Пусть
юность
поет
о
любви
Поднявшись по лестнице, устланной бархатным ковром, Франц осмотрелся, тронутый величественным видом широкого коридора; потолок утопал в темноте: свет канделябров не достигал такой высоты.
Чичероне учтиво подождал, пока спутник придет в чувства; затем провел его к массивной двери, под которой мерцал тонкий отблеск свечи. Слуга постучал; когда изнутри послышалось «Еntrate25», он отворил.
Пред молодым человеком открылась небольшая комната, скромно обставленная мебелью времен Реставрации: она была темного цвета с золотыми инкрустациями, незатейливый столик на выгнутых ножках в виде львиных лап затесался справа, рядом расположились два кресла с шелковыми обивками; по периметру выстроились книжные шкафы, отчасти с пустыми полками, которые занимали бюсты римлян: Цезаря, Марка Антония, Октавиана Августа. В другом конце комнаты, напротив двери, стоял огромный письменный стол, заваленный бумагами; над ними, погрузившись в дела, склонился Нестор д'Арно.
Оторвавшись от дел, барон поднял голову и слегка удивился, увидев на пороге Франца. Из уважения он поднялся.
– Добрый вечер, месье Ларошель.
Слуга оставил их одних, закрыв дверь за спиной гостя.
– Присаживайтесь, – Нестор указал на кресло. – Что-то случилось?
– Добрый вечер, Ваше Благородие, – поклонился молодой человек, чуть растерявшись. – Нет, ничего не случилось.
Барон непонимающе улыбнулся и поднял бровь, ожидая объяснений.
– Я хотел вас поблагодарить за вашу щедрость, – со всей искренностью молвил Франц. – Вы очень мне помогли в такие непростые времена. У вас поистине доброе сердце, месье!
Умиляясь сей речи, хозяин покачал головой:
– Спасибо вам за признательность, мой юный друг, но не стоит преувеличивать. Вы спасли жизнь дорогому мне человеку. То, что вы имеете, это меньшее, что я могу вам дать.
Франц снова поклонился, приложив руку к груди; любовь к такому великодушному человеку вывела улыбку на его лице.
– Месье, право, вы сделали очень много для меня, и мне этого достаточно, – собравшись, гость добавил: – Однако я бы хотел уйти.
Виновато посмотрев на барона, он заметил его огорчение. Нестор д'Арно печально свел брови.
– Я знал, что будет некое «однако», – он прошел к газетному столику. – Есть ли шанс уговорить вас остаться, месье? Ведь Джакопо не сможет ходить еще как минимум месяц. К тому же мне не хотелось бы с вами прощаться.
Разведя руками, молодой человек вздохнул:
– Я желаю Джакопо скорейшего выздоровления, но замещать более его не могу.
– Хорошо, месье, – понимающе улыбнулся барон д'Арно. – Поступайте на свое усмотрение. Не откажетесь ли вы от чашки кофе? Я вновь читаю сомнение на вашем лице. Мы долго не задержимся, не переживайте. Так что же?
Гость наконец согласился, и они опустились в кресла; кофе принесли уже через минуту, словно знали о таком раскладе событий и готовили его заранее.
– Могу я узнать причину вашего ухода? – Нестор отпил от края фарфоровой чашки.
– Конечно, это не секрет, – кивнул Франц и удивился необыкновенно вкусному кофе. – Замечательный напиток… Ах да, я попросту хочу посвятить больше времени учебе. Видите ли, мне нужно больше читать, нарабатывать практику.
– Это в самом деле важно. В вашем возрасте я пару раз бросал обучение, однако не сладко мне пришлось, наверстывая упущенное уже в осознанном возрасте.
– Почему же вы бросали?
– Юность! – рассмеялся барон. – Gaudeamus igitur, iuvenes dum sumus26, in vino veritas27 и carpe diem28 – такие лозунги руководили мной; и, конечно, amorem canat aetas prima29. В общем, в молодости меня мало интересовало обучение, я склонялся к приключениям и новым знакомствам.
– Но сейчас вы такой статный, ученый человек, – подметил Франц.
– Спасибо! Как я сказал, я взялся за ум, когда пришло время. Что насчет вас? Выходит, что вы не всегда присутствуете на занятиях из-за работы?
Кивнув белокурой головой, гость поджал губы.
– И на кого вы учитесь?
– На юриста.
Нестор д'Арно задумчиво перевел взгляд на книжные полки, словно пытаясь отыскать что-либо среди римских изваяний.
– У меня должны быть какие-то книги по правоведению, – протянул он. – Если вам понадобится такое, смело обращайтесь ко мне. А вообще, месье, мне думается, вы сделали неплохой выбор: столь нужная профессия принесет вам доход, только старайтесь, дерзайте…
Фразу его оборвал стук в дверь, за ней послышался голос:
– Ваше Благородие, карета уже готова!
– Ожидайте пять минут, – приказал барон и, не торопясь, вновь обратился к гостю. – Я уверен, вы очень старательный студент, но вам нужно больше времени, это правда. С удовольствием я не наблюдаю в вас моих черт, вы, в отличие от меня, трудолюбивый, и если захотите, то ваш ум приведет вас к звездам.
Растроганный Франц пролепетал:
– Вы очень добры, месье…
– Однако неужели нынешнему студенту столь тяжко живется, что время он отдает либо работе, либо учебе? Как же друзья и подруги?
– Друзья ведь тоже учатся, – улыбнулся молодой человек.
– А подруги? Или вы отдаете всю свою любовь Фемиде?
– Видимо, так, – пожав плечами, отшутился Франц. – Естественно, у меня есть друзья, но они часто заняты своими делами. К примеру, Леон – мой однокурсник, но и он усердно работает; Жозеф и Гаэль старше, они уже погружены в свою рутину; с Рене я тоже редко вижусь, так как она живет на Ла Файет, что очень далеко от моего дома, и сейчас ей, полагаю, не до меня.
Отставив чашку, барон серьезно свел брови. Перемены в его лице озадачили Франца, и он недоуменно спросил:
– Что-то случилось?
Хозяин внимательно посмотрел на молодого человека, но в то же время его взгляд обращался и внутрь себя. Вдруг он вновь попытался улыбнуться:
– Прошу прощения, всего лишь легкое недомогание.
– Вам лучше? – забеспокоился гость.
– Да-да, все хорошо. Месье, вы упомянули девушку? Как вы сказали: Эстер?..
– Рене, – поправил его Франц. – Быть может, вы знаете ее деда – месье Эрвье, он крупный акционер банка.
– Да, читал что-то в газетах, – допивая кофе, бросил Нестор. – И… Вы не видитесь с ней?
– К сожалению, – молвил Франц, припоминая светлое прошлое. – Раньше мы были неразлучны. С ней мир становится совсем другим: она точно солнце.
Поднявшись, барон прошелся по комнате, позабыв о посетителе; он остановился у окна.
– Что ж! – обернувшись, проговорил Нестор д'Арно. – Благодарен вам за визит и за работу, месье Ларошель.
Франц поклонился.
– Спасибо за вашу щедрость, Ваше Благородие!
– Не за что, обращайтесь.
Покидая комнату, гость едва ли не столкнулся со слугой, спешащим в кабинет барона. Человек постучал и напомнил про готовую карету. Франц спускался по лестнице, когда до него донеслась фраза:
– Распрягайте лошадей.
Вечно
Не стук, а грохот в дверь разбудил Рене. Испугавшись от неожиданности, она ахнула и прикрылась белоснежным одеялом, однако настойчивый посетитель вынудил ее подняться и открыть.
На пороге стоял месье Эрвье. Растрепанные волосы свидетельствовали о недавнем пробуждении; был и впрямь ранний час – только-только занималась заря. Несмотря на сонливость, вид его не внушал надежды на миролюбие; встревоженные глаза метали молнии.
– Оденься, – буркнул он; тогда щеки девушки зарделись. – В гостиной тебя ждет барон Нестор д'Арно.
Ошеломленная сей новостью, она некоторое время не двигалась с места, даже когда дверь захлопнулась перед ее носом. С помощью Полетт она наспех надела случайное платье и, чувствуя неладное, вышла.
Атласные занавески искажали утренние лучи, наполнявшие гостиную розоватым светом. Посредине, заложив руки за спину, стоял Нестор; без шляпы, без перчаток, с раскинутыми бортами сюртука – всегда опрятный, теперь он не позаботился о внешнем виде. Щеки его, бледнее, чем обычно, возможно, являлись следствием недуга или бессонной ночи. Понурив плечи, он походил на потерянного в большом мире ребенка.
Рене остановилась на последней ступени. Не замечая ее, Нестор не двигался и будто не дышал. Тогда она превозмогла себя и произнесла:
– Доброе утро.
Он вздрогнул.
– Мадемуазель Эрвье, – вместо приветствия обронил он.
Ожидая объяснений, она молчала. В гостиной они находились одни, поэтому никто не нарушал идеальную тишину, если она устанавливалась. Барон сделал пару шагов навстречу, но не осмелился подойти и поцеловать ее руку, как обычно: его собственные руки дрожали.
Грудь его вздымалась и тут же опускалась, как под прессом.
– Вы никогда не давали своего согласия… – выдавил он, кажется, спустя столетия безмолвствия. – Согласия на нашу свадьбу…
– Вас это не беспокоило, – дернув плечом, бросила девушка; бросила, словно камнем.
Выдохнув, он отвернулся и зашагал по комнате, бормоча себе под нос, в поисках оправдания:
– Я очень сильно любил… и люблю… вас. С моей стороны ужасно неволить… Я не прав. Это доставляло вам боль. Из-за этого вы никогда не чувствовали ко мне ничего, кроме ненависти. Никто не любит своих мучителей. Но я терзал вас, сам не замечая этого. Я любил… А вы страдали. Моим утешением было, что… моя любовь, она светлая, чистая. Я люблю вас, как ангела. Понимаете, раньше такого со мной не было. Я встречал многих. Я что-то чувствовал. Но, узнав вас, понял, что это была не любовь.
Сердце Рене впервые пронзило сочувствие к барону; она невольно ощущала себя сторонним слушателем его тайных мыслей; кто знает, может, он и не желал произносить их в слух, может, он забыл, что она здесь. Девушка опустила влажные глаза.
– Вы жалеете меня… – обомлел Нестор, становясь еще белее. – Вы жалеете меня. Спасибо. Значит, вы ненавидите меня не всей душой. Вы плачете обо мне. Значит, вы выделили для меня пару добрых чувств. Жалость близка к любви, а мне хватит и этого.
Он обратился к окну и некоторое время наблюдал за трепетом ветвей. Рене смахнула слезы.
– Да, я был не прав, – продолжал Нестор глухим голосом. – Я сам виноват в том, что сейчас чувствую. Мне нужно было изначально просить у вас руки, тогда я бы услышал отрицательный ответ и исчез бы…
Вновь обернувшись к ней, он, сжав мертвенные губы, покачал головой. Судорожный вздох потряс его.
– Как бы я исчез? Нет… Нет, я лгу вам, но, право, я не знаю, как бы я поступил… Это не отменяет факта моей ошибки. Если бы я поступил так, как положено, все было бы честно, ясно, правильно. Но вышло наоборот. Ради своего счастья я причинил вам муки.
С дрожью Нестор приблизился к лестнице и взялся за перила.
– Я надеялся, что вы смягчитесь. Думал, что это лишь дерзость юности. Вы были так счастливы, получив гитару, а уж как был счастлив я. Ведь наконец – на миг, на единый миг – ваша доброта открылась и мне.
Робко взяв ее руку, он проговорил:
– Простите меня, я так отчаянно надеялся, что не замечал правды, я жил в иллюзии все три года. Я казался вам тираном… Но я не такой. Вы сделали меня счастливым, делили со мной время по моей прихоти, говорили со мной, я чтил вас, как богиню, и убивал, как жертву. Если в вашем сердце есть хоть капля сострадания ко мне, я умоляю меня простить… Я вас… тебя люблю, Рене.
Она отняла свою ладонь и отступила на шаг. Барон так же отпрянул, испугавшись своей вольности.
Через силу он продолжал:
– Вы знаете молодого человека по имени Франц Ларошель?
Девушка встрепенулась; осознание пришло к ней не сразу. Широко распахнув глаза, она закивала.
– Извините мне мой вопрос, но я должен удостовериться в своей смерти: что вы к нему чувствуете?
Не понимая, откуда барону известно о ее друге, Рене подалась вперед, переживая; тысячи вариаций неприятностей, которые могли случиться с Францем, роились в ее уме.
– Что с ним?
– Ответьте на мой вопрос, прошу, – взмолился Нестор, хотя ответа уже и не требовалось.
Опираясь на перила, чтоб не упасть, Рене подавила тревогу. Барон ждал в нервном напряжении.
– Я люблю его.
В трех этих словах звучала неподдельная нежность и волнение; щеки ее залились румянцем.
– Я люблю его, – повторила Рене, чувствуя, как сильно бьется ее сердце.
Убитый два раза подряд, Нестор смотрел на нее, не в силах сдвинуться. Он приложил холодную ладонь ко лбу.
Девушка выпрямилась, придя в себя. Наблюдая за ним с удивлением и печалью, она заметила, что ей стало легче. Словно так и должно быть. Словно роковым словам суждено было прозвучать.
– Что мне теперь делать? – еле слышно, точно из-под земли, прошептал Нестор д'Арно.
– Уходите, – так же тихо ответила Рене.
– Я не могу, – срывающимся голосом пробормотал он. – Не могу… Как?.. Как?..
– Да, уходите, – твердо убедившись в правильности решения, кивнула девушка.
Нестор не шелохнулся; однако это не являлось проявлением упрямости; он потерял контроль над собой и каждое мгновение рисковал упасть.
– Навсегда?
Этот звук облетел всю комнату; каждая картина услышала его, и, если бы изображение имело душу, оно бы застонало.
– Навсегда, – отозвалась Рене.
– Можем ли мы продолжать общение?..
– Нет, – оборвала она. – Вы должны уйти совсем.
Нестор, шатаясь, сделал шаг к ней. И оступился, упав на колени.
– Если вы когда-нибудь… – сотрясаясь, заговорил он. – Когда-нибудь передумаете. Позовите меня… Напишите мне письмо… Я приеду в любой момент.
Барон поднял на нее умоляющий взгляд и вновь наткнулся на сострадание; такое далекое, каким Бог может сострадать смертному.
– Я буду любить вас вечно… Вечно…
Уголок губ девушки дрогнул:
– Вы не верили в вечную любовь.
Обхватив руками голову, Нестор сидел, как моряк, после кораблекрушения, без чувств взирающий на море и разбитое судно. Наконец он поднялся. Морщины испещрили его лицо. Он подошел к выходу, когда Рене сошла с лестницы и обратилась к нему.
Нестор обернулся. От его единого вида растаял бы самый мощный ледник.
– Вы просили прощения, – мягко сказала девушка. – Я вас прощаю.
Слезы вопреки его воле затуманили взор и скатились по щекам.
– Благодарю.
Дверь за ним закрылась; Рене осталась одна.
Затаив дыхание, она глядела перед собой, забыв о времени. Невероятное облегчение радовало ее сердце. Девушка невольно улыбнулась; ликование ее сравнимо было с триумфом заключенного, помилованного прямо на эшафоте. Стало в разы легче дышать. Удавка рока, казалось, отпустила ее.
Хоть она и жалела Нестора всем сердцем, однако его уход воспринялся ею за избавление, исцеление, воскресение.
«Я свободна,» – пронеслось в ее мыслях.
– Чертовка!
Резкое восклицание вырвало ее из раздумий; на пороге гостиной возвышался месье Эрвье. Взбешенная фурия меньше бы напугала Рене в сей момент.
– Потаскуха! – в гневе орал он так, что слышал весь дом. – Собака!
Приблизившись к девушке, он отвесил ей жестокую оплеуху, затем вторую, по другой щеке; Рене потеряв равновесие, рухнула ничком и закричала сквозь боль.
– Чтоб ты провалилась со своим выродком!
Едкие фразы хлеще ударов жгли ее. Она кричала в пол, обняв голову с разметавшимися волосами.
– Надо было придушить этого щенка, когда тот еще в пеленках лежал! Всю жизнь нам испоганил! И тебя за одно с ним! Дура, ну дура!.. Такого человека оттолкнуть! Спустя три года! Три года!..
Не разбирая его слов, а внемля только своему плачу, Рене все лежала, сжавшись, у самого входа. На шум сбежались слуги, но не смели приблизиться.
– На твою радость мать слегла с лихорадкой, она бы тебя убила! Еще придет время, ничего. Еще поплачешь и ты! Куртизанка!.. Что ты натворила! Ты расстроила свадьбу! Ради какого-то нищего!
Она почувствовала, что месье Эрвье отдалился от нее, и подняла красное от ударов лицо.
Толпа слуг посторонилась, извергнув старушку – Полетт. Она сию секунду подбежала к молодой госпоже и заключила ее, вздрагивающую, в объятья.
С презрением наблюдая эту сцену, старик Эрвье сплюнул:
– Не о том ревете, бестолочи. Догонять барона надо, умолять и прощения просить! Эх, сволота!.. Ты не представляешь, какие планы ты мне угробила, какое будущее бы тебе открылось с ним. Посмотрю я, как ты заживешь со своим Францем! Где-нибудь в подвале с крысами, ведь на большее он не способен.
Грозно подойдя к сцепившимся на полу женщинам, он прорычал в лицо Рене:
– Нет. Нет, никакого барона ты не заслуживаешь. И о Франце позабудь. Я беру все в свои руки. Будет ли твой муж тебя любить, будет ли бить, будь он самим палачом или садистом – мне все равно, живи с этим, как тебе заблагорассудится. От лучшего ты отказалась – получай худшее.
Полетт подняла девушку и повела на второй этаж, в ее комнату.
– Все вон! – огрызнулся на слуг старик. – Пошли вон!
Заперев дверь на ключ, верная служанка уложила госпожу в постель, но Рене тут же подскочила.
– Милая моя, мне нужно бежать! – прошептала она в мольбе.
Полетт аккуратно дотронулась до ее алых скул, горевших от пощечин.
– Сильно болит?
– Полетт, я должна уйти отсюда.
Старушка закивала, пряча скорбные глаза:
– Но как?
С минуту девушка лихорадочно обдумывала план; наконец, она посмотрела на Полетт и уверенно приказала:
– Попроси у садовника Кателя его личную одежду. Любую, с которой ему будет легче расстаться. Пусть она будет рваная, без разницы. Он даст тебе ботинки, брюки, рубашку и, возможно, какой-нибудь жилет. Я знаю, он хороший человек, он пойдет навстречу. Мы с ним почти одного роста и телосложения, так что меня могут принять за него, не глядя на лицо.
Седые брови Полетт поползли вверх, но она не протестовала; не существовало такой силы, что заставила бы ее перечить своей юной госпоже. В прикроватной тумбе она отыскала кошелек.
– Передай это Кателю. У Валентина попроси картуз, мне нужно прикрыть голову.
– И спрятать волосы, – добавила служанка.
– Это не проблема, – легко отозвалась Рене и подошла к письменному столу.
Из верхнего ящика она достала ножницы, которые часто использовала, мастеря что-то своими руками. В считанные секунды лезвия отсекли крупные пряди; теперь волосы даже не касались плеч.
Ровно через четверть часа Полетт принесла все необходимое в комнату Рене. Новый ее гардероб составляли: бурые штаны с потертыми коленями, белая рубашка, старомодный пиджак и желтый клетчатый картуз; на полу ждали нечищенные ботинки, точно садовник снял и отдал их Полетт, как только она попросила.
Облачившись в сие одеяние, девушка подошла к зеркалу, не узнавая себя.
– Мы не прощаемся, Полетт, я напишу тебе, – сказала Рене и обняла старушку. – Никого нет?
– В коридоре никого. И на первом этаже пусто. Месье Эрвье приготовил карету и уехал.
Девушка оставила комнату и, оглядевшись, осторожно вошла в кабинет деда. Здесь всегда царил идеальный порядок. Стараясь его не нарушить, Рене на носках приблизилась сначала к письменному столу, но ящики остались запертыми на ключ, затем осторожно открыла узкий шкаф, где висели пиджаки; поочередно погружая ладонь в карман каждого из них, она выудила три банковских билета на полторы тысячи франков, видимо, позабытых месье Эрвье.
Очаровательная воровка осмотрела комнату; не заметив в ней изменений, она тенью шмыгнула в коридор.
На
обломках
жизни
Леон зажег свечу, и в рыжем свете выступили очертания узкой комнаты. Часто на полу в беспорядке валялись книги, бумаги, тетради, обычно кровать не застилась, стол являлся олицетворением хаоса; однако сейчас комната словно увеличилась в размерах, ведь в ней наступила эра порядка: любой желающий мог бы спокойно пройти от кровати до двери, не споткнувшись и не упав при этом!
Но вещи не просто пропали с поля зрения, они исчезли совсем: книги не отправились под кровать или на полку, одежда не перекочевала в шкаф; все ушло в чемодан.
Небольших размеров, округлый, он притаился у открытой двери, ожидая выхода. Огонь свечи придавал ему ржавый оттенок. Он вместил все вещи, которые делали это пространство домом, он заключил в себе мир и, видимо, гордился этим, выпятив брюхо.
Сев за пустой письменный стол, где остались лишь чернила и одинокий листок бумаги, Леон оперся щекой о кулак.
Черная тоска отягощала его сердце и пичкала ядовитый ком в горло. Он до сих пор не мог поверить, что потерял работу, остался с несколькими франками на руках, не способный больше платить за квартиру; на такое количество денег долго в Париже не прожить. Мысль остаться вызывала в нем вопросы, мысль уехать обратно в деревню – негодование.
Молодой человек выбрался из глуши, чтоб учиться в Париже; он добился своей цели. Жизнь преподнесла ему очередной удар – он оказался фатальным. Уехать домой означало сдаться, признать себя побежденным. Первое время он отвергал назойливую идею о возвращении; в деревне бы его встретили старые знакомые, они засвидетельствовали бы сей крах. Как бы отреагировали они: потешались бы? сожалели? В родных краях он не смог бы продолжить обучение, так что стоило сразу позабыть о любимом деле и о мечте. Кем бы он стал? Пастухом? Скорее всего.
Жить до самой смерти в нужде… От сего факта своей судьбы он бежал долгие годы. И вот щупальце рока вынуло его из пучины удачливых и выгравировало на его лбу «уволен».
За отрицанием последовало отчаяние, смешанное с принятием. Тогда Леон собрал вещи.
Но оставалось нечто, заставляющее его колебаться.
Франц. Человек, с которым он пережил взлеты и падения, первый, с кем он заговорил в столице, первый, кто ему улыбнулся и пошел на встречу, помогая со всем: от мелочей, до настоящих неприятностей. Франц, который понимал его, как никто другой, кого никто и никогда не заменит. Его друг, натерпевшийся едкого характера Леона. Будет ли он рад освобождению комнаты? Ведь дружба их за последние три месяца обратилась едва ли не во вражду.
Искренне сожалея, Леон взялся за перо, чтоб оставить другу письмо.
Скрипнула входная дверь, и раздались шаги. В коридоре зажглась лампа. Оторвавшись от бумаги, молодой человек заметил осторожно заглянувшего к нему Франца.
– Здравствуй, – произнес Леон сиплым от долгого молчания голосом.
– Привет, – друг робко перешагнул через порог. – У тебя так чисто.
Хозяин комнаты оглядел владения и не без грусти пожал плечами; он объявил извиняющимся тоном:
– Я уезжаю.
Присев на край кровати, Франц с удивлением вытаращил глаза.
– Уезжаешь? – повторил он, дабы смысл быстрее усвоился. – Почему? Что случилось?
– Меня уволили, – без предисловий констатировал тот.
Друг непонимающе нахмурился:
– И это повод? Сейчас всех увольняют. Ты и сам знаешь, что времена настали непростые. Нужно собраться.
– И уехать.
Франц положил руку ему на плечо и твердо посмотрел в глаза.
– Нет, не уехать. Надо бороться. Ты приехал сюда, чтоб быть юристом, это твоя мечта. Ты столько сделал, чтоб оказаться в Париже, столько отдал, чтоб учиться в университете. Подумай сам: ты был простым деревенским пареньком, крестьянином, а теперь – студент, юрист! Осталось совсем немного проучиться. Любая компания тебя возьмет, потому что у тебя не просто навыки и предрасположенность к такому делу, а талант! Ни в коем случае нельзя плевать на него, нельзя отчаиваться и бросать все достижения у самого финиша, на пороге счастья. Тебя выгнали с работы? Допустим, она тебе нравилась? Нет. Считай это за избавление, теперь у тебя есть больше времени на учебу, чтоб в будущем отдавать себя любимой работе…
Оборвав речь, Леон обнял друга, благодарный за столь искренний порыв помочь. Франц похлопал его по спине и засмеялся.
– Но у меня нет денег, – сокрушенно признался Леон, садясь на пол.
Франц присел рядом с ним.
– Ты же не один. У тебя есть я.
Пламя свечи тревожило их тени. Капли дождя затарабанили по стеклу, засвистел ветер, просачиваясь в оконные щели.
– А ты еще уходить собрался в такую погоду, – хмыкнул Франц, легко ударив товарища кулаком в бок. – То есть, ты бы не попрощался со мной? Вот нахал. Ты меня удивляешь.
– Прости, – выдавил Леон. – Я правда хотел уехать, не попрощавшись. Не знал, что тебе сказать. Не знал, захочешь ли ты вообще слушать меня, ведь в последнее время я наговорил тебе ужасно много гадостей.
– Все хорошо. Теперь точно все хорошо, – утешил его друг. – Потому что ты все-таки не успел уехать и, значит, не успел совершить ошибку. Останешься здесь, продолжишь идти к мечте, а там, глядишь, какие горизонты тебе откроются!
Посмотрев на письменный стол, где лежал нетронутым лист для письма, Леон улыбнулся:
– Славно, что ты вовремя подоспел. Мне не пришлось изводить бумагу.