ВСТАВКА ПОСЛЕ ПОПЫТКИ ВО ВРЕМЯ НАПИСАНИЯ ТАКОГО ВСЁ УНИЧТОЖИТЬ
Но, снова к этому сожжению вернёмся, ведь там, когда Иисуса той особой ночью в храм приволокли, по Торе тело полагалось расчленить, той кровью, собранной из раны в чашу, углы у алтаря обмазать и, там какой-то частью труп тот съесть, а остальное сжечь, так получается? И тут опять, картинка получается такая, что, прямо скажем, оторопь берёт. По первости желание присутствует предположить, что там, в том храме, после уничтоженном, рядом с тем, кому и полагалось ритуал тот проводить, стояли, как прописано всё в той же Торе, представители двенадцати колен, и тем-то и вкушать ту плоть, и проводить манипуляции с той кровью, собранной в ту чашу. Но тут нюанс. Если признать, что о том ритуале, ночью там устроенном, знали, как минимум, все те, кто так кричал тогда там Понтию Пилату: Вот этого, пусть всем известен как разбойник, отпусти, а вот того распни! И понимать, что, раз о таком знали, и даже так активно сами то участие в таком, там так происходящем приняли, то трудно как-то с тем не согласиться, что все такого рода соучастники никак не могли там вот такое безучастно провести. Раз так пришли тогда кричать Пилату, то так пришли, разумеется, и к храму, на тот неописуемый по жути ритуал. И раз пришли, то точно, не затем, чтобы там, просто поглазев на всё творящееся, что-то покричать. Евреи уж такой народ, уж точно, ни за что не станут упускать такого, раз возможно, а раз открылась тут возможность тела сына божия вкусить, когда такое, как тельца, на алтаре там в жертву Богу принесут, то как же можно упустить возможность? А это говорит о чём? Труп тот, там, в том процессе проведения такого ритуала, элементарно разодрали на куски и съели! Сожрали всё, что только можно было съесть, и как можно понять, помельче резали, чтобы как можно большему количеству желающих нашлось, что там тогда и в рот засунуть! И если что там и сожгли, то только кости. Картинка, между прочим, так страшна, что жуть берёт до глубины души! (Тут на Иисуса снова давит обвиненьем знание о всём таком, там и тогда свершившемся! Ведь о таком, что будет ритуал, безумный, жуткий, и будут есть ту плоть, и пить ту кровь, к тому всё сходится!, всё уже знал, раз предложил на той тайной вечере тем, кто там в собственный личный и ближайший круг входил, вариант чем же такое можно, не гнушаясь, не мараясь, и вполне достойно заменить! А это говорит о том, что там, когда и состоялся тот соблазн, и было там указано на тот жестокий крест, то предложили там тогда не просто повисеть до срока, пока, наконец-то, не зачтётся должное и испытание признаю завершившимся, Иисусу там тогда предложили так висеть и умирать, и жертвой той в том храме становиться! Стать золотым тельцом, той жертвой для толпы! Ведь золотой телец, там для толпы той бог, изображенье бога, и на такого будут там молиться, да и потом будут молиться, многие и многие, повсюду! И потому-то вот потом и идёт тогда в тот страшный город, сознательно там через смерть свою и ритуал тот, в храме, богом становиться хочет! Сознательно там становясь той главной жертвой для той вакханалии и жертвоприношения, так, через ритуал в том храме хочет стать тем самым богом, как сказали!)
Тут между тем, по ходу дела видится ещё одна немаловажная особенность происходившего. Вопрос довольно прост – какое зрелище всем там, в храме, перед тем, как приступить к такому ритуалу, показали? Тот, Богоматерью и женщинами теми так старательно обмытый труп? Так получается? Во всяком случае, всё к этому ведёт. Ну, а раз так, то, сразу же становится понятно, так почему и всем христианам для молений было изначально так старательно навязано такое вот изображение – убитый труп с дырой в боку, практически нагой, притом главу с закрытыми глазами на бок обязательно склонил. Что в жертву приносили и на что молились, перед тем, как разодрать там, в храме, на куски и, лишь кости на алтарь сложив сжигая, съесть, то и для, всех, по планете там и тут молящихся на крест, пусть и не сразу, постепенно, в виде бога стало, и притом открыто, всем навязываться, то изображением тельца для жертвы над молящимися вознеслось.
СВЕРШИЛОСЬ
Тут есть ещё пара нюансов. Первый касается опять же хлеба и вина как заменителя для плоти и для крови. Кто, от какой стороны, стороны Света или Тьмы Иисусу предложил такое? Один нюанс указывает на то слово странное, которое вот этот, там так страшно умирающий, как многие на это указали, перед тем, как умереть, там, на распятии вися, пред смертью громко прокричал: Свершилось! И тут есть много любопытного. И самое, пожалуй, главное здесь то, что там, у тех, кто так описывает то, что там произошло, Иисус после такого слова своего там умирает! А вот такое важно! Ведь вот того, так, и довольно странно, только лишь Иисусу смерть несущего копейщика с таким ударом острым копьём под ребро у тех, кто так описывает ту кончину, и в помине нет! А это что прежде всего в основе, в сути означает? Что раз так умер до того, как заявились специально заколоть, то там висящий на кресте перестаёт быть жертвой, годной к принесенью в храме там, в процессе состоявшегося ритуала? Перестаёт быть годным для такого ритуала жуткого и страшного, после участия в котором дух Иисуса погибает безвозвратно? Что ж, тут пока всё сходится. Ну, а такое громко сказанное слово прямо перед смертью и о чём тогда твердит? То, что Иисусу, как можно понять, открыли взгляд на всю суть жуткую тогда и там происходящего ещё до смерти на кресте, и вот с таким-то тоже всё теперь понятно. Кто открывал глаза, тоже понятно, тут всё в сторону представителей от стороны Света пальцем тычет. К тому, когда глаза были открыты есть пока вопросы, могли и на кресте о том, в чём истина, сказать и рассказать, и показать всё, что надо показать, после чего сказать: Спасение теперь лишь в смерти прямо на кресте, и до того, как так, как жертву для сожжения здесь зарежут! Иначе так душой погиб, и не спастись после такого ритуала, а потому моли теперь о смерти собственной! И потому, тогда и там, когда приходит смерть во время мук, там и звучит то слово громкое, но с радостью: Свершилось! И потому становится возможен этот Свет, что наполняет при общении с учениками, да и потом свершившееся вознесение? Так получается? Но, тут ещё одна существенная тонкость, и о таком могу сказать и в несколько иное время. Тут снова возвращаемся в вопросу о замене плоти с кровью, вот тут сомнений нет, предложенным кем-то со стороны и непосредственно перед той тайной вечерей, тем хлебом и вином. Так кто же предложил такое? С кем там Иисус и о всём подобном говорил? Чтобы с посланцами от Тёмной стороны? Как-то сомнения берут. Устроившим такое действо с поеданием покойника, скорей хотелось, чтобы труп удалось изрезать на как можно большее число кусочков, чтобы там и как можно больше обречённых в рот такое сунули. Нет, не таким, устроившим такое, нести тем, что придут молиться, да ещё смотря на умерщвлённый труп, какой-то безобидный и пригодный для организации спасения заменитель. Так что тут с Иисусом говорил там, так получается, что либо сам Создатель, либо некие посланцы от той, Светлой стороны. И вот тогда то, если обо всём подумать, всё к такому в плане истины ведёт, что скорее с Иисусом там говорил сам Бог, (в подобном прежде всего убеждает то, что, уже зная про чудовищность того, чему теперь положено свершиться, (а иначе и никак, раз сам на это с представителями тёмной стороны общаясь согласился!), не смог сбежать и отказаться. (понятно, что там было сказано Христу, что раз пошёл, то до конца иди, и вот, коли скончаешься, а не зарежут словно жертву, то вот тогда спасён, а нет, то тут тогда погиб, спасенья больше нет! И вот тебе замена тому страшному, чем сам вот тех людей, в том ритуале несусветном и безумном замаравшихся, погубишь безвозвратно, отныне при молениях это и есть вот с этих пор твои, и плоть, и кровь!) И потому-то дали право так Иисуса там спасать из того пламени. А пламя то? Возможно, пламя там видел потому, что сам Иисус на момент кончины очень мало ведал о всей важности, как чистоты загубленного тела, как снаружи, так и внутри. Тем более, что чтобы от того пламени был жар, что-то не помню, чтобы ощущал.
Опять же, тут, может быть, разумно было бы напомнить всякому интересующемуся, что, если полистать Священную литературу, то там, как минимум, ещё один пример найдётся с принесением в качестве жертвы Богу и на алтаре, и с ритуалом человека. При этом, сколько помнится, там, и не больше, и не меньше, как отец собрался резать собственного сына, делая крайне послушного, и, насколько можно понимать, уже довольно взрослого ребёнка специально жертвой. И не зарезал, всё об этом говорит, лишь только чудом – вовремя остановили.
Тут, между прочим, снова можно вспомнить и про Понтия Пилата. Уже и как-то замечалось, что в свете всех такого рода тонкостей-нюансов, картинка получается такая, что Понтий Пилат начинает выглядеть, в сущности, а едва ли не единственным, кто приложил достаточно заметные старания, пытаясь, так, либо иначе, а спасти Иисуса от такой кончины. Конечно, сориться с такой толпой собравшихся, кричавших о распятии там иудеев наместник римский точно уж не стал, но всё-таки спасти от распятия тогда, а всё же попытался. И тут, действительно, но, всё выглядит так, что был за это как-то даже награждён – как много тех из участников тогда случившегося могут претендовать на хоть какую-то известность сохранившегося имени после того, как минуло столько тысячелетий? Конечно, образ при таких воспоминаниях и поминаниях выглядел точно далеко не лучшим, как-никак, пусть и пытался как-то там избавить от такой ужасной смерти, но так и не смог, да и такое жуткое ночное действие, наверно мог предотвратить, но и тревожить себя чем-то вот таким не захотел. Взгляд со стороны Пилата, надо понимать, был исключительно простой – там у евреев некая религия своя, вот и творят непойми что, так что, пусть и занимаются там, в своём храме, тем, что тамошним жрецам с чего-то в голову приходит. Уж точно, главе государства иудеев как лишь одной некой провинции большого Рима даже и в голову было не способно прийти-заявиться на такое, исключительно ритуального свойства сборище, чтобы там выяснить хоть что-то и, по сути, любопытства ради посмотреть, что здесь сплошь из-за веры громко гомонящих иудеев, в том храме, да ещё и ночью происходит. Как результат всего такого, чьи имена больше всего иного поминались столько тысяч лет рядом с там-тут названным при поклонении, без исключенья каждому известным именем Иисуса? Прежде всего Иуды, как и Понтия Пилата, пусть и говорили о том и другом только нечто скверное, из всех учеников и спутников Христа только разве что лишь Пётр может с вот этими двумя в частоте поминания хоть как-нибудь и в чём-нибудь соревноваться. Павлу и то, пусть тот при этом всё-таки хвалим, но появился-влез вот этот, из в последствии возникших, новоявленных, апостол в этот процесс распространения веры несколько попозже, когда всё и уже там, и уж точно после казни с ритуалом, как свершилось, так и приключилось, и потому, если и может имя этого активного распространителя веры в воскресение в частоте упоминания соревноваться с некими иными именами, то чаще всего потому, что и Петра, и Павла вместе поминают.
Кстати, тут больше всего в плане некого упоминания просится то, что как раз этот самый Павел так прославился и стал знаменит, приложив столько, тут сомнений нет, удавшихся усилий в распространении, как раз символа веры, этого самого распятия. С распятием, как и тем самым заявлением Иисуса на ту встречу перед вознесением вообще много вопросов. С одной стороны, что пальцы специально в раны сунули, чтобы уж точно убедиться, что к тем недоверчивым туда оживший и убитый перед тем мертвец пришёл, уже вызывает много странных мыслей. Простейшая из таких в том состоит, что, преклоняясь перед тем, кто там туда пришёл, при этом, как всё к этому сводится, не ногами вот туда откуда-то приблизился, а именно возник и появился, вот так не поступают, пальцы в дырки-раны, чтобы убедиться, что здесь тот-не тот, уж точно не суют. А то, что при визите-появлении, и этом, и случившемся до этого, как убедились, что пришёл Иисус, на колени перед тем, что видели, попадали, и руки этому возникшему учителю, насколько помнится, открыто и демонстративно целовали, о всём таком, насколько помнится, в том тексте яркое упоминание присутствует. И если всё-таки суют, уж точно ни за что не поминают, желая наиболее помпезно прославлять, как этого, того, о ком ведётся речь, так и себя, которым так и там даровано было к истинному высшему явлению приблизиться и целовать такому чуду руки. Таким, возможно, убеждают самого себя, но чтобы о чём-то вот таком взяться вещать демонстративно и открыто всем, кто будет эти странные рассказы слушать, необходимо несколько иные цели выдвигать вперёд в качестве первоосновы – то есть, надо стараться убедить в том, в чём убеждались сами так, сунув в те дырки там, на трупе, собственные пальцы, тех, кто, по всем признакам судя, верить со слов в вот такие вот рассказы не захотел. О том, что верить не хотели ни в какую, особенно те, кто был в курсе этого, имевшего место приключиться там и тогда ночью в храме, об этом также косвенно свидетельствует то, что, чтобы оправдать столь удивительное действие с пальцами, сунутыми в дырки, всё, там случившееся при повторной встрече, списываю на кого-то одного из участников тогда там приключившегося, упоминая, что тот, вот настолько недоверчивый, так поступил, потому, что в первой встрече не участвовал, зато, как надо понимать, прекрасно знал о всех, не лучшего свойства, тонкостях-особенностях смерти на кресте казнённого, и потому, сколько того не убеждали, взялся верить в воскресение только если для проверки в дырки после ран пальцы лишь сам, увидевши, засунет. То, что те, кто в той, первой встрече некое участие принимал, убеждая этого не верящего, говорили недоверчивому, что на теле раны после казни всеми, целовавшими те руки, обнаружились, говорит лишь, что и сами себя в происходящем непосредственном общении с тем, кого просто не могло быть, так, не веря в то, что видят, взялись убедить, только приблизившись и рядом с ранами на тех руках, целуя тело вот такого, истинно воображение сражающего гостя. Просто в открытую о чём-то вот таком повествовать не хотели – списали всё на того, кто в первой встрече не участвовал, и соглашался убеждаться в том, чему участником не стал, только если пальцами сам пощупает то, что так и тогда, при первой встрече не увидел, и во что демонстративно верить не желал. И тут, кстати, в дополнение к разному прочему, ещё одна крайне немаловажная тонкость проявляется – когда вторая встреча происходит, обращаясь к тем, с кем там, на встречу заявился, а там среди тех всех присутствует на этот раз и тот, открыто и демонстративно не поверивший, Иисус говорит такому – недоверчивый, хотел пальцами трогать и тело, и раны, чтобы во всём убедиться? Что же, теперь можешь поступить, как о том другим говорил, то есть, пальцами трогая тело и раны, в том убедись, что это Иисус перед тобой, и воскрес! А это о чём, прежде всего, в первооснове, в сути своей убеждает? Что тот Иисус, возникший-появившийся не ясно и откуда, был в курсе всех тех фраз, выражавших недоверие того, кто так, в рассказанное после первой встречи демонстративно не верил. А ведь тот, кто вот так демонстративно не поверил, в первой приключившейся встрече не участвовал. Когда так ярко и открыто не поверивший заявился и отсутствовавшему о воскресении и приключившейся встрече рассказали, Иисуса там уже, согласно описанию, не было. А это заставляет тут же самого себя спросить: так как же этот странный гость, к тому времени исчезнувший-покинувший то сборище учеников, о том проявившемся так ярко недоверии и о тех, сказанных о том, что может убедить, довольно удивительных словах узнал? Как, пребывая в истинном, реальном теле, мог стать свидетелем такого, там, при выражении такого недоверия случившимся? Если признать, что подобный трудно объяснимый гость всё-таки реально бестелесен и именно призрачен, то есть, может невидимо участвовать в происходившем, пребывая словно бы над всем, творившемся, творящемся, а может и материально проявляться-воплощаться в нечто, пальцами на ощупь ощутимое, то это дарит объяснение, как столь удивительный и странный визитёр о том узнал, о чём знать попросту не мог. Но тут же заставляет понимать, что труп, такой, который пальцами можно потрогать, мог организовываться только если там те, захотевшие убедить себя, все прочие участники той встречи, отличались крайней и предельной примитивностью сознания, и потому внушению, позволявшему до такой степени демонстративно убеждать, по ходу дела подвергались без труда. Кстати, то, что у всех этих, бывших для Христа учеников, развитие и собственный уровень возможностей защищать сознание от убеждающего в чём-либо внушения не очень-то блистающим развитием отличалось, о таком в том же Евангелие можно без труда вычитать немало разного. Так что воздействие на разум, заставляющее в виде истинной реальности увидеть-щупать плоть того, кто был при жизни многократно выше в собственном развитии и демонстрировал способности несоразмерно, многократно большие представляется вполне возможным. Так что, тут больше любопытен тот вопрос, а зачем всё это там тогда понадобилось всё-таки затевать? Зачем понадобилось с теми, там собравшимися, вот именно так, возникнув словно ниоткуда, материально и тогда встречаться в первый получивший место раз? Чтобы, напрочь сразив воображение, убедить в случившемся с Иисусом воскресении? А для чего? Чтобы пошли в народ такую весть нести, при этом убеждая на такого гостя, как будто бы способного нести спасение и воскресение, демонстративно, всюду и самым активным способом молиться? Тогда всё убеждает, что распятие своё в качестве образа, этим распространителям веры предложил именно сам Иисус! Сам предложил молиться на изображение собственного жертвенного и скончавшегося тела? Что ж, чтобы кого-то из так много знавших о случившемся в чём-то подобном убеждать, решительно отправляя разносить среди живущих вот такую веру, да ещё подсовывать в качестве главного знака для свершения творящихся молений изображение собственного трупа с ранами, необходимо, прежде всего, к этому иметь весомую причину, и, во-вторых, на встречу заявиться не в каком-то светлом-чистом образе прижизненном, а именно в том, что опознали, в том числе и трогая, и созерцая раны, именно как труп оживший. Второй визит на другую встречу с теми, кто, несмотря на всё, рассказанное приходившим, в услышанном демонстративно усомнились, лишь только убеждает в важности того, чтобы как можно больше тех, кто лично знал Христа, после такого превратились в убеждённых и уверенных распространителей веры именно в нового бога новой веры, с распространением изображения мертвеца в качестве знака, указующего, на кого теперь положено моление в таких вот, новых храмах этой новой веры совершать. Иначе почему и на вторую встречу именно такой, с дырами после распятия, оживший труп приходит? Он только после окончания такого убеждения и преклонения пред дырявым телом, демонстративно-ярко, поразив сознание тех, кто всё такое видел, наполнился Светом, по всем признакам поразившем тех, кто там присутствовал, и, как описано, вознёсся именно на Небеса. То есть, насколько там описано, именно на те самые, Божественные Небеса, вот так, сходу утверждать не этим, тем кто всё это там видел, но, если же поверить всё тому же тексту Евангелие, оторвался от земли и улетел, утрачивая ту, ощупанную пальцами, материальность с дырками, чисто телесную, и явно, на глазах смотрящих на такое, превратившись в нечто, воображение смотревших поразившее гораздо больше, чем тот труп с оставшимися дырами, но, тут сомнений нет, гораздо более прекрасное и бестелесное. Что лишний раз, кстати, заставляет убедиться, что на такие встречи с тем, кто всё увидел, приходил всё-таки именно образ, созданный непосредственно как следствие внушения, а не какое-никакое тело в чистом виде, то есть, именно призрак, к этому времени фактически утративший то, что и являлось оболочкой плоти. Тут снова, правда, есть особенности, о которых стоит и подумать толком. Одна из которых в том состоит, что было бы неплохо снова уточнить, так что заставило и на вторую встречу снова мертвецом явиться, когда имелась та, так поражающе демонстративно проявившаяся, яркая, сражающая наповал возможность на глазах у сомневающихся этим свалившим наповал Светом полниться и улететь? Чтобы уверенностью полнились, что тут Иисус не просто так, в теле вот таком, с дырками, воскрес, но и теперь почти как тот единый Бог, по сути, тоже не иначе как сын божий, там, на Небесах, сидит напротив самого Творца? О чём Иисус, кстати, тем, с кем ещё на той первой встрече виделся, сказал, в том своём воскресении состоявшемся, как надо понимать, к этому моменту и во всём словами убеждая. Вот только, почему исключительно словами убеждал, не показав-продемонстрировав такого же? Вон, Моисею, только замечаемых знаков видимого Света, из головы открыто исходивших, больше чем хватало, чтобы всех, кто вот такое видел, поражать, по сути, сразу и до глубины души. Вот только Моисей Двурогий, не претендовал на то, что, видевшие вот такое чудо, как результат, начнут реально богом меж собой именовать, ну, или сыном бога. Ну, в общем, всё, и снова, сводится к тому, что вот такое, судя по всему, необходимо было учинять, вот только если там, при встречах, а присутствовало, вне всяких сомнений, чётко проступающее пожелание, не оставляя никаких сомнений, убедить тех, с кем заявится общаться, в том, что тот, кого увидели-потрогали, для всех, кто видел-трогал, в русле утверждений новой веры, теперь, вне всякого сомнения, именно что бог, или сын божий, не иначе, и что молиться требуется именно на изображение трупа с дырами – такими жертвенными ранами, распятого на том самом кресте. Что только лишний раз открыто убеждает, что и навязывание распятия как вот такого странного изображения того, что, там, в том храме и во время ритуала выставили, и на что, как и положено при принесении такой вот жертвы, прежде чем расчленить-съесть, кости при богослужении сжигая, там как на нечто, близкое к божественному, там демонстративно помолились. (как-никак, а всё к тому, что там Иисус был представлен тем евреям соблазнителями как столь желанная для ритуала жертва, именно потому, что к тому времени распространилось убеждение, что здесь вроде этот самый, уж не больше и не меньше, как сын божий. И вот такой и более всего годится для такого вот главенствующего жертвоприношения. Не даром на Иисуса перед тем распятием и жертвоприношением лично монарх иудейский посмотреть захотел. Если не принимать в расчёт, что тут за действие такое затевалось, то даже попросту понять, с чего потянуло смотреть, как и найти объяснение для самого возникновения желания смотреть на распинаемого лично и, самое главное, логично оправдать исполнение такого вот желания, а ведь для того требовалось заключённого в другой город повезти, по сути, всему этому, если не брать в расчёт такой кошмар, что затевался, то и причинности попросту не сыщется!)
Что из развития сюжета – повнимательней рассмотреть разницу, когда улетающий на Небеса на глазах у тех, кто должен в этом убедиться, наполняется Светом, а то, что эти вызывают, за гробом собираясь, на следующий день демонстрирует собравшимся сход-появление-явление не Света, а как раз пламени, пусть поначалу и не обжигающего. Тут кое-что действительно можно подметить – например, то описание Бога, о котором Иисус ученикам повествовал при первой встрече, что вот, всё верно и всё правильно, Бог всемогущ и там Сияет, и что вот теперь Иисус, воскресший, это знает хорошо, так как и сам теперь сидит напротив Бога. А ведь об этом тем ученикам, на кресте казнённый и воскресший, вроде бы, и наповал сражающий сознание всех видящих, Христос говорит всё ещё до того, тогда, когда там Светом не наполнился перед, случившемся на второй встрече, вознесением, и, заявился на ту встречу образом дырявого, не только в виде видимости, даже и на ощупь мертвеца. Общаясь с теми, с кем там говорил, уже сомнений в этом нет, Христос убедить хотел, тех, кто Иисуса, как своего, когда-то спутника, открыто возглавлявшего брожение туда-сюда, не только лично-близко знал, но что-то знал о дырках там, на образе казнённого, что это именно Иисус, о чём говорит всё, вплоть до того, что, в виде используемого тела тот казнённый труп с дырками избрал, но, раз сам и такой, и к тем озабоченным пришёл, и с явно заинтересованными говорит – общается, значит и доли сомнений в этом нет, точно воскрес и есть интерес общаться с теми, кто, при таких-то обстоятельствах, а уж поболее иных проявит интерес к визиту столь неоднозначно выглядящего, и скорее годного пугать, чем там к себе манить, довольно удивительного гостя. (А, кстати, если образ ран тех рассмотреть повнимательней, ведь из тех спутников, к кресту, если судить по описанию, только один пришёл! Откуда же и остальные, к месту казни не ходившие, вот все такие тонкости, вроде той дырки от копья в боку, могли узнать, если только в том, что там, ночью, в храме вытворяли, вместе с другими-прочими из тех, кто там и в том участвовал, принимая так же в том участие, не замарались?) Так, видя, и желая сунуть пальцы в дыры-раны, убеждаясь в том, что перед взорами это именно тот, а не какой-то там иной, пока ходили вместе, именно учитель, погибший, раз всё тело в тех смертельных дырах, на кресте, и, раз, несмотря на эти дыры в теле, теле трупа, (именно трупа, так как, пусть что-то там и ожило, но, всё равно, с такими дырами, тем более как раз той, последней, от копья в боку, любое человеческое тело жить, как положено, даже ожив, так попросту не сможет!) пришедший непойми откуда и так даже говорящий, то есть, рассуждая прямо, судя по всему, так именно воскресший, могли захотеть только лишь те, кого как-либо иначе, и по-иному убедить хоть в чём-либо подобном было бы, по сути, невозможно. (И это всё-таки достаточно показательно и любопытно-удивительно. Действительно – как такой визитёр мог с такими посещаемыми всё-таки общаться-говорить? Такому гостю по всем признакам необходимо уж как минимум вздох-выдох всё-таки производить чтобы реально слово при общении прозвучало, так вроде бы. Он что у них там, с ранами от казни и с дырой в боку после копья и дышит? Насколько помню Евангелие, о том, что дышит нет нигде и полуслова, есть сообщение, что сказал то и то, но как сказал? Фразы описаны, но как они возникли непонять, понятно лишь одно – они услышаны, а вот как оформилось такое вот звучание и восприятие, об этом информации немного. Тем более что в том же русле и общение и при последующих общениях происходит, уже после вознесения. То есть всё довольно основательно сводится не столько именно к звучанию таких речей, как именно к восприятию услышанных слов. А уж откуда тут берутся те слова – внушение способно породить довольно много вариантов восприятия.)
Когда дело распространения нового вероучения стало демонстрировать явно не слишком-то высокие и радующие темпы, Иисус на встречи с этими так называемыми распространителями и учениками, выражаясь мягко, более чем сверх активно и с заботой зачастил. Если толком взяться рассмотреть описание не столь уж многого при всём таком происходящем, то тут первое, что можно сразу же подметить – тех самых дырок в теле более никто описывать с чего-то не берётся, и о каком-никаком исходящем Свете с вознесением в Небеса там тоже фразы как-то что-то уж не слишком подмечаются.
Та фраза, прозвучавшая с Неба, и наполненная явным издевательством – мол, если после вот такого, и о чём-то там, те, там, внизу, хотят отныне попросить, то пусть о таком теперь, прося, призывно-плавно пропоют.
Ану-ка, попытайся расписать, что в голову пришло. Ведь там, в городе, там находился главный храм. Его алтарь главенствовал в вопросах веры-приношений. И, что же тогда получается? Тот, кто стал жертвой, после вот такого, должным образом свершённого заклания, съедения-сожжения, становится такого рода образом, который перед Высшим Взглядом представляет тех, тот мир, благодаря которым и которому возник, сформировавшись благодаря молениям на то же самое распятье в том числе. Картинка, между тем, получается настолько жуткая, что впору волосам на голове зашевелиться! Кто же планету чуть ли не всю, там, благодаря религиям христианского толка перед Творцом Создателем и Все Единым Богом представляет? Понятно, что Иисус выглядит по меньшей мере главным претендентом на такое положение. Но, там, в этих восточных странах, например, там очень много всякого и разного народа обитает, а вот с применением любого христианства как основы-базы для вероучений, всё вот такое, спорить сложно, и на востоке тоже кое-где встречается, но всё же христианство, а изрядно не для там живущих. И, как результат, что получается? После таких соблазнов, самых разных, включая и короны, тоже разные, нашёлся всё-таки момент, которым соблазнили? Как надо понимать, было предложено способствовать тому, что, как и было до того обещано, Иисус для вот такого приключившегося, смерти на кресте и жертвоприношении в храме станет именно богом для изрядного количества живущих? Так всё случившееся надо понимать? А так как это всё, сама основа хитрости, обман, организованный для явного наивного глупца, попавшегося на такое искушение, то, что могли такие искусители Христу сказать? Что ж, думаю примерно следующее: все эти иудеи, все и без исключения, народ Богом любимый, и, полагаем, сам об этом всё прекрасно знаешь, об этом та же Тора и неоднократно поминает. А ведь всё, что там, в Торе, то от Бога! Сам Моисей (Моше) об этом говорил, когда сам Бог через тот текст евреев этим одарил. Ну, а теперь, подумай, так зачем там столь детально расписали храмовые жертвоприношения у алтаря? И почему, как только Моисей оставил тех евреев, снова отправившись встречаться с Богом, те иудеи в храме решили Богу дать тот образ в виде тельца жертвенного? Золотой телец, и чтобы на такого вот молиться? Весомые причины тут нужны. Что же касается такого вот, самого лучшего, перед забоем разукрашенного, а после надлежащего заклания, сожжённого и съеденного, то вот такому пред Высшим Взглядом Бога и предстать! А потому, хочешь предстать пред Высшим Взглядом и в достойном облике, надо такой вот жертвой в храме становиться! Решишься на такое, вознесёшься над просторами планеты в Небеса, и испытания там, это уж точно, перестанут донимать. Тут надо только чтобы главное из испытаний было пройдено, чтобы осталось позади. А потому, иди же в город, те, что в там живут, схватив, уж сами сделают из самого в том главном иудейском храме жертву. Что же касается тех, кто в том храме и в религии главенствовал? Понятно, что таким там было сказано немножечко иное: Чего всё время жаловаться, что дела идут так скверно? По тексту так расписаны детально жертвоприношения совсем не для того, чтобы при этом что попало, совершая ритуалы, на алтаре и в храме расчленяли-ели-и сжигали. Ну? Кто из всех в толпе задумывался хоть чуть-чуть над тем, а для чего с таким старанием из стада выбирают лучшее животное, да ещё потом так тщательно готовят-украшают пред вот таким вот обязательным закланием? А всё такое происходит потому, что всё, что станет жертвенным, после заклания предстанет перед Господом! И потому, что станет жертвой, будет неким поводом судить, что среди всех живущих тут, при совершившихся моленьях происходит. Ну-ка, напомни, чем и когда пытались радовать взгляд Бога? Одна только постоянно проявляемая жадность-скаредность всех иудеев постоянно безобразно и чудовищно марает, а потому, чего же ждёте так себя безостановочно и не лучшим образом пред Высшим взором проявляя? Что Бог посмотрит в сторону всех прозвучавших просьб ну хоть немного с интересом, благосклонно? Сначала потрудитесь сделать так, чтобы такие просьбы всех пред взглядом Бога там, на Небесах, представил ну хоть кто-то вне сомнения действительно внимания достойный! Вот видишь этого? Того, за кем толпой народ повсюду ходит, все вот такого любят и одновременно обожают! Больше того, вслед сказанному слову этого особенного там и тут творятся чудеса! При этом сам уже, и не раз, сказал тем, что находились рядом, слышали, что сын от бога и царь иудейский! И как таким вот стать, если находитесь под властью Рима? Разве способен Рим сравниться с Богом? А потому всё у такого просто. Надеюсь, вспомнить в самую пору о том сыне, которого родной отец хотел такой вот жертвой в храме сделать? Там тот хотел такое учинить не потому, что кончились бычки-козлы-бараны, зато внутри скопилось против сына злость? Как раз наоборот! Готовя сына так, как и положено было готовить жертву, там потому так постарался-приукрасил, чтобы, когда после закланья сын тот и на Небеса вознёсся, пред ликом Господа предстал воистину и просто идеальным. Так вот, и иудеям, когда в Богом избранный город в скорости придёт тот, о котором перед этим речь вели, так называемый сын Бога, самое правильное именно это тело там, в храме, в жертву принести, чтобы вот такой, иудеев представляя, смог предстать перед Господними очами. Что тут ещё просится? Да прежде всего мысль о вот таком кривлянии: евреи были б не евреи, если бы не попытались увильнуть от исполнения чего-нибудь такого, за что, потом, и спросится, всё может быть. Но, тут, что тем, пытающимся увильнуть, должны были ответить? Что тут такое говоришь? Возможности зарезать человека у евреев нет? Отсутствие власти в городе и государстве и божественные заповеди что-то такое вот сделать и не позволяют вовсе? Ой, это не беда совсем! Самое главное, чтобы желание имелось сделать всё как надо в храме! Ну, а заклание и римляне, после того, как схватите и обвините свою истинную жертву, совершат.