София

Дети господаря были лишены утешения отдать последнее целование своему отцу. Во время его кончины они подъезжали к Анконе. Фома Палеолог женился в 1430 году на принцессе Екатерине, дочери Чентурионе Захария II, которого он лишил престола, чтобы стать вместо него господарем в Морее. Четверо детей были плодом этого союза: Елена, старшая дочь, вышла замуж в 1446 году за короля сербского Лазаря II; после смерти своего мужа она в монастыре нашла убежище для своего печального вдовства. Трое других детей, высадившихся в Анконе, назывались: Андрей, Мануил и Зоя. Последняя, более известная в истории под именем Софии, займет нас главным образом. Относительно воспитания детей Фомы в Риме сведения сообщаются только одним источником: это письмо или, скорее, программа занятий и воспитания, составленная Виссарионом в 1465 году и сохраненная Франдзи, верным слугой Палеологов. Душа великого кардинала обнаруживается всецело в этом документе: бедный и темного происхождения, достигший высокого общественного положения своими заслугами и талантами, вынужденный жить на Западе, он узнал тяжким опытом способ обращения с латинами, цену денег и личного достоинства; всем этим юные принцы должны были воспользоваться. Прежде всего Виссарион отправил свое письмо не к ним прямо, по причине их еще слишком юного возраста, а к их наставнику, имя которого осталось неизвестным и который имел у себя помощником доктора Критопула. В первых строках идет дело об их домашнем обиходе, рассчитанном так, чтобы окружить принцев известным блеском, не отягощая их бюджета. Из 300 экю, которые ежегодно будут даваться им казначейством, так же как ранее их отцу, 200 предназначаются для самих принцев на их одежду, лошадей и прислугу; из этой суммы должны делать сбережения на непредвиденный расход; остальными 100 экю нужно покрывать содержание скромного двора принцев. Виссарион упоминает одного медика, одного профессора греческого языка, одного профессора латинского языка, одного переводчика, одного или двух латинских священников. Вообще он советует со кратить жалованье, чтобы увеличить персонал, но и здесь еще есть границы: римляне глядели косо на многочисленных приживальщиков, толпившихся вокруг Фомы, не должно впасть в то же излишество. Эти материальные подробности были необходимы в силу вещей, ибо принцы были доведены до нищеты, но Виссарион торопился подняться выше и очертить начало нравственного воспитания. Здесь речь кардинала становится крайне резка. «Знатность, – говорит он Палеологам, – не имеет цены без добродетелей, тем более что вы сироты, изгнанники, нищие; не забывайте этого и будьте всегда скромны, любезны и приветливы; занимайтесь серьезно учением, чтобы занять впоследствии положение, вам приличествующее». Оставался вопрос самый деликатный – о религии и об отношении к Риму. Досадное происшествие, о котором смутно говорится в письме, случилось, как кажется, в дороге: во время молитвы за папу принцы покинули церковь. Речь Виссариона принимает по этому поводу угрожающий тон: он называет подобный скандал недопустимым и, опираясь на волю их покойного отца, ставит им дилемму: или следовать его советам, или покинуть Запад. Если они хотят остаться между латинами, пускай живут как латины, пускай одеваются как латины, посещают латинскую церковь, преклоняют колена пред кардиналами и ведут себя смиренно и покорно пред папой, к которому они должны обратиться с маленькою речью во время первой аудиенции. Чтобы рассеять даже тень сомнения, кардинал возвращается еще раз к необходимости единения с латинами даже в литургии. «У вас будет все, – таково последнее его заключение, – если вы станете подражать латинам; в противном случае вы не получите ничего»^[4].

Эта речь не без основания может показаться удивительной в устах того, кто работал над соединением церквей на двойственной основе единства в вере и разности в обрядах, ибо таков был плодотворный принцип, принятый на Флорентийском соборе. Откуда же является теперь это странное пристрастие в пользу латинства? Настойчивость Виссариона можно объяснить только политической необходимостью: для спасения Византийской империи нужно было решиться на высшую жертву.

Если содержание программы, назначенной для детей Фомы, дошло до нас, то способ, которым она применялась, остается во мраке, ни одна подробность не спаслась от забвения. На официальном языке этого времени принцесса Зоя называется возлюбленной дочерью Римской церкви, воспитанной на ее счет и ее попечением, любезной первосвященникам, которые осыпают ее благодеяниями. Совокупность обстоятельств, дружественные отношения Фомы к Виссариону, несколько важных документов дают нам право думать, что кардинал Никейский смотрел на себя как на опекуна юных принцев. Во всех случаях русские и византийские летописи выставляют его действующим лицом, когда дело идет о проектах брака Зои. Уже начиная с 1466 года венецианская синьория на просьбу короля кипрского Якова II Незаконнорожденного указать ему на наивыгоднейший для него брак направила его внимание на дочь Фомы и выставила на вид все выгоды союза с ней; но так как они сводились в блеску ее имени и славе ее предков – плохому оплоту против оттоманских кораблей, крейсировавших в Средиземном море, сенаторы святого Марка, как благоразумные люди, предоставляли это дело на усмотрение короля и его доброй воле. Яков Лузиньян не дал тогда ему хода, а взявшись за него впоследствии, не имел успеха. Другим претендентам судьба более благоприятствовала.

Мы здесь находимся пред довольно темным событием в истории Палеологов, не подлежащем, однако, сомнению, если не отбросить произвольно свидетельство Франдзи. Этот летописец рассказывает, что около 1467 года папа Павел II предложил при посредстве Виссариона двум византийским принцам – Андрею, уже украшенному титулом господаря, и Мануилу – выдать их сестру замуж за князя Параччиоло, столько же благородного знатностью своего рода, сколь несметным богатством. Переговоры открылись немедленно. Поставленные условия были приняты обеими сторонами, после чего приступлено к обручению. Франдзи высказывает свою радость по поводу того, что присутствовал при нем, и благодарит богатого жениха за его щедрые подарки. Таков рассказ очевидца, очень преданного Палеологам, которому не было никакой выгоды выдумывать легенды^[5]. Но Параччиоло у Франдзи не есть ли скорее Караччиоло, как подозревают ученые? Ответ сомнителен: если последнее имя более знаменито, то нужно сознаться, что генеалогия Караччиоло римских и неаполитанских не упоминает никакого союза с Палеологами. Обручение, засвидетельствованное Франдзи, совершающееся у греков с таким же торжеством, как самый брак, имело ли своим последствием брак действительный, или от него пришлось отказаться? На этот счет источники безмолвствуют. Одно несомненно, что начиная с 1469 года или вследствие смерти своего первого супруга, или вследствие расторжения уже принятых обязательств Зоя была свободна заключать новые.

Яков II, однако, о котором была уже речь, одумался слишком поздно. В конце 1472 года он послал в Рим архиепископа Никозийского Фабриция, прося утверждения королевского титула и руки Зои. Это посольство потерпело двойную неудачу: Сикст IV не хотел повредить королеве Шарлотте Лузиньян и отказал в содействии узурпатору. Что касается до византийского брака, то о нем не приходилось более думать. Венеция настаивала на союзе Якова II с Екатериной Корнаро, носившей имя дочери республики, в ожидании, что ее новое отечество даст ей более лестный титул, Венеры Кипрской. К тому же свадебные переговоры с великим князем Московским имели успех; наследницы цезарей не было более в Италии. Это приводит нас к самому ядру вопроса: браку Зои с Иваном III.

Глава 2. Вольпе и Джиларди в Италии

Грек Юрий и два итальянца в Москве. Рука Зои предлагается Ивану III. Роль Виссариона и папы Павла II. Шансы на успех. Политика Москвы. Совет в Кремле. Принятие предложения. Вольпе, его происхождение, его семья, его характер. Он послан в Италию. Зоя соглашается на брак. Подробности о Джиларди. Он предложил Венеции устроить союз с татарами. Тревизан, посланный в Золотую Орду, отправляется в Москву вместе с Джиларди

Русская летопись рассказывает следующим образом о предварительных переговорах, подготовивших это событие. 11 февраля 1469 года грек по имени Юрий явился в Москву с поручением Виссариона. Кардинал Византийский писал великому князю Ивану III о том, что в Риме была «православная христианка», по имени София, дочь бывшего господаря морейского Фомы Палеолога, что она уже отказала из отвращения к латинству двум западным государям, королю французскому и герцогу миланскому, но что великому князю нечего опасаться этого; если он пожелает жениться на принцессе, то ее поторопятся прислать в Москву. В то же время, прибавляет летописец, прибыли два итальянца, или, по русскому выражению, два фрязина: Карло и Антон. Один был старшим братом Ивана Фрязина, итальянского монетчика в Москве; другой, его племянник, сын старшего из братьев.

Эти два показания, как мы сейчас увидим, находясь в зависимости друг от друга, взаимно пополняются. Скажем сначала, что подробности летописца не выдерживают критики. Во-первых, Зоя еще не принимала имени Софии, во-вторых, ни Людовик XI, женатый вторым браком с 1452 года на Шарлотте Савойской, ни гордый Галеаццо Сфорца не искали чести союза с византийской сиротой. Обручение с Караччиоло и советы Венеции королю кипрскому, может быть, вызвали это недоразумение. Равным образом нельзя допустить, чтобы прямой и искренний Виссарион, преданный латинам на Западе, стал в Москве чернить латинство, к которому он так склонял Зою. Впрочем, основа рассказа, кажется, не подлежит сомнению.

В самом деле, в письмах к сиенцам от 10 мая 1472 года, о котором еще будет речь, кардинал Никейский, патриарх Константинопольский с 1463 года, утверждает ясно, что этот брак был предметом его отеческих забот. Уединившись в Гротту Феррату во время краткой опалы при дворе Павла II, Виссарион вел там жизнь деятельную и полную оживления: он окружил себя учеными, занимался философией и литературой, принимал деятельное участие в движении Возрождения, но литературный Крестовый поход не заставлял его, однако, забывать об его любимых проектах религиозного Крестового похода и византийской реставрации. Когда он вернул свое положение в Риме и свое прежнее влияние, у него умножились средства действий. Некогда он находился в дружеских отношениях с Исидором киевским, который мог говорить ему о военной силе русских, об их ненависти к иноверцам и о способе извлечь из этого пользу. Помимо того, с точки зрения политической выгоды этого брачного союза были слишком очевидны сами по себе, чтобы их мог не заметить просвещенный патриот, непримиримый враг полумесяца: новый союзник против турок, супруг Зои, мог сделаться могущественным покровителем Византии. Важный вопрос возникает здесь сам собой: действовал ли Виссарион самостоятельно и от своего имени, отправляя письмо великому князю, или по соглашению с папой и с его соизволения? Ответ на это дается старинной ватиканской рукописью.

10 июня 1468 года папский казначей записал в свою счетную книгу, что папа приказал заплатить 48 дукатов Николаю Джиларди, родом из Виченцы, и греку Георгию, посланным к Вольпе, живущему в России. Грек же Георгий есть грек Юрий русской летописи, ибо Юрий есть славянская форма имени Георгия. Отождествление Николая Джиларди представляет более затруднения, если не допустить ошибки в крестном имени. Что касается Вольпе, то он сделается героем маленькой драмы. Оставим до другого места более подробное объяснение и сделаем непосредственный вывод об участии Павла II в предприятии, раз он знал о нем и оплачивал его действующих лиц^[6].

Попытка Виссариона имела серьезные шансы на благоприятный прием в Кремле. В конце XV века Москва переживала одну из знаменательных эпох, решающих будущее народа. Порабощенные в XIII веке монголами, изнывающие под их игом, истощенные тяжкою данью, русские увидели, наконец, просвет на их небе, постоянно мрачном. Они обязаны были этим гению Ивана Калиты и его преемников. Среди всеобщего упадка духа московские великие князья начали мудрую политику, которая должна была в конце концов обеспечить за ними успех скорее расчетом и коварством, чем оружием. Предупредительные и покорные по отношению к татарским ханам, они сделались главными сборщиками ежегодной дани, требуемой Сараем. Заведывание этими деньгами увеличило их средства, а княжеские раздоры давали им благоприятный повод непрестанно округлять свои границы, хотя бы вопреки традиционным правам других. Таким образом полагали они начало будущему колоссу, выжидая вместе с тем минуты, удобной для того, чтобы свергнуть ненавистное чужеземное владычество. Политический центр страны, Москва стала также центром религиозным, когда митрополит утвердил там свое местопребывание. Наконец, перенесение святой иконы, славной между всеми, иконы Владимирской Богоматери, дало ей в глазах народа верховное освящение. Иван III обладал в высокой степени достоинствами и недостатками его рода. Он прилагал их систему с суровой последовательностью и с жестокой энергией. Неразборчивый в выборе средств, без жалости и без сострадания к своей семье и к своим подданным, он думал только об утверждении своей власти, о создании государства единого и грозного, хотя бы ценой русской крови, проливаемой беспощадно. Ласкал ли внук Калиты мысль об империи? Осеняли ли его внезапно пророческие видения о величии его отечества? Влекла ли его бессознательная сила, или руководствовал им себялюбивый расчет? Увлекался ли московский государь монгольскими мечтами? Факт тот, что Иван III, преступив традиционные границы своей власти, стал истинным основателем деспотизма в России, то есть правительства личного и неограниченного, дозволившего ему, в конце его царствования, располагать самовластно короной, отнять ее у законного наследника и перенести ее на сына по собственному избранию.