Жизнь М. Н. Муравьева (1796–1866). Факты, гипотезы, мифы

Для Александра Васильевича и Анны Андреевны это был страшный удар. Соня была поздним ребенком, поскребышем. Когда она родилась, матери было под сорок, отцу далеко за пятьдесят. Таких детей особенно любят и берегут. И вот дочери не стало. Осиротевшие родители старались удалить от себя все, что напоминало об утрате. Продали предназначавшееся для дочери имение Люблино: оно соседствовало с усадьбой Кузьминки, а Кузьминки в ту пору принадлежали кому-то из Строгановых и тем напоминали о потере. Но горе не уходило. Его выразительно передает неуклюжая по форме и потому особо трогательная надпись на памятнике, воздвигнутом Урусовыми на могиле дочери и внучки: «Се счастье наших дней сокрыто в гробе сем. / При старости лишенны нашей нежной дщери. / Предвечный Бог! Отри токи горьких слез / Тебе себя и их на веки мы вручаем».

Выраженное в этих явно самодельных строках чувство одиночества перед лицом надвигающейся старости, видимо, и побудило князя Урусова обратиться к пасынку с предложением переехать с семьей в Москву и взять на себя управление обширными княжескими имениями. Со своей стороны князь обещал Николаю Николаевичу приличное содержание, достаточное для образования сыновей, и большую часть своего состояния по завещанию.

Предложение отчима стало вторым обстоятельством, побудившим семью Муравьевых к переезду. Оно было не слишком привлекательным: выпускнику Страсбургского университета, морскому офицеру роль управляющего, даже у собственного отчима, вряд ли казалась блестящей перспективой. Но ничего другого не просматривалось. «Родители мои не имели достаточно средств, чтобы дать нам должное воспитание, почему и согласились принять предлагаемую им обузу и поступить в истинную кабалу к князю Урусову», – сообщает в своих «Записках» Николай Муравьев-младший^[73].

Кстати, об этих «Записках», на которые мы будем часто ссылаться. Николай Николаевич вел их почти всю жизнь: с отъезда из Москвы на Кавказ в 1815 году и почти до самой смерти в 1866-м. Записи о пережитом Николай делал, как правило, по свежим следам, пока еще не стерлись в памяти детали. Позже возвращался к написанному, что-то вычеркивал, чтобы не компрометировать упоминаемых им лиц. Что-то добавлял с позиций приобретаемого с годами опыта. Но в основе оставались первоначальные дневниковые заметки, изобилующие яркими деталями и дышащие эмоциями непосредственного участия в описываемых событиях…

В 1801 году Николай Николаевич Муравьев-отец с женой и тремя сыновьями переехал в Москву и поселился в одном из просторных флигелей усадьбы своего отчима на Большой Дмитровке. Опасения Николая Николаевича оправдались. Князь был брюзглив и весьма прижимист. Назначенное пасынку денежное содержание невелико – 5 тыс. руб. в год. В «Записках» Николая Николаевича-младшего есть рассказ о том, как старый князь ссудил пасынку по его просьбе 2 тыс. руб., а потом мучил его непрерывными напоминаниями об этом долге. Тем не менее дети звали князя Урусова дедушкой и относились к нему уважительно. Бабушка Анна Андреевна жила в той же усадьбе на Большой Дмитровке, но в ссоре с мужем и отдельно от него. В сознании внуков она едва присутствовала. Ее смерть в 1804 году, судя по всему, не оставила в их сердцах сколько-нибудь глубокого следа.

Работы по управлению княжескими именьями было много. Дела были запущены. Приходилось много ездить, разбираться с вороватыми старостами и управляющими. А в Москве много времени у Николая Николаевича уходило на занятия в масонской ложе, в которой он через несколько лет достиг довольно высокого положения.

На момент переезда в Москву Александру было 9, Николаю 7 и Михаилу 5 лет. Скоро началась серьезная учеба. В дом пригласили французского и английского гувернеров, приходил и давал уроки немец. Математику сыновьям преподавал отец. С 1796 по 1804 год у Муравьевых не было прибавления в семействе и мать могла посвятить себя сыновьям. Мы очень мало знаем об Александре Михайловне. Несмотря на все старания, мне удалось найти совсем немного документов, чуть-чуть проливающих свет на ее жизнь. Один из этих документов – переписка Михайлы с его кузиной, дочерью материного брата Николая Соней Мордвиновой. Эта переписка началась в 1804 году, когда Михайле было 8 лет. Велась она по-французски и, видимо, была для детей и игрой, и языковым упражнением, и способом личного, иногда довольно интимного общения. Первое из дошедших до нас писем датировано 28 марта 1804 года. Мальчик благодарит за подарок (очевидно, пасхальный) – кошелек. Далее сообщает, что бабушка подарила ему часы, а мама сама сплела к ним шнурок и купила печатку (вероятно, для запечатывания писем). Бабушка – это, скорее всего, Екатерина Александровна Мордвинова. Она была Мишиной крестной и вряд ли могла оставить своего крестника без подарка на Пасху. Бабушка Урусова умрет в апреле того же года и в конце марта вряд ли могла думать о подарке внуку. Да мы и вообще не знаем, имела ли она обыкновение одаривать внучат. Хотя возможно и то, что очень даже имела, а умерла скоропостижно и успела оставить внучку память о себе. Кто знает?

То, что мама подарила сыну не купленный в лавке дежурный подарок, а сама сплела шнурок для часов, которые бабушка припасла для подарка внуку, – факт говорящий. Говорящий о том, что Александра Михайловна, кстати, на ту пору беременная, умела находить время, чтобы каждому ребенку подарить что-то особенное. Из другого письма Соне Мордвиновой мы узнаем, что «матушка родила маленькую сестру, которую назвали Софи»^[74]. Матушка вообще главное действующее лицо переписки детей. В письме от 30 ноября 1805 года Миша сообщает, что матушка купила ему скрипку за 20 руб. и наняла учителей по фехтованию и по английскому языку. Скрипка, судя по всему, не оставалась без дела. В одном из писем Михайла предлагает Соне сыграть вместе – она на клавесине, он на скрипке. Впрочем, встречаются и другие сюжеты, в том числе неожиданные. «Не выходите за мусью Корсакова, – пишет Миша 15 февраля 1805 года. – Прощайте моя дорогая женщина (или жена – по-французски это одно и то же слово. – П. Ф.) я Вас люблю», – все без знаков препинания^[75]. Может, это шутка, а может и первая детская влюбленность. Из дальнейшего мы увидим, что в юные годы Михаил Муравьев был влюбчив. Как бы то ни было, детская переписка была началом долгой, на всю жизнь, дружбы Михаила Муравьева с Софьей Мордвиновой, которая позже все-таки стала Корсаковой. Последнее письмо он напишет ей в 1866 году за несколько недель до своей смерти.

Между тем учеба братьев Муравьевых становилась все серьезнее. Об этом мы узнаём из записок Семена Корсакова – их троюродного брата по материнской линии. Семен Корсаков был пятью годами взрослее старшего из братьев Муравьевых, но многие предметы изучал вместе с ними: физику, логику, минералогию, математику. (С. Н. Корсаков станет изобретателем «идеоскопа» и «компаратора» – первых механических устройств для поиска и сравнения записей в больших массивах с использованием перфорированных карт. В 1832 году он представит свои изобретения в Академию наук, но они не будут поняты академиками. Пионером русской кибернетики С. Н. Корсаков будет признан только в конце XX – начале XXI века.) Миша, младший, первые годы не поспевал в учебе за братьями, и они дразнили его «тупягой»^[76]. Но через несколько лет он догнал братьев, а по некоторым предметам, особенно по математике, превзошел их.

Параллельно с учебой братья жили насыщенной «светской» жизнью: ходили в театр, вместе с Семеном ездили танцевать к родственникам, где были девочки-сверстницы^[77]. Эти детско-подростковые танцевальные вечера можно хорошо представить себе по «Войне и миру»: помните танцы у Иогансена? Кстати, реальный Михаил Муравьев был одногодком гениально выдуманной Л. Н. Толстым Наташи Ростовой. Летом семья выезжала в имение «дедушки» – село Долголядье (Осташево тож) Волоколамского уезда. В прежние годы князь Урусов основательно перестроил барский дом и службы, вложив в этот проект много денег и фантазии, но не очень много вкуса. С тех пор усадьба стала именоваться Александровское – по имени владельца. Дом был большой и вместительный, с парком и прудами. Как-то в деревню заехал с семьей адмирал Н. С. Мордвинов – дальний родственник по матери. Коля Муравьев влюбился тогда в дочь адмирала Наташу Мордвинову. Саша и Миша заметили это и подшучивали над братом.

До 1808 года переписка Миши и Сони шла исключительно по-французски, потом они переходят на русский – признак того, что в семье «офранцуживание» было не в чести. Да и в русском правописании нужно было тренироваться, чтобы не писать «Саши гораздо лучше», как в письме от 29 марта 1809 года – последнем из дошедших до нас детских писем Соне. Когда Михайла писал это письмо, беда уже стояла на пороге. Саша действительно постепенно оправлялся от тяжелейшей болезни, которая тогда именовалась «гнилой желчной горячкой», а ныне именуется тифом. Мать, беременная шестым ребенком, самоотверженно ухаживала за старшим сыном и, вероятно, заразилась. 11 апреля 1809 года Александра Михайловна еще ездила с Николаем, Михаилом и Семеном в театр. Через 2 дня благополучно родила сына, которого назвали Сергеем. 16 апреля стало ясно, что ослабленный родами организм поражен болезнью, «той самой, что была у сына»^[78]. Тиф осложнился «воспалением и Антоновым огнем в мозгу», то есть гнойным менингитом^[79]. 23 апреля Александры Михайловны не стало. «Почтенная сия супруга-мать посвятила себя воспитанию своих детей и домашней жизни; вскормила своей грудью четырех сыновей и одну дочь, из коих старший имеет теперь 17 лет… Была нежною супругою и всеми любима… Николай Николаевич от своей потери как вне себя, со всем тем имеет довольно рассудку, чтобы воздерживать себя. Бедные дети плачут… Часу в девятом началась панихида в приходе… По окончании сего повезли тело в Девичий Воскресенский монастырь, и мы шли сзади пешком»^[80].

В этот день кончилось детство двенадцатилетнего Михаила. Много лет спустя он скажет: «Если мы вышли порядочными людьми, а не сорванцами, то всем этим обязаны матушке; отец не мог с нами много заниматься»^[81].

Со смертью матери жизнь семьи стала трудней. Князь Урусов очень любил покойную. В каком-то смысле Александра Михайловна заменяла ему умершую дочь. Она была со стариком внимательна и ласкова, выступала добрым посредником между ним и своим мужем. Когда ее не стало, князь «сделался до крайности упрямым, вспыльчивым и даже грубым и часто сердился на отца»^[82]. Отец страдал, но порвать с отчимом не мог, так как с перспективой стать его наследником была связана единственная надежда как-то обеспечить будущее детей. Пока же младших – Соню, Андрея и малютку Сергея передали на воспитание в семьи родственников. Такая практика была тогда нередкой. Что-то нужно было решать со старшими сыновьями. О заграничном образовании, которое получил сам Николай Николаевич, нечего было и мечтать. Поэтому он придумал и затем последовательно реализовал программу обучения, которая была доступна для него по средствам и при этом обеспечивала наилучшую подготовку к уже традиционной для Муравьевых стезе армейской интеллигенции. Мы видели, что дед Николай Ерофеич реализовал себя как военный инженер. Сам Муравьев-отец был морским офицером. Для сыновей он выбрал карьеру офицеров Генерального штаба, который тогда именовался «Свитой Его Императорского Величества по квартирмейстерской части».

Чтобы понять мотивы этого выбора, отвлечемся на минутку от повествования и скажем несколько слов о том, что такое квартирмейстерское дело, а также о его истории и состоянии в тогдашней России.

Чин квартирмейстера, рассказывает историк русского Генерального штаба Н. П. Глиноецкий, впервые появился в отрядах ландскнехтов в XVI веке. В обязанность этих чинов входило изучение и описание местности, на которой происходили военные действия, выработка оптимальных маршрутов движения к определяемым полководцами целям, указание пути войскам на марше, определение мест дневок и ночлегов и размещения войск на этих местах. Веком позже квартирмейстерские службы имелись уже в армиях всех европейских государств. В России это понятие появилось в начале XVIII века, когда армия реформировалась по европейским образцам. В 1701 году Б.П. Шереметев направляет царю прошение об учреждении в войсках должности генерал-квартирмейстера. «Выбрать из царедворцев», – гласила резолюция Петра. Шереметев выбрал князя А. Ф. Шаховского. Это был первый генерал-квартирмейстер в России. В 1711 году должность генерал-квартирмейстера появляется в штатном расписании армии. После Петра квартирмейстерская служба была объединена с инженерной. Но инженерная служба решала свои задачи, и квартирмейстерское дело оказалось в загоне. Семилетняя война вошла в военную историю как время хаоса в движении и размещении русских войск. Почти не было карт. П. И. Шувалов пытался поправить дело, внеся на высочайшее рассмотрение соответствующие предложения, но только при Екатерине удалось переломить ситуацию. В 1763 году был учрежден Генеральный штаб, который подчинялся непосредственно императрице. Ему вменялось в обязанность «и во время мира подробные известия собирать и ландкарты всем положениям и проходам сочинять… дорогам и всяким к оным способным коммуникациям… а при случаях отправления армии или корпусов в войну, чтобы из того генерального штаба отряжало военное правительство по числу отправляемого войска потребных к нему тех чинов»^[83]. Была создана чертежная Генерального штаба. В мирное время главной ее задачей было определено составление генеральной карты всей империи: проведение топографических съемок в едином масштабе и по общей методике. Павел I, склонный переиначивать и переименовывать все, что было создано матерью, переименовал Генеральный штаб в Свиту Его Императорского Величества по квартирмейстерской части. К тому времени в Свите уже было 82 офицера и 34 унтер-офицера, именовавшихся колонновожатыми. В силу ряда обстоятельств, в частности личных предпочтений многолетнего начальника квартирмейстерской службы генерала Сухтелена, получилось так, что бо́льшую часть офицеров составляли немцы. Это вызывало в армии недовольство, еще усилившееся после неудачной кампании 1806–1807 годов. Среди приближенных Александра I главным поборником обновления квартирмейстерского дела стал любимец императора П. М. Волконский. В 1808–1809 годах он специально изучал устройство генерального штаба во Франции. По возвращении в Россию весной 1810-го ему было вверено управление квартирмейстерским, то есть штабным делом в русской армии.

П. М. Волконский, как и многие передовые люди того времени, был масоном. Масоном, и довольно высокого ранга, был и Н. Н. Муравьев-отец. Кроме того, оба они были людьми с европейским высшим военным образованием, которых тогда среди русских было не очень-то много. Можно с большой степенью вероятности предположить, что они обсуждали друг с другом тогдашнее состояние русской армии и причины неудач русского оружия в борьбе с Наполеоном, разделяли убеждение в том, что одним из главных недостатков военного строительства было неудовлетворительное состояние штабного дела и системы подготовки кадров штабных работников. Именно с этим убеждением было связано решение Муравьева-отца направить сыновей на стезю штабной службы, где особенно остро ощущался дефицит высокообразованных русских офицеров. К тому же при Волконском сыновьям в меньшей степени грозила опасность быть «затертыми» немцами.

Путь к званию офицера Свиты Его Величества по квартирмейстерской части (вскоре переименованной в Генеральный штаб) пролегал через службу колонновожатым. Стать колонновожатым можно было, имея соответствующие рекомендации и успешно сдав экзамены по математике, русскому и одному из иностранных языков, истории и географии. В зависимости от уровня знаний служба и учеба на колонновожатых могли продолжаться от нескольких месяцев до пары лет. Выпускники физико-математического отделения Императорского Московского университета, поступившие в колонновожатые, допускались к офицерским экзаменам уже через полгода. Муравьев-отец желал, чтобы его сыновья получили не просто достаточное для успешной штабной службы, но блестящее образование, которое выделяло бы их среди офицеров-сверстников. Значит, начать внедомашнее образование было целесообразно на университетской скамье.

В «дни Александрова прекрасного начала» Московский университет был на подъеме. В 1803 году его попечителем стал один из наиболее образованных и прогрессивных людей той эпохи, поэт и государственный деятель Михаил Никитич Муравьев – шестиюродный брат Николая Николаевича. Отец Михаила Никитича стал сенатором примерно в то же время, что и Николай Ерофеич Муравьев. Михаил Никитич был на военной службе и дослужился до генеральского звания. Одновременно был известен как поэт, знаток истории и литературы. Зоркая на незаурядных людей Екатерина пригласила его на должность воспитателя к своим старшим внукам – Александру и Константину. Его лекции по русской истории и нравственной философии приобщали наследника российского престола и его брата к принципам гуманизма и просвещения, облагороженным идеей умеренности и постепенности прогресса, что выгодно отличало их от радикальных взглядов главного воспитателя царевичей швейцарца Лагарпа. В 1803 году Александр I назначил своего бывшего учителя товарищем (заместителем) министра просвещения и попечителем Московского университета. Муравьев разработал новый устав университета с упором на самоуправление и публичность его деятельности. Увеличилось число студентов, были привлечены в качестве профессоров ведущие европейские и отечественные ученые. В 1807 году Михаил Никитич безвременно ушел из жизни, но тот импульс, который он дал развитию университета, действовал в течение еще нескольких лет.

В университете было четыре отделения: физических и математических наук, нравственных и политических наук, словесных наук и врачебных, или медицинских, наук. В начале 1810 года старший сын Н. Н. Муравьева Александр получил аттестат по результатам университетского экзамена по курсу первого из названных отделений, и отец отвез его в Петербург для поступления колонновожатым в Свиту Его Императорского Величества. Предприятие закончилось полным успехом, несмотря на близорукость Александра. Третьего марта он писал братьям: «Наконец, любезные братцы, я вступил в военную службу и принят колонновожатым… Мне обещал шеф произвести меня в офицеры… Он видел мой аттестат… и был так доволен этим, что сказал: с такими познаниями непременно будете офицером через шесть месяцев». Дальше он описывает свой новый мундир: «панталоны лосиновые, сапоги со шпорами; зеленый кафтан с черным воротником; шляпа с черным пером; портупей сверх кафтана и шпага с темляком и еще трость и перчатки»^[84].

Хотя в этой рекламе много детского, а может быть, именно поэтому, она не могла не быть привлекательной для младших братьев, и они с нетерпением ждали своей очереди поступить на военную службу. Тем более что вскоре после смерти матери не в лучшую сторону изменилась и обстановка в семье. Овдовевший отец сошелся с молодой женщиной из прислуги, и его фаворитка начала все увереннее заявлять сыновьям о своих особых правах. Побывав дома в 1810 году, Александр, конечно, услышал об этом от братьев, увидел своими глазами и позже отразил в своих записках в характерной для него деликатной форме: в Москве «…застал я внутренность дома и семейство совсем изменившимися; преобладание низкого слоя женского пола заступило место прежней строгости нравов и обхожденья»^[85].

В феврале 1811 года по стопам Александра последовал Николай. На очереди был Михаил. Он изучал математические и физические науки не просто с интересом, а со страстью и неутомимым прилежанием. Александру это даже дало повод в шутку попенять младшему брату: «Экой Миша ты какой, совсем ко мне не пишешь… Ты, братец, меня за Осиповского и за Ейлера (Осиповский и Эйлер – авторы популярных в то время учебников математики и физики. – П. Ф.) променял, я от тебя сего не ожидал»^[86].

Но просто хорошо учиться Михаилу было мало. Влюбленный в математику, он хотел вовлечь в математические занятия друзей и знакомых, чтобы вместе обогащать свои знания: переводить на русский иностранную специальную литературу, слушать лекции ведущих российских и иностранных специалистов. С легкой руки покойного попечителя в университете в то время было в моде создание научных обществ по отдельным дисциплинам. При университете, но не ограничиваясь его рамками, уже действовали Общество истории и древностей российских и Московское общество испытателей природы. Разрабатывался устав Общества любителей российской словесности. Всё вместе и стало толчком к первому проявлению нашим героем своего общественного темперамента и активной жизненной позиции: будучи 14 лет от роду, Михайла Муравьев инициировал создание Общества математиков.

Здесь мы отвлечемся от хронологического изложения событий, чтобы поделиться с читателем одним соображением. Итак: в четырнадцать лет Михаил Муравьев инициировал создание математического общества. Уже в зрелые годы он станет одним из основателей и руководителей Русского географического общества. А еще в течение своей жизни выдвинет десятки инициатив по разным аспектам государственного управления (о них речь впереди). Брат Михаила Николай в 1811 году, начитавшись Руссо, создал тайное общество с целью учредить на Сахалине республику, в которой идеалы Руссо будут претворены в жизнь. Их старший брат Александр в 1816 году инициирует создание «Союза спасения» – первого преддекабристского тайного общества. В 1862 году, семидесяти лет от роду, он подготовит на высочайшее имя записку с инициативой создания общественной организации – «Союза совести русского народа». Отец братьев Муравьевых инициирует создание училища колонновожатых за свой счет и под своим руководством. Позже он же будет одним из организаторов Московского общества сельского хозяйства, создаст и оборудует Земледельческую школу. Род Муравьевых даст наибольшее из всех дворянских родов России число декабристов, а среди инициаторов создания тайного общества Муравьевы будут составлять абсолютное большинство.

Этот список деяний Муравьевых, в котором вновь и вновь повторяются слова «инициатива», «инициировал», «создал», можно продолжать еще очень долго. В этом списке инициативы реализованные и нереализованные, конструктивные и провальные, безобидные и смертельно опасные для самих организаторов. Но одно бесспорно: активная жизненная позиция, инициативность и деятельность как свойства личности составляют одну из наиболее выраженных родовых черт муравьевского генотипа, черту, которая принесла потомкам Ивана Муравья много славных побед, но немало и катастрофических поражений…

Вернемся, однако, в 1811 год. Понятно, что первым, к кому четырнадцатилетний Михаил пришел с идеей математического общества, был его отец. Николай Николаевич не просто поддержал начинание сына, но постарался придать ему необходимую для успеха организационно-административную форму. Вместе с сыном он подготовил и за своей подписью направил соответствующее письмо попечителю Московского университета П. И. Голенищеву-Кутузову. «Нашел я, – писал Николай Николаевич, – что третий из моих детей, большой любитель математики, с некоторыми из кандидатов и студентов Московского Университета составил общество математиков…» Далее Николай Николаевич сообщал о целях общества – способствовать распространению математических знаний и в конечном итоге доставить «в военную службу Его Императорского Величества несколько достойных офицеров» и информировал о своем намерении взять на себя все расходы по деятельности общества, а также предоставить для его работы помещение в своем доме и имеющиеся у него приборы и книги^[87]. П. И. Голенищев-Кутузов хорошо знал Н. Н. Муравьева по масонской ложе, в которой оба играли не последнюю роль. Кроме того, на него, человека небогатого, сильное впечатление произвела решимость Муравьева, также не богача, взять на себя материальное обеспечение проекта. В общем, он поддержал проект, но, будучи опытным чиновником, решил согласовать вопрос с тогдашним министром народного просвещения А. К. Разумовским и отправил ему соответствующую докладную, особенно напирая на бескорыстие Муравьева. Разумовский, тоже человек осторожный, доложил государю, упомянув в качестве инициатора проекта Михайлу. Так Михаил Муравьев впервые стал известен царю и впервые же на личном опыте убедился, что инициатива может быть хорошим подспорьем для того, чтобы оказаться на виду у высшего начальства. О проекте математического общества был проинформирован также П. М. Волконский, который сразу понял, что общество математиков может в перспективе стать кузницей кадров для Генштаба. Он поддержал инициативу Муравьевых и дал согласие стать почетным членом общества.

Весь 1811 год общество активно работало: проводились публичные лекции, осуществлялся перевод на русский язык специальной литературы. Росло количество членов. Среди присоединившихся был сын покойного Михаила Никитича Муравьева Никита – будущий сооснователь «Союза спасения», автор проекта конституции для России и каторжник, а на тот момент студент Московского университета и один из самых богатых женихов империи. Президентом общества был избран Н. Н. Муравьев-отец. Михаил стал его ответственным секретарем. Вместе с отцом он разрабатывал устав общества, взял на себя организационную подготовку его заседаний, не прерывая при этом интенсивных занятий собственно предметом. В декабре 1811 года Михайла был проэкзаменован самым авторитетным на тот момент русским математиком академиком Гурьевым. Тот остался «весьма доволен» юным коллегой. Михаил был зачислен колонновожатым и уже через три недели – случай небывалый – производен в прапорщики и назначен преподавателем и экзаменатором по высшей математике и астрономии к своим менее подготовленным товарищам по корпусу колонновожатых. Слух о пятнадцатилетнем преподавателе высшей математики дошел до А. А. Аракчеева, который в 1801 году сам был генерал-квартирмейстером и хорошо владел предметом. Он приехал, чтобы лично проэкзаменовать Михаила, и остался вполне доволен результатами. «Что же касается до его (Муравьева) молодости, то, с Божией помощью, недостаток этот с годами совершенно исправится», – якобы пошутил на прощанье будущий всесильный временщик^[88].

Новый 1812 год застал всех трех старших сыновей Николая Николаевича Муравьева офицерами в Свите государя императора по квартирмейстерской части. Они были на хорошем счету и имели перспективу динамичного служебного роста. Таким образом, разработанная отцом концепция образования сыновей и выведения их на траекторию успешной карьеры была реализована. К тому же пример братьев Муравьевых показал начальству, что математическое общество может стать прообразом полномасштабного учебного заведения по подготовке колонновожатых, то есть кадров для Генерального штаба и других высших штабов российской армии.

Все более ощутимая угроза вторжения Наполеона прервала реализацию этого замысла. Александр, Николай и Михаил Муравьевы ранней весной 1812 года были направлены в Вильну, где располагалась Главная ставка во главе с императором. Об их приключениях мы расскажем ниже, а сейчас, несколько нарушая хронологическую последовательность повествования, доскажем историю жизни их отца.

С началом войны Николай Николаевич принял твердое решение вернуться на военную службу, чтобы принять личное участие в борьбе против агрессора. Но исполнение этого решения натолкнулось на отчаянное сопротивление 83-летнего отчима. После смерти дочери, жены и невестки, отъезда взрослых внуков он боялся остаться совсем один без защиты от поползновений со стороны нелюбимых им алчных родственников. Князь категорически запретил Николаю Николаевичу покидать его, грозя в противном случае лишить пасынка наследства. Но эта угроза не заставила Николая Муравьева старшего изменить свое решение. Он вернулся на военную службу. В звании полковника занимался формированием ополчения в Поволжье, а затем отправился в действующую армию. К счастью для него и его семьи, отчим перед своей смертью в 1813 году лишь отчасти осуществил свою угрозу, отняв у Муравьева небольшую долю наследства и оставив ему значительное состояние, включая московскую усадьбу на Большой Дмитровке и почти уже родное для семьи Долголядье (оно же Осташево, оно же Александровское).

Н. Н. Муравьев-отец участвовал в кампании 1813 и 1814 годов и вернулся на родину генерал-майором и кавалером золотой шпаги «За храбрость». В 1815 году Николай Николаевич оставил военную службу. Он решил реализовать свою довоенную задумку об организации учебного заведения для подготовки колонновожатых – то есть кадров для корпуса офицеров Генерального штаба. После смерти отчима и получения наследства у него были для этого необходимые средства. В своем доме и на свои деньги Николай Николаевич организовал и возглавил учебное заведение для колонновожатых. В качестве своего заместителя он привлек сына Михаила, который лечился от тяжелого ранения (об этом ниже) и к строевой службе не годился. В 1816 году начальник Генерального штаба князь П. М. Волконский провел слушателям Николая Николаевича экзамен, на котором присутствовал лично, и остался «весьма доволен». Николай Николаевич был приглашен вернуться на службу в звании генерал-майора по квартирмейстерской части и в должности начальника Московского учебного заведения для колонновожатых, которое теперь имело официальный статус. И это при том, что оно было организовано частным лицом и по-прежнему содержалось на частные средства. Этот пример почти на 200 лет предвосхитил кампанию по пропаганде частно-государственного партнерства, развернутую в России в XXI веке. Правда, частные лица, которые были бы готовы к партнерским отношениям с государством бескорыстно, только из стремления к благу Отечества, редкие и в ту пору, сегодня, похоже, перевелись окончательно.

Выпускник муравьевского училища генерал Н. В. Путята рассказывал: «В колонновожатые принимались дворяне не моложе 16 лет по предварительному испытанию в русском языке, в одном из иностранных: французском или немецком, в арифметике и в начальных основаниях географии и истории». Имелось подготовительное отделение. «Летом все колонновожатые… отправлялись с Н. Н. Муравьевым в имение его, село Осташево, или Долголядье, Александровское тож, во ста-десяти верстах от Москвы» на практику. В 1823 году Н. Н. Муравьев по состоянию здоровья вышел в отставку. Его заведение было ликвидировано, а слушатели доучивались в училище для колонновожатых в Петербурге^[89].