Снаружи казалось, что тёмный пластик на стенах домов был полосой сплошного окна – однако внутри темно. Пришлось достать из кармана фонарик. Короткая лестница привела в небольшой коридорчик, разделяющий дом поперёк ровно пополам. В обе половины вело по двери – здесь они не сливались со стенами, а были выделены визуально в виде более светлых относительно серых стен прямоугольников. Ручек на них, впрочем, всё равно не оказалось. Я не стал искать сложных способов и вставил в тонкую щель лезвие топорика.
Приналёг, используя топорище как рычаг, – и дверь пошла наружу так же, как и входная, практически без сопротивления, с тихим жужжанием прокручиваемого вручную электропривода. Не заперта, просто обесточена. Внутри оказалось темно, душновато и очень странно. Не хотел бы я тут жить… Предполагаемые окна внутри выглядели точно так же, как снаружи – полосой пластика, отчётливо выделенной на стене, но совершенно непрозрачной. Может быть, они имеют регулируемую прозрачность – ведь глупо делать жилище совсем без естественного освещения? Хотя, если не снимать с носа виртуальных очков, то, может быть, и всё равно… Проверить это не представлялось возможным – если прозрачность и менялась, то от электричества, как и всё остальное.
В квартире (буду звать её так) оказался высокий потолок и одна комната, никакого разделения на жилые зоны. Зато из стены торчит совершенно обычный унитаз, разве что более массивный, чем у нас принято. Похоже, что ничего принципиально нового в этой области параллельное человечество не придумало. Рядом нечто вроде душевой кабинки – ну, если, конечно, полукруг на полу был направляющей для стенки, которая должна была, вероятно, откуда-то выезжать. Во всяком случае, поддон со сливом и форсунки в полукруглой выемке в стене наводили именно на мысль о гигиене. Забавно, но унитаз, похоже, ничем не огораживался. Сиди так. Впрочем, если человек, к примеру, один живёт, то от кого ему прятаться? А может, в здешней культуре это вообще не табу.
Из мебели только гордо стоящий по центру горизонтальный ложемент, полукровать-полукресло. Вдоль дальней стенки шёл выступ, который с некоторой натяжкой мог считаться столом. Во всяком случае, подходил на эту роль по высоте. Над ним несколько дверец небольшого размера. Две из них не открылись, за одной нечто вроде шкафчика с полками, возможно, отключённый холодильник? Ещё одна напоминала кухонный лифт – полупрозрачная транспортная ячейка в вертикальной шахте. Хотя, возможно, это, наоборот, мусоропровод. И да, весь интерьер был весьма разнообразно раскрашен в три оттенка серого цвета. Ничуть не веселее, чем снаружи. Так что, надо полагать, дома эти ребята тоже ходили в очках дополненной реальности и любовались безумной красоты пейзажами в нарисованных окнах и шедеврами мировой живописи на нарисованных стенах. Нафига им, действительно, это заоконное убожество при таких виртуальных технологиях? Не могу сказать, что, посетив дом аборигенов, я стал лучше их понимать. Скорее, наоборот, – меня бы такой интерьерчик за сутки вогнал в тоску и запой, а им, наверное, нравилось.
Знать бы ещё, какие морлоки пожрали здешних виртуальных элоев? Город, даже с учётом просторной низкоэтажной застройки и предполагаемой вместимости «две квартиры на дом», должен был иметь немалое население.
Я снова ехал, и ехал, и ехал… Больше в открытые двери не заглядывал, хватит археологии на сегодня. Да и время перевалило на вторую половину дня. Ждал «исторического центра», как в прошлый раз, но так и не дождался – просто город вдруг кончился. Прикинул по одометру – а ничего себе, вёрст шестьдесят от края до края. Почти три тысячи квадратных километров, если считать, что он круглый, а я проехал по диаметру. Больше Москвы. Куда подевались жители? Мне опять неуютно стало – представил себе, что за каждой дверью лежит в ложементе труп… Чушь, конечно, но мурашки пробежали. И даже почудилось, что ветер принёс слабый запашок тлена, как от далёкого скотомогильника.
Переехав окружную, остановился, заглушил мотор, залез на капот и осмотрелся. Ни глазами, ни в монокуляр не обнаружил впереди ничего интересного: дорога уходила вдаль и ныряла в небольшой лесок. На всём видимом протяжении пуста. Разумеется, оставался ненулевой шанс, что я вообще еду не в ту сторону, но я старался об этом не думать, поскольку в этом случае я просто ничего не могу изменить. Покатаюсь и вернусь, подумаешь. Пока что проехал примерно сто тридцать километров и сжёг половину левого бака. Кстати, как раз отличный момент его долить. Я выкрутил пробку и вытянул за ней на цепочке штатный «заливочный лоток». В принципе, ещё оставалось полбака в левом и полный правый, но, если есть возможность долить, то надо ей пользоваться. А ну как придётся удирать без возможности остановиться и дозаправиться? Ну да, я немножко параноик. А вы покатайтесь на машине по чужому миру, я на вас посмотрю…
Опустевшая канистра ушла в багажник, и я поехал дальше – не торопясь, но и не медленно, километрах на шестидесяти в час. Свёртку сначала проскочил, но потом, развернулся и вылез из машины. Да, не ошибся. На примыкавшей дороге видна накатанная колея с относительно свежими следами колёс. Выезжая на основную трассу, неизвестный автомобиль/автомобили были вынуждены преодолевать небольшой подъёмчик, на котором, видимо, подбуксовывали по насыпавшимся листьям, оставляя отчётливый след. На большой дороге он быстро заметался пылью, оставаясь почти неразличимым, а вот тут, в низинке, бросался в глаза. Внимательно осмотревшись, я сделал несколько выводов. Во-первых, машины проезжают тут регулярно. Следов много, они накладываются один на другой и принадлежат разным автомобилям. Во-вторых, следы совсем свежие, возможно даже сегодняшние. В-третьих, машины выезжали с подъездной и поворачивали на трассу в сторону брошенного города. В-четвёртых, и это самое странное, – либо в этом мире кто-то купил лицензию BFGoodrich и Cordiant, либо местная техническая мысль развивалась подозрительно идентичным образом. Я готов поставить аккумулятор против батарейки для часов, что здесь проехала как минимум одна машина на «гудричах» – их характерные боковые зацепы я ни с чем не спутаю: вот же, на УАЗе такие шины стоят. На песчаном наносе дороги рисунок покрышки отпечатался идеально. Наличие здесь автомобилей-внедорожников на нашей резине не вписывалось в сложившуюся у меня картину происходящего ровно никак. А это значило, что я вообще ни хрена не понимаю, что происходит, и меня снова используют втёмную, непонятно кто и непонятно для чего. Я даже призадумался, не повернуть ли назад? Но, вопреки всякой логике, всё же поехал вперёд.
Глава 7. Всё, кроме справедливости
Поскольку подкрасться незаметно на УАЗике, который лязгает всем тем, чем не дребезжит, у меня всё равно не получится, плюнул на конспирацию и просто поехал вперёд. Дорога по нашим стандартам имела ширину двухполосной и твёрдое покрытие, скрывшееся под тонким слоем нанесённой почвы и проглядывающее местами там, где этот слой сорвали зубастые колёса внедорожников. Успел намотать на одометр почти десять километров, прежде чем выехал из леса на визуальный простор и увидел вдали цель поездки – коттеджный посёлок, красиво расположившийся в излучине небольшой реки. Двухэтажные домики с вычурными крышами, большие окна, разноцветные стены, буйная зелень садов, лёгкие заборчики из светлого кирпича – это то, что я разглядел в монокль. Каждое окно обрамлено наличниками, каждый угол декорирован накладками, ветровые доски крыш причудливой формы, и всё это великолепие раскрашено в самые яркие цвета, отчего производит впечатление кондитерского изделия. Как будто здесь аборигены отыгрались за серость своих городов. Правда, посёлочек, при всей своей пряничности, оказался не первой свежести. Культурные насаждения разрослись в дикие рощицы, зелёные изгороди потеряли форму, а газон никто не стриг уже много лет. Весёленькие домики сильно запылились, стёкла покрылись налётом грязи, уличная мебель вросла в землю… Похоже, заброшка. Населённый пункт крошечный, с десяток домов – может, тут проживала местная элитка, гордо пренебрегающая плебейским виртуалом? Даже несмотря на запущенность видно, что сыто и роскошно, вряд ли это пионерлагерь.
На въезде меня остановил повелительным жестом вышедший из кустов человек. Камуфлированные штаны, военная футболка, бейсболка с угрожающим логотипом и высокие жёлтые ботинки. На лице квадратная челюсть и тёмные очки, а на поясе пластиковая кобура с автоматическим пистолетом и кармашки под магазины. Парень выглядел как рекламный постер ЧВК, с первого взгляда понятно, что не местный. Я остановился, он молча открыл пассажирскую дверь и ловко запрыгнул в машину. Показал жестом – туда, мол, езжай.
На окраине посёлка отдельно от остальных стоит самый богато выглядящий дом. Он наскоро обжит – окна помыты, дорожки почищены, даже растительность сохранила признаки попыток облагораживания – хотя я б на их месте поискал садовника с руками не настолько из жопы.
Ворота распахнулись сами собой, и я, повинуясь жесту пассажира, покатился по дорожке. Возле ажурного и цветного, как ёлочная игрушка, крылечка, варварски попирая колёсами газон, стояли две машины – УАЗ-Патриот на «гудричах» и сильно подлифтованная «Нива» на «кордах». Не знал, что отечественный автопром так популярен в иных мирах… А говорят, у нас машины делать не умеют! УАЗ в стоке, а «Нива» прям разнеможная – с экспедиционным багажником, шноркелем, лебёдкой на таранном бампере и прочими понторезными балабасами. Корды аж 32-го размера, диски с вылетом «минус сорок», лифт сантиметров пятнадцать и подрезанные под всю эту роскошь крылья. Как она на стоковом двигле таскает такие колёса? Они ж пуда полтора каждое, не дай бог такое в поле менять…
Запарковался на тот же газон рядом с «патром», заглушил мотор. Пассажир мой выскочил, поправил кобуру и принял такой деловитый вид, что я сразу понял – сейчас выйдет начальство. И точно – с ажурного крылечка уже спускался вальяжный мужик в белых штанах и модной рубашечке, в котором я опознал давешнего, с экрана. Не будучи сколь-нибудь приличным физиономистом, я не мог сказать ничего определённого о его характере, однако, будь он моим клиентом в сервисе, я бы при расчёте внимательно пересчитал деньги. Трижды.
Вышедший был само радушие.
– Рад, рад, что ты до нас, наконец, добрался! – он широко улыбался и даже расставил руки, как бы в порыве обнять… не сделав, впрочем, навстречу ни шага.
– Не сомневался, что ты нас найдёшь, в тебе сразу был виден этакий потенциал! Я Андираос. Можно просто Андрей.
Потенциал ему, ага… Ну, офигеть теперь совсем. Лучше бы указатель на повороте поставили. Чудо, что я не уехал хрен знает куда.
– У тебя наверняка много вопросов! – продолжал он. – Проходи в дом, чего на улице торчать!
В доме оказалось неожиданно приятно – пожалуй, я бы в таком пожил. Чувствовалась профессиональная рука интерьер-дизайнера, поверх которой наслоились следы небрежной эксплуатации и отсутствия ухода. Высокие арочные потолки, уходящие вверх сквозь два этажа до крыши, и огромные, сложной формы окна, заливающие этот зал океаном света, создавали картину продуманного величественного уюта, который портили корявые дрова, наваленные кучей на мозаичный пол у изящного камина, развешанное на совершенно чуждых интерьеру вешалках тряпьё, стол с разномастным набором стульев и так далее.
– Присаживайся, присаживайся, – блондин отодвинул пару резных стульев. – Сейчас перекусим, чайку попьём, поговорим, наконец, нормально.
– Криспи! Криспи! – неожиданно заорал он куда-то в сторону коридора.
– Сейчас, подожди, – это уже мне.
Из коридора выбрело унылое создание женского пола и даже, может быть, симпатичное – если расчесать, развеселить и переодеть. Лицо потерянное, одежда в беспорядке, волосы не причёсаны, производит впечатление аутистки или слабоумной.
– Кри́спи! Ту́пха кати́кха джикхо́ни, куле́та си́сси чаи, на кхва хара́ка!
Девушка неуверенно кивнула и убрела обратно в темноту коридора.
– Сейчас чай принесёт и пожевать чего-нибудь. Многого не жди, они рукожопы все невозможные, но эта хоть не путает сахар с солью.
– Это ты по-каковски с ней? На местном?
– Ну… типа того, да.
– А она тут вообще в каком статусе?
– Стоп-стоп, – засмеялся Андрей, заметив мой напряженный взгляд, – не придумывай себе ужасов. Девица, скажем так, малость без башки. Тут у местных была история недавно, типа техногенной катастрофы, кончилась не очень. Мы случайно оказались рядом, кого могли, спасли, но многим не повезло. Эта хоть выжила.
– В том городке, неподалёку, что ли?
– Да, Кендлер он назывался. Аборигены тут, видишь ли, все сплошь в виртуале, шагу без него не сделают. Постоянное подключение, всё такое. Со стороны выглядит странно, но им, вроде, нравится.
– Да, видел, – кивнул я. – А ты, значит, не местный?
– Смотрю на постылую реальность своими глазами, никаких мультиков! – весело ответил Андрей. – Нет, не местный, конечно. Просто удобно тут было всякие дела делать, держал что-то типа офиса. Теперь буду новый срез искать, совсем тухло стало, даже грёмлёнг свалили, как ты знаешь.
– Что искать?
– Срез. Так называют миры – срезы. Потому что они как бы… Чёрт, сложно всё. В общем, есть такое упрощение: представь, что есть Мультиверсум из бесконечного числа миров. Он вообще-то фрактал, но, поскольку вообразить это сложно, то его описывают как стопку листов или книгу. Каждый мир – лист, только трёхмерный. Но, если смотреть типа как сбоку, то выглядит как мелкая нарезка, то есть срезы. Не бери в голову, просто принято так называть.
– Они все одинаковые, или что?
– Нет, все разные. Вот ты был в одном, а теперь в другом. Разве похоже?
– Не, ну, в целом, если не присматриваться к деталям… Планета типа та же, природа, всё такое. От города когда отъехал, всё как у нас, только подзаросло.
– Если в этом смысле, то да, все срезы, что я видел, вариации одного и того же. Но если есть жизнь – то везде разная.
– Если есть?
– Много срезов тупо пустые, большинство даже.
– Серьёзно? Целый мир – и никого?
– Ну да, а что такого?
– Я бы в таком пожил. Прикольно.
– Не соскучился бы?
– Не. Надоели люди.
– Учту при случае. Но, возвращаясь к нашей девице… Вон как раз чай несёт.
Девушка принесла поднос с фантастически изящным чайником из тонкого, почти несуществующего, стекла и двумя разными чашками: одна фарфоровая в виде сложного цветка, а вторая – вроде латунного стакана, похожего на большую гильзу. Рядом на подносе упаковка сухих хлебцев, банка куриного паштета и пачка печенья «Юбилейное».
– Чисто перекусить, ребята ушли на охоту, к вечеру будем со свежатинкой, – сказал Андрей.
Я налил из чайника в гильзоподобную ёмкость, понюхал, отхлебнул – чай как чай, терпимо. Удивительно, но латунный на вид стакан от горячего чая не нагрелся ни на градус.
– Ты не стесняйся, попей чайку, – сказал он. – Ха́е, Криспи, хур аго́с!
Девушка, с потерянным видом стоявшая у стола, развернулась и ровным шагом автомата ушла в коридор.
– Там долгая история, но вкратце – виртуальная система, к которой были подключены жители Кендлера, перенесла фатальный сбой и сдохла. Подключённым аборигенам при этом шарахнуло по мозгам так, что почти никто не выжил. Повезло тем, кто напрямую подключён не был, через маски не так сильно накрыло. Шок, дезориентация, но синапсы не выжгло. Их мы собрали и отвезли в соседний город, там они обратно подключились. А четверо оказались ни туда ни сюда, живые, но в полном ауте. Подключить их заново не вышло, мозг повреждён, а сами они собственную задницу не найдут. Криспи самая адекватная, остальные вообще овощи, она за ними ухаживает. И у нас по хозяйству по мелочи помогает, хотя присматривать надо. Собственно, я понятия не имею, что с ними делать дальше, у меня тут не приют для слабоумных, но пока так. Ладно, заболтал я тебя, давай уже к делу. Итак, беглая община грёмлёнг попросила твоей помощи? Представляю, что они там тебе наплели… Ну, да неважно, я знаю, чего они хотят. Но не могу сказать, что это соответствует моим планам на их счёт.
– А в чём проблема? – поинтересовался я.
– Как по мне, они сейчас находятся именно там, где и должны находиться. Я очень рассчитывал на создание и натурализацию устойчивого анклава грёмлёнг в вашем срезе, поэтому отправил их туда, куда отправил, причём почти даром.
– Ты отправил?
– Ну, не сами же они ушли. У грёмлёнг проводников не бывает. Ты, кстати, как прошёл и где?
– Так как раз один из них меня провёл. Парнишка такой странный, я его зову Сандер, но как на самом деле – не знаю, говорит невнятно очень. Глойти или как-то так.
– А, тот парень… Он не грёмлёнг, приблудился к ним просто. И никакой он не глойти. Я к нему присматривался, глойти – ценные кадры, но это что-то другое. Бесполезный слабосилок, я поражаюсь, что он смог тебе проход открыть. Впрочем, не суть. Важно другое – в условия трансфера грёмлёнг из этого среза в ваш входило исполнение ими неких ответных обязательств. Они исполнены далеко не в полном объёме, их старейшины это прекрасно знают, однако засылают ко мне курьера с требованиями. Они там что, уху ели?
– Если и ели, то меня не угощали. Я вообще не в курсе, что к чему. Меня попросили помочь, я помог.
– Ты всегда бежишь помогать по первой просьбе?
– Не всегда, – ответил я честно, – но случается. Через то и страдаю. Но, если честно, прогуляться по другому миру предлагают не так чтобы часто, вот я и повёлся.
– И как, понравилось?
– Скорее да, чем нет. Ни фига не понятно, но очень интересно.
– Хотел бы расширить опыт?
– А что, есть предложения?
– Могут возникнуть, – уклончиво сказал Андрей, – обсудим позже. В общем, ответное послание, которое ты им можешь доставить как курьер, будет примерно следующим: «Идите в жопу с такими предъявами».
– Для этого не нужно было приглашать меня сюда. Мог бы на принтере залупу распечатать буквами «Х», я бы им отнёс, они бы поняли.
– Просто хотел посмотреть на тебя поближе. Ты с грёмлёнг как, близко знаком?
– Не сказал бы.
– Тогда почему они выбрали тебя?
– Без понятия.
– И тебе не интересно? Если вот так, дуром, полез в другой мир, то ты либо очень глупый, либо очень любопытный. Ну, или тебе нечего терять.
– Всего понемножку, пожалуй.
– Любопытно, – он заинтересованно посмотрел на меня, – очень любопытно…
– А можно поинтересоваться, что за обязательства у грёмлёнг по этой сделке? – спросил я, чтобы перевести разговор. Не хотелось обсуждать мои обстоятельства, хвастаться там нечем.
– Они держат в вашем срезе нечто вроде… пожалуй, перевалочной базы. Логистика, импорт-экспорт… Ну, ты понимаешь.
– Контрабанда? – догадался я.
– Ты так говоришь, – засмеялся Андрей, – как будто это что-то плохое! Межсрезовая торговля либо на сто процентов контрабанда, либо на те же сто процентов нет. Зависит от точки зрения. С одной стороны, товары не проходят через таможню, и это нарушение законов. С другой – между мирами законы не работают. В общем, у меня есть кое-какие интересы в вашем мире, и мне удобно иметь там изолированный анклав, связанный со мной обязательствами. Грёмлёнг никак не связаны с тамошними контрабандистами и не сольют им информацию о конкуренте. При этом, заметь, они и сами отнюдь не в накладе – благодаря мне у них есть канал, по которому они сбывают машины, запчасти и прочий, как они говорят, «грём».
– А что, на такое есть спрос в других мирах? – удивился я.
– Небольшой, но вполне стабильный, – заверил Андрей. – Удивишься, но наша техника весьма популярна. Она уже достаточно практичная, но ещё не слишком сложная, ровно то, что нужно.
– Ты говоришь то «наша», то «ваша», – заметил я. – Так мы земляки или нет?
– Я родился там же, где ты, но давно покинул тот мир и сейчас имею гражданство Альтериона. Андираос Курценор, к вашим услугам, – комично поклонился он. – Альтерион – ещё один мир, не удивляйся.
– То есть ты контрабандист между мирами?
– Чисто на карманные расходы. Я предпочитаю считать себя коллекционером. Интересных вещей, интересных миров, интересных людей. Ты, кстати, довольно интересный. Но об этом тоже потом, а сейчас пойдём пожрём уже нормально.
Мы встали из-за стола, и Андрей крикнул:
– Криспи! Цур обро́м, цу́э, цу́э!
Из коридора выбрела мрачная девица и начала убирать со стола. Движения её казались слегка заторможенными и не вполне чёткими, но, в целом, справлялась удовлетворительно.
***
Одну из декоративных площадок этого большого и некогда ухоженного участка варварски превратили в походный бивак. Посередине горел большой костёр, рядом с которым расположились четыре человека. Одного из них я уже видел – тот самый эталонный наёмник с рекламного плаката. Остальные выглядели даже более кровожадно – здорово перепачкались, разделывая здесь же, на выложенной красивой мозаичной плиткой дорожке, небольшого оленя. К костру были подтащены лёгкие садовые скамейки из витого прутьями золотистого металла, рядом располагался грубый самодельный мангал, вырубленный из корпуса какого-то прибора. Один из присутствующих, бородатый квадратный мужик лет сорока в старом выцветшем камуфляже, перекладывал туда недогоревшие угли из костра, оперируя изящным каминным совочком. Ещё один, маленький и чернявый, в кожаной жилетке, татуированный по всем видимым поверхностям, как мексиканский наркобандос из Los Zetas, – отрезал от туши куски весьма опасным ножом, подавая их третьему, который рубил их на кусочки поменьше и насаживал на шампуры. Этот третий – негр баскетбольных пропорций. Разгрузка на голое тело, длиннющие ноги в шортах и расшнурованных берцах, потёртая бейсболка, надетая козырьком назад. Он весело скалился, сверкая белыми зубами в сгущающихся сумерках, и единственный отреагировал на моё появление, помахав приветственно рукой и сказав: «Хай». Четвёртый оказался малорослым вертлявым типом с характерной внешностью грёмлёнг. У всех, кроме него, на поясах были пистолеты.
Я двойственно отношусь к оружию – с одной стороны, не хочется, чтобы кто попало таскался со стволом, потому что люди как статистическое большинство – опасные идиоты. С другой стороны, было бы иной раз и недурно иметь возможность держать под рукой ствол. Именно потому, что люди как статистическое большинство – опасные идиоты.
Андрей расположился на скамейке и широким жестом пригласил меня поступить так же. Негр своими здоровенными граблями баскетболиста подхватил веер шампуров и сунулся было к мангалу, но коренастый бородач в камуфляже перехватил его, буркнув на чистейшем русском: «Уйди, абизян, это тебе не барбекю». Забрал шампуры и начал аккуратно их раскладывать, то поддувая на угли, то отгребая их в сторону совочком. Негр на «абизяна» не обиделся, только покачал укоризненно ушастой головой. Сверкнул белыми зубами, покивал бейсболкой, сказал: «Ок, Пит», – и плюхнулся на скамейку, вытянув длинные, как у страуса, ноги к огню. «Мексиканец» завернул остатки оленьей туши в брезент и куда-то поволок, а «наёмник» поддержал свой классический имидж, достав из разгрузки большую сигару «а-ля Шварценеггер» и раскурив её от «Зиппо».
Притащился и завис у костра, глядя в огонь, бледный худой паренёк с бессмысленным пустым лицом. В набор «подкидышей», подобранных после здешней катастрофы, входит блондинка-красавица с впечатляющим бюстом, которую можно было бы назвать «экстремально сексапильной», если бы не пустое, ничего не выражающее лицо с глазами сонной коровы. Андрей без всякого смущения сказал, что «ребята её со скуки поябывают, ей всё равно». Меня передёрнуло, но я промолчал. Кроме неё тут обреталась ещё одна особь в сером комбезе, настолько невзрачная и запущенная, что её принадлежность к женскому полу я определил только по контексту. Она сидела на скамейке, уставившись вдаль в позе зайки, брошенного хозяйкой, и не делала ровным счётом ничего, даже глазами не повела в нашу сторону.
Вернулся отмывшийся от крови «мексиканец». Бородатый «Пит», а на самом деле Пётр, зажарил свежатину на углях, аутичная жертва виртуальности Криспи притащила две упаковки незнакомого, но вполне приличного пива в бутылках. Сама пить не стала, да ей никто и не предлагал. Отошла к кустам и встала, бездумно покачиваясь. Пётр манипулировал шампурами, негр и «наёмник» молча наворачивали мясо, «мексиканец» же оказался никаким не мексиканцем, а вовсе жителем другого среза, не этого и не нашего. Когда начали пить пиво, Андрей всех представил друг другу. Пётр предсказуемо оказался русским, «наёмник», несмотря на свой голливудский типаж, носил имя Саргон, при этом говорил без акцента и был каким-то обрусевшим арабом, негра банально звали Джоном, и он действительно был афроамериканцем. Грёмлёнга звали Кройчек, и он не очень-то походил на своих робких соплеменников из Гаражища. Весьма расслабленный и непринуждённый тип. Похожий на мексиканского наркоторговца «иносрезовец», по словам Андрея, отзывался на «Карлоса». Впрочем, при мне он не отзывался вообще ни на что, просто молча потягивал пиво.
– Рассказать тебе про местные расклады? – предложил Андрей. – Раз уж ты сюда попал, было бы скучно не знать, как тут что устроено.
– А расскажи, – согласился я, припадая к бутылке, – интересно!
Белобрысый поведал мне, что аборигены (самоназвание их и мира – йири), столкнувшись с обычными для постиндустриальных миров проблемами (избытком «лишнего» населения, которое нечем занять, экологическим дисбалансом и недостатком природных ресурсов), оставшимися в наследство от индустриального рывка, а также неизбежными социальными проблемами бессмысленности и завышенных ожиданий, пошли своим оригинальным путём. Неагрессивные и моноэтничные, они не делились на государства, народы и расы и не могли просто повоевать – утилизовать избыток населения, переделить ресурсы и сделать социальные проблемы ничтожными на фоне настоящих трудностей. Мирная история среза перераспределила ресурсы не в военную промышленность, а в сферу досуга и развлечений. Социум возвёл игры в фетиш и успешно выпускал ненужный более пар переросшей себя индустрии в свисток «активностей».
Йири перестали жить и начали играть, устраивая игрища масштабов воистину фантастических – когда тысячи человек разыгрывали в реальном времени многомесячные сценарии, где все были актёры и все – зрители. Мегаспектакли, действующие лица которых полностью уходили в сочинённую сценаристами жизнь, отыгрывая самые разные роли. Иногда целый город (тогда у йири ещё было много городов) жил по какому-нибудь игровому сценарию. Каждое утро жители получали свою роль на день, весь день варились в интригах, сдобренных условной «магией», а вечером включали телевизор и смотрели, как отыграли другие. И так могло продолжаться год или даже больше, пока игра не наскучит или не придумают следующую.
Перелом в развитии создали две технологии – виртуально-компьютерная, поднявшая игровую составляющую на невиданные ранее высоты, и биосинтетическая, позволившая производить продукты питания фабрично. Первая стала настоящим прорывом – теперь чтобы играть, условно говоря, в эльфов, достаточно было надеть маску дополненной реальности – и у всех вокруг оказывались длинные уши. Это был крайне привлекательный путь сокращения реальных затрат на игровые «активности», и социум радостно по нему пошёл. Головокружительные перспективы перевода всего, что только можно, в цифровую форму захватывали дух – от стольких ресурсоёмких производств можно было отказаться! Отказ от технологической экспансии уже свёл к минимуму тяжёлую промышленность, виртуализация дала возможность отказаться от почти всей лёгкой, а биосинтез вынес за скобки сельское хозяйство. Пищевую продукцию стало можно производить из любой органики, чуть ли не из своего же дерьма. Всё разнообразие сельского хозяйства свелось к посадкам в автоматических фабриках-фермах чрезвычайно непритязательного и продуктивного корнеплода, из которого делалось сырьё для пищевых производств.
Первая проблема нового общества оказалась в радикальном сокращении населения. К сожалению, виртуально заводить, и, главное, выращивать детей невозможно. Желающих отказаться от игры в пользу детей становилось всё меньше. Сокращение рождаемости оказалось таким, что встал вопрос воспроизводства популяции. Демографический провал попытались закрыть путём автоматизации и виртуализации процесса выращивания и воспитания. Зачинать и рожать всё ещё приходилось по старинке, но растить младенца уже было необязательно. Общественные автоматизированные ясли требовали минимального вмешательства человека, а обучающие программы позволяли условно-приемлемо социализировать их на основе игровых моделей поведения. Однако население продолжало сокращаться, предпочитая виртуальный секс реальному. А когда выросли первые «инкубаторские» поколения, выяснилось, что из «искусственников» получились социофобы, не способные выжить вне виртуала. Они проводили свою жизнь в глубоком подключении, не вставая с ложемента, а уж воспроизводиться в следующем поколении не собирались вовсе.
В этот момент обозначилась вторая проблема: новый социум оказался полностью беспомощным перед любым форсмажором. Постепенная промышленная деградация и потеря технических компетенций привели к невоспроизводимости собственных технологий. Сокращение населения привело к сжатию поля потребностей, строить новое было не нужно, производства останавливались, выходили из строя, не возобновлялись и в какой-то момент этот процесс стал необратим…
– Да, к слову, о народе грёмлёнг, – продолжил Андрей.
Кройчек привстал и карикатурно поклонился.
– Не обращай внимания на нашего клоуна, он из других грёмлёнг. У них много кланов. Речь о тех, что жили с йири. У них, если ты знаешь, есть загон про грём.
– Это не загон, шеф! – возмутился Кройчек. – Это великая жизненная философия народа грёмлёнг, преисполненная вековой мудрости!
Андрей его проигнорировал, а Пётр насмешливо поправил: «Мудости, Кройчек, от слова “мудило”».
– Шеф, убери от меня этого чёртова расиста!
– Заткнитесь оба, – сказал шеф, – надоели. Так вот, засунувшие головы в электронную задницу йири протянули так долго только потому, что в своё время приютили у себя грёмлёнг. Те прижились, расплодились и жили с местными вполне дружно, заняв непопулярную у йири нишу техников. И когда автохтоны окончательно орукожопились, уйдя в свои игры, вся инфраструктура держалась только на технических талантах этих маленьких засранцев. Пищевые фабрики, системы доставки, отопление и канализация – всё это взяли на себя грёмлёнг. Но понимание между ними и йири в какой-то момент пропало полностью. Компьютеры – «дурной грём», и всё тут.