А между тем с таким поддержанием чистоты поверхности, дарованного от рождения, человеческого тела, всё, как по ходу дела можно о таком по обстоятельствам судить, действительно в достаточно серьёзной степени непросто. Как можно понимать, поверхность тела, обращённая своим покровом кожи к окружающему миру, босые стопы, попирающие землю, глаза, без хоть каких-либо преград и заграждений, постигая всё, взирающие на любое из всего, со всех сторон сознание, разум окружающее, всё это в высшей степени чрезвычайно и особо важно. И если вспомнить, что, от рождения, тело суть есть храм, иначе говоря, то место, где в объединении находятся и тело, и душа, то место, где сознание духовное растёт, приобретает качества, которыми пристало при взрослении гордиться, и, неоспоримо, именно то место, откуда посылаем обращённые к Божественной сути моления, становится понятно, что такая важность кожной чистоты, стоянья на поверхности Земли босой стопой и взгляда, и притом без всяческих поправок и преград, направленного и без исключения на всё, на что только желается смотреть, как раз затем, согласно истинному положению вещей, и существуют, чтобы сделать служенье Богу в главном истинном сооруженье, в теле, как только оное возможно более результативно-правильным, полезным и предельно эффективным. Всё те же ноги, неприкрытыми стопами опирающиеся на поверхность тверди, дают возможность словно бы сливаться воедино с тем основополагающим-материальным, благодаря которому телом своим в единении сливаемся с таким, чему в самую пору называться – окружающий и полный жизни мир, с которым вместе и воистину полны материального-разнообразного, благодаря которому телом собственным и существуем. Отказываться от единства здесь нельзя ни в коем случае. Но с неописуемо древних времён привыкли как получится, но прикрывать стопы чем-то из прочного, таким образом уберегая от возможных и вполне реальных в жизни повреждений, и потому, похоже, если где-то в Африке ещё, возможно, и найдутся всякие такие, для кого ходить босым реальная обыденность и повседневность, всем остальным живущим, и особенно обычным обитателям цивилизованного мира, боюсь, всю должную весомость, значимость и важность некого хождения, молений, и обычной повседневной жизни босиком уже сомнительно если удастся объяснить-растолковать. Элементарным образом подобных разговоров не поймут. Особенно из-за того, что ну уж очень эта процедура, особенно когда после привычки к обуви и только начинаешь, для обычной нежной обнажившейся ступни болезненна и трудоёмка. А между тем, не столь уж много требуется таким образом, босым и где попало походить, чтобы стопы поверхность, как и вся ступня с уверенностью начали к такому неприкрытому хожденью привыкать. Хотя, таить здесь нечего, вся обувь в плане применения, гораздо более приятна, как и безопасна. Нет, это важно, очень важно, когда нога идёт босой стопой отталкиваясь от поверхности планеты. Довольно сложно описать, что приключилось, когда, пусть и совсем чуть-чуть, повредил ногу на подъемнике в одном из магазинов. При этом кровь, пусть и немного, на пол потекла. А вслед затем, потом, толковых объяснений этому в последствии не появилось никаких, зато стопа, словно сама собой, своими пальцами, да и своей поверхностью, вдруг начала к любому, ну, на что и как-либо наступишь по дороге, по ощущеньям словно насмерть чем приклеенная прилипать. Как результат, всё выглядело словно яркая, ещё одна, открытая, прямая демонстрация, насколько здесь серьёзно всё происходящее, когда идёшь куда-нибудь и именно босой. И это, между прочим, словно связывает с тем, где знаковым над всем сплошная Тьма. Ведь Тьма по знаковому смыслу суть материальное и плоть. О чём, в немалой степени и, кстати, именно поэтому весьма разумно было бы подумать всем таким, кто в жизненных вероучениях обычно движется дорогой Мухаммада. Что ж, Кааба черна, и то, что возлежит-хранится в Каабе черно, над каждым храмом и мечетью, минаретом, доминирует знак ночи, полумесяц, и обувь всем молящимся положено перед молитвою снимать. Как и, если возможность есть, то омывать лицо водой пред каждою молитвой. Что здесь кривить душой, таким молящимся уж точно оказалось лишь на пользу, а идти по жизни, и тем более дорогой веры, просто босиком. И все такие люди, как все возможные сторонники ученья Мухаммада, и всякие, и прочие, иные своей верой, телом своим, кожными покровами благого тела своего, без преувеличенья каждодневно, и вне всякого сомнения, от восхода до заката пребывают в мире, где над всем главенствует тот самый всем необходимый Свет Благой. И именно благодаря ярчайшему свеченью, распространившемуся всюду и над головами всех живущих, всё и при этом в самой истинно возможной полной мере, любое пребывающее где-либо вокруг, способно словно отразится и запечатлеться через кожную поверхность в базовой телесной сути человеческой. Да, если тело где-либо живущего именно наготой встречает окружающее, и, по возможности, способно, и в немалой степени благодаря свершаемому с постоянством омовенью, быть вовремя избавлено от появляющейся непрестанно грязи на покрове тела своего, тогда можем, с должной своевременностью, через поверхность кожи собственного тела, уж не иначе как насытиться тем, что очертил распространившийся повсюду Свет, по факту одарив себя способностью духовно слиться с этим, прорисованным сияньем Солнца миром, подобным радующим миром, что раскинулся вокруг. О, этот мир, насколько полно сможет отразится образом своим внутри обычнейшего облика людского, а те, кто смотрит, благодаря Сиянию внутреннему, одарены которым ну, хотя бы потому, что созданы Творцом по образу Божественному, в том числе и через оное Сияние, источаемое и всей полученною сущностью духовной через тело, способны отразить в том числе свой и телесный, и духовный образ, и на всём таком, чем всюду и по жизни, как-либо и без границ окружены. Таким образом и возникает исключительно своеобразное взаимное влияние живущего в телесной, склонной к переменам оболочке и мира окружающего, среди дарованных красот которого живущий от рождения до смерти, именно меняясь, и духовно, и телесно подобным удивительно-своеобразным личностным обличием живёт.
Вообще-то это всё звучит довольно любопытно. А ведь действительно, после того, как выставили прочь из Русского музея, и даже в ходе всякого происходящего, после того, как некие сотрудники музея не соответствующую столь обычной образности, личную субъектность от себя в дирекцию направили, нашлись особо озабоченные из охранников и вроде даже представители по ходу дела упомянутой дирекции, которые, и не без какой-то некой доли наслаждения, применили самое реальное насилие, вышвыривая прочь на улицу довольно странного пришедшего, у столь своеобразного изгнанника возникли и, по ходу протекания процесса, окончательно сформировались мысли мягко говоря своеобразные. Всех этих, озабоченных, обычно при подобных ситуациях именно таким образом случается, открыто, голосом предупредил, что с этих пор, теперь, и исключительно САМИМ в САМОЙ ПОЛНОЙ МЕРЕ за всё содеянное должного качества ответ и понесут, ведь сами эту, далеко не лучшую дорогу выбрали, сами пошли, и потому со стороны таких активнейших участников отныне и на этом поприще не может возникать ну ни малейших хоть каких-нибудь претензий, и от того теперь о том, как пострадавшей стороне, что, и, (такое тоже очень может статься), в самом скором времени случится с этими озабоченными, уж лучше вовсе ничего не знать. Это чтобы никаким возможным образом от хоть чего-либо подобного душою не обремениться. И ведь, действительно, о том, при всём подобном приключившемся-случившемся, теперь наверно лучше попросту забыть. Вообще забыть. То, что один из этих озабоченных, услышав о таком, похоже, несколько перепугался, было заметно. Другие, если по тем выражениям на лицах рассуждать, уверенностью полнились в своей полнейшей безнаказанности. Что ж, таким образом, похоже, получается, отныне всё это в полном объёме именно таких вина, кого задействовали при происходившем, и именно таких, кого использовали при случившемся, беда. Ведь здесь, если хоть в чём-либо подобном разбираться, всё удивительно, предельно примитивно. Да, после всех случившихся, и самых экзотических, различных, жутких испытаний, которые пришлось по ходу пережитого формирования того, что получилось в результате из духовной сущности, перенести, понадобилось много раз побывать в психиатрических лечебницах, фактически в таких местах, после всего, что пережил, отлёживался, выживал, а потому теперь, и с самым полным правом, могу, и называть себя, да и считать самым обычным безобидным сумасшедшим. Слова произнесённые, любые? Любой из окружающих, кто всё такое слышит, вполне законно может почитать такое сказанное бредом сумасшедшего и полностью не обращать внимание на то, чему становится свидетелем. Беда лишь, в сущности, в одном, есть здесь в наличии на первый взгляд предельно, крайне крошечный нюанс. Если такое сказанное, ну хоть чуть-чуть, хоть чуточку, но в чём-то соответствует тому, о чём по ходу дела говорю, то всем таким, кто оказался в столь нелепом положении, когда, за всё содеянное-вредоносное и злое, приключившееся где-либо по жизни, когда наступит срок, придётся понести ответ, таким, против кого такое обернётся, это уж точно, ну никто и никогда не позавидует. Что же касается таких, кто до того по ходу жизни деньги крал, или пытался в избиении участвовать (такое тоже приключалось, и неоднократно)? Действительно, что может с этими реально потом как-нибудь случиться-получиться? Что здесь сказать, обоснованный ответ на вопрос довольно сложно отыскать. При этом, и в немалой степени потому, что имел возможность видеть, как же действуют по жизни представители таких не лучших в устремленьях сил, которым свойственно творить то или же иное зло, а потому о том, что именно такие силы, и, как понимаю, с наслаждением, после такого и открытого отказа, хоть как-нибудь заботиться о всяких из таких, кто столь заметно замарался злом, тем более с обречёнными самостоятельно нести ответ устроят-сотворят, когда наступит время отвечать, даже в намёках думать не хочу. Пусть даже эта самая, озвученная выше истина, с некоторых пор смущает дух – если собрался, как указано Создателем, наполниться Светом Благим, необходимо постараться стать должным источником устремлений Высшего Порядка для любого страждущего, а потому просто недопустимо отстраняться и марать себя желанием не знать о чьих-либо страданиях совсем, в полном объёме, ничего.
Кстати, в ходе случившегося, если судить по виду, чуть всё-таки перепугавшийся после в процессе прозвучавших слов, особо озабоченный охранник, как можно было бы судить по некоторым тонкостям-нюансам, действительно поболее других, по всему судя, знал и представление имел о том, что надо-можно в целом говорить, общаясь. Пред случившемся вышвыривании прочь, в общем-то, категорически, как только мог, а избегал такого, (или же, если уж поточней сказать), избегал согласия с таким, перед случившемся происходившим, то есть, согласие присутствовало, что, раз, и, в общем-то, целенаправленно мешает как положено войти, то таким образом, фактически, крадёт заплаченные деньги за билет, правда потом, а этот страж, но всё же озаботился сводить к кассиру, чтобы по факту прозвучать смогли благие заверения, что деньги, и в течении пяти последующих дней вернут, при этом, что и перед приключившемся изгнанием, что и потом, избрал в качестве основы оправданья для своих достаточно своеобразных действий фразу, что изгоняемый неадекватен, с которой, большей частью, обращался к очереди, мокнувшей перед музеем под дождём, но сказанное впечатления на ожидающих возможности войти, по всему виду судя, не произвело. Довольно любопытно, что как раз такого, крайне необычного субъекта та, сказанная напоследок фраза, о том, что именно теперь таким-то озабоченным ответ за всё здесь сделанное, в самой полной мере сплошь самим нести, и что отныне никаких претензий не приму, уж точно не обрадовала. Хотя, казалось бы, ну что же здесь такого супер страшного? Ведь сам, и не один раз пред тем, назвал при всех собравшихся неадекватным, а потому вопрос элементарный – и что теперь заботами терзаться, если какой-то вроде бы неадекватный и что-то уходя, притом довольно странное сказал? При всём таком, если судить по проявлениям на озабоченной физиономии, столь неожиданно, вдруг, оказаться отвечающим за всё, пред этим и достаточно активно сделанное, достаточно своеобразному субъекту точно уж категорически не захотелось. И здесь присутствует довольно экзотический ответ. Тогда, когда только готовился к тому, что приключилось в этой жизни позже, как-то знакомили с самой возможностью подобной ситуации, то есть, по жизни возникающей подобной ситуацией, когда, в отношении такого, избранного для духовного роста лица, особенного, вред возжелает оказать по виду вроде бы обычный человек, но из духовно запредельно слабых, которого к такого рода выходке начнёт подталкивать сознание иное, использующее по большей части не сознание, а именно телесные возможности несчастного, чтобы что-либо изменить и таким образом оказать влияние на всё происходящее. И именно тогда, когда готовили, среди различного и прочего-иного, всё-таки как-то, а сумели и достаточно понятно объяснить, что прятаться за телесным обликом, по мере существующей возможности подталкивая примитивного живущего к далеко не самым лучшим действиям, это одно. А вдруг, по факту перемены ситуации, довольно неожиданно оказаться обречённым непосредственно столкнуться с представителями далеко не лучших сил, раз, сообразно приключившемуся, попросту оставлен-отдан всем таким на растерзание, подобное для всякого – любого, кому такого рода представители всяких-разных посторонних сил реально видимы, воспринимаемы, увы, всё это, для такого, да ещё влияющего и толкающего к злу, кардинально, жутко по-иному смотрится. А потому и оказаться, после прозвучавших фраз, с такими жуткими возможными врагами и лицом к лицу, похоже, этому стороннему участнику всего тогда нелепо приключившегося точно уж не захотелось. Чем это всё по ходу дела обернётся, и для такого вредоносного начала, и для того, кто был при всём подобном только лишь подспорьем в таким образом тогда содеянном, обыденно живя сознанием в теле того охранника, действительно, на первый взгляд уж точно, лучше ничего вообще не знать, то есть, совсем и совершенно ничего. Тем более, что при случившемся очередном, и улучшающем всё перечитывании, по факту приключившегося с этой парочкой, вдруг начал, пусть и достаточно своеобразно и нелепо, и вместе с тем заметно-обосновано, а всё же мучиться душой, и вроде бы довольно неожиданно жалеть. Казалось бы, с чего вдруг? И в чём смысл? И почему? Что, с некоторых пор подобным и уже самим за выкрутасы где-либо устроенные духу не хватает должным образом ответить? Однако теперь, когда пройдены такие уровни высокие, реально начинаешь понимать, что с некоторых пор действительно, если всё-таки, как результат, намеченные испытания удастся завершить как должно, то явственно присутствует повод ожидать, что просто по определению придётся становиться именно таким, к кому, полнясь желанием спасения, возможно, обратятся самые различные из страждущих. И при возможном рассмотрении подобных обращений, отвечая на подобное, основываться точно будет правильнее и достойнее, не замечая никаких обид, подчерпнутых при продвижении по проходящей средь живущих жизни.
Ну, приключилось-обнаружилось, наконец, и новое, и точно из разряда неожиданного. Визит в Эрмитаж потребовал, и в обязаловке, одеть какую-никакую обувь прямо перед входом, и, надо же, что неожиданно при всём подобном выяснилось! Оказывается, теперь с процедурами подобного, казалось бы, простейшего порядка в наличии присутствуют существенные и серьёзные проблемы! И, надобно отметить, что такого точно уж никак, никаким образом не ожидал. По всем наметившимся признакам похоже, во всяком случае, таким образом всё получается, что от хождения и постоянно, по возможности, повсюду и босым, присутствовавший ранее размер стопы, что правой, что и левой, достаточно существенно, заметно, и во всех направлениях изменился, и, этого нельзя не отметить, изменился не чуть-чуть, а именно внушительно. При этом стопы, что всё та же правая, что левая, реально подросли, действительно, и в ширину, да и в длину, хотя такого вроде бы не скажешь, если судить, беря в основу внешний вид. Нет, левая, которую уродует тромбофлебит, есть видимость, что потолстела и распухла, скажем, чуть, слегка, однако здесь и раньше кое-что какой-то толщиной с избытком отличалось. Но ныне и теперь, это же надо! Раньше если и носил обувь какую, то размера максимум сорок второго, а ныне, истинно трагедии нежданные, одни попытки натянуть на ноги обувь сорок третьего размера, и то по ходу дела вылились в весьма реальные потуги и усилия. Да и пока пару часов в таком ходил по залам-комнатам музея, ногам, по ощущениям судя, от подобной обуви весьма и основательно досталось. И словно бы обжались основательно обе стопы, и ощутимо словно бы потёрлись, во всяком случае, серьёзный дискомфорт испытывал, и потому, как только завершил визит и наконец музей покинул, с ног обувь сразу, и без промедленья снял. Хотя ноги после приключившегося чувствовали себя далеко не лучшим образом – нельзя отрицать, что обе пострадавшие ступни потом заметным образом побаливали, одновременно невозможно было отказать такому утверждению, что обувь есть необходимость ситуации, и, пусть теперь босым по жизни всё-таки расхаживать определённо легче, но и обувку, вследствие возникновения различных ситуаций тоже, пусть по случаю, придётся одевать. Что же касается самого гуляния по музею, если судить по первым ощущениям, то здесь тоже, и без промедления, просматриваются некие и довольно специфические новшества. Во-первых, сразу можно было бы отметить, что и само такое, и довольное длительное нахождение среди творений от культурного наследия при заинтересованном хождение туда-сюда, и непрерывными смотринами сразу на всё, что только из увиденного и под взгляд при этом попадает, определённо, по сопровождающим всяческим различным ощущениям судя, оказывает некое преобразующее действие на организм. И в том числе на голову. Как результат к концу случившегося посещения сформировалось и достаточно уверенное мнение, что сам такой, внушительный размерами музей, наполненный весьма немаленьким количеством самых разнообразных посетителей, благодаря наличию подобного воздействия как будто своего рода храм. При этом храм, настоящий, среди остального прочего ведь тоже обнаружился, с молитвенным притвором и всем прочим, что обычно в храмах выставляется, но дело даже и не в этом. Здесь образы, подобия Божии, и люди, что повсюду ходят, смотрят, притом на всё, что выставлено и по ходу дела попадается под взгляд, внимание, которое посетители оказывают всякому тому, на что глядят, такое всё весьма существенно, и своего рода отблеском подобного внимания и интереса, музей и всё, что выставлено в этих залах, похоже, словно наполняется весьма заметным отблеском подобной человеческой, духовной энергетики, которая, как это можно было замечать по ходу посещения происходящего, оказывает, и определённо положительное, веское влияние на душу, да и на сам обычный организм. Уж голова-то точно намекала, что некие воздействия присутствуют, идут, и всё такое только и определённо, никаких сомнений к лучшему. Ну, а во-вторых, здесь, при самих смотринах, определённо можно было отмечать, что если о картинах с ликами какое-никакое заключенье создавать, то сразу, и на первый план как будто рвётся ощущение, что большинство такого рода, и в таком обличии оставшихся от всяческих времён давно минувших, таких изображений лица уж не иначе, как стараются взглянуть смотрящему глаза в глаза, ну, словно бы уподобляясь ликам на каком-нибудь иконостасе. При этом некоторые, явно не иконы внешне, при столь активном взгляде смотрят таким образом, что начинаешь ожидать от всякого такого ярко прорисованного взгляда какого-то воздействия на что-то, на кого-то, как-то, при этом далеко не лучшего воздействия. И женщины здесь в большинстве своём милы, симпатией полны, хотя довольно многие заметно полноваты. Нагие телеса у некоторых уж скорее намекают не на некий и какой-то столь желанный секс, а что подобные изображения должны, особенно для женщин, становиться этаким примером для возможного, если возможно, подражания, чтобы в обычной жизни этим радовать всех прочих, с кем и как-то, а приходится самым различным образом общаться. Особенно мужей и близких. Ещё, и сразу бросилось в глаза, что прорисовка некоторых, и притом достаточно известных всем изображений на известнейших, знакомых каждому картинах, а всё-таки, и при детальном рассмотрении, сейчас смотрелась далеко не лучшей. Но в данном случае, о чём увиденное говорит, и как о всём подмеченном судить, увы, о чём-либо таком после визита рассуждать проблематично. Довольно многие изображения перед глазами несколько плывут, меняются, и, если даже некие такие неустойчивые изменения существенны, пока о чём-либо подобного рода зафиксированном заключения давать довольно рано. Ещё было заметно, что отдельные-некоторые из подобных человеческих обличий, словно обзавелись несколько нелепой цветовой малопонятной гаммой. Одни раскрасились чем-то определённо бледным с розовыми пятнами на скулах, другие жёлтым, словно выгоревшим фоном и с участками заметных покраснений. Но это всё опять же из разряда всяческих таких нюансов, в отношении которых заключение ныне давать немного неразумно. Хотя из тоже сразу же отмеченного, вмиг, на первый план, и сразу запросилось то, что, в общем-то, скульптурные изображения, разные, любые, все, словно бы целенаправленно смотрели и всё время в сторону, да и сам взгляд, с таким было словно бы изначально и согласно воле сотворившего скульптуру, что-то и не совсем всё как положено. Но, ввиду того, что эти, сотворённые в объёме в самое разное время всякие-различные изображения-подобия всего лишь человеческого тела и лица действительно, практически всё время, а смотрели как угодно и куда угодно, только не в глаза, и повода от всякого такого рода взглядов вдруг испытывать хоть сколь-либо, но беспокоящие ощущения, ни сколечко не наблюдалось. Всё прочее, некое мясо, птица перед ожидаемым приготовлением, натюрморты, говоря проще, всякая еда, всё это если хоть о чём-нибудь сказало при скользящих взглядах, то это только лишь о том, что те, кто был богат и жил в желаемом для всех достатке, любили всякие такие разные изображения пищи. Ещё, и не без любопытства, можно было бы отметить, что вся одежда, обувь и практически всегда на всём, что именуют телом человеческим, прорисовывались тщательно, даже с избытком тщательно. Что заставляет думать, что такого рода щепетильность в отношении к таким деталям, вне хоть какого-то сомнения была необходима, чтобы такой, кто на картине как-либо изображён, мог без сомнения собой, запечатлённым и увиденным гордиться. Одновременно с тем такая щепетильность к антуражу серьёзно намекала, и притом достаточно открыто, что хоть какие-некие разительные перемены в моде, во всяком случае тогда, когда творились те изображения, происходили в русле смены поколений, то есть неописуемо и крайне-крайне медленно. Не то, что в нынешние, в каждом из вопросов сверх стремительные в плане изменений времена. Ещё одежда, обувь, парики с определённостью формировали-создавали мнение о всём запечатлённом образе, а также о происходящем, таким образом запечатлённом на картине. По-своему, такое наполнение необходимо, чтобы одним своим присутствием сформировать определённый фон, оформить мнение о как-либо запечатлённом и увиденном. При этом это всё касается и самых старых-древних из изображений, да и того, что можно было бы с успехом отнести к самым последним, современным. Хотя, нюанс неоспорим, что, в большинстве своём, все нынешние всякие изображения ввиду специфики и даже некого избыточного и особенного, редкого своеобразия, подобного рода зависимостью редко если вдруг страдают. Кстати, когда, после начала посещения прошли те два часа визита, которые, согласно непосредственно в билете писанному, и продали, прочь из музея точно выгонять никто не взялся, а потому, при хоть каком-нибудь наличии желания, сомнений нет, что имел полную возможность среди всего, в Эрмитаже собранного, далее задержаться. Но, с одной стороны, ноги не босые, и потому, в отношении ступней, от обуви всю ситуацию всё время ощущал уж точно далеко не лучшим образом, с другой стороны, возникла и сформировалась мысль весьма уместная, что совесть лучше столь нелепым образом не напрягать. Раз продали те два часа, такое отгулял, и, если есть желание перед самим собой себя именно честным ощущать, то всё, сомнений нет, пора наружу. И потому, пусть и случилось всё такое несколько не без труда, как только обнаружил путь и, наконец, добрался до того самого выхода, без всякого сомнения ушёл. И, полагаю, совершенно правильно таким образом и столь резонно поступил, потому как лишь одна дорога к дому, и в такое время, и в рабочий день, и с пробками, а на себя-то время отняла, говоря мягко, уж по меньшей мере точно далеко немалое. Да и погода с дождиком особой радости не навевала. Но раз вернулся, то и хорошо. Теперь, по ходу дела и среди происходящих явных всяческих различных изменений, на результаты и с должным вниманием возьмёмся-поглядим.
Что ж, а теперь очередные сны. Только на этот раз во сне, открыто и демонстративно ярко, похоже, вроде бы предупреждают о преддверье наступления безумия. По сути, в сущности, стараются как можно более глобально испугать, а потому, и сам сон, да и мысли, что по результату начинают с постоянством приставать-одолевать после такого сна, со всею очевидностью, какая в данном случае возможна превращаются в очередное испытание. При этом, в данном случае нет тайны, испугаться есть чего. Вся голова, и череп, мозг столь основательно переменились, что, вроде бы, сомнений нет, способны порождать самый реальный повод думать именно о такого образа дальнейшем. Да что уж как-либо перед самим собой юлить, в сложившейся ситуации просто голову потрогать несколько проблематично – звук получается как у созревшего и спелого арбуза. Поэтому и испугаться, что такое кончится таким, как ненормальность, возможность обнаруживается без какого-либо лишнего труда – всё очень даже просто, и вполне легко. Одно при подобном только и поныне в радость. В знакомой шкуре признаваемого медициной ненормального уж неоднократно побывал, пока готовили-растили-создавали, и, соответственно, по ходу дела, проходил все всякие такие испытания, и потому, и в самой полной мере ощутил, а каково это, быть этим самым сумасшедшим-ненормальным. Бывало даже, что боялся, двигаясь по жизни, простого красного обычнейшего цвета. И вёл себя в больнице, девять дней уподобляясь обезьяне, при этом бегая повсюду с библией в руке. Возможно, таким образом, пока готовили, с такого рода всяким экзотическим-подобным, палку даже перегнули. Но уж зато теперь, когда открыто, явно захотели испугать, испуга в общем и в помине нет. Есть понимание, что, двигаясь и дальше именно таким путём, пройтись придётся истинно по краю, именно по самой кромке от того возможного, когда за краем ожидает эта, столь пугающая каждого живого ненормальность. А также понимание, что как-либо иначе, а туда, вперёд, и дальше продвигаться не получится. При всём подобном надо верить тем, кому обязанность от Господа Творца всё правильно организовывать, и всем руководить, как и в себя, способного идти туда, вперёд, отбросив в сторону мешающий испуг. Уж если верить, то, прежде всего, реально, именно Создателю, главенствующему над любым и всяческим происходящим, которому, и это очевидно, избранник нужен как достойный, радующий результат приложенных, совсем не маленьких усилий, а не в постыдном качестве очередного из таких, сорвавшегося по пути, погибшего и ненормального. И в свете именно подобного, приложим должные старания, не будем, чем бы всё-таки по ходу дела не пугали, бояться хоть чего-либо, любого-всякого, после чего пойдём вперёд. Что же касается того, что именно ждёт где-то впереди? Что ж, как продвинемся вперёд, и поглядим. Увидим. И оценим. Если сможем. В конце концов, уже имеющийся опыт говорит, что ненормальным можно быть, ну совершенно ничегошеньки не понимая и не фиксируя из окружающего мира ничего, совсем.
Попытаемся проанализировать изменения видимости, изображения, образа перед глазами. Из первых-основным посылов, которые можно сразу зафиксировать – плыть и меняться под смотрящим хоть на что-нибудь взглядом может, вроде бы, почти что угодно. Но, уже, и достаточно давно, и не раз среди как раз подмеченного основного, связанного с чем-либо подобным, прежде всего отмечается, что, и в значительно большей части, именно такого рода неустойчивым, плывущим переменам подвергаются как раз именно человеческие лица, то есть те самые облики. При этом это касается что всякого идущего навстречу и попавшего под взгляд, что фотографии или любым другим из способов запечатлённого обличия когда-то жившего или живущего, в сторону которого как-либо, где-либо, пусть и случайно, но по ходу жизни посмотришь. Достанется даже своим собственным знакомым лицам на различных фотографиях самого разного периода – возраста. И здесь, всё такого рода видимое очень легко было бы отнести к некого особого рода зрительным, портящим взгляд и восприятие, всевозможным расстройствам, если бы только с постоянством не присутствовали веские предположения, что, если верить донимающим, разного рода сужденьям от одной из сторон, таким особым образом во многих случаях просто вредят и как-либо мешают. Имеется ввиду, когда целенаправленно смотришь на что-либо, расположенное непосредственно вроде бы, только и осталось сказать, перед носом, желая всякое такое некое и более толково-детализировано рассмотреть, чтобы, как результат, приобрести надлежащее представление о всём увиденном, то это нечто, на которое таким образом целенаправленно-прямо глядишь, словно именно целенаправленно начинает под взглядом расплываться и терять вместе с очертаниями всякую реально различимую видимость. Ладно, ещё помню случившийся разговор, в котором это описывают как целенаправленный, именно в самой сути своей созданный чтобы, раздражая, помешать получить представление о видимом, особенный вред. Но, и кроме этого, и довольно давно, и без труда подмечаются вещи, на данном поприще воистину специфические, которые просто к неприятностям с визуальным восприятием отнести трудно. А именно, уже достаточно давно было подмечено, что если под взглядом таким раздражающим образом страдают и продолжают страдать лики непосредственно видимые в обыденной жизни, лики некоторых из живых, лики на каких-нибудь фотографиях, то, прямо и непосредственно в этот самый момент видимые на видеоизображениях, образы очень известных и когда-либо снятых людей таким, расплывающимся и размывающимся изменениям как-то не видно, чтобы вдруг оказались подвержены. То есть, вообще никаких таких специфических перемен. Старые кинофильмы, не то, чтобы очень, но достаточно однообразны-устойчивы, старые телевизионные изображения очень устойчивы. Первая мысль, которая возникает при подобных экзотических проступающих странных нюансах – устойчивые и видимые, образом остались в том самом прошлом, и теперь вне возможности как и доступности, способных вызвать или же элементарно случиться, такого рода, экзотических, разнообразных и специфических изменений. Кстати, такое, может, только лишь к лучшему, а то, по-прежнему, главная мысль, которая беспокоит, когда оцениваешь внешний облик, попадающих под взгляд, встречных людей, это донимающее-озабочивающее – почему же все такими недостаточно приятными на вид под взором оказавшись и вдруг получаются?