Гром
,
состоящий
из
людей
Возня и разноголосый гул поглотили Гаэля, когда он вошел в кафе «Рваный зонт». Дверь за его спиной скрипнула и затворилась, преграждая путь ночной тиши. Люди скапливались у круглых столиков, медленно перетекали, толкаясь, по-змеиному изворачиваясь, от одного места к другому. Даже воздуху, спертому и пропитанному алкоголем, кажется, было тесно в переполненном помещении. Он душил, жег легкие.
Путник протиснулся сквозь группу рабочих, стоявших рядом со входом и пытавшихся вести разговор; они с каждой секундой повышали голос, непонимающе сводили брови, переспрашивали, наклонялись ближе к собеседникам. Кое-как добравшись до середины комнаты и приподнявшись на носки, Гаэль постарался бросить ищущий взгляд поверх лохматых голов, однако мало что рассмотрел, ведь не отличался большим ростом. Некто неожиданно толкнул его в бок, и он пошатнулся, в свою очередь налетев на другого человека.
– Осторожнее! – вскрикнул потревоженный гость.
– Прошу прощения, – проговорил Гаэль, но его голос утоп в общем шуме.
До его слуха, однако, долетела ругань, и он суровым взором смерил незнакомца; то был юноша в сером твидовом сюртуке нараспашку, с взлохмаченными черными волосами и румяным от алкоголя лицом. С ним рядом стояли два его товарища и, не обращая внимания ни на что, продолжали вести беседу друг с другом.
– В следующий раз бутылкой по мозгам получишь, все равно она уже пуста, – сквозь зубы гневно процедил юноша, отворачиваясь.
Оторопев от такого заявления, Гаэль – видимо, хмельной запах подпитывал вспыхнувший гнев – схватил остряка за плечо и резко повернул к себе лицом. Брови того поползли вверх, но глаза все сохраняли нагловатый блеск.
– Ты, гуляка, берегись, чтобы и тебе чего-нибудь в голову не прилетело, а то здесь таких, как ты, много, глядишь, и вовсе раздавят как лягушонка.
Два товарища прекратили разговор, переключив внимание на завязавшийся конфликт. Юноша взбешенно сбросил держащую его руку с плеча и норовил боднуть оппонента в грудь. Его вовремя удержали друзья, один из них отвесил задире оплеуху.
– Угомонись! – приказал ему он же и как следует встряхнул. – Веди себя по-человечески.
– Извините нашего приятеля, – протягивая руку Гаэлю, молвил второй; на фоне рабочих, студентов и прочих гостей он казался подростком, ведь был чересчур щуплым и невысоким, и лишь серьезные синие глаза, подобные предрассветному небу, выдавали его возраст.
Гаэль, успокоившись в свою очередь, принял извинения и отдалился от компании.
Люди сновали и толпились на проходе, кто-то распевал «Карманьолу», обнимая спинку стула; несмотря на ужасное состояние певца, сильный голос его раздавался звучно и привлекал внимание многих посетителей.
…Навек запомнит наш народ,
Каков в предместьях санкюлот.
Чтоб наших молодцов почтить,
За их здоровье будем пить!13
Песня неожиданно оборвалась – поющий зашелся сухим кашлем. Несколько голосов из разных точек помещения продолжили:
Отпляшем карманьолу!
Славьте гром! Славьте гром!
Отпляшем карманьолу!
Славьте пушек гром!
С интересом наблюдая за происходящим, Гаэль чуть не позабыл цель своего прихода. Он покрутил головой и наконец увидел мелькнувшую перед его носом белокурую макушку.
– Мар! – окликнул он поспешно.
Хозяин кафе обернулся. Вопреки обыкновению он выглядел вяло; ранее пухлые щеки исчезли, четче вырисовывались скулы, некогда холеное круглое лицо потускнело. При виде старого друга он преобразился – улыбнулся, отчего показался тем же самым, не изменившимся, всегда солнечным и живым человеком.
– Я все понял! – кивнул он и знаком велел гостю идти за ним. – Что будешь брать?
– Булку или батон, – пожал плечами Гаэль. – Без разницы.
Из бурного многоголосного зала они проследовали на кухню. Мар оценил взглядом несколько булок, лежащих на полке, и выбрал самую большую.
– Вот только… Ты не против, если я заверну ее в газету?
– Заворачивай. А что за газета? – поинтересовался путник.
Булка была уже упакована, так что Мару пришлось выискивать название, отгибая уголки.
– Страница из «Реформы»14, – ответил он и выругался. – Как же я раньше не заметил! Такую газету изорвал…
– У тебя есть еще страницы? – оживился Гаэль, всматриваясь в перевернутые и помятые буквы.
Хозяин кафе кивнул и принес тонкую стопку остальных листов; они были относительно целы.
– Можно я их заберу?
Получив утвердительный ответ, Гаэль порылся в кармане и протянул другу деньги. Мар дернул бровью.
– Хлеб – бесплатный, забыл?
– Мар, не пытайся меня надурить, – фыркнул молодой человек. – Это же полная бессмыслица работать, чтоб не получать ничего! Хватит жалеть всех и каждого – бери деньги.
Не слушая Гаэля, хозяин кафе вручил ему завернутую булку и покинул кухню. Удивляясь безмерному филантропству приятеля, гость оставил на полке пять франков, а затем вышел.
В зале его встретил хор из надтреснутых теноров, хрипящих баритонов и рычащих басов, премило исполняющих «Марсельезу».
…Под гнетом страшной солдатни,
В ваш дом врываются они,
И дочь и матерь убивая!
Проскальзывая между опьяненными и разгоряченными телами, Гаэль направлялся к выходу. Возможно, он бы захотел остаться и пополнить ряды столь горластых соловьев, если бы не усталость и желание поскорее добраться до дома.
Грянул припев. Кто-то вскочил на стол, пошатнулся и едва не упал, но устоял. Из толпы послышалась мелодия флейты, встреченная одобряющим свистом.
К оружью, гражданин!
Сомкнем наши ряды,
Вперед!..
Второе «Вперед» растворилось в уличной тишине, так как Гаэль выбрался наружу. Холодный воздух приятно охлаждал лицо. Наслаждаясь тишиной, он зашагал по темной дороге, держа за пазухой еще хранящий тепло хлеб.
Дома его радостно встретил Тома, осыпая вопросами о прошедшем дне и не сводя со старшего брата глаз, полных обожания. Такие моменты всегда трогали сердце Гаэля.
– Я принес сладкую булку, – сообщил он, разворачивая газету. – Хочешь?
Мальчишка замотал головой.
– Я уже ел.
– И где же?
– У Мара, где же еще? – удивился ребенок.
Они сели за стол; Гаэль – чтобы поесть, Тома – чтобы побыть вместе с Гаэлем.
– Там же сейчас сплошное месиво, как ты мог там есть? – непонимающе вздернул брови молодой человек.
– А я не ем в зале, – пожал плечами Тома и пояснил, видя, как старший перестал жевать от замешательства: – Мар отводит меня на второй этаж и приносит еду туда.
Пару секунд Гаэль молчал, полностью пораженный добротой друга, однако ему это казалось неправильным.
«Помогать людям, конечно, нужно,» – думал он. – «Но, если забыться в благодеяниях, люди будут пользоваться великодушием, как черви пользуются мертвечиной, пока не обгладают своего добродетеля полностью».
Еще одно подозрение вспыхнуло в его голове.
– Он принимает от тебя деньги?
Вопрос ввел мальчика в ступор. Он нахмурился.
– Мар говорит, что ты платишь за меня заранее…
– Ничего подобного, я тебе даю деньги с собой.
Уголки губ Тома медленно опустились; он положил голову на стол.
– Получается, что я поступал плохо? – забормотал ребенок. – Но ведь он меня обманывал. И все же он хотел сделать как лучше. Значит, обман это не всегда плохо… Я чувствую, что что-то не так, будто я виноват.
Гаэль смел крошки со стола и поднялся, зевая.
– Нет, ты не виноват, – попытался успокоить он. – Мар попросту добрый, и даже если он делает что-то не так, то от чистого сердца.
Тома с теплотой наблюдал за братом исподлобья, и, перехватив столь грустный взгляд сенбернара, молодой человек не сдержал улыбки. Младший сию же секунду скопировал выражение его лица и приободрился.
– Подойди, – сказал Тома и, как только брат приблизился, обнял его.
От неожиданности, Гаэль смешался. Он с любовью погладил малыша по густым каштановым волосам. Глядя на Тома, он не верил, что мог когда-то его не знать, ему казалось, они были вместе уже на протяжении веков; особенно ему не верилось в отсутствие родства, ведь Тома являлся семьей для него; так же, как и Гаэль был всем для ребенка. В груди его заныло, словно после глотка горячего чая, и он поднял взор к потолку, категорически не желая плакать и в душе смеясь над своей сентиментальностью.
Подозрительный
чай
В разгаре золотого утра Гаэль и Тома показались на улице Пуатвен. Старший увлеченно вел повествование, а младший с большим интересом внимал ему.
– Казнь короля стала переломным моментом в революции; некоторые, даже поистине революционно настроенные мужи, сочли случившееся за погружение в хаос; другие, большинство, лишь пуще воодушевились и в порыве вдохновения казнили королеву, – хмыкнув, Гаэль покосился на брата, но тот не изменился в лице и только ждал продолжения. – Однако Людовика XVI казнили неспроста. Он шел против безопасности Франции, против своего народа. Жареным запахло – он вздумал бежать, переоделся, но его узнали на границе и возвратили в Париж. А дальше судили по праву.
Отворив дверь кафе, Гаэль пропустил Тома вперед. Все пространство заливало яркое солнце; сложно было поверить, что еще часов шесть назад здесь кишел народ, дыша горячим воздухом и горланя песни. В кафе господствовал порядок, какой мог поддерживать утомленный человек.
Тома проследовал к столику, а старший поискал глазами хозяина. Они были в зале одни.
– А где Мар? – спросил ребенок, болтая недостающими до пола ногами.
Гаэль пожал плечами. Тут же скрипнула дверь, и с кухни вышел официант, пикардиец, давно знакомый двум гостям; единственный, кто, кроме Мара, работал в «Зонте».
– Доброе утро, – кивнул он посетителям, приближаясь.
– Привет, Филипп, – отозвался Гаэль и, склонив голову на бок, повторил вопрос брата: – Где же Мар? Он в порядке?
Филипп поспешил обуздать их переживания:
– С ним все хорошо! Он лишь устал и решил отдохнуть.
– Понимаю, – протянул гость. – Ему следует чаще отдыхать.
Запросив кофе, чай и галеты, Гаэль присел рядом с Тома. Официант удалился. Зал поглотила звенящая тишина, отнюдь не угнетающая, к ней примешивалось сонливое спокойствие.
Отворилась входная дверь, скрипнула. Вошла фигура в твидовом сюртуке и тщательно отглаженных кофейных брюках, чуть длинных для носящего, так что из-под штанин выглядывали только носы туфель. Ранний посетитель огляделся и прошел к самому близкому к кухне столику.
Гаэль не сводил с него взгляда; он узнал в нем вчерашнего задиру и наблюдал за ним от скуки.
Неожиданно тихо заговорил Тома:
– Зачем революционеры отдали Людовика XVII в семью сапожника?
– Что? – задумавшись, старший не был готов к вопросу. – Ну… Затем, чтоб воспитать в нем дух патриота.
Брови мальчика дрогнули.
– Причем же здесь сапожник?
– Это человек от народа, притом народа бедного и мятежного. Якобинцы хотели перевоспитать мальчика и вырастить из него мужа, достойного Республики.
Ребенок пытливо и недоверчиво всмотрелся в собеседника, затем нахмурился.
– Ты вносишь краски, – недовольно буркнул Тома. – Ведь якобинцы даже не занимались его воспитанием. Поручили дофина какому-то незнакомцу – и забыли о его существовании. А сапожник над ним издевался.
Ответа не последовало. Гаэль устремил скучающий взор на дверь кухни.
– Если ты оправдываешь такой жестокий поступок якобинцев, значит ты и меня бы сапожнику отдал, будь я «неправильно» воспитан? – обиженно продолжал Тома.
В глазах старшего блеснули лукавые искры.
– Конечно, – кивнул он. – Сейчас позавтракаем, потом окажется, что в твоем чае было снотворное, ты уснешь, а очнешься в чужой семье. Я со всеми детьми так делаю.
Покосившись на ребенка, Гаэль затрясся от смеха.
Завтрак принесла совсем юная девушка; волосы, пылалавшие рыжиной, казались единственной выразительной деталью ее облика.
Гости принялись за еду. Некоторое время Тома нарочно не притрагивался к чаю. Заметив это, старший не сводил с него смеющегося взора. Все же ненавязчивая суета рядом со входом на кухню захватила его внимание, и он неосознанно стал ловить отрывки фраз, а затем и вовсе повернул голову.
Ранний посетитель и вчерашний задира по совместительству стоял рядом со столиком, чуть поодаль остановилась девушка. Даже видя его только со спины, Гаэль мог с уверенностью сказать, что задиру охватывало волнение: настолько изменился его голос.
– Мадемуазель, неужели не найдется и нескольких минут, когда вы отлучены от работы? – на грани раболепия бормотал юноша.
– Нет, месье, – ровно звучал ответ.
– И ни единой свободной секунды? Я умею ждать. Сколько вам угодно.
Девушка сделала пару легких шагов прочь. Прежде чем скрыться на кухне, она обернулась к гостю.
– После полуночи.
Губы Гаэля дернулись, едва он услышал сие заявление. Решив не вслушиваться далее, он съел последнюю галету и допил кофе. Тома отодвинул стакан с оставшимися на дне чернеющими листьями и откинулся на спинку стула.
– Пойду отнесу на кухню, – поднимаясь с места, Гаэль взял поднос и едва его не уронил: что-то с силой ударилось о его плечо.
– Прошу прощения, месье! – воскликнул опешивший юноша, видимо, из-за задумчивости налетев на человека.
Вчерашний остряк поднял затуманенные глаза и вздрогнул, как от пробуждения. Незнакомец оказался знакомцем. Однако юноша не мог смутиться более: уши его и без того горели, а щеки заливал густой румянец, что очень напоминало его недавний образ опытного пьяницы; все же причиной столь ярких красок являлся не алкоголь, а сентиментальный трепет сердца.
– Все в порядке, – сухо бросил Гаэль и направился к кухне.
Вернувшись, он с удивлением обнаружил юношу стоящим на том же месте. Лицо его успело отпустить багрянец и принять сдержанное выражение.
– Думаю, вы меня вспомнили, – заговорил молодой человек. – Я сожалею о недавнем конфликте и приношу искренние извинения.
Он протянул бледную ладонь, усеянную коричневыми мозолями.
– Ничего страшного, – тактично уверил его Гаэль, и они пожали руки. – Откуда вы приехали?
Соскочив со стула, Тома приблизился к старшему брату, и все трое неспешно зашагали к выходу.
– Из Тулузы, – ответил юноша. – А вы?
– Из Реймса.
На улице их встретила монотонная возня пробуждающегося народа.
– Эжен Кавелье, – представился молодой человек.
– Гаэль Вюйермоз. Приятно познакомиться.
– Вам направо?
– Нет, налево.
– Тогда до свидания.
– До встречи.
Вестник
Случается, что мысли заполняют собой все пространство, поглощают при этом время, погружая мечтателя в состояние отрешенности. Они ворошатся под его кудрями, отягощают взор и наливают свинцом брови, заставляя хмуриться.
Такой же угрюмый лик воззрился на восходящее светило неморгающими углями глаз, стоя у окна и медленно пережевывая черствую вафлю. Этим утром Леон выглядел по-особенному серо и раздраженно. В голове его теснились думы, кипящие в возмущении. Прошлым вечером он ожидал разговора с Францем, намеревался объяснить ему причину той внезапной вспышки и убедить его в важности работать из последних сил, ведь другого способа остаться на плаву, когда все вокруг теряют работу, он не видел; вчера еще он охотно бы понял и простил выходку Франца. Но тот не ночевал дома, и за ночь негодование Леона умножилось в несколько раз.
– Хорошо, быть может, хранить в себе глупые осадки детства, верить в сомнительное лучшее. Также хорошо, вытаращив непонимающие глаза, казаться отдаленным от действительности, мечтать неясно о чем, витать в облаках… Это все легко! Несложно скорчить опечаленную гримасу и выставить себя облупленным скулящим щенком, крайне просто вдруг принять слабое обличье! Сложить весь груз ярма на шею равного! Что ж, он действительно устал, измотался, выдохся. Ему само собой нужно отдохнуть, побыть наедине с девушкой… Да, Рене не упустит повода, чтоб повторить ему, какой он измученный бедолага. А он только и ждет, как бы его погладили по макушке и сочувственно выслушали его чувствительную душу.
Леон прошел к шкафу с одеждой и извлек оттуда белую рубашку и черные брюки, что выглядели новыми.
– Нет, он слишком нежен для острых разговоров, слишком слаб для работы. Что за страдалец! Ему бы побольше выходных!
Облачившись в костюм и отыскав среди поношенной одежды жилет, студент покинул комнату и остановился у зеркала в гостиной.
– Долой такого работника. Как его еще не уволили? Есть же чудо в мире. Гнать бы его, чтоб знал, как отлынивать. Зато будет время отлежаться, душу кому-нибудь излить, подлизаться где-нибудь. Молодец, Франц, идешь в гору! Мое почтение, месье Лодырь. Уволят вас? Я рассмеюсь вам в лицо. Что же, это не то, что вы ожидали? Признаться, я тоже не ждал, что мой друг взгромоздит всю тяжесть на мои плечи. То будет ваша вина!
Его прервал резкий стук.
– Кто же это? – иронически скривился Леон и надменно приблизился к двери.
Отворив, он, к своему скрытому разочарованию, увидел не друга. Гость, стоявший на пороге, являлся знакомым Франца и, насколько было известно Леону, товарищем по труду: работали они вместе.
– Вам что-то нужно? – апатично спросил студент.
– Да. Франц Ларошель живет здесь, верно?
– Верно, но его нет дома, – отрубил Леон.
Гость потерянно закивал, словно не замечая грубости.
– Передайте ему, когда он вернется, – тонкие руки протянули несколько чуть смятых бумажек.
– Хорошо, – буркнул молодой человек, отбирая листы бумаги, и захлопнул дверь.
Морщины недовольства, казалось, давно пропечатались на лбу Леона. Он снова зашел в свою комнату и бросил переданные листы на письменный стол. Подумав, он взял стоявший на краю стола стакан с водой и склонился над бумажками. Но не успел он сделать и одного глотка, как лицо его разгладилось, а губы беззвучно зашептали отрывочные фразы, едва поспевая за бегающими по строчкам глазами.
Лихорадочно сжимая листок и буравя зрачками каждое слово, Леон то сводил брови, то недоуменно моргал. Чтение его становилось более громким, из бормотания слышались рубленные от нехватки воздуха предложения: «…в связи с избытком рабочих и недостатком средств…», «…Месье Ларошель, желаю удачи в поисках новой работы…», «…ничего личного не примешивая…», «…вы уволены».
Стакан выпал, треснул и покатился к ножке кровати. Еще раз перечитав каждую букву, Леон, весь бледный, опустился на кровать, не отпуская письма.
«И где он?» – проносилось в его мыслях. – «Пошел на работу? Уже знает? Или нет пока?»
Студент снова поднялся на ноги, сосредоточенно сложил бумаги стопкой и спрятал под обложкой «Критики чистого разума» Канта.
«Если не знает… Потом скажу, потом…»
В растерянности оглядевшись, он в смутной неуверенности дошел до порога квартиры и сжал ручку двери.
«Когда он придет? Подождать?»
Стрелки часов подбирались к восьми.
«Поздно».
Со сжавшимся сердцем Леон покинул квартиру и спустился по лестнице. Оказавшись на улице, он ощутил порыв холодного ветра и понял, что забыл надеть пальто, но возвращаться в голову ему и не приходило.
Точно перехватив натуру ветра, он шел порывами: иногда ускорялся, едва ли не переходя на бег, временами в смятении замирал. В груди нещадно ныло сердце при малейшей мысли о том, чтобы рассказать печальную новость другу. Слова терялись, и их место поглощало опустошение, сродни той обезображенной земле, из которой вырвали огромный пласт; пустота, обитающая в яме, бывшей ранее ровной поверхностью, пропитана не отчужденностью, а скорее глубоким замешательством, которое теперь читалось в каждом движении Леона.
С ним неожиданно поравнялась фигура, приноровившись к его темпу. Только некоторое время спустя студент очнулся и обернулся, расслышав свое имя. Ему приветливо улыбался Жозеф.
– Покорнейше прошу прощения, – вклинился в мысли его оживленный голос товарища. – Ты очень спешишь?
Леон мотнул головой и снова замедлил шаг.
– Выглядишь убито, – тут же заметил собеседник. – Что-то случилось?
– Нет, – покосившись на Жозефа, буркнул он. – Ты что-то думал спросить? Или просто поговорить хотел?
– Можно и поговорить, – пожал плечами спутник. – Вот только ты, вижу, не в настроении.
Вместе они перешли на другую сторону улицы, освещаемую золотым солнцем, столь редким для угасающей осени.
– Я хотел знать, где сейчас Франц? – прервал молчание Жозеф.
– Разве он был не с вами? – прозвучал несколько смущенный ответ.
– С нами?
– Ну, с тобой и Гаэлем. Нет?
– Вовсе нет, – заявил Жозеф с примесью удивления.
Остановившись, Леон в недоумении уставился на друга:
– И где он тогда?
– Именно это я и спрашивал.
Лицо студента помрачнело, и он пожал плечами.
– Долгие гуляния ему не присущи, – проронил спутник, поразмыслив. – Плохо, если он не вернется до вечера. Как только встретишь его, скажи, чтоб он шел на Ла Файет к пяти часам, – поколебавшись, он добавил: – Рене просила передать. Обязательно.
– Разве они не виделись вчера?
Жозеф сконфуженно заморгал:
– Я же не слежу за ними… Думаю, навряд ли: она бы не выглядела такой озабоченной.
Рассеянно кивая, Леон чувствовал прибывающее, словно волны на берег моря, волнение.
– Запомнил? – уточнил Жозеф. – На Ла Файет, к пяти часам. Хорошо, сочту твое глубокомысленное мычание за положительный ответ, – он, отстранившись, кивнул и попрощался.
Оставшись один, Леон дал волю мыслям. Теперь они разрывали его на части, как множество щенков, вцепившихся в единственную игрушку.
Прохожие обходили его, ведь он замер посреди улицы. Некоторые даже бросались руганью, но молодой человек вдруг сделался глух.