– Хмм, наверное вам видней, – извиняющимся тоном заметила Альсента. – Но в этой статье описано множество случаев исчезновения домашнего скота в деревнях…
– Да, этот сельчанин, наверное, не уследил спьяну за своим хозяйством и скинул вину на загадочного монстра, – предположил Валентин.
– Кроме скота, – продолжала вспоминать Альсента, – чудовище регулярно опустошает крестьянские запасы. Вот, в последний раз взломало подвал у зажиточного фермера и похитило, и даже не просто утащило, а съело на месте пару центнеров вяленой рыбы, сотню банок солений и маринадов, выпило бочку домашнего вина… Автор говорит, что суммарный годовой ущерб крестьянским хозяйствам округа от прожорливости этого монстра измеряется в тоннах живого скота, хлеба и прочего!
– Даже крестьяне сейчас стали совсем не как раньше, – печально возразил Валентин. – Что ни выдумают для получения страховой выплаты, чтобы покрыть собственную лень! С развитием цивилизации городское мошенничество даже в их головы проникает…
– А еще он писал о том, что чудовище обожает пугать молоденьких девушек, – не унималась Альсента, приклеившись взглядом к чуть подрагивающей невозмутимой улыбке, замершей на лице Валентина, – которые чудом удирают из его похотливых лап!
– Это все проделки полиции. Им тоже легче все преступления свалить на чудовище. И потом, ни одна девушка не погибла. Может, чудовище им помогало выйти из леса, после того как те заблудились?
Альсента замолчала и подозрительно уставилась на Валентина. Тот понял, что переборщил.
– Вы что, его защищаете? – спросила она, прищурившись и барабаня кончиками пальцев по поверхности стола.
– Я? – ахнул Валентин. – Нет! Конечно нет! – он нервно рассмеялся. – Я что, похож на какого-нибудь защитника монстров?! Да ни в жизни. Просто я по образованию биолог. А настоящий ученый не может делать выводов на бездоказательной основе. Все эти статьи нашего журналиста Дункана никуда не годятся.
Альсента не стала задавать новых вопросов. Она прикусила губу и уставилась куда-то вдаль. Тишина, как удавка, затягивалась на опасной теме, рискуя навести Альсенту на нежелательные мысли, и Валентин постарался увести разговор в сторону.
– Полагаю, что молодой девушке, нацеленной на работу в институте не стоит занимать свой ум такими далекими от науки вещами, как призраки чьих-то глупых фобий, раздутые желтыми газетенками до ужасающих чудовищ.
– А чем тогда прикажете занять мой ум, господин начальник? – тотчас осведомилась Альсента.
– Ну…
– Вот чем, например, занят ваш ум? Ректор сказала, что вас занесло в этот чудный край чудовищ и болот из столицы. Что вы здесь забыли? Меня-то, откровенно говоря, попросту сослали сюда за нежелание быть как все.
Валентин внутренне усмехнулся, подумав, что в его случае речь шла скорее о невозможности быть как все. Он поймал себя на глупом желании признаться, что его привела на Спирос похожая проблема, но благоразумно воздержался. Даже шутка, содержащая лишь намек на правду, могла дать толику истинной информации.
– Да, я родился и вырос в Ольвертигоне. Но я категорически не хотел оставаться на всю жизнь в душной и многолюдной столице. Тогда я выбрал этот институт. Несмотря на хроническое недофинансирование и отставание по отдельным направлением, наш институт не так уж провинциален, как может показаться на первый взгляд. Биологический и медицинский факультеты очень сильны. И когда я провел здесь несколько месяцев, то понял, что эти места стали моим домом…
Валентин гордился этой легендой. И самым ее сильным местом являлся момент частичной правдивости. Валентин, действительно, не мог никаким образом жить в столице и в чрезвычайной степени нуждался в лесах и диких бескрайних просторах Спироса.
– Какая замечательная история! – Альсента продемонстрировала фальшивую улыбку. – Но вряд ли мне удастся повторить ваш подвиг.
– Почему?
– Ректор души в вас не чает. Насколько я понимаю, вашим достижением является превращение корпуса реабилитации в место, где каждый получает желанное исцеление. Чтобы так беззаветно помогать людям, надо очень их любить. А у меня подавляющее большинство представителей нашего вида вызывает стойкое отвращение. Да и какой смысл делать их здоровыми?
– О чем вы? Разве здоровье само по себе не является ценностью?
– Конечно не является. Я вот здорова, но не чувствую себя счастливой. Что взять с тела? Клетка она и есть клетка. Не столь важно, насколько она убранная и комфортная.
– Значит, вы никогда не жили в… сломанной клетке, – сухо отозвался Валентин.
– А вы, стало быть, жили? – скептически прищурилась Альсента. – Посмотрите на себя. Кровь с молоком. Вас и поленом не перешибешь. Сдались вам эти калеки.
– Мой хороший друг страдал от синдрома Кагона, – тихо произнес Валентин. – Это тяжелейшее заболевание, что с детства превращает человека в инвалида. Я долгое время помогал ему и тем несчастным, с кем его свела эта страшная болезнь. Уверяю вас, что мой друг был бы счастлив, имей он возможность ходить, бегать и не испытывать ежесекундно боли. И он… заплатил бы любую цену, чтобы стать здоровым. За эту ничего не значащую для вас ценность он отдал бы все, даже самого себя…
Валентин понял, что увлекся.
– И что стало с вашим другом? – печаль обосновалась в уголках ее губ.
– Умер, – коротко ответил Валентин. – Но я обещал ему, что наступит день, когда люди перестанут страдать от этого недуга.
– Извините, если мои слова причинили вам боль. Но тогда все обстоит еще хуже. Вы даже не любите этих людей. Вы движимы ненавистью к болезни, но разве месть сделала кого-то счастливее?
– Она дает мне силы помогать людям. И эта помощь, вне всяких сомнений, делает их счастливыми.
Альсента пристально посмотрела ему в глаза.
– Хорошо, что человек не в силах упразднить болезнь, как таковую, чтобы вы ни думали по этому поводу.
– Почему? – удивился Валентин.
– Потому что сумей вы покончить с этим недугом, ваша жизнь в тот же миг потеряла бы всякий смысл.
Альсента, по всей видимости, ожидала, что Валентин начнет спорить, но увидела лишь его мечтательную улыбку.
– Да, – голос Валентина дрогнул. – Когда это случится, я стану свободен.
– Свободен от обещания? – уточнила Альсента, нахмурив брови и озадаченно всматриваясь в странное потустороннее выражение, неясной вуалью скользнувшее по лицу Валентина.
"От клетки", – хотел сказать Валентин.
Но в ответ лишь кивнул.
Змей летел по бескрайнему полю. Луна вошла в полную силу и изливала на землю тонны загадочного света. Трава была настолько высокой, что он мог полностью укрыться в ее толще, и лишь шелест выдавал стороннему наблюдателю его перемещение. Змею доставляло дикое и безудержное удовольствие путешествовать в этой плотной и влажной субстанции. Охваченный почти детским восторгом, он прятался в зеленом ковре от вездесущего взгляда лунного божества. Скорость чудовища была так велика, что даже внушительная протяженность уходящего за горизонт поля не могла позволить ему вдоволь насладиться купанием в море трав. Он неуклонно приближался к прибрежной полосе, что выходила на безлюдный пляж, погруженный в ночную тишину.
Сегодня надо было выполнить несколько важных дел. Во-первых, набрать необходимых биоматериалов для изготовления спортивных препаратов. Во-вторых, тело монстра изголодалось по живой пище и должно было восполнить запасы энергии. Но Валентин терял контроль над разумом Змея во время еды. По этой причине раньше он часто изматывал свое чудовищное обличие голодом. Закономерным результатом становилось полнейшее безумие и потеря контроля в тот миг, когда голод переполнял чашу весов, и монстр устремлялся пожирать все, что попадалось в его пасть. Отсюда и вырастали все эти сумасшедшие истории с опустошением крестьянских амбаров, доводящие до полного уничтожения целых фермерских хозяйств. Валентину было невероятно стыдно за эти случаи, и он, как мог, впоследствии помогал пострадавшим крестьянам. Чтобы этого не случалось, он приучил себя принимать пищу чаще, с трудом балансируя на самой грани самоконтроля и хаотичного воцарения чудовищных импульсов.
Мучимый позывами голода, Змей устремился к подсвеченной луною поверхности океана, за пару мгновений миновал пустынный пляж и врезался в черные волны. Прорезая толщу воды, он уходил все глубже и глубже – туда, где рыбы были расслаблены и не ожидали нападения, полагая себя в безопасности на таком удалении от поверхности. Несмотря на плотность водной пучины и увеличивающееся давление, чудовище могло лететь даже быстрее, чем по воздуху. Он словно сливался с водой, сам превращался в водяную стихию и мгновенной вспышкой проносился по черной пустоте. Валентин подозревал, что его звериное обличие было изначально морским существом.
Он стремился дотронуться до самого дна, преодолевая километры воды, в погоне за крупными и лениво передвигающимися рыбами. Глубоководный мир был заселен диковинными гигантскими обитателями. Они были медлительны, страшны и крайне вкусны. Их панцири и многослойные телесные оболочки были плотными и крепкими, чтобы выдерживать невыносимое для обычных живых существ давление. Они были оснащены острыми шипами и всевозможными костяными наростами. Потому даже при виде устрашающего монстра нисколько не пугались и продолжали свое неспешное движение по темнейшему дну бездны. Они равнодушно смотрели на яркий свет нефритовых глаз Змея, выхватывающий очертания их уродливых, нескладных тел.
И действительно, даже острейшие жемчужные зубы Змея не могли разодрать их большие и твердые тела. Но на беду этих морских созданий тот бескрылый дракон, что решил почтить их своим обществом в этом царстве вечной тьмы и пронизывающего холода, не был обычной водяной змеей. Не природа, но могущественный дивизион демонов создали его плоть из отчаянно страшных видений и кошмаров. Ему не было никакой нужды впиваться в морских гадов зубами и пытаться разодрать на части прочнейшие туловища. Золотые рога монстра зажглись пронзительным светом и породили подводный стремительный ураган, который обрушился разрушающей все на своем пути силой на обитателей глубин. Их тела мгновенно раздробило на тысячи кусочков, которые под напором морской бури устремились к источнику подводного безобразия. Змей превратился в адскую воронку, засасывающую разорванных в клочки жителей бездны в свою широко раскрытую пасть. Этот смертельный вихрь неземного света носился по дну мира и пожирал одного за другим нелепо выглядящего морского гада. Валентину стоило огромных усилий успокоить голод Змея и взять его под контроль.
Змей насытился, и Валентин на какое-то время мог снова управлять своим темным обличием. Он не упустил возможности полетать в этом холодном безжизненном аду, стиснутый многими километрами воды, стремящейся сжать его тело в точку. На самом деле, кроме удовольствия от столь враждебной стихии, ему не терпелось доплыть до Большого разлома. Там в гигантской расщелине, пропастью уходящей в глубину планеты, обитал истинный монстр, который вселял ужас и благоговение даже в бесстрашное сердце Змея.
Он долетел до зияющей пропасти и заглянул в ее черное жуткое лицо. Кромешная ледяная тьма смотрела на него из глаз бездны, сопоставимая лишь с тьмой пустых космических пространств. Свет, исходящий от тела Змея, спускался в нее и позволял дотронуться взглядом до причудливых очертаний. Здесь царила абсолютная тишина. Чудовище по своей привычке какое-то время висело над этим невыносимо глубоким ледяным колодцем, ликуя от соприкосновения с подлинно великой стихией. Зависнув над самым его центром, он заставил свое гибкое длинное тело закрутиться вдоль продольной оси и сжаться в пружину. А затем, почувствовав невероятное напряжение готовых к взрыву мышц, выстрелил всем своим существом в гнетущую пустоту. Он летел с безумной скоростью, вращаясь вокруг своей оси, обнимаемый сильными лапами холодной тьмы и наполнялся звериным, а может, наоборот, сверхчеловеческим ликованием.
Проходили минуты, и Змей ловил себя на чувстве, что он замедляется и просто падает, а не летит по сумрачному туннелю. Даже ему приходилось напрягать все силы, чтобы буквально продираться сквозь агрессивную среду, ставшую такой плотной и жесткой, что вода буквально царапала его перламутровую с алмазным напылением чешую, выкованную мрачными духами тьмы в адских наковальнях.
И вот сквозь тьму воссиял свет. Он становился все ярче и ярче, пока само сверкающее змеиное тело показалось на его фоне тусклым и блеклым. Его глаза выхватили очертания подводного города. Это были владения морского монстра – древнего и зловещего спрута Агвалиона.
Валентин привык называть это загадочное место городом из-за того, что можно было различить элементы потрясающего дворца с гигантскими лестницами, колоннами, куполами храмов, широкими площадями и сотней причудливых построек. Но также оно могло быть поименовано лесом или садом. Особой разницы не было, ибо это место было одинаково далеко как от первого, так и от второго. Все это подводное великолепие было жилищем, морской берлогой громадного чудовища, его раковиной, неотделимой от своего хозяина. Тысячи тысяч жемчужных кораллов, похожих на толстые стволы деревьев, вырастали со дна и сплетались между собой. Спрут создал из бесконечного множества и разнообразия подвластных ему представителей морской флоры и фауны сооружения, напоминающие человеческие постройки. Этот ярко горящий город напоминал диковинный лес, проросший в чудесный архитектурный комплекс, соединяющий в себе чудовищное количество стилей и форм давно минувших эпох. Агвалион был стар, как мир. Люди и их постройки исчезали, пожираемые неумолимым ходом времени, а это существо сохраняло их детали, воплощая в своем живом доме.
На троне, возвышающемся посреди зала с колоннами, восседал сам хозяин бездны. Его необхватные щупальца, усеянные непрестанно шевелящимися присосками, протянулись до самых границ его владений. Глаза были закрыты. Чудовище спало. Его мягкое с виду тело излучало радужное свечение, пульсирующее в такт его дыханию. Присоски напоминали восковые толстые свечи, прогоревшие до середины. Тело спрута казалось таким мягким и податливым, так что не верилось в его способность выдерживать колоссальное давление бесчисленных тонн воды. Очертания морского монстра были туманны и непрестанно мерцали. Его кожа словно трепетала на пронизывающем ветру и клубилась иссиня-черной тьмой.
Спрут своими грандиозными размерами и постоянными колебаниями напоминал остановившийся на мгновение смертельный ураган. Его тело готово было в любую секунду прийти в движение и разорвать в бешенном вихре что угодно.
Змей подлетел на расстояние вытянутого щупальца и замер, восхищенный видом настоящего чудовища. Это существо в отличие от змеиного обличия Валентина не было создано злыми духами. Оно было сотворено руками самой всемогущей природы миллионы лет назад. Спрут обожал топить корабли и насылать смертоносные цунами. Был ли он при этом исчадием ада? На этот вопрос Валентин не мог ответить однозначно. Агвалион, разумеется, получал удовольствие от разрушения судов и поднятия волн, но вряд ли испытывал особую ненависть к людям или человечеству в целом. Для него убить человека было равносильно убийству комара или мухи. С точки зрения его бесконечной жизни и мудрости, люди, живущие лишь мгновение и только недавно по его меркам переставшие быть неразумными животными, не воспринимались как личности и существа, способные думать и страдать.
Разум же Агвалиона намного превосходил возможности человеческого мозга. Взять хотя бы его память, хранящую миллионы лет событий, или способность управлять подземными растениями и строить невероятные дворцы с воспроизведением мельчайших деталей по образу раз виденных сооружений во время непродолжительных вылазок на поверхность.
Тяжелые веки обнажили выпуклые, утопленные в черном мраке и зловеще поблескивающие глаза. Веки спрута не имели вертикальной человеческой ориентации. Они равномерно раскручивались по спирали, высвобождая страшные очи.
Тотчас в разум Змея хлынул бурный и шумный поток мыслей спрута. Эти причудливые мыслеформы кружились и танцевали в безумной хаотичной мелодии. Разум жителя глубины был бесконечно далек от человеческого мировоззрения. Он думал иначе и не имел в себе ни капли привычных понятий.
Валентин не только хотел позволить Змею насладиться великолепием древнего монстра и его дворца, но и намеревался получить от него ценную раковину, содержащую вещество, способное придать человеческому организму сил. Но для того, чтобы выудить у него этот дар, он должен был выслушать одну из его историй.
Спрут несколько взбодрился после сна. Он вздрогнул и завибрировал всем телом, параллельно закручивая-раскручивая щупальца. Теперь он был готов поведать странному гостю с горящими золотом кустистыми рогами и жемчужным оперением свой рассказ.
Истории этого поразительного существа никогда не повторялись. Трудно было сказать, какими критериями руководствовался монстр, когда подбирал эти повести. И главное, было совершенно не ясно, в чем вообще состояла его мотивация и лейтмотив. Каждое повествования было уникально и включало в себя ряд событий, растянутых во времени на колоссальные промежутки. Голова Валентина всегда шла кругом, когда он пытался осмыслить способность Агвалиона найти связь между событиями, разделенными не просто тысячелетиями, но порою целыми геологическими эпохами. Он восстанавливал цепь причинно-следственных связей, на отдельные звенья которой спрут натыкался раз в несколько тысячелетий. Понять его истории было почти невозможно, настолько они были детальными и содержащими указания на неведомых существ, стремительно перемещающимися при этом по эпохам и точкам планеты.
Рассказ длился около часа. Сознание Валентина готово был взорваться от избытка информации, которую он не мог пропустить мимо ушей в силу того, что спрут и так посылал ее прямиком в мозг своего гостя. Под конец спрут наградил Валентина за внимание, протянув ему своим громадным щупальцем парочку раковин, скрывающих редчайший сплав удивительных веществ.
Валентин зажал их в когтистой лапе, увенчанной похожими на сабли когтями, и начал свое восхождение к поверхности. Он с трудом продирался сквозь стальную субстанцию, в которую невероятная глубина превратила обычную воду. Выскользнув из расщелины, Валентин почувствовал привычную легкость и сверкающей молнией ударил наверх, летя сквозь толщу воды ко все более различимому свету луны.
Ночь уже была почти на исходе, но оставалась еще парочка дел. Кроме раковин, чудесно меняющих метаболизм, подходили к концу и семена растения Макао, которое произрастало лишь на самых высоких горных пиках и было спрятано под многометровыми слоями снега.
В каком справочнике или старинном фолианте вычитал Валентин про эти раковины, эти семена или чудесную траву, превращающую жир в мускулы и энергию? К сожалению, в современной науке такого справочника не существовало. Валентин находил эти вещества исключительно при помощи уникального обоняния. Оно безошибочно раскрывало перед ним сущность природного элемента и его возможные проявления в человеческом организме.
Змей, стараясь успеть до восхода солнца, развил такую бешенную скорость, что вода, проникнувшая между его чешуек, успела превратиться в лед, когда он за считанные мгновения долетел до горных вершин. Их покрытые нетающим снегом острые пики протыкали облака и устремлялись в самое небо, словно в попытке вырваться за пределы планеты. Расплавляя плазменным пламенем ледовый панцирь, Змей проникал к спрятанным в вечном холоде семенам. Оставалось еще несколько ингредиентов, но время было на исходе.
Он собрался было обрушиться с этой горней, поднебесной дали на землю, как внезапно его взгляд приковал к себе холодный, но властно влекущий огонек. Это чуждое всему земному и человеческому странное синее пламя трепетало на вершине самой высокой горы, носящей гордое имя Авинора. Монстр замер и забыл на мгновение про все на свете. Про сегодняшние планы, про трогательные игры с Альсентой, про судьбу Майкла и всех тяжело больных людей, даже про свое мучительное прошлое. Все это словно перестало для него существовать. Потому как эти события могли волновать, расстраивать и радовать лишь самого Валентина, лишь человеческую ипостась демонического Змея, висящего в воздухе огромной разноцветной гирляндой. Но чудовищное сердце этого грозного монстра бредило совсем об иной жизни – холодный огонь на вершине мира требовал скорее прикоснуться к его тайне. Ведь это сверкали стены потрясающего и уничтожающего всякое человеческое воображение необыкновенного дворца теней. Он был построен демонами и венчал собой вход в страну злых духов. Туда, в область сумрака и подземных садов, межзвездных далей и азотистых рек манила и звала его истинная природа. Именно в этой стране он был создан до того, как стать носителем сознания и опыта Валентина. Именно в ее пределы мечтательно и тоскливо устремлялся его взгляд.
Чудовище с грустью смотрело на сверкающий дворец. И весь этот бесконечный мир от самых глубин океана до космической пустоты был для его сверхмощного тела лишь клеткой. Он был заперт в тюрьму ограниченности земного измерения, как и сам Валентин, заключенный до прихода монстра в жалкое и слабое тело. Как он грезил вернуться домой и дотронуться до невыразимых чувств могущественных исполинов, соткавших его из своих снов!..
Валентин собрал свою волю в кулак. Только она могла сдерживать отчаянные биения свирепого сердца, каждым своим громовым стуком обрушивая на душу Змея желание вернутся домой, в славный замок из серебра и слоновой кости. Но время еще не пришло. Сперва надо стереть с лица земли вирус Кагона.
Валентин заставил Змея отвернуть пасть от далекой вершины и броситься в мертвом падении обратно на маленькую землю, которая завертелась и стала резко увеличиваться. Исступленно вращаясь и громогласно рыча, он падал в объятия спящего леса. И вдруг, сквозь лютую ярость на проклятую болезнь, не дающую покоя его человеческой изнанке, утопленную в восторге от чувства собственного всемогущества, в дух Змея проникло желание снова поиграть с этой своенравной девчонкой.
Для него было так странно вернуться в своих иррациональных думах к чему-то настолько приземленному, настолько человеческому, как женское обаяние, что Змей на миг замедлился и застыл на середине пути. Шум ветра стих, а вот мысли об Альсенте странным образом устроили в его сердце настоящий концерт. Весь мир, казалось, остановился, изумленно прислушиваясь к тем чувствам, что сумели дотронуться до его непостижимой и жуткой души.
Но сегодня его избранница решила пропустить свидание. Остаток ночи напуганные лесные обитатели могли видеть, как чудовищный бескрылый дракон будто ищет кого-то, высматривая следы и пытаясь учуять знакомый запах. Но эти существа не могли удостоиться чести узреть то чудо, что произошло в сокровенных недрах его темного духа. В первый раз в жизни Змей испытал интерес к унылому бытию своей человеческой ипостаси и с теплотой подумал, что завтра днем он обязательно увидит ее.