Картина четвертая. Eloge funebre
Ты либо умираешь героем, либо живешь до тех пор, пока не становишься злодеем.
Харви Дент
После своей смерти я много думал о прожитой жизни. Я долго пытался кое-что сформулировать, и у меня почти получилось. Вся суть жизни для меня – в том, чтобы гнаться за одним-единственным ощущением. Что за оно? Сейчас расскажу. В своей голове, в снах, мечтах, галлюцинациях и фантазиях, я прожил миллионы жизней – настолько удивительных и наполненных совершенно разными образами, что в итоге все это перемешалось и в какой-то момент начало мне казаться моей собственной жизнью, такое оно было яркое, будоражащее и сильное. Ну, это самое чувство, когда ты представляешь что-то слишком ярко, и оно как бы обретает жизнь от силы твоих впечатлений, будто бы становится реальным в каком-то смысле. Я не сошел с ума, я понимаю, что ничто из этого не явилось в наш мир, и если я очень ярко представлю чашку чая на столе перед собой – она там не появится. Но, с другой стороны, она все же там появится. Это как быть мертвым и живым одновременно, как идти в противоположные стороны, как смешение белого и черного, но не серое и при этом все же одного цвета, как два места в одном месте, как беззвучный звук, как зрячесть слепца, как река с тремя берегами, как круглый куб, как увеличиваться, уменьшаясь. Да, понять это сложно, и я сам могу это зафиксировать только на уровне ощущений, но так это и работает – разрушение понятия “парадокс” открывает перед тобой дверь, в которую можно войти, но выйти уже нельзя. Так что все, что рождено моим воображением, в каком-то смысле действительно реально, не являясь при этом реальным. И эти миллионы жизней действительно обрели форму. И когда вдруг в своей короткой жизни здесь, за те шестнадцать лет, что помнил, я приближался к границе, что отделяет меня от пространства, где все это существует, почти переходя ее, почти касаясь того, что выдумал – это были минуты, когда я чувствовал себя живым. Что угодно. Картинка перед глазами, которую я когда-то представлял, фразы, которые я слышал до этого только в своей голове, события, похожие на или целиком повторяющие события из тех жизней, и особенно – люди, которых я как будто уже знаю, как будто они тоже жили в моей голове. Я, конечно, не думаю, что я кого-то выдумал, и не переношу образы на реальных людей. Так любят объяснять дежавю, мол, ты сначала что-то увидел, а потом тебе показалось, что ты видел это еще раньше, якобы человек экстраполировал реальность на свою память. Нет, это не так. Да, я не могу этого доказать, но точно знаю, и остается либо поверить мне, либо нет. Вот в этом и есть смысл моей жизни: я и остался прежним гедонистом, и одновременно перерос это, мне начало приносить настоящее удовольствие только то, что совпадало в реальной жизни и воображении. Я постоянно пытаюсь претворить свои фантазии в жизнь, и даже самые мелкие, вроде “Увидеть это здание в сентябре вот из этой точки, когда солнце будет над самой его крышей, мимо будет проезжать велик, похожий на “Сильвер” Билла, листья будут красными и оранжевыми, будут танцевать на ветру, а у меня в руках будет хот-дог” когда сбываются – дают мне испытать что-то особенное, сверхчеловеческое. Не говоря уже о самой большой из этих фантазий – мечте, за которой я шел, веря, что если она сбудется – моя жизнь изменится навсегда вместе со мной, и тогда я и сам смогу изменить что-то вокруг себя к лучшему, изменить этот мир для других, поделиться с ними своим счастьем – не как пророк или мессия, а просто как человек, открывший в себе силы и желание помогать, понимать, принимать, спасать, вести за собой. Это и было моей мечтой – сделать хоть немного счастливее всех, кого смогу, всех, кто захочет это принять, когда сам обрету то, чего желаю для них. Но слепой не может быть поводырем, а немой – учить пению, и теперь я лучше понимаю, как все устроено на самом деле – я понимал это и раньше, понял еще давно, даже слишком рано, но правда была настолько жуткой и мерзкой, что я отказался в нее верить. Верить в истинность того, что диаметрально противоположно твоим взглядам и идеалам, даже исключает их – не слишком-то совместимо с нормальной жизнью и здоровой психикой. Тут или будет продолжаться стадия отрицания, и человек и дальше будет спотыкаться об очевидное, отказываясь это замечать, или он разочаруется в своих мечтах и убеждениях и предаст их, превратившись в амебу без воли и мысли или в озлобленного ублюдка, или сойдет с ума, потому что научиться совмещать несовместимое – очень и очень сложно. Да, я говорил, что понятие парадокса мешает нам мыслить шире, и что я его для себя сломал, но лишь на уровне ощущений, а не на уровне ratio, разума, и в вопросах довольно абстрактных, а не личных. Меня всегда в разных произведениях очень цепляли персонажи, павшие жертвами противоречий их взглядов и реальности, вследствие чего превратившиеся в собственных антиподов: Дарт Вейдер, Маэглин, Эпонина, мисс Хэвишам, Скрудж, Дракула, Двуликий, Дэйви Джонс, Петир Бэйлиш, Уолтер Уайт, Люцифер, Ксавьер, принц Артес, Моргана ле Фей и так далее, потому что я видел в них то, что меня пугало, то, чего я не хотел бы для себя. Чем больше у меня получается повторить в реальной жизни из того, что я вижу в фантазии, тем мне лучше, чем меньше – тем хуже, все просто. Это первое, что я хотел бы рассказать.
Второе же заключается в том, что желание помочь себе и другим людям борется во мне с противоположным желанием. Какая-то часть меня хочет видеть, как мир сгорит, как каждый человек потеряет надежду и погрузится в отчаяние, как порой погружаюсь в него я; нечто во мне желает видеть боль и страдания – чтобы узнать их значение и цену, чтобы увидеть их последствия, увидеть то, что находится за крайностью несчастья. Часть меня не хочет понимать мир, потому что уже давно разочаровалась в нем, и теперь ей осталось только приблизить его неизбежный коллапс. “Падающего подтолкни” – есть такое выражение, да? Возможно, когда останки этого мира дотлеют, из них мир возродится обновленным и прекрасным. Не таким, каким я его хочу видеть, а таким, где люди не будут в угоду своим интересам использовать других людей и ограничивать их возможности. Мир без границ, мир открытый и честный, мир истинного равенства. Уже сотни лет эту идею подхватывают то одни, то другие, но всякий раз это оказывается ложью, ведь подлинного равенства не может быть там, где есть возможность конфликта. Конфликт – одно из основополагающих понятий в истории человечества, конфликт двигает нашу историю, одних вознося на вершину, а прочих низвергая в бездну. Жизнь, по большому счету, это лотерея, ну или – если принять на веру то, что все в жизни предопределено – заранее просчитанная для каждого человека формула счастья. Есть много факторов и переменных, какие-то нам известны, какие-то – нет, на какие-то мы можем влиять, на какие-то – нет. Одиночество, нищета, инвалидность, физические и психические заболевания, расстройства и отклонения, дискриминация, низкое положение в обществе, неблагополучная семья, проблемы коммуникации и так далее – у всего этого есть причины, будь то место или время рождения, пол или раса, возраст, генетика, нейрохимический дисбаланс, влияние среды и окружения, опять же – слепой, как нам кажется, случай. Что угодно. И, само собой, конфликт интересов. И на какие-то из факторов объективно нельзя повлиять, правда? Вот и получается, что шансы познать счастье в жизни, найти для себя смысл своего существования – они хоть и не фиксированы, но находятся в некоторых границах, которые определяются огромным списком параметров. Да, можно быть счастливым, даже будучи сиротой, нищим или инвалидом – придется пройти к этому долгий путь, но в теории это возможно. А если, к примеру, у человека расстройство, блокирующее выработку гормонов счастья, грубо говоря? Если мозг его устроен так, что он просто физически не может испытывать радость? “Не повезло” – скажет общество, отвернется и постарается поскорее забыть о таком человеке, чтобы не видеть очередного напоминания о том, что с ним, этим самым обществом, или даже со всем нашим видом, или со всем миром, что-то не так. И вот приходит мысль: а допустимо ли жертвовать одними ради других? Это не задача с поездом, где нужно выбрать, кого он переедет – троих незнакомцев или близкого тебе человека. Этот вопрос исключает фактор конкретной личности и лежит в плоскости общечеловеческой морали. Мы готовы пожертвовать одним процентом населения – их жизнями, достатком, здоровьем, счастьем – ради остальных? Допустим, что готовы. А пятью процентами? А половиной? В какой момент подобное становится чем-то плохим? И уже из того факта, что мы считаем проценты, следует логичный вывод – в рассуждения закралась ошибка. Почему пять процентов – это допустимо, а шесть – уже деформация морали? Что меняет этот один процент? А ничего он не меняет, нам просто нужны границы, ведь большинство из нас понимает, что мир не может быть идеальным, и поэтому соглашается на “меньшее зло”. И мы соглашаемся ровно до тех пор, пока сами не поймем, что находимся в зоне вылета – вот тогда-то и начинается лицемерие, грызня, ходьба по головам, превращение в зверей, отчаяние и разочарование, тупая боль бессилия перед непобедимой системой. Когда думаешь об этом, приходит следующая мысль: а что будет, если все вдруг станут несчастны, если боль познает каждый, боль общую для всех и каждому понятную? Сподвигнет ли это нас на то, чтобы попробовать изменить устройство нашего мира? Хорошо, допустим, что так и будет – мы искореним все общественные факторы, влияющие на неравенство. Но что делать с теми, которые контролю не поддаются? Можно смириться и жить в мире, который изо всех сил пытается быть правильным, что, конечно, в целом похвально, хоть и не решает проблему в корне. Или же… Предположим, что есть способ сделать мир идеальным – создать совершенное общество, избавиться от физических ограничений, ликвидировать само понятие конфликта между людьми. Какова цена? Ну, скажем, остальная жизнь во вселенной. Как вам такое решение? Готовы ли мы пожертвовать чем-то бесконечно чуждым, далеким и неизвестным ради блага нашего общего вида? Готовы ли мы выжечь все живое во вселенной, кроме нас самих – но не путем войн и геноцида, а всего лишь, скажем так, нажав на кнопку? Щелк – и все счастливы. Вы и ваши близкие стали счастливы, бессмертны, здоровы, обеспечены и получили все возможные пути для самореализации. Никаких войн, никакой лжи, никакой эксплуатации, никакого неравенства, никакой боли и смерти, все идеально гармонично и прекрасно. Некоторые готовы пожертвовать кем угодно ради своих интересов. Многие готовы пожертвовать незнакомыми людьми ради знакомых. Большинство из нас готовы пожертвовать убийцами, маньяками, насильниками и террористами ради всеобщего блага – а ведь это тоже люди, такие, как мы. Так сколь многие были бы готовы принести в жертву нечто невообразимо чуждое, возможно враждебное, и вообще не факт, что существующее – ради истинно идеального мира для всех нас? Часть меня полагает, что почти все. Часть меня готова сделать это без ведома остальных и взять ответственность и вину на себя, даже умереть ради этого. Если бы этому условному человеку внутри дали кнопку – он бы ее нажал. Дали бы космический флот, который может уничтожать целые галактики – он бы принял командование. Дали бы тысячи лет и возможность уничтожать планету за планетой по щелчку пальцев – он бы щелкал, пока не отвалились бы пальцы на руках, а потом щелкал бы пальцами ног. Боюсь, что дай ему нож и дряхлый звездолет – он станет вырезать всю вселенную по одному, если будет уверен, что человечество доживет до конца этой резни.
Возможно, в какой-то из реальностей так все и было. Возможно, на мне кровь мириадов живых существ. Но после смерти я понял, как устроен мой мир, моя вселенная; я видел, как она закончится, к чему в итоге придет. Это существование в самой большой лжи, что только можно вообразить, и хуже этого я не могу представить ничего. Живые существа там рождаются не от других живых существ, а из черной и жирной субстанции, что образовывается в результате зацикленной смерти другого существа. Раз за разом человек умирает, порождая блестящее и непроглядно черное нечто, устремляющееся в потоке таких же чудовищ по всей вселенной, чтобы в какой-то момент из всего “увиденного” ужаса сформировать подобие жизни, существующее в омерзительном мире иллюзии счастья – счастья, определение которого этот “новорожденный” почерпнул из безумия, жестокости и аморфного, усредненного, безликого существования предыдущих особей. Я видел, как это случилось, из-за чего и из-за кого. А еще я знал, как этого можно избежать. Осталось лишь дождаться нужного момента цикла и, ну, воскреснуть. Точнее, попасть в то место и время, где я должен быть воскрешен.
И этот момент, наконец, наступил.
* * *
Человек, шагнувший из воронки, на несколько секунд задержался под ревущей стеной водопада, наслаждаясь ощущением, которого не испытывал уже довольно долго. Вода была чертовски холодная, но дарила свежесть и возвращала осязание материи. Впереди было немало важных дел, но на несколько секунд он мог позволить себе немного постоять под водопадом. Как только несколько секунд прошли, путник решительным шагом двинулся вперед, ища глазами, где бы подняться повыше – туда, откуда падали воды реки, и где ждал его собрат по несчастью, которому повезло чуть меньше. Этому без сомнения несчастному человеку предстояло запустить цепь событий, которые изменят столь многое, что от одной только мысли о том, что кто-то еще может знать о подобной возможности, путника пробивал пот куда более холодный, нежели низвергающиеся воды Леты, оставленные им позади. Путник знал этого человека, и даже больше – оба они пострадали в каком-то смысле из-за друг друга, хоть и опосредованно. Теперь же они друг другу помогут.
Путник нашел подъем и через какое-то время оказался посреди парка, чуть поодаль от водопада. Побродив какое-то время между деревьями, он наконец нашел то, что искал.
Второй лежал на холодной земле, его туловище и лицо укрывали опавшие листья, уже понемногу начинающие гнить. Путник откинул их с мертвого тела, усмехнулся при виде тонкой тетради, покоящейся на груди трупа, и лишь чуть поморщился при виде наполовину сгнившей улыбки, сквозь которую были видны почти все зубы. После увиденного в иных местах путника было очень сложно удивить чем-то неприглядным или вызвать отвращение. Так что дальнейшие действия дались ему не то чтобы с большим трудом.
Он быстро провел кончиками пальцев правой руки над ухом, слегка задев волосы, и на каждом пальце зажглось по яркому желтому огоньку. Ладонью он надрезал брюшную полость мертвеца – плоть поддалась легко, как масло раскаленному ножу. Проделав какие-то манипуляции со внутренностями, путник достал руку и тем же движением убрал разрез, после чего наклонился к разлагающемуся лицу и вдохнул в него жизнь. Из пустых глазниц полыхнул тот же яркий желтый свет, и уже через какую-то минуту оживший труп сидел на куче листьев и отхаркивал на них кровь. Когда шок и первые неприятные физические ощущения прошли, он поднял голову и увидел – бога, должно быть? Для него этот человек и был чем-то вроде бога. Во взгляде его читалось неописуемое удивление.
– П-первый? Это ты?
Первый молча утвердительно моргнул. Воскрешенный хлопнул себя по бритой голове.
– Они вернули тебя? Я был мертв? Как ты…
– Слишком много вопросов, друг. Давай я объясню все по порядку – что случилось после твоей смерти, и как я здесь оказался, и почему вернул тебя к жизни, и другие вещи, куда более важные и масштабные.
– Ну, я готов слушать. И сделать что угодно в уплату долга перед тобой.
Первый прищурился, наклонив голову.
– Даже если я скажу, что ты должен заставить одного человека сделать кое-что не очень хорошее с несколькими его, скажем так, подчиненными; что-то, я бы даже сказал, противоестественное самой природе реальности; если скажу что тебе придется стать отшельником, что ты потеряешь память на какое-то время, что должен будешь в нужный момент принять на себя удар, чтобы спасти другого?
– А это “кое-что нехорошее” – насколько оно оправдано?
– Я рад, что ты спросил. Не бойся, никто не пострадает – кроме, наверное, времени, оно ведь не слишком-то любит, когда его скручивают в петли, даже если это в его интересах. Я клянусь, что в итоге твои действия помогут остановить жернова ненависти, разомкнуть круг зла, жертвами которого, в числе многих прочих, стали я и ты. Сейчас тебе это кажется словами безумца, но, когда я все объясню – уверен, ты поймешь меня.
– Что ж, тогда ладно. Объясняй.
Первый коротко кивнул и уселся на землю, опершись спиной о широкий ствол раскидистого вяза.
– Начать, пожалуй, стоит с того, как устроен наш мир. Ты когда-нибудь слышал о пространстве вариантов, Каин?
Картина пятая. Ошибка
Мой самый большой страх – изменившись, чтобы уйти от разочарований, боли и пустоты, переломив себя, став другим человеком, воспитав волю и разум, однажды оглянуться назад, задуматься: “А этого ли я желал?”, и не найти ответа.
Пленник Звезд, из пьесы “Алчущие”
Было двенадцать часов дня, когда затхлый воздух темной и прокуренной комнаты прорезал звонок телефона. Я, похоже, опять ворочался во сне, как жирный жук на сковороде, и теперь мобильник валялся на полу, так что пришлось медленно сползти с кровати, чтобы взять его, почти вслепую шаря рукой по полу – глаза едва открывались. Впрочем, звонившему достало терпения дождаться моего ответа.
– Да.
На том конце поздоровались и извинились за ранний звонок, хотя для нормальных людей полдень – далеко не раннее время. Это был мой редактор-дефис-издатель – и неудивительно, я ведь уже почти месяц не выходил с ним на связь и не давал никаких сведений по роману. Ох…
– Доброе, нет, что вы, не разбудили. Чем обязан?
Не оттягивай неизбежное, ты и так знаешь, зачем он звонит. Скажи все прямо и честно, как взрослый человек. Да, будет стыдно, очень. Но ты должен.
– Простите, что не связался с вами раньше. Я должен вам кое-что сказать о продолжении романа… В общем, к чему прелюдии. Я не буду писать продолжение.
Несколько секунд тишины – и сразу всплеск эмоций, вопросы, уговоры. Не дает и слова вставить. Может, лучше встретиться с ним сегодня, поговорить лично? Нет. На это у меня сил явно не хватит.
– Понимаете, я не могу больше писать. Я никогда не говорил вам, но у меня не было цели заработать деньги или признание своими работами, ну или это были побочные цели. Я писал, чтобы разобраться в себе, в своей жизни, в других людях, выплеснуть чувства, взглянуть на все под другим углом, что-то высказать, что-то показать, но теперь мне это уже не нужно – я нашел ответ на свой самый главный вопрос, чего и добивался всем этим, и сейчас, зная этот ответ, я понимаю, что смысла продолжать просто нет – потому что у меня больше нет никакой далекой цели, нет мотивации. Нет, я… я не могу рассказать. Простите, это был бы слишком долгий и личный рассказ. Знаете, просто иногда бывает так, что ты открываешь людям душу, выставляешь напоказ самое глубокое и сокровенное, тягуче болезненное, местами постыдное, а потом понимаешь, что никто не видит за словами образов, и те, кому ты показываешь свой глупый моноспектакль, видят только акт, оболочку, поверхность, но не видят за этим живой плоти мира, правды, изначального посыла. Они не следят за твоим взглядом, а лишь смотрят в глаза, не понимают мотивов, а лишь составляют мнение о средствах, не задумываются о причинах для незамысловатых упрощений, причинах для дилетантской поверхностности, а лишь замечают все это, мало чему придавая значение. Я не хочу быть художником, я хочу быть художеством, понимаете? Это не значит, что люди не правы, когда так поступают, не значит, что делают это намеренно, не значит, что они в чем-то глупее или хуже меня – просто всех нас разделяет много искажений – слишком много для обсуждения тем, которые мне интересны. Думаю, многие сумели бы мне что-то объяснить, указать на ошибки в мировоззрении, подметить то, чего я не видел, мы вместе пришли бы к чему-то… большему. Да, могли бы – говори мы на одном языке, но это не так, у каждого из нас свой язык мыслей, и никакой психолингвистике не под силу перевести непереводимое. Я понял свои оставшиеся мотивы и интересы, и надеюсь, что вы тоже сможете меня понять.
Он какое-то время молчал. А потом и правда понял, но голос у него все равно был жутко разочарованный и уязвленный. Черт, я не представлял, что будет настолько неприятно.
– Простите, мне правда очень жаль, что я подвел вас. Но это лучшее, что я могу сделать. Да. Вам тоже, до свидания.
* * *
– …Ты просто еще не пробовал писать большие вещи. Круто, когда у тебя есть костяк истории, общие детали и лор мира, прописанные персонажи, схема сюжета и все такое – это выдумывать, безусловно, интереснее всего. Но историю нужно заполнять проходными, техническими диалогами, описаниями и мелкими эпизодами, держать в голове все детали уже придуманного, развивать героев, создавать химию, умело вкладывать что-то в подтекст, анализировать сцены, избегать несостыковок, проживать историю как реальную, видеть точки зрения других, вживаться в роль каждого… Это реально сложно. Это приходит только с огромным опытом – сначала в употреблении историй, а потом в практическом их создании. Долгом, тяжелом и полном ошибок.
– Закажу нам еще по пиву, окей?
– Давай.
– Ладно, я понял, своя специфика. Тогда что за сверхроман, о котором ты говорил? Который ты один не потянешь?
– О, сочная идея, хоть и немного ебанутая. Это должен быть запутанный гигантский томище со сложной структурой, например, в духе “Memento” или “Малхолланд Драйв”. Нужно разбить сюжет на несколько отрезков, и каждый из них проигрывать попеременно в разные стороны, иногда параллельно, иногда с взаимопроникновением, оставляя только немногочисленные и неочевидные подсказки-якоря (для каждого фрагмента разные), которые помогут понять, где какая часть истории. Повсюду разбросаны общие для всей истории символы, прочитав смысл которых, нужно вернуться к определенным главам или перескочить вперед. Синонимия привычного постоянно нарушается (к примеру, банальный прием “плохой не равно злой”). Многие элементы истории нарочито ложные, другие обманы менее очевидны, некоторые фрагменты отсутствуют напрочь, иногда повествование обрывается в самых неожиданных и напряженных моментах, нельзя окончательно понять, что было сном, что реальностью, что параллельным измерением, что непреднамеренно ложным воспоминанием, что дежавю, что галлюцинацией, что самовнушением, что самообманом, что фантазией, что божественным откровением, что предсмертными видениями, что домыслом автора и так далее. Все то же самое с персонажами. Они к тому же порой превращаются в друг друга, как бы перетекая и накладываясь один на другого, заимствуя чужие черты и элементы чужих историй, постепенно становясь одним целым чудовищем из многих людей, появляются из ниоткуда, внезапно изменяются во внешности и характере, так же неожиданно умирают, пропадают или перестают быть пов-ами. Иногда важным событиям вроде убийств и вообще насилия, смертей близких, серьезных болезней, галлюцинаций, разрывов отношений и прочему, например, сверхъестественным происшествиям типа ритуалов, религиозных видений, сбывающихся пророчеств, одержимости демонами, встреч со сказочными существами и так далее не придается значения, они описываются как бы между прочим, словно это в порядке вещей. Кругом противоречия и недосказанности. Повествование идет по спирали или по кругу, проходя девять кругов. Контаминация разных мест – реальные и выдуманные, эпох – наше время, средние века, будущее различных видов, античность, начало истории человечества, реальностей – привычная, измененная, та, где другие законы природы. Все персонажи не те, кем кажутся, и все они в разной степени отрицательные, от странностей, неприятных черт характера и легких расстройств до абсолютного зла и безумия. Суицидальные настроения. По ходу истории постоянно поднимаются вопросы психики человека, морали, болезней разума, отношений всех видов и сортов, счастья, политики, общества, веры, проблематики культуры, смены эпох, эзотерики, мотивации к чему угодно, реальности и иллюзии, научные теории и философские конструкты. Выводы и мораль только кажутся сформулированными, но в итоге опровергаются и теряют всякий смысл. Метафора для бесконечного одиночества главных героев, все выходы из ситуаций, даже самые разумные, не срабатывают, все приводит в глухой тупик. Никакой надежды на спасение, с каждой страницей положение все плачевнее, в кульминации – намек, что у этой пропасти отчаяния нет дна, и все будет только бесконечно ухудшаться. Много насилия, зависимостей от всевозможных веществ, трагедий, саморазрушения и разрушения чужих жизней как единственно доступного продолжения своей собственной. Вина, самобичевание, отвращение и ненависть к себе, бессмысленная жестокость, торжество предопределенности, раскрытие альтруизма как подвида эгоизма, солипсизм героев, страх смерти сознания, конфликты из-за ограниченности речи и вообще мышления. И все – косвенно, ни на одной из страниц не должно быть манифестаций каких-то идей, кроме как в отстраненной форме высказываемых или обдумываемых героями. Фрагменты истории отличаются по жанрам – пьеса, газетные вырезки, предсмертная записка, аудиодневник лечащего врача персонажа в виде аудио под постом или в запароленном архиве с намеками на пароль в тексте, сценарий фильма, расследование, протокол, допрос, суд, фэнтези, аннотация, действие шутера, рок-опера, поток сознания; по стилю и уровню написания. Никакой концовки, даже открытой – либо очень много противоречащих и в разной степени плохих концовок. Всем этим нужно добиться такого эффекта, чтобы число возможных трактовок, порядков чтения и сюжетов казалось почти бесконечным, но во всех прочтениях – жутким и мерзким. Что-то среднее между книгой и игрой, в некоторой степени интерактивная книга, читать которую тяжело и неприятно, но интересно, которую, чем больше читаешь, тем больше она кажется. Абсолютный интертекст, с таким числом потенциальных взаимодействий, что они кажутся случайными.
– Звучит, как будто ты решил поместить туда вообще все.
– Да, да. Это должно быть что-то вроде “Бесконечной шутки”, “Улисса” и “Радуги тяготения”, только массивнее, запутаннее, мрачнее и в виде сюжетно рекурсивного гипертекста.
– Сука, это зигово. Я бы попробовал. С чего начнем?
* * *
– Это провал. Все потеряно, растрачено впустую, забыто, заброшено и списано в утиль. Закрываю все справочные вкладки в браузере. Удаляю наброски, которые никуда не впихнуть. Кое-как отредактирую, выкину и забуду навсегда.
– Что за упаднический настрой? Тебя огорчает, что ты не сумел превратить кучу мелких сюжетов в связное произведение, в итоге попытавшись скомпилировать все в эдакий сборник сюжетов и мыслей?
– Да, именно так, как ты сказал.
– Ага. И что дальше, попробуешь еще раз?
– Не вижу смысла. Как бы я ни тешил себя мыслями о том, что…
– Погоди, но разве смысл был не в самом процессе?
– Хрен его знает, я уже запутался, зачем и почему все делал.
– А я напомню. Тебе больше всего нравилось именно писать, рисовать сюжеты, строить миры, выдумывать героев и их отношения. Ну и что, что пока не получается так хорошо, как хотелось бы? Разве удовольствие куда-то пропало?
– Нет. Дело даже не в этом!
– Дело в том, что ты выбрал не очень стандартный формат. Так чего ж удивляться, что тебе нынешнему не нравишься ты двух-трехлетней давности? Наоборот, это нормально, это значит, что ты становишься лучше.
– Ой ли? Меня заботят не бедный слог, слабые диалоги и драматургия или профанская верстка – не сказал бы, что в этом плане я стал так уж искуснее за несколько лет; нет, загвоздка в том, что я не понимаю человека, написавшего это все.
– Ну да. Стыдно небось?
– Еще как. Я бы сейчас не смог сказать такое, что говорил тогда. Мне чужды цели, мечты и желания это человека, чужды и некоторые чувства и мысли. Да, я верю, что тогда я так чувствовал, не верил, что все может быть иначе, не верил, что какие-то вещи изменятся, что изменюсь я сам. Там даже где-то про это есть, уже не помню где.
– Ты говорил, что боишься момента, когда однажды то, чему ты уделил немало места в своем тексте, станет для тебя безразличным. Ты боялся безразличия, равнодушия, окончания той охренительно долгой болезни – так ты к ней привык. И что теперь, когда ты свободен? Мир рухнул, жизнь утратила смысл?
– Нет. В том и проблема, что ничего плохого не случилось. Понимаешь, все просто ушло без следа, словно бы ничего и не было. Словно не было этого человека, не было меня, будто я не жил! Но мне жаль, что мне не жаль. Как я и говорил, если все так преходяще – а за что тогда это ценить? Я именно это и предвидел. Мне плохо оттого, что мне не плохо, как бы странно ни звучало. Иногда я задумываюсь, а так ли все бесследно прошло? Хорошо ли то, что я изменился, как кажется, к лучшему? Я не понимаю того человека, но помню, что он чувствовал себя живым. Ему было хорошо, было плохо, было очень плохо, по-всякому бывало. Но он жил как горел, был на краю пропасти, ощущал всю радость и боль жизни – каждой частичкой, а я стал тем, кого он презирал, не понимал и боялся. Он тогда верил, что, если так случится – это будет конец жизни и начало существования, и из-за того, что так и случилось, что он не ошибся, и это произошло, я не могу отделаться от мысли, что он был прав и насчет того, что это на самом деле конец жизни.
– Получается, ты поставил мысленную ловушку для себя из будущего, угодил в нее и теперь не можешь поверить, что она существует только в твоей голове. Что-то все же не меняется.
– А может это только из-за того, что прошлое нам всегда кажется лучше настоящего?
– Может. Вспомни, сколько раз ты сам здесь говорил, что со временем все становится только хуже. Ты же знаешь, как работает эта механика памяти.
– Ну да, ну да, лучше запоминается что-то хорошее, а все плохое забывается.
– Главный вывод, который ты можешь сделать из этого: значит, было и хорошее, не так ли? И сразу за ним второй: значит, как бы хреново все ни складывалось в жизни, ты можешь быть уверен, что однажды будешь с теплотой и тоской вспоминать об этом времени, о том, что сейчас не замечаешь из-за кажущихся заслонившими все небо черных туч. А стоит просто оглянуться, и ты поймешь, что видишь только их, потому что лишь на них и смотришь.