Без особого веселья я отодвигаю ребёнка от двери и отворяю. Дети явно не ожидали увидеть на пороге мрачную фигуру взрослого.
– Бежим! – командует один из них, и все подчиняются, унося ноги.
Дверь снова затворяется.
Отдышавшись, Феликс протягивает:
– Эх, жаль, что мы проиграли. Ну ничего, – ободряется он и опять бежит к выходу. – Я закидаю их снежками!
Но снежки в дело не пойдут – я его останавливаю, поймав за руку.
– Хватит на сегодня гуляний, – звучит мой суровый голос. – Ты весь в грязи, посмотри на себя! Как ты предлагаешь мне это отстирывать?
Малыш осматривает свою полностью заляпанную одежду и пожимает плечами:
– Вообще-то это ты виноват.
Такое заявление приводит меня в ступор.
– Почему это? – спрашиваю устало.
– Потому что ты не помог нам, и мы проиграли.
Всерьёз ли он? У меня нет сил на такие бестолково-детские разговоры. Его претензия – полный абсурд. Буду я ещё валяться с детьми; это к Принцу обращайтесь.
– Ты никогда не помогаешь, – более обдуманно и серьёзно добавляет Феликс, когда я направляюсь в спальню; хочу поспать на кровати как человек.
Я поворачиваю голову. Его упрёки и капризы часто выводят меня из себя, однако сейчас я сношу их стойко.
Каюсь: не идеален, но я в жизни не планировал общаться с детьми более, чем мимолетного взаимодействия у кого-нибудь в гостях. Даже в школе моими учениками были взрослые. А теперь ребёнок, которому мною предоставлено всё для проживания, укоряет меня за каждый пустяк!
Не отвечая, дохожу до кровати и бессильно падаю, как подрубленный.
– Ты даже маме моей не помог.
Глубокий вдох. Тихое рычание из глубин моей груди. Это замечание достигает своей цели, но я всё ещё не хочу ему отвечать, что бы не сорваться цепным псом и потом не жалеть.
– Когда надо мной издевались, ты попросту смотрел, – продолжает Феликс, стоя в соседней комнате.
Искренне не понимаю причину его откровений. Это за то, что я не пустил его гулять? Дети порой до боли чистосердечны и мстительны.
– Тебе будто не бывает жалко никого. Ты всегда попросту ничего не делаешь и смотришь. На меня. На мою маму.
Воцаряется тишина. Или это я слишком сильно зажал уши подушкой, что размозжил череп?
– Да потому что ты трус! – резко восклицает он. – Даже другу своему не помог! Хотя он мог бы быть жив сейчас, если бы ты его спас!
Людвиг… Неужели он упрекает меня ещё и за него. Ну уж нет! Тут и без него угрызений совести много.
Он входит в спальню, видимо, чтоб продолжить лекцию о моих недостатках, но я рывком отнимаю голову от подушки и пронзаю его яростным взглядом. Ребёнок пятится прочь, умолкнув.
Как он может так легко резать словами по живому? Я однажды открыл ему историю о Людвиге лишь из чистого доверия. И вот так он мне отплатил.
Вздымая ворох обугленных гневом мыслей, я медленно впадаю в тяжёлый сон.
Глубокой ночью я приоткрываю глаза, Принц беспокойно тычет в меня носом. Ставлю босые ноги на пол, чувствую сквозняк. Сонным мозгом соображаю, что если Феликса на кровати нет, значит, он уснул где-то на полу. Так нельзя, он может заболеть. Отстраняя пса, зажигаю свечу и, осторожно ступая, ищу ребёнка, чтоб переложить его в постель.
Обойдя весь дом, я замираю с колотящимся сердцем. Его нет. Свеча выпадает из рук и гаснет. Принц прыгает на дверь и лает, что происходит редко.
Не помня себя от тревоги, накидываю шинель и выбегаю на улицу. Следы! Следы на снегу!.. Единственный раз, когда я до чёртиков рад этой белой пакости. Принц пускается галопом вперёд меня, а я стараюсь поспевать за ним.
Морозный колкий воздух режет мои легкие; от ветра болит голова и закладывает уши.
На небе сгущаются курчавые тучи. Моросит мелкий дождь. Он размывает тонкий слой снега. И следы.
Осознавая, что они – единственная надежда, я чувствую подступающую панику. Не могу же я потерять ещё и его…
Следы ведут в лес. В непроглядной тени они почти неразличимы; по большей части я слепо следую за Принцем, иногда припадая к земле, чтоб удостовериться в верности направления. Но, пригибаясь, всегда вижу отпечаток подошв; пёс не подводит.
На открытой поляне посреди леса, где чуть расступаются деревья, Принц замирает. Здесь всё растаяло, из земли торчат лишь редкие кустики мёртвой травы.
Сердце моё пропускает удар.
Я осматриваюсь по сторонам и во всё горло зову:
– Феликс!
Но ответа не удостаиваюсь. Выжидаю пару секунд и снова кричу. Лес безответен.
Тогда решаю идти наугад, пока дождь не размочил то, что ещё остаётся нам в помощь. Как же жалею, что не взял с собой фонарь! Принц тоже рыщет в поисках утерянного следа, уткнувшись носом в землю.
Снова нахожу впечатанную подошву, ликую, но моментально разочаровываюсь: это мои следы.
– Как сквозь землю провалился, – в отчаянии шепчу я, выпуская клубы пара изо рта.
Пёс оповещает меня кратким лаем. Неужели нашёл? Я догоняю Принца и приглядываюсь: опять следы Феликса.
Небо извергает слезы покрупнее; проклятый дождь усиливается. В кронах деревьев насмешливо ухает сова. В толще мрака я пару раз натыкаюсь носом на сосны, неожиданно появляющиеся на моём пути. Шинель вскоре намокает и не спасает от мороза. Раскисшая земляная каша хлюпает под сапогами. Старания наступающей зимы стремительно таят вместе с моими надеждами.
Принц замедляется, перейдя на шаг; лапы его густо покрыты грязью, с шерсти ручейками течёт вода. Он опускает морду, принюхивается, однако он военный пес, не полицейский, по запаху ему никогда ещё не приходилось идти. Здесь мы оба беспомощны.
Вскоре ливень уходит прочь, уносятся тучи, освобождая звёздное светлеющее небо.
Я пробираюсь вперед, дальше в лес, отставив усталость. Кроме треска сучьев, ничего не вмешивалось в тишину. Лишь деревья-великаны, ничтожный солдат и его пёс. Синеватая дымка покрывает всё в предрассветных сумерках.
Остановившись, оглядываюсь. На глаза рассчитывать не стоит: темно, от изнеможения тени сливаются у меня перед взором.
Неподалёку раздаётся редкий хруст. Я оборачиваюсь на Принца; он, недвижим, сидит рядом, навострив уши. Шорохи идут на спад, а затем снова повторяются. Затаив дыхание, мы идём на звук. Чудом мне удаётся различить меж стволов бредущий силуэт.
Облегчение заполняет мою душу. Нашёл!
Принц бросается бегом. Вздрогнув, силуэт тоже сменяет темп на более быстрый, однако, резко останавливается. При неверном свете в руке его сверкает лезвие кухонного ножа.
– Феликс! – кричу я, замерев.
Силуэт не двигается. Мне уже начинает казаться, что я всматриваюсь в неживой объект, когда нож выпадает из его руки. Он медленно приближается к нам.
Чумазое лицо, полностью бурое от грязи, с дорожками от слез, насквозь мокрая одежда, обременённая усталостью походка. Я присаживаюсь прямо на землю и протягиваю Феликсу руки. С минуту он безмолвно стоит, понурив плечи.
– Я думал, ты не придёшь, – шепчет он надтреснуто.
– А куда я денусь? – состроив легкую улыбку, отвечаю я.
Он бросается в мои объятия и рыдает так, что сердце моё истекает слезами вместе с ним. Оправдываться и говорить что-либо он не может: плач забирает последние его силы. Скоро всхлипы его прекращаются, дыхание выравнивается; опускается сон.
Я беру его на руки и поворачиваю назад, домой.
По пути нас встречает солнце, только проснувшееся, молочное. Звезды, повисшие в кронах, прощались.
После столь тяжёлой прогулки дом мне показался раем; немного мрачным, унылым, с низенькой голой вишней. Замечаю, что ящик для писем не пустой; я несколько дней не покидал комнаты, быть может, письмо пришло уже давно. Уложив Феликса на кровать и, не беспокоясь о чистоте белья, укрыв его одеялом, я снова выхожу на улицу и достаю письмо. Бумага слегка влажная.
«Герр Курт Ландсберг!
Спешим уведомить вас, что труп некой девушки случайным образом попал в рыбацкие сети в реке Майн. Ее личность не установлена из-за отсутствия при ней документов. В её крепко сжатом кулаке был обнаружен листок с вашим адресом. Из-за пребывания в холодной воде тело почти не разложилось, однако окоченело. Не смотря на это, мы надеемся, что вы соизволите его опознать, приехав по адресу, указанному на оборотной стороне конверта».
Ниже следовали подписи безызвестных мне лиц. Пустые имена. Сухие фразы. Ни доли сожаления. Да разве они знают?.. Да разве хотят знать?..
Дрожа, я ещё раз перечитываю текст.
«Спешим уведомить…»
«…труп некой девушки…»
Дыхание учащается. Непривычно терять контроль, но слова поражают меня больнее пуль.
«…листок с вашим адресом…»
Нет сомнений. Леонор.
Чувствую, как по холодной щеке бежит обжигающая слеза, и поднимаю взгляд в небо; оно только начало приобретать голубизну, прогоняющую звезды. В груди моей копошатся клочья растерзанного сердца. В памяти всплывает картина последнего нашего вечера, когда она призналась мне в любви. А в ответ не услышала ничего.
Ещё раз смотрю на конверт, грубо вытерев лицо запачканным рукавом, и захожу в дом.
Феликс поднялся с постели, встревоженный моим отсутствием. Письмо я успеваю спрятать за пазуху.
– Что с тобой? – напуганно роняет он. – Глаза такие красные… Ты плачешь? Что случилось?
Я качаю головой, пытаясь отыскать остатки голоса.
– Всё в порядке, – глажу его по волосам. – Испугался за тебя попросту.
– Но сейчас-то я здесь.
Малыш непонимающе хмурится, но его взгляд выражает жалость.
– Не нужно плакать. Ты же солдат.
Я сажусь на пол; на то место, где проходили наши ночные беседы.
– И солдаты плачут, – вздохнув, говорю я и пытаюсь улыбнуться. – Плачут и продолжают свой путь. Путь вперёд. Каким бы трудным он ни был, малыш.
Феликс устраивается рядом, прижимаясь к моему боку; вскоре я проваливаюсь в раздумья, а он – в глубокий и безмятежный сон.