Легенда о старце Федоре Кузьмиче
В 1860 году один знакомый князя Голицына, зайдя к нему в гости, показал ему фотографию.
– Вот посмотрите, – сказал он ему, – не найдете ли сходство с кем-нибудь вам известным?
На фотографии был изображен высокого вида, совершенно седой старец в простой крестьянской белой рубахе, опоясанный веревкой. Старец стоит среди крестьянской хижины. Лицо прекрасное, кроткое, величественное, черты благородные.
– Нет, – ответил князь, – ни с кем не нахожу сходства.
– Я вас, может быть, удивлю вопросом, – продолжал знакомый князя, – но всмотритесь хорошенько, не находите ли вы сходства… с покойным императором Александром Павловичем?
Тогда Голицын стал внимательно вглядываться в фотографию и, действительно, нашел некоторое сходство и в чертах лица, и в росте. Но было непонятно, почему Государь в бороде и в таком странном одеянии.
Знакомый рассказывал, что это портрет появившегося в западной Сибири старца, которого народная молва считает за Александра I-го, отрекшегося от престола и скрывавшегося в Сибири, и рассказал его биографию.
Не помнящий родства
Как-то однажды, в осенний день, – это было в 1836 году – к одной из кузниц, расположенных на окраине города Красноуфимска, подъехал человек лет 60-ти; он был совершенно седой, в черном деревенском кафтане, в личных сапогах – имел вид зажиточного крестьянина. Ему нужно было перековать лошадь. Совершенно недеревенское лицо путника, манера держаться, плавная речь – сразу обратили на себя внимание кузнеца и нескольких обывателей, остановившихся посмотреть на красивую лошадь и на необыкновенного всадника.
На вопрос, кто он и откуда едет, путник ответил, что он крестьянин, зовут его Федор Кузьмич. На остальные вопросы давал ответы неопределенные или совсем не отвечал.
Его ответы показались неправдоподобными, и кто-то из слушавших беседу обывателей сообщил о странном путнике полиции.
Старец был арестован. Он не протестовал, когда его арестовали, спокойно пошел в полицию и давал свои показания. Он опять назвал себя Федором Кузьмичем, сказал, что он крестьянин и что лошадь, на которой он приехал, принадлежит ему. На более подробные вопросы о своем происхождении ответил, что он бродяга, не помнящий родства.
Началось формальное следствие. Старцу было объявлено, что за бродяжество ему грозит наказание плетьми и ссылка в Сибирь. Производившие расследование из бесед со старцем убедились, что перед ними не бродяга, а человек глубоко интеллигентный, из высшего общества, сознательно скрывающий свое звание. Несмотря на настойчивые уговоры раскрыть, кто он, старец по-прежнему утверждал, что он бродяга, не помнящий родства.
Федор Кузьмич был предан суду.
Достоинство, с которым держался старец на суде, интеллигентность и мягкость его натуры расположили к нему даже судей. Но ввиду того, что, несмотря на уговоры, он упорно отказывался открыть свое имя, суд приговорил его к двадцати ударам плетьми и к ссылке на поселение.
Старец спокойно выслушал приговор и также спокойно лег под плети. И, может быть, те, кто приводил приговор в исполнение, в первый раз почувствовали стыд от того, что они делают, ибо так было много человеческого достоинства в этом «не помнящем родства бродяге» и такой чудовищной казалась производившаяся над ним расправа.
Местом жительства Федору Кузьмичу была назначена деревня Зерцалы Тобольской губернии, близ г. Ачинска.
Вместе с партией арестантов с этапа на этап по ужасным сибирским дорогам следовал старец к месту своего назначения.
Он не затерялся в толпе. Высокая статная фигура, совершенно седые волосы и борода, голубые, ясные, приветливые глаза, живая, задушевная речь и какая-то проникновенная мягкость и теплота его голоса, его движений – все обращало на него внимание. Было странно видеть его в толпе арестантов; так, казалось, он далек от этого лязга цепей, от этих бритых голов, от грубой ругани, которая висела в воздухе… Арестанты сначала косо посматривали на этого странного человека, сторонились его, но потом привыкли и полюбили.
И нельзя было не полюбить. Ласковый, внимательный, он был всегда там, где видел горе и страдания. Ухаживал за больными, со всяким делился всем, что имел. К нему шли за советами, и он утешал ласковым словом и ободрял падавших духом. Разбирал ссоры и обиды и примирял враждовавших.
На этапах, где приходилось ночевать, около него всегда собирался кружок, чтобы послушать его беседы.
В сумерках вечера, когда все засыпало, при едва мерцающем свете фонарей, освещавших камеру, собирались где-нибудь в углу почитатели старца. Он простым и понятным языком толковал им священное писание или рассказывал об отечественной войне, участником которой, очевидно, был, ибо передавал события с большими подробностями. Его слушатели, затаив дыхание, ловили каждое слово – так незаметно проходил вечер. Когда старец дошел до места ссылки, то за ним уже шла молва, как о человеке святой жизни.
Старца поместили в казенный краснореченский винокуренный завод, расположенный в двух верстах от села Краснореченска. Необыкновенная личность Федора Кузьмича скоро обратила на себя внимание. Он и здесь старался быть на народе и помочь каждому, чем мог. Рабочие завода сильно его полюбили. Смотритель относился к нему с величайшим уважением и освободил его от принудительных работ.
Так жил он здесь тихо и незаметно около пяти лет. Добрый, немного вспыльчивый, но скорее флегматичный, он как-то совсем отрешился от себя. Его мысль целиком была направлена на заботу о людях, об их жизни. Все, кто сталкивался со старцем, любили его, и за то добро, которое он делал, желали хоть немного скрасить его жизнь.
Однажды, заметив, что Федор Кузьмич утомился от жизни на людях и хотел бы уединиться, один из почитателей старца казак Семен Николаевич Сидоров, житель Белоярской станицы пришел к нему и сказал:
– Тяжело тебе тут, Федор Кузьмич! Все люди да люди, и отдохнуть негде. Поселился бы ты у меня. Я тебе построю отдельную келью, и будешь ты жить спокойно.
Федору Кузьмичу понравилась мысль Сидорова; давно он мечтал об этом и дал согласие.
Скоро келья была построена, и старец переехал в неё. Он был очень доволен своим жилищем и думал остаться здесь надолго. Но скоро ему пришлось отказаться от своего намерения.
Лишь только Федор Кузьмич переселился к Сидорову, как стали являться к нему крестьяне разных окрестных деревень и наперебой предлагать поселиться у них. Все эти постоянные разговоры и невольные недоразумения, которые происходили у приходящих с Сидоровым, вынудили старца покинуть так понравившееся ему место.
Он переехал опять в деревню Зерцалы, в место своего постоянного пребывания. В Зерцалах многие зажиточные крестьяне звали старца жить к себе и предлагали самые выгодные условия, но Федор Кузьмич отклонил все предложения и поселился у одного бедного крестьянина Ивана Иванова, человека семейного, только что отбывшего наказание в каторжных работах.
Иванов, хотя был человек бедный, но с большой радостью принял к себе в дом старца. Заботливость о нем семьи этого бедного человека трогала Федора Кузьмича, их любовь скрашивала неприглядную обстановку, в которой приходилось ему жить.
– Здесь, – думал старец, – я буду жить спокойно. – Никто не будет спорить из-за меня.
Потребности Федора Кузьмича были невелики, и в первое время теснота помещения и недостатки семьи его не угнетали. Он работал вместе с семьей, помогал им по хозяйству. В свободное время беседовал с крестьянами или ходил по соседним деревням.
Но скоро старец стал задумчив. Отсутствие отдельного помещения, необходимость всегда быть на людях, все это тяготило его. Хотелось побыть одному, подумать, почитать, а уйти было некуда.
Иван Иванов, внимательно наблюдавший за жизнью старца, тотчас заметил его задумчивость и понял, чего он хочет. Он собрал крестьян своей деревни, и сказал им:
– Наш Федор Кузьмич что-то все грустит, тяжело ему, должно быть, у меня. Да и то сказать – негде, бедность заела. Боюсь, не ушел бы он от нас. Все мы его любим и уважаем, давайте построим ему келью. К одному к кому-нибудь из вас он не пойдет, а если построим келью всем миром, он не откажется.
Крестьяне охотно согласились на предложение Иванова; они, действительно, опасались, как бы старца кто-нибудь не сманил в другую деревню. Послали несколько крестьян, чтобы они поговорили с Федором Кузьмичем и вместе с ним выбрали место. Старец был тронут заботливостью крестьян и просил их построить ему келью из заброшенного овечьего хлева.
Келья была построена быстро, и Федор Кузьмич туда переселился. Здесь он прожил около 6 лет. Работал, копался в огороде, помогал мужикам, ко всему присматривался, всем интересовался. Желая познакомиться с приисковой жизнью, он однажды летом ушел на прииски в Енисейскую тайгу, где работал несколько месяцев в качестве простого рабочего. И сюда, в эту тяжелую жизнь приисковых рабочих, он внес тепло и свет. Его седая голова была всюду заметна, и его ласковая речь всегда собирала толпу слушателей. Промыслами управлял тогда известный в Сибири золотопромышленник Асташев. Он невольно обратил внимание на старца, часто с ним беседовал и относился к нему с большим уважением.
В 1849 году один из почитателей старца, крестьянин Иван Гаврилович Латышов предложил Федору Кузьмичу построить ему избу около своей пасеки, в местности очень живописной, и переехать туда на постоянное жительство. Так как в деревне Зерцалах жить старцу было несколько беспокойно, то он охотно принял предложение Латышова и переехал к нему во вновь построенную избу.
В жизни Федор Кузьмич был очень скромным и нетребовательным человеком. Обстановка его жилища была очень скудна. Простая, сколоченная из досок постель, на которой лежал жесткий тюфяк, небольшой столик, две или три скамейки – вот и все. В правом углу висело несколько образов: Печерской Божией Матери, образ Александра Невского и др. Любил старец картины религиозного содержания. Их ему обыкновенно приносили странники. Из них он брал только те, которые имели осмысленное содержание. Так на стенах у него висели виды монастырей, портреты духовных лиц, картины, иллюстрирующие священную историю. На столе стояло небольшое распятие, лежали Евангелие, Псалтырь, Молитвенник и книжка, носившая название: «Семь слов на кресте Спасителя». Ни лубочных картин, ни лубочных книг он не имел и не любил их.
Носил старец всегда длинную белую из грубого холста рубаху, такие же штаны. На ногах у него были бумажные чулки, которые он менял каждый день, и кожаные туфли. Сверху надевал он темно-синий суконный халат, а зимой старую потертую доху и валенки.
Федор Кузьмич был очень опрятен. В его небольшой келье всегда была поразительная чистота, и сам он всегда был одет в чистое белье и платье.
Был он большой постник, но никогда не показывал это окружающим. Когда однажды одна из ею почитательниц принесла ему жирный пирог с нельмой и спросила его, будет ли он его есть, он улыбаясь ответил:
– Отчего же не буду? Буду, я вовсе не такой постник, как ты думаешь.
Таких подаяний приносили ему много: каждый праздник бабы тащили ему пирогов, лепешек. Он все принимал; но ничего почти не ел сам.
– Это гостям, – говорил он, складывая в одну кучу приношения.
И, действительно, все эти приношения поедались странниками, которых много заходило к нему, чтобы побеседовать с ним или поделиться новостями.
Вообще Федор Кузьмич ел все, даже мясо, но все в небольшом количестве.
Посещая своих знакомых, он любил посидеть и поговорить за самоваром, но более двух стаканов чая никогда не пил. Вина же совсем не употреблял и всегда выговаривал тем, кто пьет.
Когда бывал один, копался в огороде или бродил по лесу.
Слава о его святой жизни скоро распространилась по всей округе, и к нему отовсюду стекалось много народа. Он всех принимал и со всеми беседовал. Денег за советы никаких не брал и давал их всегда бесплатно. Обыкновенно говорил он или стоя против собеседника, или прохаживаясь взад и вперед по комнате. Некоторых из собеседников оставлял ночевать и беседовал с ними подолгу.
Он не был отшельником. Наоборот, он стремился быть на людях. Живя среди крестьян, он старался быть им полезным, чем мог. Учил детей и делал это с большой любовью и интересом. Сообщал им сведения из географии, истории. Старался развить в них любознательность. Дети любили его и всегда учились с большой охотой. Со взрослыми он беседовал или на религиозные темы или рассказывал им об исторических событиях, в особенности о войне двенадцатого года. Помогал крестьянам в их хозяйстве, делился с ними кое-какими агрономическими сведениями. В каждой деревне, где старец поселялся, скоро он становился необходимым человеком, и не удивительно, что крестьяне наперебой старались заманить его к себе.
Федор Кузьмич был очень религиозен, он любил ходить в церковь. Стоял всегда на одном излюбленном месте, у входа, усердно молился и тихонько подпевал певчим.
Одна за ним была странность: он никогда не исповедовался и не причащался у местного священника. Это невольно удивляло всех. Священник не раз спрашивал его, почему, он чуждается святого таинства. Но старец всегда неизменно отвечал:
– Господь удостоил принимать меня эту пищу.
Священник недоумевал, где мог причащаться Федор Кузьмич, и относился к нему с недоверием.
Скоро он решил, что перед ним еретик, не признающий таинства, и еретик опасный, ибо, благодаря своему авторитету, он оказывает дурное влияние на окружающих. Чем больше упорствовал Федор Кузьмич, тем больше гневался священник.
Однажды вечером священник шел по селу и увидел сидящего на завалинке Федора Кузьмича – тот беседовал с крестьянами. Вид спокойно беседующего старца взволновал священника.
«Мутит», – с раздражением подумал он и подошел к Федору Кузьмичу.
– Вот беседы ведешь, народ волнуешь, – начал священник гневно, – а таинства священного гнушаешься. Почему не ходишь к причастию?
– Я уже сказал тебе, – спокойно ответил старец, – что Господь удостоил меня принимать эту пищу.
– Лжешь, ты – еретик и безбожник, а вы не слушайте его, – строго обратился батюшка к сидевшим крестьянам, и, гневный, зашагал дальше по селу.
Крестьяне были смущены поступком священника, сидели молча и ждали, что скажет старец. Старец посмотрел спокойно вслед удалявшемуся священнику и ничего не сказал. Но беседа после этого как-то не клеилась, и Федор Кузьмич скоро ушел.
Вечером священник заболел. Болезнь скоро приняла опасный характер. Из города приехал врач и сказал, что положение больного безнадежно. Стон и плач стояли в доме, попадья не знала, что делать.
– Сходи к старцу Кузьмичу, – посоветовали крестьяне, – попроси, чтобы помолился. Обидел батюшка-то старца, вот Бог его и наказал.
Пошла попадья к старцу, взяла с собой ребятишек, упала в ноги и стала просить его помолиться за мужа.
Жалко стало Федору Кузьмичу попадью и священника, пошел к ним в дом. Священник худой и бледный лежал на постели и радостно встретил старца. Федор Кузьмич присел к больному на кровать и сделал ему строгое внушение. Он говорил, что к людям нужно относиться с любовью, не говорить дурного о тех, кого не знаешь.
– Вот, в частности, и ко мне ты был несправедлив. Ты моей жизни не знаешь, а называешь меня еретиком.
Осмотрев внимательно больного, старец помолился и сказал, что священнику будет лучше.
Действительно, через несколько дней священнику стало лучше. Когда он выздоровел, то стал самым ревностным почитателем старца.
Впоследствии оказалось, что священник был неправ в своем отношении к Федору Кузьмичу: старец не только не отвергал таинство, но имел постоянно духовника в лице протоиерея Красноярской кладбищенской церкви, отца Петра.
Отец Петр был человек образованный, высоконравственный, сумевший снискать любовь своей паствы. Познакомившись со старцем, он полюбил его, раза три в год наезжал к нему побеседовать, иногда оставался подолгу. В эти приезды отец Петр и приобщал старца. Священник часто беседовал с крестьянами относительно Федора Кузьмича, расспрашивал, хорошо ли ему живется, и просил их ухаживать за старцем.
– Великий угодник Божий старец-то, – часто в раздумье повторял отец Петр.
И крестьяне, действительно, любили старца.
Были у старца две почитательницы: старушки Марфа и Мария. С ними Федор Кузьмич познакомился еще во время следования этапом. Они были родом из Новгородской губ. около Печерского монастыря, где занимались огородничеством. За какую-то провинность господа сослали их в Сибирь. И вот, следуя этапом в место ссылки, они оказались в одной партии с Федором Кузьмичем.
Одни из первых почувствовали они на себе влияние его необыкновенной личности и с тех пор стали преданными его друзьями. И Федор Кузьмич любил их. По праздникам после обедни он всегда заходил к старушкам, посидеть с ними и поговорить за самоваром. Старушки ждали его прихода с нетерпением, суетились, хлопотали, старались угодить старцу.
В особенности торжественно старушки встречали старца в день Александра Невского, ибо Федор Кузьмич придавал этому празднику какое-то особенное значение. В этот день пеклись пироги, лепешки, на стол выставлялось все богатство деревенской кухни, доступное старухам. Федор Кузьмич в этот день был всегда как-то особенно весел, разговорчив. Любил вспоминать старину и часто рассказывал о Петербурге.
– Какие торжества в этот день бывали в Петербурге, – рассказывал он, – стреляли из пушек, вывешивали ковры, вечером по всему городу было освещение, и общая радость наполняла сердца человеческие.
И когда он вспоминал об этом, то оживлялся, и у слушателей невольно рождалось подозрение, не принимал ли он какого-либо личного участия в этих торжествах.
Всегда скрытый, что казалось его прошлой жизни, хранивший какую-то глубокую тайну на душе и упорно не желавший ее обнаружить, в такие минуты он становился более откровенный. Он любил вспоминать придворную жизнь и поражал слушателей знанием ее самых интимных сторон.
Оказалось, что он лично был знаком почти со всеми более или менее известными лицами, выдвинувшимися в царствование Александра I.
Преклонялся перед Фотием и вспоминал о нем с благоговением.
– Великий постник был, – говорил он о нем, – святой жизни человек!..
– Как теперь помню, – рассказывал старец, народились в России масонские ложи, мода пошла на них, и многие лица из высшего общества стали в них участвовать. Стали говорить об этих ложах во дворце. Многие царедворцы советовали Александру вступить в масонство, и он заколебался. Собрал совет во дворце из высших сановников. Долго спорили сановники, но большинство склонялось к тому, что ложи следует поддержать, и чтобы Александр принял в них участие. Вдруг отворились двери, и на пороге показался Фотий. Он был бледен, глаза его горели.
– Да заградятся уста нечестивых! – властно сказал он и грозно посмотрел на всех.
Смутились собравшиеся и не могли вымолвить ни слова. Так и разошлись, а секта рушилась…
– Да, Фотий был муж благодатный, – закончил свой рассказ старец.
Рассказывал Федор Кузьмич об Аракчееве, об его военных поселениях, и обнаруживал основательное знакомство с их организацией.
Любил вспоминать о Кутузове, считал его великим полководцем.
– Завидовал ему Александр, – говорил старец мечтательно.
Вспоминал он о прошлом с удивительным спокойствием. Как будто ушел из мира на какую-то недосягаемую высоту и оттуда взирал на грешных людей, на их деяния и беспристрастно, не спеша, давал всему оценку. С высоты все люди казались одинаковыми: стиралась разница в положении.
– И цари, и полководцы, и архиереи – такие же люди, как и вы, – говорил он не раз своим слушателям, – только одному Богу угодно было одних наделить властью великой, а других предназначить жить под их покровительством!..
Федор Кузьмич избегал говорить о русских государях. Никогда никто не слыхал от него ничего ни о Павле, ни о Николае. Избегал он говорить и об Александре. Но иногда, увлекшись, вспоминал некоторые подробности из его жизни.
– Когда французы подходили к Москве, – рассказывал старец однажды, – император Александр припал к мощам Сергия Радонежского и долго со слезами молился этому угоднику. В это время он услышал, как будто бы внутренний голос сказал ему: «Иди, Александр, дай полную волю Кутузову, да поможет Бог изгнать из Москвы французов!.. Как фараон погряз в Черном море, так и французы на Березовой реке»…
В другой раз он с удовольствием вспоминал, как однажды, когда Александр ехал из Парижа, купцы устилали ему дорогу сукном, а купчихи разными богатыми шалями.
– Александру это очень понравилось, – с улыбкой закончил он свой рассказ.
Слава о старце распространялась все шире и шире. Молва стала говорить о необыкновенной проницательности старца, о способности его врачевать физические и душевные недуги. И к нему стекалось все больше и больше народу.
Сибирь не любит копаться в прошлом людей. Каждый понимал, что людям с темным и грешным прошлым тяжело его касаться. Но необыкновенная личность Федора Кузьмича интересовала всех. Кто он, этот неведомый старец? Какую тайну он скрывает в своем прошлом, что даже удары плетей не заставили разомкнуться его уст? Было много загадочного и странного в этом человеке. Было ясно, что Федор Кузьмич – человек не простой: по его манерам, по его образованию всем казалось, что он из высшего общества. Очевидно, он принимал близкое участие в государственных делах, ибо так хорошо знал их и рассказывал о них с такими подробностями, которые могли быть известны только человеку, стоявшему в центре государственной деятельности.
Сначала почему-то думали, что он – снявший сан архиерей, хотя в нем не было ничего такого, что бы хоть сколько-нибудь указывало на его духовное происхождение. Но скоро стали ходить слухи, что старец не кто иной, как отказавшийся от престола и бежавший в Сибирь император Александр. Эти слухи росли и скоро у некоторых вылились в твердо сложившееся убеждение.
Такого рода слухи появились не случайно. Помимо тех легенд, которые относительно смерти Александра сложились в России и, конечно, дошли до Сибири, в жизни старца были обнаружены факты, которые как бы подкрепляли эту легенду.
Сам Федор Кузьмич никогда не называл себя ни Великим князем Константином, ни императором Александром I и никогда не говорил о своем прошлом. Но, чем упорнее молчал старец, тем таинственнее казалось это молчанье и тем настойчивее молва называла его императором Александром… Эта молва получила прочное подтверждение, когда у Федора Кузьмича стали бывать представители высшего духовенства. Рассказывали о посещениях каких-то таинственных лиц из Петербурга. Сам Федор Кузьмич находился в постоянной и деятельной переписке с различными городами европейской России.