И тут я вспомнил о Лилии. Ее же можно разбудить и попросить сделать минет. Она уже показала себя девушкой свободных нравов. Так что, скорее всего, согласится. Тем более после того, как ей назначили курс каких-то специальных лекарств, она жила в двухместной палате. Одна. А еще, полагал я, если у нее вич или гепатит, то через рот не передастся.
Я легко отжался на руках, легко и неслышно соскочил с койки. Натянул пижамные штаны, прикрывая торчащий ствол, надел рубашку, под полами которой скрыл красавца окончательно.
Первым делом я отправился в умывальник. Вернее, я туда прокрался – дежурная медсестра и ее злая прихлебательница спали. И будить мне их не хотелось. Умывальник – он же душевая – изнутри не запирался. Я притворил за собой дверь, включил свет и открыл кран. Вода текла холодная. Может быть, охладит, подумал я. Задрал рубашку, прижал ее подбородком, оттянул штаны и подставил член под струю. Головку сладко обожгло струей. Эрекция уходить и не собиралась. Я намылил руки куском какого-то мыла, а потом тщательно вымыл свой инструмент. С этим у меня было строго. Тут дело в самоуважении.
Дверь в палату Лилии оказалась приоткрыта. Я проскользнул в щель. За окном горел фонарь, так что и в помещении было светло. Лилия спала, лежа на боку, выставив вперед нижнюю руку. Я различил пятнышки на ее локтевом сгибе.
Взяв у стены стул, я подсел к ее изголовью. Член упирался мне в живот. Я положил руку на ее плечо и несильно потряс.
– Лиля… – реакции ноль.
Я потряс сильнее – с тем же результатом.
Моя рука скользнула с ее плеча за пазуху. Я нащупал грудь, пальцы нашли сосок. Он был мягкий и не отвечал на прикосновения.
Я склонился ближе к ее уху и снова позвал. Она тихо, со сна, замычала, открыла глаза и вопросительно посмотрела на меня. Не испугалась – уже хорошо, подумал я.
– Привет, – сказал я вполголоса, подключая самые очаровательные нотки своего тембра. – Лилия, как цветок. Ты, наверное, умеешь классно делать минет…
– Ммм… угу, – она издавала невнятные звуки, но явно не спала.
Я утвердился в правоте своих надежд, оттянул штаны и показал нефритовый стержень, направленный прямо ей в лицо. Она смотрела на член и никак не реагировала. Я подумал, что проще всего – просто сунуть его ей в рот. Тогда у нее сработает рефлекс, и она отсосет даже полностью не просыпаясь. Я приблизил член к ее губам. Ее глаза округлились. В полный голос она вдруг сказала: «Ты что, охуел, придурок?» – И уже громче: «А ну пошел на хуй, мудило!».
Я не стал ждать продолжения и выбежал в коридор, на ходу пряча в штаны член, который начал стремительно опадать. Я сомневался, что короткий выкрик разбудил персонал. Но быстро, не раздеваясь, скользнул под одеяло. Соседи по палате спали. Я дышал часто и тяжело, сердце колотилось так громко, что могло, казалось, разбудить всех вокруг.
Постепенно я успокоил дыхание. Член спать уже не мешал. Но уснуть я все равно не мог. Промучился до завтрака. За завтраком Лилия ничем не показала, что помнит, что произошло ночью. Но и на меня не смотрела. Села в обычном месте, поодаль.
На следующий день меня выписали.
***
Собственно, сходить следовало по предполагаемой траектории будущих заездов – по большому кольцу, которое Андрей изначально заприметил на спутниковой фотографии. Он взял из кабины пикапа небольшой рюкзак, в котором помимо ножа и аптечки была пара бутылок воды и кое-что из непортящейся еды, и потопал куда глаза глядят. То есть к окружной дороге. Построенной вокруг несуществующего города.
Вселенная постоянно расширяется. Об этом Андрей узнал еще в школе. Ну, то есть, на одном из уроков физики сказали: после большого взрыва наша Вселенная постоянно расширяется. Андрей попытался тогда представить себе, как это может выглядеть, да плюнул. Просто запомнил на случай, если физик спросит.
А во время третьего своего «понимающего» трипа, на взлетной полосе, он вдруг понял. Как атомы удаляются друг от друга, как увеличивается расстояние между ними, как увеличиваются сами атомы – не шарики, не схематичные ядра с овальными орбитами, как на рисунке, а настоящие, из которых состоит все сущее – «яко на небеси, так и на земли». Попроси его описать, как это выглядит, пожалуй, не смог бы. А вот понимать – понимал. Он чувствовал, как все это крепко-накрепко увязано в одну огромную систему – Вселенную. А еще он понял, что если сдвинуться слегка в сторону, то нет никакого расширения. Вселенная стабильна, и нет силы, способной ее взорвать. А если понимающий сместится еще немного, то Вселенная начнет сжиматься. Это понимание потрясло Андрея так, что он не заметил приземления – только во время торможения, когда самолет коснулся колесами бетона полосы, почувствовал мягкую волну теплой лавы понимания. Словно она хотела погладить его, приговаривая: «Ну-ну, не переживай, все образуется».
Он подошел к краю дорожного кольца. Асфальт. Такой, как на ухоженной загородной трассе. Равномерный, без дыр и заплат. Не темный, не светлый – серый. Он потрогал поверхность подошвой. Потом поелозил по ней, катая редкие камушки. Вышел сначала на край, а потом и на самую середину. И пошел – против часовой стрелки.
Асфальт был идеален. Андрей понял, что не найдет здесь ни одной ямы или кочки. Он направлялся к мосту.
Как жаль, думал Андрей, мерно шагая пружинящими ногами, что у человека так мало органов чувств. Вселенная могла бы поделиться такой невиданной, неслыханной, немыслимой красотой, если бы люди могли ее почувствовать. Впрочем, осознавал бог понимающий, большинство населения планеты не поняло бы, о чем это он, заведи он с ними разговор. В моменты самолетных разгонов и торможений, а также непродолжительных гонок на стиме, Андрею казалось, что краешком сознания ему удается понять, что Вселенная хочет показать ему. Здесь не было никакого волшебства, ничего потустороннего. Просто информация. Упорядоченная настолько красиво, что дух захватывало. Как упорядочены звуки в музыке Скрябина, как упорядочены черты лица любимой женщины.
Пока что Андрей не слишком понимал, как приблизиться к пониманию того, о чем говорит Вселенная. Он лишь понимал, что она говорит намного больше, чем могут услышать люди. Нужны шестое, седьмое, а также восьмое с десятым чувства, чтобы начать воспринимать эти сигналы. Чем, например, ощутить зависимое поведение элементарных частиц, разнесенных друг от друга на тысячи парсек?
Мост был не мостом, а целой развязкой. Въехать на нее можно было, взяв правее с главной дороги, роль которой играла наша безгородная окружная. Затем это ответвление вело на путепровод, который сверху пересекал главную дорогу. Примерно посередине его подпирала железобетонная конструкция, нижним концом упиравшаяся в главную дорогу. Основание подпорки кто-то по всем правилам заботливо обнес дорожным ограждением, выкрашенным черно-белыми полосами. Затем следовал спуск, и путник, решивший пройти данным путем, вновь оказывался на главной—окружной. Только смотрел теперь обратно. Зачем здесь это построили, сказать было сложно. К тому же на въезде и выезде с обеих сторон лежали бетонные блоки, преграждавшие путь наверх. Они тоже были покрашены, как того требовали ПДД многих стран.
Андрей перелез через блок и поднялся на эстакаду. Он решил получше разглядеть «улицы» внутри окружной дороги. Собственно, улиц этих, условно продольных и поперечных, набрался бы едва ли десяток. Один из перекрестков показался Андрею привлекательным. Он сначала рассматривал его, прикрыв глаза козырьком ладони, потом достал из рюкзака небольшой бинокль.
В окулярах оказался все тот же хороший асфальт, а на обширных территориях «кварталов» – сухая трава и кусты.
Чем именно понравился Андрею перекресток двух дорог, он так и не понял. Решил только, что дом надо установить именно там.
Андрей вернулся к лагерю – так он мысленно называл расположение своих движимых пожитков. Вытащил из кузова каркас тента, собрал его вокруг стима, накрыл, как и полагалось, скелет толстой непрозрачной полимерной тканью, как надо хорошенько все закрепил. Запереть импровизированный гараж возможности не было, да и от кого его тут запирать? За весь день Андрей не встретил тут ни человека, ни зверя, ни пичуги какой.
Затем он прицепил к пикапу свой дом на колесах, въехал на большое кольцо, затем свернул пару раз и оказался на перекрестке, который привлек его на эстакаде. Андрей немного поманеврировал на углу «квартала», устанавливая дом входной дверью к одной из улиц, затем отцепил его, предварительно выпустив опоры. Заметно полегчавший пикап он припарковал рядом. Вышел из машины, и решил, что живет теперь на перекрестке улиц Свободы и Семецкого. Пафос первого названия скрашивало второе имя. Вернее, фамилия. Ну или – просто не всем понятная старая шутка.
6.
Мороз, устремившийся в мои ноздри при первых же шагах по больничному двору, вызвал во мне ощущение почти счастья. Солнце, которое я последние три с лишним недели видел только через стекло, светило как-то по-другому, лучше и радостней. И куропатки тут как тут – сидят на березе и смотрят на меня глупыми глазами. Пока, куропатки! А скорее всего, прощайте!
В кошельке, который мне отдали вместе с другими вещами, были деньги. Причем, в довольно приличном количестве. Я не слишком помню события, которые предшествовали моему заезду в диспансер, так что наличие наличности меня очень обрадовало.
Сигареты тоже были – початая пачка в кармане, еще четыре в пакете вместе с грязным бельем. Я захотел пойти домой пешком. И пошел.
День был просто отличный. На небе неустанно работало солнце, к опостылевшим куропаткам на деревьях присоединились синицы. Они старательно свистели свое «пись—писю, пись—писю» и прыгали с ветки на ветку, озорно поглядывая на меня. Несколько десятков метров я прошел без шапки – хотелось унять бурлившую радость. Потом шапку все-таки пришлось надеть. В этих широтах зима не прощает пренебрежения.
Я вышел за ворота диспансера, остановился и закурил. Куда пойти? Домой можно было не торопиться – я не хотел ни есть, ни спать. Можно гулять дальше, но бесцельно бродить не очень хотелось. И я решил пополнить запасы продовольствия. Но сперва следовало немного внести равновесия в свою душу. И я зашел в подвальный магазинчик.
Я люблю «Черный русский». Этот изначально благородный коктейль не потерял своих достоинств, когда его стали выпускать в банках. В меру сладкий, в меру ароматный, и алкоголя совсем немного: для человека, который дорожит рассудком и считает, что безудержное пьянство —признак ущербности, самое то. Я купил три полулитровых баночки – одну в руку, две в карманы. Вышел из подвала и огляделся. С новыми проклятыми законами не то что пить почти безалкогольный напиток, открыть банку было опасно. Потому пришлось найти укрытие – за углом девятиэтажного трехлистника, прямо возле какой-то технологической пристройки.
Я достал из кармана носовой платок и тщательно вытер верх баночки. Я давно приучил себя так делать – нечего тянуть в рот всякую грязь. Поддел ногтем ключ. Он сопротивлялся – думаю, просто из приличия. Я сделал небольшое усилие, ключ подался, раздался веселый щелчок и «пшик». Под ложечкой щекотно зашевелилось хорошее настроение. Все-таки алкоголь вот в таких гомеопатических дозах благотворно влияет и на тело, и на душу. Дальше я просто припал к холодному металлу, обхватив губами окошко в удовольствие, и запрокинулся вместе с коктейлем. Десяток больших глотков, десяток движений кадыка – и баночка пуста. Я машинально поболтал ею в воздухе – на донышке плескалось примерно одиннадцать спасшихся капель. Хотелось закурить. Но я оттягивал удовольствие. Сначала я высвободил из банки шесть из одиннадцати капель, которые чаяли спрятаться от меня, прямо на язык. После чего поставил пустую и теперь бесполезную банку в снег. Достал сигарету и зажигалку, не спеша закурил.
В этом моменте есть свой непередаваемый, но в то же время, несомненный кайф. Закурить после выпивки. Пусть и такой безобидной, как «Черный русский». Вторая затяжка, а также третья и четвертая – тоже в удовольствие, хоть и убывающее в зависимости, как икс от игрека, где игрек – номер затяжки. Но все равно это было отлично. Это было здорово. Я посмотрел на солнце и прищурился, прислушиваясь к себе. В душе, поначалу охлажденной напитком, начинало теплеть. В голове также происходили закономерные вещи: все само собой раскладывалось по полочкам, все становилось на свои места.
Я открыл еще одну баночку. Теперь пил неспеша: хоть и большими глотками, но не больше одного за раз, и после каждого ставил банку в снег. После третьего закурил. На середине сигареты сделал еще глоток.
Третью открывать не стал. Похлопал по карману, где она ждала своего часа, и решил пройтись. На ходу мне всегда хорошо думается. Тем более погода отличная, настроение еще лучше.
Я вернулся мыслями к катеру.
Наш Февральск стоит на берегу большой и ветвистой Оби. Это судоходная река, и в городе есть причал. Эдакий недопорт. Я решил отправиться туда – посмотреть лодки и катера. Январь не показался мне аргументом против того, что я там что-то увижу. И интуиция меня не подвела: она всегда начинает лучше работать, если принять внутрь гомеопатическую дозу алкоголя.
Вообще, я не жалуюсь ни на интеллект, ни на организм. У меня быстрый метаболизм, я хорошо сложен и умен. Только иногда скорость обмена веществ застигает меня врасплох. Мне попросту захотелось ссать. Благо, лодочный причал был уже рядом, как и гаражи, в которых хранились суденышки помельче. Я протиснулся между двумя железными стенками, распер их плечами, расстегнулся и отлил. Отмечу, это тоже вполне определенное удовольствие, которое может украсить жизнь. Я даже порисовал немного струей, отметив про себя, что я у этого снега первый.
Катера побольше на зиму не убирали в гаражи. Их просто вынимали из воды и водружали на специальные стапели. Каждое судно по-своему красиво. В каждом играла всем своим блеском мысль конструктора, который привел к жизни именно эту модель. Вон, плоскодонный и с высокой узкой рубкой – он для проток, которые к середине лета нещадно мелеют. Вон – гордый почти корабль с серыми бортами и белой надстройкой. Его очарование не портит даже фривольное имя: ближе к носу под трафарет какой-то шутник мореман вывел «Небздящий».
Я стоял и любовался. Пришло время для третьей баночки. Ее я выпил уже не с таким удовольствием, как первую, однако она имела свою собственную прелесть – прелесть третьей баночки. Пока пил, выкурил еще две сигареты. Пил, курил и любовался катерами. Впрочем, такого, который запал бы мне в душу, я пока не видел, хотя на берегу их было десятка три – на любой вкус. Тем не менее мне хотелось приобщиться к их миру, попробовать себя в роли их господина. Потому я взялся за борт «Небздящего», подтянулся, помогая ногами, и оказался на палубе. Мне показалось, что судно качнулось. Однако, скорее всего, действительно показалось.
Катер со смешным именем был хорош. Я обошел кругом палубу, заглянул в рубку, увидел приборы, переключатели и руль, как у автомобиля. В принципе, ничего сложного в органах управления судном я не увидел. За пристройкой на палубе было полуметровое возвышение, в стенках которого блестели узенькие окошки. Я встал на четвереньки и заглянул внутрь. Более прелестной каюты на два спальных места я и представить себе не мог. Я поднялся, отряхнул колени, сел на возвышение и снова закурил.
Вот тут моя интуиция и подала мне сигнал. Это было похоже на тихий предостерегающий шепот. Потом я явственно увидел, что катер медленно заваливается набок, и я заваливаюсь вместе с ним. Меня трудно застать врасплох. В доли секунды я понял, как надо действовать, собрался и, когда до земли оставалось метра полтора, сильно оттолкнулся от вставшей уже почти вертикально палубы. Я мягко приземлился в снег и услышал за спиной металлический лязг и грохот. Тут же откуда-то ему ответил собачий лай, довольно громкий и отчетливый, чтобы быть далеко. Я не стал тратить времени, чтобы оглянуться на поверженный катер, и из положения низкого старта побежал. Я бежал быстро, но размеренно. Через несколько секунд был уже у гаражей. Протиснулся в щель между железными коробками (уже другую, нежели использованную мною в качестве туалета), остановился и прислушался. Первое, что я услышал, было мое быстрое дыхание. Пальцы и колени слегка подрагивали – от неожиданности происходящего. Собаки брехали с той же громкостью, а значит, меня искать не побежали. Скорее всего, они где-то за забором.
Я подождал несколько минут, выбрался из лабиринта гаражей уже с другой стороны и отправился домой. Происшествие не слишком испортило мне настроение. Однако я все равно ощутил потребность привести себя в равновесие. А значит, нужно зайти в магазин. Да и продуктов дома, кажется, нет.
***
Стимеры – народ малоконтактный. С людьми не своего круга общаются не слишком охотно, большей частью по делу. Внутри сообщества стараются соблюдать определенные нормы. Правило разумной взаимовыручки, например.
Вот и сейчас Андрей подумал, что будет честным по отношению к паровым гонщикам, если он расскажет о своей находке. Вреда себе нанести он не боялся. Стимеров и так немного, а в эту глушь полезут лишь единицы. И памятуя о гонениях, которые обрушились на увлеченных ребят, гонщик решил бросить клич.
В закрытом сообществе он опубликовал спутниковый снимок, по которому нашел это место, присовокупил к нему точные координаты и написал: «Хороший асфальт». Кому надо – поймут, решил он и закрыл ноутбук. Потом снова открыл его и дописал: «Не через КПП».
Какой-то особой близости, братского чувства к хорошо и малознакомым стимерам Андрей не испытывал. Они были просто понятнее и безопаснее для желаемого течения событий людьми, чем остальные. Общие темы, общий интерес. Все остальное – у каждого свое. Делиться секретом внутренностей паровой турбины, скажем, никто не торопился. Но в случае аварии все присутствующие сделают все возможное, чтобы разбившийся гонщик выжил.
Пропищал спутниковый телефон. Сообщение от одного из новосибирских стимеров. Валерик написал: «Соберусь за три дня. Застолби для меня место через два квартала на север от себя. Что привезти?».
Андрей заказал побольше воды, кофе, а также пять коробок консервированной каши. Если Валерик привезет еду, то поиски магазина можно будет на какое-то время отложить.
И снова писк. Братья Школьники оповещали о своем скором прибытии. Сергей и Саша, разница в два года. Старший – механик, младший – гонщик. Это была интересная команда. Сергей никогда не разгонялся на стиме больше полтинника, но машину знал, что называется, назубок. Саша об устройстве стима имел лишь общее представление. Но, садясь в кресло пилота, словно сливался с машиной, ездил с сумасшедшими даже для этой тусовки скоростями, а на приборы поглядывал изредка, сверяя их показания с ощущениями. Путешествовали они в большом рейсовом автобусе, задняя часть которого была переделана под перевозку их болида, а в передней располагалась водительская кабина и жилое пространство. Андрей подумал, что в других местах братья пусть хоть в обнимку спят со своим драндулетом, но в его населенном пункте радиоактивную повозку пусть хранят подальше от мест для сна и отдыха.
По идее, реактор стима – вещь надежная и безопасная. Но лучше ввести это правило сразу.
7.
Я засунул руки в карманы и неспешно пошел домой. В голове было ясно и улыбчиво – лучше, чем в последние несколько месяцев. Не слишком сильный мороз, безветрие, подошедшее вплотную к закату зимнее солнце и отсутствие всякой необходимости куда-то спешить. Я шел и думал, что все-таки мне повезло, что я – это я. Конечно, у меня бывают не слишком приятные периоды, когда я считаю себя неудачником, начинаю корить, будто слишком много пью или часто меняю место работы. Иногда эти черные мысли настолько тяжелы, что приходится обращаться за помощью к медикам. Как правило, пребывание в диспансерах приводит меня в чувство. Я сложный, очень сложно составленный человек, многогранный, глубокий и непростой. Я хорош, я намного лучше большинства. Думаю, что я вхожу в те двадцать процентов, на которых и стоит современный мир. Но как раз я этой сложности иногда и не выдерживаю. Тогда требуется отдых.
На самом деле я чужд бахвальства и понтов. Это не мое. Я умен, знаю себе цену, а значит, довольно прост в обращении. Если оно, конечно, хорошее. Не таков, к примеру, Женя.
Этого пациента я сразу выделил из серой массы постояльцев диспансера. Из-за его взгляда сверху. Нет, он не был высоким. Скорее, среднего роста. Но смотрел на окружающих, будто они тля. Это было тем более странно, что он был и остается наркоманом.
Женя часто прогуливался по коридору в своей пижаме и тапках. Он любил класть сцепленные замком руки на голову. Таким образом он открывал всеобщему обозрению свои «дороги», которые располагались у него не на обычных для наркоманов местах, а с внешней стороны предплечий. Начинались от локтей и тянулись сантиметров на 15.
Он гулял и поглядывал, позыркивал на пациентов. Если у него что-то спросить, он кисло усмехнется и пойдет дальше. Потому что все, кто не он, – тля.
Однажды, в то время, когда я принимал еще полный набор лекарств, меня разбудил какой-то шум в коридоре. Я вышел из палаты и увидел столпотворение в другом конце здания, у окна почти возле выхода из отделения. Я подошел.
Все смотрели на зарево пожара – в паре кварталов от нас пылала деревянная двухэтажка, слышался вой пожарных сирен, метались отблески мигалок. Горело в районе старой застройки. Это было некое гетто – там жили алкаши и наркоманы. Проститутки, наверное, тоже, но кто в здравом уме к ним пойдет?
Ближе всех к окну, положив руки на голову, стоял Женя. Он неотрывно смотрел на зарево.
Я почувствовал толчок локтем и повернулся в ту сторону.
– Это его дом горит, – сказал Вова. – У него там жена.
Вова рассказал, что у Жени была настоящая, с печатью в паспорте, жена. Ему было лет тридцать. Ей – под полтинник. Вова знал их обоих, был вхож в их гостеприимный притон.
– Толстая такая, ноги у нее болят, – описал Вова Женину жену.
Я посмотрел на Женю. Он стоял, опустив руки, ссутулившись и с мольбой глядя на пляшущий свет.
Подошла какая-то медсестра с телефоном. Она только что закончила разговаривать, дала отбой и опустила трубку в карман халата. Все обернулись к ней.
– Один погибший, женщина, – сказала она нам. Женя издал всхлип и метнулся к медичке. Схватил ее за руку:
– Позвоните, выясните, как зовут!
– Мне не скажут, – отказала она.
Подошел еще один пациент, протянул к медсестре руку:
– Дайте, я узнаю.
– Не скажут.
– Мне скажут, – он был пожарным.
Алкоголик—пожарный по памяти набрал номер, подождал ответа, задал вполголоса свой вопрос. Послушал, а потом, повернувшись к нам, сказал:
– Панасенко Вера Николаевна.
Женя застонал и сел на пол, где стоял. Он рыдал, трясясь всем телом. На моих глазах презрительный тип превратился в раздавленное ничтожество.
Потом ему вкололи успокоительное и начали готовить к выписке. Когда начался рабочий день, он вышел из отделения – одетый в зимнее, но без шапки. Видно было, что руки на голову он положит не скоро. Я испытал даже что—то похожее на удовлетворение от того, что восторжествовала справедливость.
Я отогнал воспоминание. Несколько раз моргнул, возвращаясь в реальность. Передо мной был родной магазинчик у дома. У стены стояли ханты в своих расшитых фуфайках, закрытых сверху нейлоновыми камуфляжными маскхалатами. Они стояли, обутые в кисы, маленькие и смешные, торговали рыбой, разложенной прямо на обледенелом асфальте. Оказывается, уже стемнело.
Я спустился в полуподвал магазина. Когда—то, когда здесь работали нормальные люди, мне отпускали тут товары, так сказать, в кредит. То есть можно было деньги принести потом. Даже не записывали. Потом поменялся хозяин и продавщицы, и мне было отказано. Впрочем, им вернется сторицей их недоверие и жестокость.
Я купил хлеб, майонез, пельмени, пару банок консервов, двухлитровку колы и бутылку водки – на всякий случай. Я вообще считаю, что спиртное должно быть дома всегда. Не обязательно его пить. Мало ли, что может случиться. Например, нужно срочно сделать укол, а кожу смазать нечем.
Я вышел из магазина и неожиданно купил у хантыйки в цветном платке – практически за бесценок – замороженную щуку. Рыба была похожа на полено.
Я поднялся на четвертый этаж, открыл ключами сначала дверь в тамбур, потом в свою комнату. Не зажигая света, прошел в закуток, служивший мне туалетом и ванной, грохнул в раковину рыбу – пусть размораживается.
***
Утром Андрей выпил кофе, вдумчиво покурил, сидя в плетеном кресле у порога. Запер на ключ дверь и отправился к импровизированному гаражу.
На небе было ни облачка. Солнце уже прилично поднялось над горизонтом, однако до полудня еще оставалось часа три-четыре.
Андрей расшнуровал одну из стенок ангара, пуская к машине дневной свет и тепло. Открыл в корпусе сразу за коконом пилота небольшую дверцу, щелкнул тумблером, выводя болид из спящего режима. Затем принесенной с собой лопатой стал ровнять путь от гаража к кромке большого кольца. Получалось не очень – почва была сухая и слежавшаяся. Сильно наклонившись, он старался срубить небольшие кочки, за которые мог бы зацепиться стим. Через полчаса сражений с одной из самых неподатливых земных стихий – самой землей – Андрей решил, что результатом можно удовлетвориться.
Он перешагнул через бортик и сел в кресло пилота – свое кресло, сделанное по заказу и подогнанное по фигуре. Еще и с учетом, что пилот может набрать или сбросить пару килограммов веса. Андрей положил руки на штурвал, пошевелил его, почувствовал, как откликнулись электроусилители. Штурвал – огрызок руля – формой напоминал приплюснутую с полюсов букву «Ф». За бока полагалось держаться и рулить. А на педали – ход и тормоз – полагалось давить.
Андрей переключил рычажок управления ходом в положение «полускорость», осторожно стронул машину с места и медленно вывел ее на асфальт большого кольца. Затем перевел рычаг в положение «нейтраль», затянул стояночный тормоз и сбегал в гараж за щеткой. Отряхивать колеса от приставшей пыли было довольно глупо: предсказать чистоту полотна впереди было невозможно. Тем не менее Андрею хотелось вот так подготовиться к первой пробной проездке. Чтобы не было стыдно перед гостеприимной дорогой.
От надел шлем с пока открытым забралом, застегнул на груди косой крест ремней безопасности, посмотрел на датчики. Стрелка спидометра показывала полный ноль, давление в котле было в районе пятерки, паровая турбина делала 35 тысяч оборотов в минуту. Андрей надел перчатки, перевел рычаг управления ходом в положение «полный», выключил стояночный тормоз и положил руки на штурвал.
Он слышал негромкий свист турбины, думал, что слышит шелест циркулирующего от реактора к котлу расплавленного свинца, смотрел на свои руки: чувствовал, как внутри перчаток подрагивают пальцы. Посидел так еще немного и тронул машину.
Андрей решил сегодня обойтись без резких ускорений. Да и разгоняться больше ста пятидесяти километров в час не собирался – на незнакомой дороге такое себе позволяют либо полные кретины, либо бессмертные. Последних Андрей пока не встречал.
Он с наслаждением почувствовал, как сила инерции вдавливает его в кресло, как тело вспоминает, как себя вести за штурвалом стима, как макушку шлема начинает оглаживать поток встречного воздуха.
Под мостом он проскочил на сотне, отметив, что места здесь вполне достаточно и для более серьезных скоростей. Только, если гоняться вдвоем, нужно строго придерживаться своей стороны, чтобы не полезть одновременно в одну и ту же дыру.
За мостом начался поворот налево, Андрей аккуратно уложил в него стим и слегка надавил педаль, когда дорога вновь выпрямилась.
Это была уникальная поездка: наушники шлема молчали, в зеркалах и прямо по курсу не было ни души. Да и вообще в радиусе, наверное, сотен километров никого не было. Он увидел, как стрелки спидометра доползла до полутора сотен и ослабил давление на педаль. Это была уже неплохая скорость – бог понимающий почувствовал, как мягким касанием теплого потока поздоровалась с ним Вселенная.
Андрею хотелось вдавить педаль посильнее – он соскучился по скорости, пониманию, по вселенской лаве, струящейся сквозь сознание. Но не делал этого, с каким-то чувством предвкушения откладывая разгон на потом.
Снова левый поворот. Болид находился почти на радиально противоположной от моста стороне окружной дороги. И тут тоже был мост с такими же въездами на него. Только один – внешний – пролет обрушился и лежал теперь угрожающей кучей на полотне. Андрей сбросил скорость до пятидесяти, даже пришлось воспользоваться педалью тормоза. После полутора сотен такая скорость казалась черепашьей, однако Андрей знал, что это обманчивое впечатление.
Он осторожно провел машину под целым пролетом и снова ускорился. Дважды набирал максимальную для сегодня скорость, дважды делал левый поворот, на точке, с которой стартовал, полностью остановил машину.
Он отстегнулся, снял шлем и вылез из кресла. Пальцы больше не дрожали, но тело переполняло ощущение эйфории: после долгого перерыва он сделал то, что приносило ему удовольствие.
Андрей обошел, осматривая, стим, потом облокотился о корпус и опустил руки с зажатым в них шлемом. Глубоко вздохнул и улыбнулся. Подумал, что улыбка в полном одиночестве – самая честная в мире улыбка.
Нужно было поставить машину в гараж, но делать этого не хотелось совсем. Черному летящему силуэту машины здесь, на дороге, было самое место – и логически, и эстетически. Однако Андрей заставил себя сесть в кресло и загнать болид под тент. Хорошо бы еще сполоснуть ее после каталки, но это можно сделать и завтра.
Он перевел стим в спящий режим, зашнуровал дверь и пошел домой, на ходу расстегивая гоночный костюм.
8.
Моя студия, а если точнее – комната в общаге, снабженная элементарными удобствами, – дождалась меня, сохранив воздух дня, когда я уехал в диспансер. Форточки были закрыты, потому он казался слегка затхлым. Тем не менее родным от этого быть не перестал.
Я зажег свет над плитой – мне сейчас не нужно слишком ярких огней. Затем разделся, повесил пуховик на вешалку, ботинки поставил под ним. Перешел в ванную и разделся совсем. Всю одежду сбросил в ящик для грязного – завтра начало новой жизни. Пусть я войду в нее чистым и во всем свежем.
Включил воду, заткнул дырку в ванне. Сел в набирающуюся воду. Тело было какое-то тупое. Вроде бы и контраст – холодный воздух и горячая вода, дискомфорт должен быть. Мурашки вон побежали – это я почувствовал. Но дискомфорта не было. А было как в ожидании чего-то хорошего. Потом понял, чего не хватает.