И расколоты все зеркала.
Перепутья.
И сушь.
И ковыль.
Или – пыль,
Только пыль –
а слова?
А слова говорят о своём.
Кто их слышит и кто понимает?
Будет мир.
Будет май.
И споёт
Соловей в отмирающем мае.
Ну а я, умирая без слов,
Уходя в непути и туманы,
Зеркала собираю весной
По дорогам,
по сколам,
по ранам.
И не вправе пенять. И принять.
Отпустить – но отпущенным помнить.
Золотая зеркальная прядь –
Мироточит икона.
***
И с губ моих сорвётся память
На пряди русые сирени.
Когда опять устанешь верить –
Меня, пожалуйста, зови.
Я возвращусь слезой зари,
Скользнувшей в веточке сирени.
Да не умрут ночные тени,
Когда в твоей ладони тает
Моей ладони скорбной память.
Когда свивает гнёзда крон
Церковно-соловьиный звон.
И я, шесть лет тобой храним,
Иду за именем твоим,
И подпевает звону пёс –
Я память песней пса принёс.
Блудный сын
Глаза выедает осенняя ржа.
Я сквозь позолоту её продираюсь.
И сирые листья, на ветках дрожа,
К земле припадают, срываясь, склоняясь.
Умаялись, братцы? И я припаду,
Усталый от каменных градов и весей.
Я страждущим странником ныне приду
В чертоги берёзового поднебесья.
Ты спишь, подзаборная? Полно теперь…
Вставай! Я промок и продрог по дороге.
Но кто на пороге твоём вытер ноги,
Проехавшись и пропахав по тебе?
Но кто задавил, запорол тебя, мать?
Та самая свя́тая, братская рать –
Сынки, за которых ты Бога просила
И блудного, но не заблудшего сына.
И встав на фундамент, обломки обняв
Той старой церквушки, в побелке священной,
Я с чаркою горькой, на голых камнях
просил,
и просил,
и просил
о прощеньи.
Сыреет ржаной горизонт. Моросит.
И режет глаза то ль слеза, то ли рябь.
Гуляют страданья страдой по Руси