Уже поздно ночью, когда все разошлись по домам, явились владелец чайханы, Девлет и племянник Саид Акрама. Настал момент препроводить меня в новое, найденное ими место укрытия. Довольно долго мы двигались пешком, пока не достигли тёмной улицы, обсаженной тополями; подошли к воротам, которые тут же были отперты сартом, заранее нас ожидавшим. Тьма стояла кромешная, я следовал за ним чутьём; подошли, видимо, к какой-то веранде, где и был оставлен с напутствием: «Вот, пожалуйста. Ложись здесь и спи, а я запру ворота и пойду на мельницу». Больше ничего не оставалось, и я, нащупав на полу циновку, улёгся.
Снилась мне славная победа Белых, разгром большевиков, триумфальный марш победоносной армии при полном параде; я мог слышать крики восторга под звуки оркестра, игравшего заключительную сцену оперы Глинки «Жизнь за Царя». А когда очнулся, то звуки музыки и звон колоколов, как ни странно, ещё продолжались. Оглядевшись, я наконец понял: то было огромное колесо мельницы, что, вращаясь, визжало и скрипело – вот это и было триумфальным маршем, что слышал я во сне!
Мельница разместилась в весьма укромном месте: с трёх сторон арыки, а открытой четвёртой стороной была тенистая улочка с тополями. Дальше виднелись огромные ивы, массивные вязы и заросли белой акации. К мельнице прилегал небольшой двор с домиком и навесом, в коем я и был помещён. В самоё мельницу попасть со двора можно было через проход, столь малый, что протиснуться через него взрослому можно лишь с трудом; закрывался проход особым ставнем. Ещё один дверной проём, чрез который тоже надо было протискиваться, вёл со двора к берегу большого арыка. В тёмное время суток я имел возможность пользоваться данным проходом, дабы побродить вдоль арыка или по окрестным полям.
Сравнительно с моею предыдущей берлогою, место было отменным, теперь я мог разгуливать по двору хоть днём, наслаждаться солнцем и чистым воздухом, купаться в арыке, наблюдать за птицами, что обитали в древесных кронах, и даже свободно заниматься чтением. На одном из огромных вязов я обнаружил гнездо иволги, а несколько маленьких красных дубоносов (Carpodacus rubicilla) оживляли заросли ивы. Наши туркестанские голуби (Peristera cambayensis) и белые трясогузки залетали в дворик. Наконец-то я мог вновь ощутить жизнь, дышать относительно свободно, радоваться свету и природе, меня окружавшей.
Довольно скоро объявился Девлет; он доставил мой багаж, пасхальный пирог с несколькими пасхальными яйцами из Ташкента (лучше поздно, чем никогда!), а также несколько газет и писем. Пресса большевистская была исполнена новостями тревожными: армия адмирала Колчака подступала к Уралу. В письмах от друзей сообщалось, что казаки Дутова стоят под Казалинском. Комиссары Советов в Туркестане топят свой страх в пьянстве. Обстоятельства выглядели так, будто мои упования могли стать явью. Всё в целом ободряло меня, вновь внушало надежду и укрепляло силу духа.
Иногда по вечерам на мельницу заходил чайханщик, заглядывал ко мне и доставлял последние новости и всяческие слухи от сартов и киргизов; он сообщил в частности о партизанских боевых действиях против большевиков в Фергане и о восстании киргизов в долине Чаткала. И вдруг однажды объявил, что некто Б. жаждет встречи со мною. Я не мог бы сказать с уверенностью, что знал этого человека достаточно хорошо, но он, судя по своей репутации, мог заслуживать доверия. Явился тот через сутки ночью, проникнув во двор сквозь проход мельницы. Впервые я встретил русского с тех пор, как покинул Ташкент. Сообщив обо всех последних событиях, он выказал полную готовность предоставить мне всяческую посильную помощь: «Сам я не воевал с большевиками, но считаю своим долгом содействовать тем, кто поставил на кон свои жизни в борьбе с ними».
Обсудив положение в деталях, мы пришли к такому плану: меня доставят в некоторое уединённое место, расположенное возле одного из притоков Чаткала, где укроюсь вплоть до наступления зимы. Добудут от советских властей нужные документы, удостоверяющие личность, на поддельное имя, так что будет возможность пройти через большевистские посты и караулы.
Коммунисты воистину доняли всех вокруг своими красными повязками, бесчисленными пропусками, удостоверениями, паспортами и мандатами, так что никому не дозволялось покинуть город, отправиться в кишлак или просто выйти на дорогу без документа. Всё же большевистские блюстители порядка оказались столь глупы, необразованны и продажны, что устроить подложные документы не представляло трудностей. Красочный пример такого служаки – начальник полиции Ташкента, по-ихнему – начальник Охраны, или Ангел-хранитель города, как называл он сам себя, – латыш Цируль(39). Прежде был он пекарем, с трудом мог читать и писать, был ранее приговорён к двенадцатилетним каторжным работам за разбой с насилием и убийством, освобожден Керенским. Оный Цируль без колебаний, прямо в своем кабинете, расправлялся с жертвами собственноручно, даже с товарищами-коммунистами, если считал их устранение полезным. И как раз у этого-то «джентльмена удачи» приятель выхлопотал мне «мандат», разумеется, на чужое имя. В самом документе, выданном ЧК, значилось даже, что я лично уведомлён в получении оного.
Три недели отсиживался я на мельнице, а когда всё необходимое было готово, явился Б. с парой осёдланных лошадей. Покидал я место втайне от всех здешних, незаметно выйдя чрез узкий проход, а дальше верхом прямо через арык. Позже слышал, будто мельник, явившись утром с завтраком, опешил, меня не обнаружив: дверь-то была заперта, а ключ у него в кармане! Испугавшись не на шутку, он кинулся искать Девлета. Однако тот его утешил: нет, не большевиками гость похищен, но исчез по-тихому, следов не оставляя – так было нужно.
Да, так было необходимо. Я жил в краю здешнем уж слишком долго, и самое время было упрятать себя столь полно, что даже благожелатели не могли бы сказать, где я есть. Вот потому и скрывал свой путь, просто исчез. К тому времени большевики оставили попытки отыскать меня именно здесь, пребывали в замешательстве. Один друг мой устроил так, что от своих же собственных агентов поступили к ним сведения, будто скрываюсь я в Бухаре.
На следующее утро я оказался во главе каравана из семи верблюдов, нагруженных пчелиными ульями. Одет я был как заправский «товарищ»: потёртая солдатская шинель, грязная рубаха, на голове шапка из чёрной кожи – мерзостного вида головной убор, к коему большевики столь пристрастны. В кармане моём имелся советский паспорт на имя Николая Ивановича Новикова и целая пачка всякого рода допусков, сертификатов и мандатов, дающих мне право двигаться в горы в качестве попечителя каравана с пчелиными ульями. Теперь я был мирным и законопослушным гражданином Советской Автономной Республики Туркестан. Всюду, где надо, я мог представить законные бумаги с печатями «серп и молот». Так начиналась моя новая жизнь.
Глава VIII. Один на один с природой
Одно обстоятельство вызывало у меня беспокойство. Друзья, стараясь возможно более искусно изменить мою внешность, учитывали, что мне не так-то просто будет скрыть своё «непролетарское происхождение». Ведь несмотря на бороду, которую я свободно отпускал всё последнее время, лицо моё не выражало ровно ничего «пролетарского». Кроме того, как понял я ещё во время допросов, пролетарии, в силу бескультурности своей, раздражаются и ярятся при виде людей образованных. Позже во время странствований моих в Семиречье я так и не наловчился скрывать свою классовую принадлежность. И большевики, и крестьяне русские, и киргизы – все могли распознать, что я не пролетарий, и вели себя соответственно – враждебно или дружелюбно-уважительно, по обстоятельствам.
Итак, я отправлялся в горы, погрузившись в лоно раздумий и созерцательности.
Однако в первом же населённом пункте на базарной площади караван пришлось остановить, так как у животных ослабли подпруги; верблюдов надо было временно разгрузить. Всё это пришлось проделывать, к моему вящему беспокойству, прямо на глазах красноармейского дозора, расположившегося поблизости. Двое направились в мою сторону с явным намерением задать кое-какие вопросы, но я решительно выступил: «Подальше от ульев, товарищи! Пчёлы могут изжалить!» Красноармейцы живо отпрянули.
День стоял солнечный и жаркий. Отвратительная кожаная шапка, что покрывала мою голову, была лишена какого бы то ни было проветривания и так распалилась на солнце, что казалось, будто голова моя в печке. Это становилось невыносимым, временами я был близок к обмороку и мог свалиться с лошади. А ведь раньше я столько раз проезжал по этой же самой дороге при погоде ещё более жаркой и никогда не испытывал неудобств. Но пользовался я тогда тропическим шлемом или лёгкой фетровой шляпой.
Не раз по пути встречались нам комиссарские разъезды: очень приличного вида экипажи с отличными лошадьми, всё краденое, разумеется. К счастью вид мы собою являли самый что ни на есть мирный и не вызывающий подозрений, а большевики не испытывали особого рвения приближаться к ульям, полным раздражённых от жары пчёл.
Весна была в полном разгаре, воздух чист и прозрачен, небо тёмно-синее без всяких признаков облачности. В пути я не раз был свидетелем весьма любопытных сценок, которые я рискнул бы назвать «воробьиным боем за приз». Тут и там вдоль дороги встречались компании этих птичек, кругом расположившихся как бы вокруг арены, в центре которой парочка самцов-«петушков» сражались друг с другом в самом решительном поединке. Внимание аудитории, без сомнения, было целиком поглощено зрелищем. Даже когда лошадь моя была на грани того, чтоб растоптать бойцов и зевак, те неохотно разлетались лишь в самые последние мгновения. В Туркестане встречается т. н. индийский воробей (Passer indicus)(40), который несколько отличается от европейского. Никогда я раньше не наблюдал ничего подобного и не слышал о боях воробьёв в присутствии «зрителей», хотя нечто подобное, как известно, происходит у тетеревов и отчасти у турухтанов (Machetes pugnax), известных своей драчливостью.
К ночи мы достигли речной долины, где верблюды уже не могли двигаться далее, и мы вынуждены были нанимать ослов. Расположились на берегу стремительной горной реки, развьючили верблюдов и тотчас же отправили их вниз. Я остался в одиночестве.
Довольно необдуманно я выбрал место для ночлега под навесом полуразрушенной сакли. В итоге всю ночь промучился из-за укусов огромных чёрных клопов (Reduvius fedschenkianus, Ошанин)(41). Сии ужасные твари достигают дюйма в длину, имеют длинные острые клещи, коими вонзаются в кожу, оставляя после укуса красное пятно, которое шелушится и жжёт ещё долгое время. В стародавние времена туркестанские ханы имели обыкновение сажать преступников в глубокие ямы, наполненные этими мерзкими насекомыми. Именно так поступил эмир Насрулла с двумя британскими офицерами, полковником Стоддартом и капитаном Конолли(42), прибывшими в Бухару с дипломатической миссией в 1842 году. Подвергнув столь изощрённой пытке, несчастных извлекли и публично предали казни.
На следующее утро я направился вверх по долине к ближайшему горному кишлаку, населённому таджиками – потомками персидской части населения Туркестана. Там разыскал я старого своего друга Османа, спутника многих моих путешествий в окрестных горах, где мы обычно охотились на таутеке или горного козла (Carpa sibirica). Раньше эти животные здесь водилось во множестве. Кишлак мы покинули рано следующим утром и двинулись дальше в горы. Сразу же начался крутой и утомительный подъём, а потом открылась небольшая долина, где зелень полей клевера и кукурузы чередовалась с зарослями грецкого ореха. Кишлак по одну сторону дороги утопал в тени садов, там же размещались и сакли местных жителей. Сладкий шиповник был в полном соку и плоды шелковицы уже созрели. То и другое составило мне приятное лакомство.
Весеннею порою подобные горные долинки являют красоту необыкновенную; дожди идут весьма часто, воздух приятен и свеж, притом отнюдь не холодно даже ночью; зелень полей и деревьев поражает своей яркостью, а цветы изобилуют повсюду. Отвесные скалы, не покрытые растительностью, окраску имеют красноватую, подобно глинам тропического пояса. Как это великолепно гармонирует с зеленью, голубизною неба и белизною нежных облаков! Весь пейзаж даёт чарующую картину неиспорченной природы. Понятно, что бегство моё в глубинку горной страны прочь от мира «коммунистических идей» явилось бальзамом утешения для моей измученной души.
Двигаясь дальше, мы пересекли глубокую лощину, по дну которой среди валунов стремился горный поток. Бывшая до той поры относительно удобной дорога здесь заканчивалась, и нам потребовалось приложить немало усилий и времени, чтобы проложить ослам путь среди нагромождения камней в русле. Дальше по крутому склону ущелья следовал сложный и утомительный подъём. Изумительные цветы и довольно редкие виды растений попадались всё чаще и чаще. Преодолев несколько теснин (gorges – узостей, завалов – пер.) мы очутились в чащобе тёмного леса из внушительного размера деревьев грецкого ореха вперемежку с дикой яблоней, терновником, клёном, боярышником и деревьями каркаса южного (Celtis australis)(43). Лес покрывал все склоны горы и простирался далее в низ ущелья, откуда доносился шум горной реки. Довольно узкая звериная тропа, частью заросшая, прихотливо извивалась по склонам в тенистых зарослях. Лесные прогалины и поляны покрыты кустарником очаровательных плетистых роз и других цветковых растений. В целом картина напоминала хорошо ухоженный парк.
Погода стояла наиприятнейшая, прохладная; воздух насыщен благоуханиями дикорастущих цветов и трав. В столь дивной обстановке передвигались мы некоторое время то по местности сравнительно открытой, то через почти непроходимую чащобу, то по кромке скал, то через оползни и завалы, где путь приходилось расчищать для прохода навьюченных животных. Спустились в очередную глубокую лощину, заросшую лесом и кустами шиповника с белыми и жёлтыми ароматными цветами. Выходы белого известняка обрамляли ущелье. Перейдя через горный поток, преодолели трудный подъём противоположного склона, где тропа была частично смыта дождями, и наконец достигли приемлемого для стоянки места в тени внушительной кроны грецкого ореха.
Осман, пообещав доставить мне хлеб и другие насущности, отправился вместе с ослами в обратный путь, а я остался один со своими ульями. Местность вокруг была изумительно хороша, растительность изобильна. Ручей струился внизу неподалёку, лес полон интересных птиц и растений. Я бывал здесь раньше с охотою на кабана, но то было осенью, когда вследствие летней засухи подобного изобилия не было и в помине. Уже начинало темнеть, и я приступил к обустройству спального места прямо на земле под деревом.
С запада надвигались грозовые облака. Я срезал несколько ветвей, нарвал травы и соорудил себе ложе, чтобы уберечься от воды, когда хлынет дождь. Ещё несколько ветвей, моя шинель и прихваченный мною небольшой кусок брезента послужили своего рода навесом над постелью, в которой я и расположился на ночь. Дождь, начавшись отдельными каплями, вскоре перешёл в сплошной ливень. Гром, раскат за раскатом, эхом вторился среди скал, пока не слился в сплошной рёв; непрерывные вспышки молний высвечивали фантастическую картину бури в лесу, меня окружавшем. Внизу в каньоне шум горного потока становился всё громче и яростнее, по мере того как вода в нём прибывала. Вскоре я под моим шатким временным навесом промок до нитки. Воистину лесная обитель встречала меня отнюдь не гостеприимно.
Гроза, однако, вскоре утихла, но дождь длился до рассвета. Я спал, если можно так выразиться, лишь урывками, впадая время от времени в бессознательную дремоту. Утром поднялся под проникновенное пение соловья. Наш среднеазиатский вид этой птички (Daulias hafizi) не столь совершенный певец как его европейский собрат, ни по длительности пения, ни по его разнообразию, но голосок имеет особо громкий и пронзительный.
Утро было чарующим, тёплым и прозрачным. Трава мокрая и скользкая до такой степени, что по травянистым, достаточно крутым склонам невозможно ходить. Лишь с большим трудом, цепляясь за кусты и опираясь на посох из ветви дерева, мне удалось достичь реки на дне лощины. Вода в ней была мутна, поток нёс обломки растений. Однако выше по противоположному склону нашёлся отличный источник чистой воды прямо под кустом спелого шиповника. Я соорудил около него нечто вроде шалаша из камней и веток.
Не удалось мне накануне приготовить запас сухих дров, а теперь не было возможности развести костёр хотя бы для чая; всё вокруг было сыро и влажно. Оставалось только сушить постель и одежду на солнце.
Только к вечеру следующих суток просохло настолько, что можно было пройтись и осмотреть окрестности. В местах, заросших дикой яблоней и боярышником, лес был почти непроходим, зато встречались чудные тенистые поляны вокруг отдельно стоящих огромных деревьев грецкого ореха. Ниже среди скальных выступов на откосах возле речки рос миндаль, а по верхам, где суше, на самых крутых откосах – фисташка со своими широкими причудливыми кожистыми листьями, красивыми гроздьями плодов, пока ещё зелёных и незрелых.
В густой тени деревьев земля сплошь была покрыта мягкой бледно-зелёной так называемой «стреляющей травой» – низкорослым растением с мясистым стеблем и пятнистыми листьями. Интересен плод его – небольшой стручок. Когда он поспеет, то при малейшем прикосновении с треском раскрывается, образуя несколько узеньких пластинок, тут же свивающихся в спиральки, семена же при этом разлетаются вокруг так, будто ими выстрелили. Проведёшь ладонью по такой траве и почувствуешь что-то вроде слабых электрических разрядов. Редкое растение из тех, что, подобно животным, мгновенно реагируют на механический контакт.
Кое-где встречались сладко пахнущие белые тюльпаны на длинных стеблях. Также два интересных вида аронника (Arum): один из них, Arum korolkovy, имеет цветки зелёные с жёлтым пестиком, которые дают в конце сезона красные ягоды; другой, Eminium lehmanni, отличается очень необычной окраской. Цветок весь из себя бархатисто-тёмно-пурпурный, иногда с фиолетовым оттенком, он выглядит столь необычно, что местные никогда его не трогают, приписывая ему всякого рода опасные свойства. Среди скал вдоль реки произрастают многочисленные папоротники, в том числе гравилат речной, очень редко встречающийся в Туркестане. Затем статные скопления эремуруса (Eremurus)(44) с огромными стеблями бледно-розовых соцветий: два вида E. Robustus и E. Kaufmanni. Оба введены в культурный оборот садов Европы из гор Туркестана, я мог любоваться ими в Хэмптон-Корт(45) и на балконах флористов Лондона. Интересен вид полуплетистой розы, кизильника Cotoneaster, белая древесина которой превосходна для изготовления тростей и рукояток инструментов. Встречался также особый род жимолости, среди местных именуемый иса мусса, также очень ценящийся, особенно среди духовных лиц – мулл, как материал для посоха. Если содрать кору, то на твёрдой желтоватой, подобно слоновой кости, древесине этого кустарника ясно проявляется как будто искусно выгравированный узор.
Мелисса лекарственная, Melissa officinalis, распространенная всюду в изобилии, наполняла воздух лимонным запахом. Для меня сия трава оказалась ценной особенно потому, что если натереть ею лицо и руки, то можно работать с пчёлами без защитной маски. Она же обладает свойством отпугивать комаров, так что я от них не страдал. Хороша она и в высушенном виде как приправа. Рис, сваренный с добавкою мелиссы и изюма, представляет собой отменный пудинг. Конечно, я интересовался здешними лесными богатствами не только как натуралист, но и как путник, стремящийся обеспечить себя пищей, ведь мои собственные запасы были скудны.
На самой вершине горы, выше границы леса, на узком участке альпийского луга я обнаружил эремурус замечательный (Eremurus spectabilis)(46). Молодые листья растения съедобны и очень вкусны. Нашлось и другое характерное для Туркестана растение, рябчик Северцова (Korolkovia severzovy)(47), с круглыми мясистыми луковицами – хороший овощ, если изрядно проварить. На одной поляне близ моего лагеря рос в изобилии щавель, который очень хорош для добавки в супы, он как раз поспел для сбора. Чуть ниже произрастала сыть длинная (Cyperus longus)(48), корневища которой служат хорошей приправой, особенно к грубой и однообразной пище. В такой обстановке, даже при полном отсутствии продовольствия, я смог бы, наверно, прокормиться кореньями и листьями. Благодаря провидению, я имел возможность узнать, чем богат туркестанский край, и какую пользу можно извлечь из его природных богатств.
В течение нескольких дней обследовал я все окрестные ущелья, некоторые из которых очень интересны и картинны. Лес в долинах, тип которого известен как «фруктовый лес Туркестана», распространён в горах, особенно в Ферганской области. Я не сомневался, что поздним летом и осенью этот лес обеспечил бы меня достаточным количеством плодов. Однако существовала опасность, что местные жители начнут появляться здесь во множестве для сбора урожая, а это меня отнюдь не вдохновляло. Ведь мог последовать и неожиданный визит агентов ЧК, а те особенно подозрительно относились ко всем неподнадзорным русским.
Трудно судить однозначно о происхождении фруктовых лесов. Деревья грецкого ореха очень широко распространены в горах Туркестана и, несомненно, представляют собой остатки обширных лесных массивов, покрывавших эти края и киргизские степи вплоть до Урала в период плиоцена(49). Фисташковое и миндальное деревья с их чудесными плодами являются, очевидно, эндемиками(50) Туркестана. Дикорастущий миндаль(51) обладает замечательным ароматом, но оболочка плода чрезвычайно жёсткая. Фисташка(52) произрастает обычно в сухих предгорьях Туркестана и некогда занимала большие площади, но почти полностью была истреблена ещё в древности горнодобытчиками, которые предпочитали использовать уголь из твёрдой древесины этого дерева для выплавки металлов из руд. Равно и верблюды беспощадно вредили этому чудному дереву, поедая их листья и молодые побеги, так что теперь фисташку можно встретить лишь там, где верблюдов нет.
Не просто объяснить, откуда появились яблони в этом лесу, поскольку на слуху нет сведений, будто в местах нынешнего их произрастания существовали сады. По вкусовым качествам плоды лесных яблоней обычно уступают плодам яблоней культурных. К тому же редко можно видеть яблони в садах местных жителей, да и разнообразие культурных видов совсем иное. Вряд ли можно считать также, что лесные яблони осталась от садов древних поселений, поскольку в местах здешних в период до монгольского нашествия не существовало ещё населения оседлого. То обстоятельство, что ствол и ветви лесных яблонь покрыты шипами, свидетельствует о принадлежности к видам дикорастущим, а не культурным. Вид плодов разнообразен: небольшие круглые, продолговатые, окраска коричневая, жёлтая и красная. Часто мякоть настолько кислая и терпкая, что едва съедобна, но иногда встречаются плоды весьма сладкие и сочные. По видимости их качество в какой-то степени связано с месторасположением дерева и с плодородием почвы. У некоторых видов диких яблонь плоды созревают к концу июня, у иных в июле и августе, но встречаются и виды очень поздние, на кронах которых яблоки висят вплоть до заморозков. Последние особо вкусны и ароматны. А иные так хороши, что не уступят по качеству яблокам культурных сортов. Если пересадить лесную яблоню в хорошее место, то даже при самом незначительном уходе она даёт превосходные урожаи.
Считается, что большая часть наших европейских сельскохозяйственных культур произошла из Персии, ещё более вероятно – из Туркестана, который на протяжении столетий был частью Персидской империи. И сейчас ещё на полянах и холмах встречаются, видом своим напоминающие культурные посевы, дикорастущие рожь, пшеница, ячмень и овёс.
Мой стол не отличался разнообразием: рис, пшеничные или ячменные лепёшки; последние особенно неудобоваримые и невкусные. Очень редким деликатесом были яйца, ещё более редкими – суп и плов, так как яйца и баранина были дороги и дефицитны.
Часто шли дожди, и мне не всегда удавалось развести костёр, хотя запас дров и трута имелся достаточный. Спички, низкого качества, в сырую погоду отказывались воспламеняться, и мне пришлось позаботиться о том, чтобы поддерживать в тлеющем состоянии угли в специально устроенном очаге из камней.
При посредничестве сартов, обеспечивавших меня хлебом, мне удалось нанять пару человек для постройки небольшого навеса на солнечной прогалине, а также небольшого погреба для дров и припасов. Из веток и трав, источавших приятные запахи, я обустроил себе очень удобное спальное ложе.
Лес был полон птиц. Всю ночь до раннего утра не умолкали соловьи, затем со своими трелями вступали дрозды. Мне особенно нравилось пение дрозда лилового (Myophonus temmminckii)(53), довольно крупной птицы с оперением пепельного оттенка. Весь день раздавалось глубокозвучное и весьма громкое воркование голубей, коим вторили горлицы на более нежных нотах. Очень красива райская мухоловка (Chitralia paradisea)(54); у петушка хвостовые перья тонкие, ближе к концу широкие, что придаёт птице в полёте несколько необычный вид. Вообще-то она коренной житель жарких районов Индии, но гнездится в некоторых немногочисленных лесистых долинах наших гор и улетает в Индию только на зиму.
Неподалёку от моего жилища в густых зарослях чертополоха находили себе пищу стаи щеглов восточных (Carduelis orientalis)(55), коих пение доставляло мне изрядное удовольствие. Отличались красотою, хоть и не были гостями желанными золотистые щурки-пчелоеды (Merops apiaster)(56) со своим ярким золотистым и зелёным оперением – беспощадные истребители пчёл, коих поедают в огромных количествах. Те знают своих врагов и как только заслышат их щебет, остерегаются покидать ульи. Щурки наносят существенный урон пчеловодству, так как одна особь может поедать до нескольких сотен насекомых в день. Пчелоеды любят отдыхать на ветвях, поэтому жители Семиречья размещают свои ульи на самых открытых местах, где нет деревьев и кустарника.
Однажды вечером в довольно поздний час я отдыхал под огромным деревом грецкого ореха и любовался игрою лунного света на травянистой поляне, когда услышал лёгкое шуршание и хруст веток в лесных зарослях. Я тотчас же насторожился и замер в ожидании. И через мгновение из леса явилось целое семейство кабанов. Впереди, как ему и положено, шествовал огромный боров, его клыки белели в лунном свете; за ним свиноматка и полдюжины почти взрослых поросят. Прошли спокойно всего в нескольких шагах от меня и скрылись в ближайшей лощине у реки, где принялись купаться. Я не имел оружия и упустил блестящую возможность обеспечить себя свежим мясом, столь редко появлявшимся на моём столе.
Другой раз, так же вечером, прогуливаясь по лесу неподалёку от своего жилища, я встретил самку дикобраза с семейством из восьми комичного вида детёнышей. Они ничуть не были напуганы мною и спокойно удалились.
В скором времени прекратились дожди, и установилась чудная погода. Ночи были мягкие, и я мог наслаждаться прогулками по лесным тропам при свете луны. Пробиваясь сквозь листву, свет лунный придавал местности вид нереальный, фантастический. Я любил, стоя под деревьями, всматриваться в контрастно освещённые прогалины. Картина всякий раз была настолько волшебной, что казалось, вот-вот явится компания эльфов и гоблинов, которые закружатся и помчатся в своём безудержном танце.