Анализ действительности – Zur Analysis der Wirklichkeit, 1876

О субъективном, объективном и абсолютном времени

В обширных по содержанию фундаментальных определениях, которые Ньютон ставит во главу своих математических принципов натурфилософии, говорится, в частности, об «истинном и абсолютном времени» в отличие от «относительного и вульгарного времени». В отношении последнего буквально сказано следующее:

Tempus absolutum, verum et mathematicum in so et natura sua absque relatione ad extnrnum quodvis aequabiliter fluit alioque nomine dicitur Duratio. Relativum, apparens et vulgare est sensibilis et externa quaevis Durationis per motum mensura (seu accurata seu inaequabilis) qua vulgus vice veri temporis utitur; ut Hora, Dies, Mensis, Annus⁷⁰. Ferner: Tempus absolutum a relativo distinguitur in astronomia per aeqtionem temporis vulgi. Inaequales enim sunt dies naturales, qui vulgo tamquam aequales pro mensura temporis habentur. Hanc inaequalitatem corrigunt astronomi, ut ex veriore tempore mensurent motus coelestes. Possibile est, ut nullus sit motus aequabilis quo tempus accurate mensuretur. Accelerari et retardari possunt motus 0mnes, sed fluxus temporis absoluti mutari nequit. Eadem est duratio seu perseverantia rerum, sive motus sint seleres, sive tardi, sive nulii. Poinde haec a mensuris suis sensibilibus merito distinguitur et ex iisdem colligitur per aequationem astronomicam. Hujus autem aequationis in determinandis phaenomenis necessitas, tum per experimentum horologii osillatorii, tum etiam per eclipses satellitum Jovis evincitur⁷¹.

Ввиду его важности я привел весь отрывок на языке оригинала. Прямо ссылаясь на него, Беркли поясняет, что он пытался представить себе некое понятие в этом ньютоновском «абсолютном времени», которое «aequabiliter fluit» без ссылки на что-либо помимо него, или чье «auxus mutari nequit». Но напрасно⁷². И я должен признать, что в определенном смысле так было и со мной.

Течет ли время вообще, или оно стоит на месте? Течет ли время, а не события в нем? Если оно само есть поток, течение, следовательно, accidens, то кто или что тогда является субъектом, субстанцией, которой присущ этот accidens? Это не может быть простое течение без субъекта; actus purus, тем более auxus purus, течение без субъекта было бы деревянным железом. Но каким должен быть субъектный предикат? Тот, что относится к изменчивым вещам, претерпевающим изменения? Едва ли! Предикатами вещей являются их качества, состояния, действия, страсти, связи и отношения, сохраняющиеся или изменяющиеся во времени. Время не является ни одной из этих вещей. Иначе оно должно было бы исчезнуть, если считать, что исчезли вещи, которые действительно есть, вместе с их детерминациями. Вместо этого время кажется безразличным ко всему, что существует и происходит в нем.

Она существовала бы и в том случае, если бы вместо реально существующего существовал совсем другой мир вещей с совсем другими случайностями. Или же она сама является вещью, субъектом, субстанцией? Может быть, она существует во всех изменениях и во всех событиях? Относится ли она к «потоку», как капли в потоке воды относятся к текущему движению? И снова нет! Субъект изменения – это совокупность всех вещей во времени. Если тогда это не субстанция и не случайность, то что же это такое? – Мы беспомощны перед непостижимым фактом. Мы подобны святому Августину, который признает: «Si rogas, quid sit tempus nescio; si non rogas, intelligo», то есть: «В созерцании, in concreto, время есть нечто вполне знакомое, близко мне знакомое; но in abstracto, по своим понятийным характеристикам, оно есть вещь неопределимая, не подводимая ни под одну из обычных категорий, нечто sui generis». Поэтому пока умолчим об абсолютном времени или о времени как таковом, которое нам непосредственно не дано; обратимся к эмпирическому времени, которое все знают и признают как несомненный факт, как факт внешнего и внутреннего опыта, и от которого абсолютное время, пожалуй, может быть понятийно отделено путем сложного процесса абстрагирования. Эмпирическое время, в котором происходят все материальные и духовные события, ход мира и ход наших мыслей, предстает перед нами как безразрывная, протяженная величина, как континуум одного измерения, который отличается от пространственного континуума не только количеством измерений, но и тем, что его части, постоянно соприкасающиеся друг с другом, находятся в нем не одновременно, а одна за другой, что они не лежат рядом, а следуют одна за другой. До последних, ощутимых элементов она абсолютно мимолетна, бессущностна, преходяща. Мгновение, однажды воспринятое, тут же исчезает, чтобы никогда больше не появиться; оно изгнано из-под нашей власти. Отсюда причитания об исчезновении мира и его гибели. Отсюда меланхоличные «Tempora labuntur!» и «Fugit irreparabile tempus!». Именно из-за этого вечного непостоянства частей времени мы не можем получить образ времени в целом и во всей его полноте, а только символ, и это – прямая линия. Одна точка или момент бесконечной временной линии с обеих сторон дана воображающему субъекту как реальная во всех внешних и внутренних восприятиях: настоящее, сейчас. К ней примыкает, отступая назад, упорядоченный ряд воспоминаний человека и всего человечества: понятие прошлого. Вперед, из этого вытекает ряд определенных и совершенно неопределенных ожиданий: представление о будущем. То, что сейчас является настоящим, т.е. воспринимаемым, превращается, едва ощутимо, в память, т.е. прошлое; а то, что является ожиданием, т.е. будущим, становится восприятием или настоящим, чтобы тут же пройти тот же путь быстротечности. Таким образом, временная шкала оказывается как бы движущейся по касательной к нашему Я, которое остается тождественным самому себе. Через свою точку соприкосновения – «Сейчас» – оно непрерывно, без малейшего застоя, проходит в одном и том же направлении от будущего к прошлому; Или, что при известной относительности всякого эмпирического движения говорит совершенно о том же, Я со своим Сейчас движется в обратном направлении во времени, без отдыха и передышки, не в силах ухватить прекрасный миг, который оно с тоской видит уходящим, как и избежать ужасного, от которого оно тщетно сопротивляется, который оно должно пройти, пережить и преодолеть, чтобы затем начать снова в будущем. Время – это настоящий porpotuum mobilo, αει γιγνομενον χαι απολλυμενον, его существование – это постоянное возникновение и исчезновение, приход и уход.

Актуальным, воспринимаемым является только настоящее, сейчас; будущее и прошлое существуют в мыслях образных субъектов в виде фантазий и в случае упразднения всякого разума превратились бы в полное ничто. И тогда то, что мы называем в пространственной метафоре «движением времени», можно было бы охарактеризовать более реально, но и более абстрактно, как вечный переход от несуществующего, но с причинной необходимостью возникающего из бывшего в настоящее, и от того, что существует, но с причинной необходимостью вытесняется своим следствием в небытие. Или опять же образно: в обломках и слепках прошлого живет и питает себя, как настоящее, семя будущего. Время – это феникс, вечно сжигающий себя, вечно возрождающийся из пепла». —

Каждая часть времени, период времени, временной интервал, как и время в целом, является экстенсивной величиной, квантом. Таковым, т.е. меньшим или большим, временной интервал представляется нам при его измерении. Но существует два вида измерения и оценки времени, а значит, и два вида временной величины – субъективная и объективная, подобно тому как в пространстве наряду с объективной, истинной величиной существует субъективная, кажущаяся величина – угол зрения. Ведь между двумя точками времени – конечным пунктом a qno и конечным пунктом ad guem – промежуток времени проходит как бы с определенной скоростью, будущее превращается в настоящее, а настоящее – в прошлое, и в зависимости от скорости этого процесса расстояние между началом и концом отрезка времени кажется нам большим или меньшим. Если же один и тот же час или день для одного человека становится коротким, а для другого – длинным, то мы полностью объясняем это различиями в субъективном распоряжении временем.

Ибо объективно – (это установлено как аксиома в общем взгляде) – скорость течения времени всегда остается одной и той же и всегда существует только одно время. Поэтому один час объективно длится столько же, сколько и другой; и один и тот же час имеет только одну объективную длину, хотя разным людям он может казаться разной длины; так же как пространственный объект имеет только один объективный размер, хотя он представляется нескольким наблюдателям под разными углами зрения, в соответствии с различием их точек зрения, и поэтому кажется большим для более близких и меньшим для более отдаленных. Таким образом, уже в общепринятом смысле эмпирическое время само должно быть разделено на субъективное, скорость которого изменяется, и объективное, скорость которого считается постоянной.

Но в чем состоит объективная длительность времени? Как распознать равенство или различие и разницу в величине объективной длительности двух периодов времени? Иными словами, на чем основано объективное измерение времени? И существует ли вообще строго достоверное измерение времени?

Как известно, эти вопросы сопряжены с определенной трудностью, которую невозможно полностью устранить.

Любое измерение основано на сравнении. Величину измеряют, сравнивая с ней другую величину B того же рода, произвольно выбранную в качестве единицы или масштаба, и подсчитывая, сколько раз в целых числах или долях B содержится в ней. Однако две объективные величины времени, как и две величины пространства, не могут быть непосредственно сопоставлены друг с другом, поскольку они, как и эти величины, существуют не одновременно, а одна за другой. Когда одна из них есть, другой еще нет или уже нет. Я могу поставить линию против линии, поверхность против поверхности, чтобы определить их соответствие или несоответствие и их отношение величины; но не час против часа и день против дня.

Поскольку непосредственное измерение времени, таким образом, невозможно, используется другая, неоднородная вещь – движение. Если под движением понимать то обстоятельство, что точка за истекший промежуток времени меняет свое место и заполняет участок пространства, то можно свести расчет временных квантов к расчету пространственных квантов; ведь если дано движение, о котором можно сказать, что оно происходит с постоянной скоростью, то два последовательных промежутка времени придется считать равными при условии, что участки пространства, пройденные за это время движущейся точкой, равны друг другу. Тогда двойное, тройное, n-кратное расстояние по Ранму является показателем прохождения двойного, тройного, n-кратного объективного времени. Движение с заведомо постоянной скоростью обеспечивает надежный хронометр, более того, единственный надежный хронометр.

Но существует ли такой хронометр вообще?

Согласно привычному предположению: да! Природа сама предоставляет многократный хронометр в самом большом масштабе. Это Revolutiones corporum coelestium. Вращение земной оси с запада на восток происходит, как мы полагаем, с постоянной скоростью; исходя из того, что один оборот Земли занимает столько же времени, сколько и другой, мы используем в качестве объективной меры времени сутки, которые произвольно делятся на 24 часа 60 минут 60 секунд. Согласно общепринятой точке зрения, один оборот Луны вокруг Земли занимает столько же времени, сколько и другой оборот Луны; если это так, то месяц продолжительностью 27 дней 7 часов 43» 5» является второй объективной мерой. При соответствующем условии орбита Земли вокруг Солнца – год, равный 365 дням 5 часам 48» 48», – является третьей мерой времени. И хотя астрономия в настоящее время регулирует календарь в соответствии с этими великими мировыми часами, в юлианском, а еще лучше в григорианском календаре между тремя основными движениями, которые не совсем сливаются друг с другом, существуют три различные меры времени

(вращение земной оси, вращение Луны, вращение Земли) с помощью промежуточных високосных дней и високосных лет, мы строим наши искусственные хронометры для более коротких промежутков времени, долей суток, водяные часы, качающийся маятник, зубчатую передачу, приводимую в движение упругими пружинами, чтобы из равенства пройденных расстояний сделать вывод о равенстве прошедших за это время периодов времени. Действительно, объективное, эмпирическое время существует для нас только в виде непрерывного ряда движений одинаковой величины и с постоянной скоростью. В этом смысле применимо определение Аристотеля: Τουτο γαρ εστιν ο χρονος, αριθμος χινησεως χατα το προτερον χαι υστερον. Phys. IV, 11. Число повторений одних и тех же количеств движения, которые совершает стрелка на циферблате, или солнце и луна на небе, или бегущий песок в часовых стеклах, или тик-так изохронно качающегося маятника, тождественно для нас с одним и тем же числом равных промежутков времени.

Этому соответствует объяснение Гербарта: «Форма повторения называется временем». Некоторые философы даже отождествляли само движение со временем. Так, Платон в «Тимее» называет планеты ταλλα οσα οργανα χρονον и говорит: χρονος η του ουρανου χινησις или ηλιου χινησις Tim. 37 f; ср. Plutarchi Phus. Decr. 1, 22. Аналогично Decam; и Hobbes: Tempus est phantasma motus, quatenus in motu imaginamur prius et posterius. Phil. prim. p. 57, 58. Все эти определения направлены на указанный смысл, который ни одно из них не выражает полностью. Наиболее близко к нему аристотелевское определение.

Субъективное, психологическое время сильно отличается от объективного астрономического. Его невозможно считать абсолютным, поскольку оно заведомо подвержено значительнейшим неравномерностям и колебаниям. Поэтому никому из здравомыслящих людей не приходит в голову сделать его регулятором объективного времени. В духовной жизни субъекта, как и во внешнем мире, происходят постоянные изменения; ход мыслей и настроений здесь не более постоянен, чем в мире внешнем. Но, во-первых, не может быть и речи о равномерности или постоянной скорости духовной жизни. Во-вторых, кажется совершенно невозможным подсчитать перемены ума, как подсчитывают движения. Смена мыслей в одно время происходит быстрее, в другое – медленнее. Одна мысль надолго задерживается в сознании, оседает, захватывает нас, привычно становится нашим наслаждением или мучением, другая проносится мимо.

В часы наибольшей душевной живости идеи самого разнообразного содержания буквально гоняются друг за другом и увлекают нас в дикой спешке и бурлящем изобилии, по случайности и произволу ассоциации, по ниточке аналогии, объектов из самых отдаленных и разнородных областей перед душой; они, как тучи перед грозой, врываются в ограниченную светлую область сознания; как молния, идея сверкает скоро здесь, скоро там, показывает нус дальних перспектив и переносит нас из сотых в тысячные.

Но и в бесплодные часы мыслительной пустоши, когда унылое, тяжелое настроение угнетает полет воображения и импульс интеллекта, или в часы мучительной скуки, неутоленного духовного голода, напряженного, но так и не реализованного ожидания, отток мысли ползет лениво, медленно, нерешительно, как вязкая, тягучая масса.

Если для счастливого человека не существует часа, или он хотел бы вмешаться в стреловидные спицы крыльчатки времени, чтобы удержать мимолетный миг, то для несчастного и мученика минуты растягиваются на целые столетия. Бессонная ночь, проведенная в мучительной скуке, или в страхе, или в тревожном ожидании, между страхом и надеждой, или в страшной опасности, не хочет конца; ночь, кишащая опьянением и неистовством наслаждения, исчезает как ничто. Если вообще не принимать во внимание сновидения, где мозг почти полностью отделен от периферийных органов чувств и интеллекта восприятия и внешнего мира, то объективная мера времени, которая действует в бодрствовании, полностью теряется над внутренней, субъективной, самовнушаемой игрой мыслей, так что человек, с, во всяком случае, значительной быстротой смены мыслей, за четверть часа сна проживает бесконечно длинные истории, – если оставить в стороне это исключительное явление, то очевидно, что через «замедления» и «ускорения» самого «разнообразного» рода быстрота субъективного времени становится крайне неравномерно изменяемой величиной.

Кроме того, как я уже говорил, у нас отсутствует возможность подсчета мыслей, сменяющих друг друга. Таким образом, два основных фактора надежной оценки времени и хронометрии здесь отпадают. И при правильном, если не сказать ясном, осознании этого никто и никогда не попадал в ловушку желания сделать свою субъективную оценку времени критерием, контрольной мерой или корректором «объективного», т.е. астрономического хода времени. Каждый человек в здравом уме подчиняет себя в этом вопросе, как и в целом, Вселенной и ее порядку. Лишь в исключительных случаях, при особых условиях, субъективная деятельность может служить хронометром, а именно, когда наши действия направлены вовне и выражаются там механически в ряде телесных движений, в которых можно принять приблизительно постоянную скорость.

Так, в отсутствие часов читатель мог делить и измерять точное время по количеству прочитанных страниц, каллиграф – по количеству скопированных страниц, фабрикант – по количеству завершенных винтов и шестеренок, пахарь – по количеству проделанных борозд. При этом, однако, пришлось бы вернуться к принципу измерения объективного времени или объективному принципу измерения времени -αριθμος χινησεως⁷³.

Поэтому было бы абсурдной и искажающей интерпретацией, если бы с позиций критического идеализма (в обоснование которого пока не следует выносить никаких суждений и от которого приведенные здесь соображения совершенно независимы) принять известное учение об априорности времени так, как если бы, согласно ему, субъективное время имело решающее значение для хода объективных событий. Кант же утверждает: «Время есть формальное условие a priori всех явлений вообще. Пространство, как чистая форма всех внешних восприятий, ограничено в качестве априорного условия только внешними явлениями.

С другой стороны, поскольку все идеи, независимо от того, имеют ли они своим объектом внешние вещи или нет, сами по себе, как определения ума, принадлежат внутреннему состоянию, а это внутреннее состояние принадлежит времени при формальном условии внутреннего восприятия, то время есть условие a priori всех явлений вообще, и действительно непосредственное условие внутренних (наших душ), а тем самым косвенно и внешних явлений». Kr. d. r. B. edit. Но априори – это не психологическая субъективность, а трансцендентальная критика разума – не эмпирическая психология.

Эта априорность (которую Кант, конечно, достаточно часто называет также «субъективностью», чем вызваны бесчисленные недоразумения в его учении и в которой есть даже частичное недоразумение в отношении него самого) – эта априорность, говорю я, не означает эмпирической, психологической, индивидуальной субъективности. Priori есть не что иное, как то, что является строго общим и необходимым для нас и для всякого однородного с нами интеллекта, то, что не может быть мыслимо иначе, то, чем наш дух и его познание руководствуются и направляются par excellence (как материя и ее движения законом тяготения), что, одинаково возвышаясь над эмпирическим субъектом и его эмпирическим объектом и одинаково авторитетно для обоих, абсолютно господствует над всем опытом и его объектом.

Отнюдь не желая подменять объективные события или хорошо отлаженную астрономическую шкалу времени заведомо очень сильно колеблющимся и ненадежным субъективным временем, следует скорее приветствовать обратный путь эмпирических исследований, когда они приводят к точным результатам, как долгожданный прогресс. Экспериментальная физиология наших дней, которая, проникая все глубже, с удовольствием работает на руку философии, не только попыталась определить объективный интервал времени, проходящий от момента действия сенсорного раздражителя на орган чувств до возникновения соответствующего ощущения, т.е. измерить скорость распространения органического сенсорного процесса в чувствительном нервном волокне; Кроме того, она провела рад экспериментов по определению объективной длительности субъективного ощущения, а значит, и скорости сенсорного процесса воображения в нас, и, наконец, с помощью метронома и других объективных хронометров она отметила и измерила средние отклонения субъективного восприятия времени, которые она справедливо считает ошибками. См. работу Пирордта «Чувство времени» («Der Zeitsinn», 1868), которая является продолжением психофизики Фехнера и в которой, в частности, показано, что короткие промежутки времени мы воспринимаем как слишком длинные, а длинные – как слишком короткие. Разумеется, речь идет лишь о минимальных временных интервалах.

Но кто задумывается вообще и всерьез над тем, насколько сильны индивидуальные различия субъективного восприятия времени уже у одного человека в разные часы или у разных людей в один и тот же час, насколько более значительны они должны быть у специфически разноорганизованных существ, у которых телесная продолжительность жизни и зависящая от нее умственная скорость далеко разнятся (например, человек и муха); как, следовательно, в двух разных интеллектах, один из которых живет и воспринимает чрезвычайно быстрее другого, должны существовать и идти рядом две совершенно различные линии времени, так что в двух разных интеллектах, один из которых живет и воспринимает гораздо быстрее другого, должны существовать и идти две совершенно различные линии времени. Как, следовательно, в двух разных интеллектах, один из которых живет и воспринимает гораздо быстрее другого, должны существовать и идти рядом две совершенно разные линии времени, так что в одном из них один и тот же отрезок времени растягивается на год, а в другом, возможно, кажется едва ли несколькими часами;

Как, следовательно, в бесчисленном множестве разнородных интеллектов, в бесчисленном множестве времен, бегущих с самыми различными скоростями и зависимых друг от друга, бок о бок существуют самые разнородные представления о природе или эмпирических мирах, – кто, говорю я, серьезно вникнет в этот ход мысли, у того сначала закружится голова от бездны непостижимости, в которую он заглядывает; Но затем он увидит, как его наивная вера в абсолютную реальность нашего человеческого времени и временного мира чувств, впитанная с молоком матери, колеблется и рушится, а на ее месте с напряженной ясностью загорается сознание специфически человеческой, типичной ограниченности нашего интеллекта.

В этой связи настоятельно рекомендуем к прочтению остроумные размышления крупного естествоиспытателя, петербургского академика К.Е. фон Бэра, высказанные им в 1860 году: «Какое представление о живой природе является правильным? И как эту идею применить к энтомологии?». – Бер начинает с замечания, что вся природа, особенно органическая, живая, находится в состоянии непрерывного роста и распада, в беспокойных метаморфозах, и что жесткой, абсолютной неизменности не существует нигде. Лишь в силу мелочной, норовистой меры человек полагает, что в живой природе есть какая-то устойчивость. Эта истина теперь освещается более подробно и объясняется очень интересным вымыслом, который полностью лежит в пределах физически мыслимого. Быстрота ощущений и волевых движений, т.е. психической жизни, у различных животных, по-видимому, примерно пропорциональна быстроте биения их пульса. Так, например, пульс кролика бьется в четыре раза быстрее, чем у быка, то и ощущения кролика за то же время будут в четыре раза быстрее, он сможет совершить в четыре раза больше волевых актов и вообще испытать в четыре раза больше переживаний, чем бык. Вообще говоря, внутренняя жизнь у разных видов животных, включая человека, протекает в один и тот же астрономический период со специфически разной скоростью, и этим определяется разная субъективная основная мера времени у каждого из этих существ. Только потому, что эта базовая мера относительно мала, органический индивид, растение или животное, представляется нам как нечто постоянное по размерам и форме; ведь мы можем увидеть его сто и более раз за минуту, не замечая никаких внешних изменений. Но если мы подумаем, что пульс, способность воспринимать, внешний ход жизни и духовный процесс человека очень сильно замедляются или ускоряются, тогда все кардинально меняется.

Если бы, например, человеческая жизнь, включая детство, юность и старость, была сокращена до тысячной доли, до одного месяца, а пульс бился бы в тысячу раз быстрее, чем сейчас, то можно было бы очень неторопливо проследить взглядом за летящей пулей. Если бы эта жизнь снова сократилась до тысячной доли, примерно до 40 минут, то трава и цветы представлялись бы нам такими же жесткими и неизменными, как горы; о росте пробивающейся почки можно было бы судить столько же или меньше в течение всей жизни, как о великих геологических преобразованиях земного шара; произвольные движения животных вообще не были бы видны, они были бы слишком медленными; самое большее, что можно было бы разобрать, – это движения небесных тел. А если бы жизнь сократилась еще больше, то свет, который мы видим, возможно, был бы слышен. Наши звуки стали бы неслышны. Если же человеческая жизнь не сокращается и не сжимается, а расширяется и удлиняется до огромных размеров, – какая иная картина! Если, например, в тысячу раз замедлить частоту пульса и скорость восприятия, то наша жизнь, «если она наступит», будет длиться 8000 лет, и если за год мы переживаем столько же, сколько сейчас за 8—9 часов, то за 4 часа мы увидим, как тает зима, вздымается земля, прорастают трава и цветы, деревья обрастают листьями и плодоносят, а затем вся растительность снова увядает. Некоторые события из-за их быстроты невозможно было даже заметить, например, гриб, который внезапно появлялся, как фонтан. День и ночь сменяли друг друга, как светлая и темная минута, а солнце мчалось по дуге неба с величайшей поспешностью. Но если бы эта человеческая жизнь, замедленная в тысячу раз, снова была замедлена в тысячу раз,

если бы за один земной год человек успел сделать только 189 восприятий, то разница между днем и ночью совершенно исчезла бы, ход солнца представлялся бы светящейся дугой на небе, как раскаленный уголь, быстро вращающийся по кругу, представляется огненным кругом; растительность же непрерывно вспыхивала бы и снова исчезала в бешеной спешке. В общем, все фигуры, которые кажутся нам постоянными, растаяли бы в спешке событий и были бы поглощены буйством становления. – Прочтите этот отрывок! Он того заслуживает! И то, что в нем описано, основано не на непомерных, фантастических домыслах, а на трезвом, строго физическом расчете. Поэтому наше субъективное, человеческое представление о времени и природе, как и представление о времени и природе мухоловки и любого другого конечного существа, есть крайне ограниченный искаженный образ хода мира, обусловленный имманентными, специфическими пределами определенного вида интеллекта. Но если отрешиться от всех преград, то можно представить себе тот бесконечный, абсолютный, вездесущий мировой интеллект Божества, о котором псалмопевец говорит: «Пред Тобою тысяча лет, как один день»: – в этом интеллекте отпадают все конкретные и индивидуальные различия понятия времени; замедление и ускорение познания, в силу их относительности, не являются для этого абсолютного разума препятствиями; он видит насквозь и перекрывает всем прошлым, настоящим и будущим одновременно все конкретные родовые различия субъективного понятия времени; – что для него вообще было бы «временем»? – Но оставим это на некоторое время! Из всего сказанного следует, что наше субъективное, психологическое время, конечно же, не абсолютно. Но как быть с объективным, астрономическим временем? Если более внимательно рассмотреть принцип его измерения, то становятся очевидными два момента:

Во-первых, что математически полное и строгое ее применение, выходящее за рамки простого приближения к безупречной точности, нам совершенно не под силу. Во-вторых, – и это гораздо тревожнее! – что даже в установлении этого принципа мы фактически движемся по кругу. Что касается первого, то хорошо известно, что скорость вращения земной оси, т.е. длительность земных суток, отнюдь не является абсолютно постоянной. Ведь, не считая других положительных и отрицательных причин ускорения, живая сила и скорость вращения Земли должны, как доказал еще Кант в 1754 г., постоянно уменьшаться из-за постоянно повторяющихся приливов и отливов, а значит, и сутки должны увеличиваться⁷⁴. На сколько именно, пока не установлено. Из наблюдений Гиппарха Лаплас делает вывод, что за последние два тысячелетия продолжительность суток не увеличилась ни на 1/300 секунды. По мнению новейших астрономов, в течение тысячелетия боковой день должен увеличиться на 1/1оо секунды.

Согласно этому, в течение миллионов лет Земля приблизится к окончательному состоянию, при котором она в течение своей годовой орбиты будет всегда поворачиваться к Солнцу той же стороной, что и Луна к нам, так что в одном полушарии всегда будет день, а в другом – ночь. Правомерен ли вывод, сделанный на основании своеобразного спирального движения кометы Энке, об аналогичном сужении всех планетных и спутниковых орбит, т.е. об изменении продолжительности земного года и месяца, пока не ясно. Во всяком случае, при таких обстоятельствах не может быть и речи о вере в строгую надежность или вечно неизменный ход великого эмпирического мирового хронометра и в абсолютную строгость астрономической шкалы времени. – Но теперь круг в принципе! Равными периодами времени, по его определению, являются те, за которые равномерно движущееся тело преодолевает равные расстояния в пространстве.

Но когда тело движется равномерно? Когда оно проходит одно и то же расстояние за одно и то же время! – Истинная картина вашего диалога! А объясняется Б, а Б – А. И никакое понимание разумного здесь не поможет!

Здесь-то и обнаруживается теоретическая необходимость ньютоновского «абсолютного времени». Это теоретическое утверждение силы, постулат математического разума. Если не хочется потерять почву под ногами, если не хочется выбросить на помойку наши форономические фундаментальные понятия, lex inertiae Галилея, известные априорные соотношения между пространством, временем, скоростью, ускорением, на которых зиждется вся наша математическая натурфилософия, то, абстрагируясь от всех эмпирических принципов измерения, приходишь к мысли об абсолютном времени, полностью эманированном от всех изменений, от неравномерности внешних и внутренних событий, которое, как говорит Ньютон, «течет равномерно (quid aequabiliter)». Это абсолютное время, наряду с абсолютным движением и абсолютным пространством (т.е. фундаментальной, неподвижной системой трех мировых осей), образует триаду необходимых гипотез, теоретических базовых идей, на которых покоится весь тонко структурированный доктринальный фундамент математического естествознания.