взашей. Мы превратимся в желтый листок, питающийся не фактами, а сплетнями! Я уже молчу о том, что мы сами превратимся в преступников, потому что только преступники скрытничают и бегают от полиции. Хорошенькую свинью вы мне подложили! (Hicisteis una grande marranada para mí). Что я должен делать?»

Очевидно, вопрос носил риторический характер, поэтому журналисты промолчали. А Главный поерзал в кресле, поерзал, взялся за телефон, но тут же его отложил. Еще поерзал, встал из кресла и прошелся по кабинету. Журналисты терпеливо ожидали решения. Они понимали, что вышли за рамки дозволенного, но все же надеялись на то, что Главный сумеет найти выход. А тот подошел к окну и мрачно воззрился на суету за ним. Шел дождь. На узких тротуарах узкой улицы – как-никак, исторический центр! – развернулась настоящая битва зонтов. Эти зонты цеплялись друг за друга, отталкивались, временами, сцепившись, выворачивали друг друга спицами наружу, и всё это под энергичные восклицания своих владельцев и владелиц. А между покрытыми взбесившимися зонтами тротуарами изображала жизнь проезжая часть. На самом-то деле проезжая часть была мертва, но прикидывалась живой: застывшие в пробке автомобили сигналили, расцвечивались огоньками стоп-фар, взмахивали дворниками, сметая со стекол дождевую воду. Иногда, нужно признать, получалось удачно. Вот старенький «Уно» с единственным дворником через стекло смахнул воду так, что она водопадом обрушилась на соседнюю машину, и та возмущенно загудела. А вот темно-серый «Ярис», стоящий вплотную к тротуару, обдал брызгами из-под дворников кого-то под симпатичным вишневым зонтом, и этот кто-то, оказавшийся молоденькой девушкой, немедленно закрыл зонт и принялся лупить им по зеркалу «Яриса».

Главный резко повернулся, в два шага преодолел расстояние от окна до письменного стола, схватил телефон и набрал номер. «Алло! Капитан? Когда из Лимы ждете гостей? Завтра? А новенькое что-нибудь есть? Ничего? А вот у нас есть. Но это – между нами. Сможете выбраться на…» «Эвитамьенто», – подсказал запнувшемуся Главному один из журналистов, но Главный только глазами сверкнул. «В кафе неподалеку от вашего бывшего участка? Да? Через полчаса? Отлично! До встречи!» Сунул телефон в карман и коротко скомандовал: «За мной!» Вышел, не оглядываясь на журналистов, из кабинета и – пешком по лестнице – спустился на первый этаж. «Ну, вы здесь?» «Да!» – хором ответили журналисты. «Едем!» Но, разумеется, не поехали, а побежали, толкаясь с прохожими, вниз по застывшей в пробке улице: к Кориканче¹⁶.

Капитан и так-то выглядел неважно – был бледным и осунувшимся после явно бессонной ночи, – а когда услышал о предстоявшей встрече с Раулем, совсем поплохел лицом, поставил чашку с кофе на стол и уныло спросил: «Вы это серьезно?» И – слово в слово повторяя давешний упрек Главного: «Дрова! А почему не бюро ритуальных услуг?» Журналисты принялись было оправдываться, но капитан их перебил: «Как вы себе это представляете? Ну, чтобы я, лицо официальное, действовал как частное лицо? Или поехал с вами как частное лицо, но в случае чего действовал как лицо официальное? Ничего не понимаю. А реакция Рауля? Если это – водитель, мой старый знакомец, он же меня узнает! Или вы предлагаете мне затаиться где-нибудь поблизости? А если затаиться, в чем смысл? Откуда я буду знать, что происходит в этих самых „Дровах“? Через час или два догадаюсь о том, что вас убили? А если вас и в самом деле убьют? Не обижайтесь, но скажите: что я должен буду написать в отчете? Или я должен буду всё утаить?» Помолчал и снова слово в слово повторил давешний упрек Главного: «Хорошенькую свинью вы мне подложили!» (Hicisteis una grande marranada para mí). Еще немного помолчал и предложил: «Давайте так: звоните этому Раулю. Скажите ему, что я тоже буду. Если этот Рауль – тот Рауль, о котором мы думаем, он согласится. А если нет, то на нет и суда нет (a „no se puede“ ¿qué le vamos a hacer?) Да и если этот Рауль – тот Рауль, но все равно не согласится, это – его проблемы. Ни вы, ни я ему не няньки. Сам вляпался, пусть сам и выбирается». Журналистам не очень понравилось предложение полицейского, но деваться было некуда. Кстати, примечательно то, что реакция полицейского в целом их не удивила. Их не удивило ни то, что полицейский даже не задумался о доносе, ни то, что предложил на Рауля плюнуть. В Перу понятие чести всегда ставится выше служебных обязанностей, чем бы это связанному словом человеку ни грозило. А предложение плюнуть – что ж: в глазах полицейского Рауль был всего лишь мелким преступником, занозой, трястись над которой – бессмыслица. Хочет Рауль избавиться от нависшей над ним опасности (если опасность над ним и впрямь нависла), пусть действует так, как ему говорят. Не хочет, пусть катится на все четыре стороны.

Один из журналистов набрал сохранившийся в памяти телефона номер. Ответили быстро. Ответил тот же мужчина, который звонил в редакцию. Этот мужчина, Рауль, тоже не пришел в восторг от изменившихся условий, но упрекать журналиста ни в чем не стал. Он, как и все – как главный редактор El Diario Imperial, как сами журналисты, как полицейский капитан – прекрасно понимал, что ситуация сложилась аховая: для всех. Практически безвыходная. Точнее, выход из которой зависел только от него самого. Подумав немного, он согласился: «Пусть приезжает. Только пусть переоденется. Пусть будет в гражданском, а не в форме!» Полицейский, услышав это, согласно кивнул. «Значит, договорились. Через час на складе. Я сам к вам подойду».

По пути на Эвитамьенто заскочили к капитану домой, где тот быстро сменил форму на джинсы и куртку, заодно оставив дома и табельный пистолет. «Если их там целая банда, – пояснил капитан, – пистолет нам не поможет. А если Рауль один, оружие тем более ни к чему. По крайней мере, что бы ни случилось, никто не сможет упрекнуть меня в том, что я носился по городу с пистолетом как какой-нибудь оглашенный из голливудского боевика».

«Дрова» оказались складом, сохранившимся от того времени, когда Эвитамьенто еще не была современным шоссе. С этого склада когда-то на самом деле продавали дрова, о чем свидетельствовали потрепанный рекламный щит перед входом на территорию и крупная, но выцветшая надпись на заборе. Ворота были прикрыты, но не закрыты. Ни перед ними, ни за ними не было ни души. На огороженной территории, уже за воротами, стоял здоровенный каркасный ангар: как всем сначала показалось, совершенно пустой. Но в действительности он не совсем пустовал. Вдоль стен валялись ящики, почерневшие от времени деревянные палеты, другой всевозможный хлам: коробки из-под овощей и фруктов, детали автомобилей – колесные диски, колеса в сборе, карданные валы, имелась даже целая рама от какого-то грузовика, но все это было старым, изношенным, ни на что не годным. А в дальнем от входа углу стоял погрузчик: на спущенных шинах и такого вида, что было ясно – он не на ходу. Рауль отсутствовал.

«Давайте спрячемся за погрузчик и там подождем», – предложил полицейский. «Давайте», – согласились журналисты. Но едва все они подошли к погрузчику, из-за него, шикая, выскочил молодой мужчина, на вид чуть ли не подросток: «Я же сказал, что сам к вам подойду!» – с обидой в голосе воскликнул он. «Это все-таки ты!» – тоже воскликнул капитан, только не с обидой, а немного удивленно: так, как если бы до конца не верил в возможность этого. «За вами никто не следил?» Журналисты и полицейский переглянулись. «А должны были?» «Вы не понимаете, – молодой человек вытянулся на цыпочках, стараясь заглянуть поверх стоявших перед ним, – это – страшные люди! Они вообще не люди!» «Что, – улыбнулся полицейский, – это тебе не в автобусах по карманам и сумочкам шарить?» «Вы не понимаете! – повторил молодой человек, а в его голосе снова появилась обида. – Не понимаете. Говорю же: это не люди (no gentes). Не люди. Они выглядят как люди, одеваются как люди, говорят как люди, но они – не люди!» «Так! – полицейский подошел к молодому человеку вплотную и подтолкнул его к погрузчику, на который тот, оказавшись к нему прижатым, был вынужден опереться. – Давай короче и яснее. Иначе мы развернемся и уйдем. А ты сам будешь разбираться со своими нелюдями (gentes malvadas). Надоело! Что за день такой? Вчера участок дотла сгорел, сегодня эти, – кивок на журналистов, – на голову свалились. Прямо сейчас ты́ со своими соплями. Будь мужчиной! Связался с подонками, не ной. А если уж ноешь, так хотя бы ной по делу! Ну?» Однако молодой человек упрямо повторил: «Не люди».

Полицейский отступил на шаг: «Всё, господа репортеры, я – пас. Если вам что-то и угрожает, это – быть заболтанными насмерть. У меня же есть дела поважнее». Повернулся к молодому человеку спиной и пошел было прочь, к выходу из ангара, но один из журналистов схватил его за рукав куртки: «Постойте! Вы просто не поняли друг друга. Рауль не жалуется на бандитов. Он говорит, что они вообще никакие не бандиты. Он говорит, что они – не люди. Не нелюди, не злодеи, а не люди. То есть существа не из нашего мира. Монстры».

Полицейский освободился от хватки журналиста, но снова повернулся к молодому человеку лицом: «Чего?» – спросил он. А Рауль закивал: «Да, да! Об этом я и говорю. Они выглядят как мы, но только выглядят. А на самом деле они… я не знаю, кто. Но точно не люди. Вы же помните Хесику? Ту, которая кости из музея в Лиме увела?» Полицейский и журналисты опять переглянулись. «Да помните, конечно, помните! Вот и в „Эль Ди“ сегодня о ней написали. Якобы вернулась она. Только она не возвращалась. Она и не исчезала никуда. Я еще раньше понял, что тот здоровяк – очень странный малый. А когда об отпечатках узнал, все встало на свои места. Но понял-то я еще раньше. А уж когда он куклу слепил и кровью на нее стал капать, я так решил: пойду и обо всем расскажу. Только когда я к вам пришел, он прямо у вас за спиной оказался. Я-то его видел, а вы – нет. Поэтому я и прикинулся, что просто заглянул своими успехами похвастаться. Позлить упрятавшего меня за решетку томбо¹⁷».

«Не я тебя упрятал, а суд», – возразил полицейский, но по его нахмуренному лицу было видно, что возразил он только для проформы, машинально, а на самом деле рассказ Рауля его заинтересовал. «Говоришь, он за спиной у меня стоял?» «Да, все время после того, как я в кабинет вошел». «То-то мне казалось, что мой затылок взглядом прожигают. А дальше?» «А дальше меня заставили следить, чтобы француз не сбежал. Отдали мне его машину. Иногда мы вместе ездили, а иногда…» «Постой-постой! О каком французе речь? О том французе?» «Да». «Но этот – не француз!» «Не француз», – согласился Рауль, чем окончательно всех запутал. Один из журналистов попытался внести ясность: «Тот, кого вы ограбили, не тот француз или вообще не француз?» «Вообще не француз», – ответил Рауль. Собрался с мыслями и добавил: «Никто не француз. Его просто так называют, потому что он во Франции часто бывал. Что он там делал, понятия не имею, а в конце концов, насколько я понял, он тамошним гражданином стал. Наверное, скрыться хотел, хотя это и глупо: разве так можно скрыться? Тем более что он и сам из них. Только не злой. Правда, я не знаю, злые ли эти, но то, что не добрые, точно».

«Но этот – не тот, – почти закричал капитан, схватившись (в прямом смысле) за голову. – Француз он или нет, он – не тот, не приятель Хесики, не тот покупатель, которого в Веласко Астете на контрабанде взяли! Не покупатель костей!» «Подождите-ка…» – Журналист. Журналист достал из кармана смартфон и принялся что-то искать в интернете. А когда нашел, показал полицейскому и Раулю: фотографию того «француза». Того, которого взяли вместе с Хесикой в международном аэропорту Куско при попытке вывезти украденные человеческие останки. Это была фотография из El Peruano, правительственной газеты, качеством она не отличалась, но изображенный на ней человек точно не был тем человеком, которого вчера ограбили на авениде де ла Культура. Тем не менее, Рауль, увидев фотографию, сказал: «Он и есть». «Разве?» «А вы вот так посмотрите», – взял у журналиста смартфон, увеличил изображение и выделил правую часть лица: часть носа и губ. В таком изображении стала видна белесая полоса, шедшая от носа к губам, рассекавшая верхнюю губу и частично – нижнюю.

«Ну, что скажете?» Тот журналист, который видел ограбленного собственными глазами, не сдержался: «¡Mierda!» – воскликнул он и посмотрел на полицейского. Тот подтвердил: «Точно такой же шрам». «Абсурд какой-то!» «Лицом не похож. Но шрам тот же. Разве у двух разных людей может быть настолько похожий шрам?» Рауль: «Я же говорю: они только похожи на нас. Но они – не мы. Не такие как мы. Их внешность ничего не значит». «А шрам?» «Не знаю». «А я знаю! – впервые со времени приезда на склад вмешался главный редактор. – Я знаю, что́ это за шрам. Только вам… то есть нам… это не понравится. Точно такой же шрам я видел у мумии, найденной в прошлом году. Помните? В Боливии, около Тиуанако. Сначала решили, что это – одна из не уничтоженных ранее уак¹⁸ времен уже господства кечуа. Но чуть позже признали в ней наследие какой-то более ранней культуры. Какой именно, неизвестно до сих пор. Первый же генетический анализ показал, что останки не принадлежат ни кечуа, ни аймара, ни пукина. А радиоуглеродный анализ дал возраст в пределах тысячи лет. Что тоже странно, если учесть, что в это время на той территории никаких доселе неизвестных культур не было». «Как кости», – один из журналистов. «Да, сходство есть. И странностей не меньше. Так вот, у мумии – точно такой же шрам. Почему разрез идет от носа – непонятно, но с губами ясно: они были зашиты, причем только с одной стороны. С правой. Зашиты не после смерти человека, а при его жизни. Как и разрез от носа был сделан при жизни. Потом разрез зажил, но остался шрам. Сняли нити с губ, но на них тоже остался шрам. А потом человек умер, и его превратили в мумию. Захоронение, кстати, было довольно богатым, если за богатство считать всякую всячину вроде хороших ножей из обсидиана и непонятно для чего служивших каменных шариков: прекрасно отшлифованных до идеальной формы. А еще в захоронении были останки восьми других людей, но не мумии, а просто скелеты. Все – с ампутированными ногами. Прямо как в Сипане¹⁹. Только Сипан находится в двух с лишним тысячах километрах от Тиуанако. Но сходство налицо. Скорее всего, тем, кого положили в могилу с мумией, ноги ампутировали по той же причине: чтобы не убежали. В смысле, чтобы охраняли важного мертвеца и на том свете, а не вздумали с того света сбежать. Генетического родства, семейного, между мумией и «охраной» не выявили. А вот родство племенное – да. Расхождений по возрасту скелетов и мумии нет. Жаль, однако, что никому не пришло в голову сравнить данные генетических анализов мумии и тех скелетов, которые были украдены из Лимы Хесикой. Ну, ничего: завтра приедут следователи из Лимы, я их ошарашу! – Главный не очень весело усмехнулся. – Да, ошарашу. Но что нам делать сейчас? Будь я помоложе, я бы предложил выбросить весь этот вздор из головы и пойти выпить. Но только за последний год с нами случилось столько всего, что я и не знаю. Привидения, восставшие мертвецы, последняя исполнительница желаний – всё это уже было. Что на этот раз? А вы что скажете, hombres?» – Главный редактор посмотрел на своих журналистов. Один из них хотел что-то ответить, но тут – непередаваемо дико – вскрикнул Рауль. Он, хотя его к этому уже ничто не вынуждало, до сих пор опирался о погрузчик, но теперь отшатнулся от него, как ужаленный.