Шестерка Атласа

Каллум

Два часа назад

Каллум Нова давно привык получать желаемое. Благодаря своей магической специальности он, не напрягаясь, учился на отлично; главное – держать ее в тайне, что он, в общем-то, и делал.

Его дар походил на своеобразный гипноз. Некоторые бывшие Каллума, оглядываясь, вспоминали нечто вроде прихода, как от наркотиков, с глюками. И если они не держали ухо востро, Каллум мог уболтать их на что угодно. Это здорово упрощало ему жизнь. Порой даже слишком.

Впрочем, это не значило, что Каллум не любил вызовы.

Когда он шесть лет назад окончил университет и вернулся домой из Афин, в его жизни почти ничего не происходило, и это не очень-то радовало. Разумеется, он работал на семейном предприятии, как поступало большинство выпускников-медитов. Основным направлением деятельности семьи Нова, контролировавшей магические информационные средства, была красота, великолепие, а еще иллюзии всех мастей, и самая большая из них – Каллум. Он торговал тщеславием и поднаторел в этом. Даже очень.

Однако убеждать людей в том, во что они и так верят, казалось ему скучным. Каллум обладал очень редкой специальностью, манипулистикой, и еще более редким талантом, намного превосходившим возможности любого среднего колдуна. К тому же он был умен и поэтому желаемого от людей не добивался, а получал все на блюдечке. Вот по чему он вечно искал развлечения; незнакомцу, который появился на пороге, убеждать Каллума почти не пришлось.

– Хранитель, – вслух прочитал Каллум, пристально изучая визитку и закинув ноги на стол. На работу он опоздал на четыре часа, но ни управляющий партнер (сестра), ни владелец бизнеса (отец) о пропущенном совещании ничего не сказали. Он все наверстает во второй половине дня, присев на две минуты (управится-то он и за полторы, просто сперва допьет эспрессо) потолковать с заказчиком полного портфеля высококлассных иллюзий для лондонской Недели моды. – Надеюсь, вы храните нечто интересное, Атлас Блэйкли.

– Так и есть, – сказал тот, поднимаясь на ноги. – Полагаю, мне стоит вас ожидать?

– Полагать опасно, – ответил Каллум, проверяя границы интересов Атласа. Размытые и твердые, они так просто внутрь не пускали. Кем бы этот Атлас Блэйкли ни был, его предупредили об особенных навыках Каллума, а значит, он глубоко копнул, просто чтобы добраться до их истинной природы. По мнению Каллума, любому, кто по собственному желанию делает грязную работу, стоило уделить несколько минут своего внимания. – Кто участвует?

– Еще пятеро.

Хорошее число, подумал Каллум. Вполне эксклюзивно, но статистически один из этих пятерых еще мог ему понравиться.

– Кто самый интересный?

– Это все субъективно, – ответил Атлас.

– Значит, я?

Атлас невесело улыбнулся.

– Вы не безынтересны, мистер Нова, хотя, подозреваю, впервые окажетесь в одной комнате с группой столь же редких индивидуумов, как и вы сами.

– Интригует, – сказал Каллум, убирая ноги со стола и подаваясь вперед. – Но мне хотелось бы узнать о них побольше.

Атлас выгнул бровь.

– Не о самой возможности, мистер Нова?

– Захочу – и она будет моя, – пожал плечами Каллум. – Я могу подождать и решить позже. Игроки всегда интереснее самой игры, знаете ли. Точнее, игра приобретает иной окрас в зависимости от участников, – поправился он.

Атлас улыбнулся одними уголками рта.

– Нико де Варона, – сказал он.

– Ни разу не слышал. Что умеет?

– Он физик. Способен подчинять себе физические силы, равно как вы – чужие намерения.

– Скукота. – Каллум откинулся на спинку кресла. – Но думаю, попытку ему дать можно. Кто еще?

– Либби Роудс, тоже физик. Не видел, чтобы кто-то еще так воздействовал на окружающую среду. Равно как Рэйна Мори, натуралист, воздействует на землю, которая лично предлагает ей свои плоды.

– Натуралистов – как грязи, – ответил Каллум, хотя и признал про себя, что ему стало любопытно. – Кто еще?

– Тристан Кейн. Видит иллюзии насквозь.

Редкий дар. Очень редкий, хоть и не особенно полезный.

– И?

– Париса Камали. – Это имя Атлас произнес нерешительно. – О ее специальности я бы предпочел умолчать.

– Вот как? – Каллум заломил бровь. – А про меня вы им рассказали?

– О вас и не спрашивали.

Каллум прочистил горло.

– У вас привычка составлять психопрофиль всякого встречного? – равнодушно спросил он, но Атлас не ответил. – С другой стороны, если человек не замечает, как на него воздействуют, то и возмущаться не станет, так?

– Думаю, мы с вами в некоторых смыслах противоположны, мистер Нова, – сказал Атлас. – Я знаю, что хотят слышать люди, а вы заставляете их хотеть слушать то, что знаете вы.

– Может, я от природы такой интересный? – беспечно предположил Каллум, и Атлас басовито рассмеялся.

– Знаете, для человека, который так четко знает себе цену, вы, похоже, забываете, что под слоем природного таланта в вас живет большая скука, – сказал Атлас, и Каллум встревоженно моргнул. – Это еще не значит, что есть свободное место, но…

– Свободное место? – вскинулся Каллум. – Занятный у вас метод вербовки.

– Не свободное место, – повторил Атлас, – но кое-что определенно незавершенное. – Он встал. – Спасибо огромное за уделенное мне время, мистер Нова, – сказал он, – ведь пока мы с вами тут беседовали, вы наверняка могли провернуть уйму дел. Как думаете, сколько времени вам потребовалось бы на то, чтобы развязать войну? Или же завершить? – Он помолчал, но Каллум не ответил. – Пять минут? Или, быть может, десять? Быстро ли вы сможете кого-нибудь убить? Спасти жизнь? Я восхищаюсь тем, чего вы не сделали, – признал Атлас, склонив голову и выжидающе глядя на него, – и мне очень интересно, почему вы этого не сделали.

– Вмешиваться в дела мира – так и с ума сойти недолго, – раздраженно сказал Каллум. – Для того чтобы быть мной, требуется определенный уровень сдержанности.

– Сдержанности, – повторил Атлас, – или отсутствия воображения?

Каллуму хватило самообладания, чтобы не вытаращиться на него.

– Лучше бы это стоило моего времени.

Он не сказал: четыре минуты и тридцать пять секунд. Вот за сколько он управился бы.

Ему показалось, что Атлас Блэйкли, Хранитель, заманивает его куда-то, но сопротивляться этому не стоит.

– Я мог бы ответить то же самое, – сказал Атлас, учтиво кивнув на прощание.

Париса

Час назад

Она сидела в баре, в любимом черном платье, потягивая мартини. Она всегда приходила сюда одна. Какое-то время еще брала с собой подружек, но в конце концов пришла к выводу, что они создают много шума, действуют разрушительно и частенько ревнуют, чего Париса уже не терпела. Когда-то, еще в Парижском универе, у нее имелись одна или две подружки, да и в Тегеране она сблизилась с братом и сестрой, но с тех пор определилась: в одиночку работать куда эффективнее. Для нее это было логично. Люди, которые выстраиваются в очередь поглазеть на «Мону Лизу», обычно не знают названий соседних картин, и это совершенно нормально.

Определений тому, чем занималась Париса, нашлось бы множество, и большинство людей этого не одобрило бы. Само собой, она не придавала большого значения мнению окружающих. Она была умна и талантлива, но главное – если верить тем, кто когда-либо с ней встречался, – прекрасна. А то, что досталось тебе в результате случайного сочетания генов, а не упорного труд а, ни идеализировать, ни порицать, по ее мнению, не стоило. Свою внешность она не презирала, но и не любила. Просто пользовалась ею, как любым другим инструментом вроде молотка или лопаты. К тому же о чужом неодобрении даже не думала. Те же дамочки, которые осудили бы Парису, млели при виде ее бриллиантов, туфель и грудей – своих, не искусственных и даже не улучшенных иллюзией. Парису эти женщины могли называть как угодно, зато она хотя бы была настоящей. Живой, хоть и живущей за счет ложных обещаний.

В самом деле, нет никого опаснее женщины, которая точно знает себе цену.

Париса наблюдала за группой зрелых мужчин в углу: одетые в дорогие костюмы, они обсуждали какое-то дело. Некоторое время она прислушивалась к теме беседы. В конце концов, не все же сводится к сексу, порой инсайдерскую инфу раздобыть проще, а Париса, как человек умный, несла много угроз. Но разговор ей быстро наскучил, поскольку бизнес-идея была в корне несостоятельной. А вот сами мужчины показались ей любопытными. Один поигрывал обручальным кольцом и в мыслях ругался с женой. Скучно. Второй явно сох по первому, и это показалось Парисе интересным, хоть и не сулило пользы. Последний был привлекательным и, возможно, богатым (надо оценить его лучше), а на месте обручального кольца у него светлела полоска бледной кожи. Париса села поудобнее, изящно закинув ногу на ногу.

Мужчина, мельком заметив это движение, поднял взгляд.

Что ж, он определенно испытывал желание.

Париса отвернулась, поняв, что в ближайшее время мужчина не покинет собеседников. Она предпочла занять мысли кем-то иным. Может, той богатой женщиной в дальнем углу, которая того и гляди разревется? Нет, уж больно депрессивная. Оставался бармен, он определенно умело работал руками… которыми в мыслях уже водил по ее бедрам. Он довольно точно представлял себе ее формы, хотя сама она от этой связи ничего не выиграла бы. Ну, кончила бы, и что с того? Оргазм она и наедине с собой могла получить, не вдаваясь в ребячество и не трахая барменов. Если кто-то хотел войти в жизнь Парисы, ему предстояло платить деньгами, силой или магией. Ничего другого она не принимала.

Она подалась в сторону темнокожего мужчины в твидовом костюме, сидевшего у края стойки, и вслушалась в тишину у него в голове. Странное дело, она не заметила, как он вошел. Значит, это медит или хотя бы колдун. Занятно. Глядя, как он поигрывает визитной карточкой, постукивая ею о стойку, Париса прищурилась и прочитала: «Атлас Блэйкли, Хранитель». Хранитель чего?

Беда умных девушек: они от природы любопытны. Париса отвернулась от бизнесменов, решив заняться Атласом Блэйкли. Изменила позу, давая понять, что заинтересована им.

Настроилась на его разум и увидела там… шестерых. Нет, пятерых. Пятерых человек без лиц и одаренных феноменальной магией. Ах, он, значит, точно медит, и они, видимо, тоже. С одним из пятерых он чувствовал родство. Другой стал призом, который этот мужчина, Атлас, недавно завоевал и немного этим кичился. Еще двое шли парой; они ненавидели гоняться друг за другом, словно звезды на орбите, но, как ни печально, больше ничего не умели. Очередной стоял под вопросом, в нем ощущалась неопределенность, как на краю узкого карниза. Последний был… ответом, будто эхо, но почему, Париса разобрать не могла. Она попыталась разглядеть лица пятерки, но ничего не вышло; они то появлялись, то исчезали, маня ее.

Париса огляделась и немного прогулялась по его мыслям. Они напоминали экспонаты в музее, словно бы он специально для нее расставил их в том порядке, в каком ей стоило их просмотреть. Пять обрамленных туманных портретов, а потом – зеркало. Париса взглянула на саму себя и испуганно вздрогнула.

Мужчина у края стойки встал. Приблизился к Парисе, задержавшись, чтобы положить перед ней карточку, и ушел. Он не сказал и не объяснил ничего, но Париса уже знала, зачем он оставил ей визитку – ей хватило времени, проведенного у него в голове. И вот сейчас она осознала: это он сам ее впустил. «Через час, – сообщал мысленно Атлас, – карточка перенесет тебя кое-куда. В одно важное место». Кем бы ни был этот человек, место это играло для него главную роль. Тут все скрывал туман, и Париса решила, что сама все додумала, но инстинктивно поняла: это приглашение важнее мужчины, обсуждавшего дела. Он недавно носил костюм в ателье, перешивать, но заказал его не сам. Одежда вообще была не нова и принадлежала не ему. Вердикт: мужчина при всем желании не мог позволить себе костюм получше, хотя встреча того стоила.

Париса обреченно вздохнула и взяла со стойки визитку.

Час спустя она уже сидела в одной комнате с Атласом Блэйкли и пятеркой людей, туманные портреты которых видела у него в голове, хотя сами Атлас с Парисой при этом не обменялись ни словом, вежливым ли, грубым. Интерьер комнаты был предельно приятным: современный и минималистский, с длинным кожаным диваном и набором стульев с высокими спинками. Кроме Парисы присело только двое. Она следила за симпатичным мальчиком-латиносом – определенно, он все еще мальчик, да к тому же помешанный на девочке подле нее, – который нашел ее прекрасной, и мысленно улыбнулась, четко зная: она могла бы съесть его живьем, а он даже не рыпнулся бы. Денек-другой с ним, наверное, можно позабавиться, однако эта встреча, что бы они ни сулила, была куда интереснее. Внезапно комната и все в ней показалось Парисе гораздо более важным.

Африканер-блондин показался ей интересным. Возможно, чересчур симпатичным. Волосы у него были чересчур золотистые, одежда – чересчур красиво пошита по мерке, лицо – чересчур поразительное. Он глазел на темнокожего британца, Тристана, с невероятной заинтересованностью, а возможно, даже с некоторым голодом. Славно, удовлетворенно подумала Париса. Мужчины вроде него ей не нравились. Такие выкрикивают свое имя, орут о размере своего члена, говорят слова в духе: «О да, детка, как это у тебя получается, у меня еще ни с кем такого не было», в общем, доставляют хлопоты. И ни к чему стоящему отношения с ними не приводит. Богатые люди вроде него кошельков из рук не выпускают, и опыт показывал, что добра от них ждать не стоит.

К тому же все шестеро были равными. Блондин ничего не мог ей предложить, кроме верности, но от таких, как он, легко ее не добиться. Он привык получать свое, и из его мыслей Париса поняла, что хотя бы к этому он прилагал какие-то усилия. Однако Париса Камали никогда ничьей власти не признавала и признавать не собиралась.

От парнишки-латиноса, видимо, тоже ничего получить не удалось бы. Он явно был богат и явно не урод («Николас», – довольная, подумала Париса, вертя в голове его имя; она словно нашептывала его, уткнувшись мальчику в смуглую шею, на дюйм ниже мочки уха), однако легкие победы ему надоели. Такие не во вкусе Парисы. Девицу, на которой он зациклился – большие наивные глаза, детская челка, – Париса сразу списала со счетов, хотя она и прежде встречалась с девушками и не брезговала ими. Большую часть прошлого месяца она, по сути, провела с богатенькой смертной наследницей, которая и купила ей этот наряд, эти сапожки, эту сумочку. Если заглянуть людям в самое нутро – Париса любила так делать, – то все они одинаковые. Именно этим Париса и занималась: высматривала то, что не предназначено для чужих глаз. Вот только в этом конкретном случае девушка ей попалась совершенно безнадежная. Она встречалась с парнем, который ей, похоже, правда нравился. А еще у нее были добрые намерения, что удручало больше всего. Девушка, Либби, казалась такой правильной, что пользы не сулила никакой. Париса быстро перешла от нее к следующему кандидату.

Рэйна, натуралист с кольцом в носу и короткими, безыскусно, будто по линейке остриженными волосами, похожими на жидкую смолу. Вот ее точно стоило бояться больше остальных. Она излучала исходную силу, а с обладателями таковой, как подсказывал опыт, связаться себе дороже. Париса поместила Рэйну в мысленный ящик с ярлычком «Не беспокоить» и решила пока с ней не пересекаться.

Был еще Тристан, англичанин, понравившийся Парисе с первых же мгновений, как она скрытно проникла в его мысли. Он напоминал человека, у которого выдалось голодное детство – физически и эмоционально. Париса просмотрела детали: ожог на внешней стороне запястья, тонкий шрам на левом виске, неровно сросшийся перелом на пальце, белый рубец на средней костяшке кулака. Кто бы ни задирал Тристана, он всех перерос. В голове у него нарывом зрел гнев, отдающий глухим стуком, как ритм племенного барабана. Тристан явно не понимал, зачем он здесь, но оказавшись тут, намеревался наказать собравшихся и себя с ними. Парисе это нравилось. Она находила это интересным или хотя бы знакомым. Тристан сидел поближе к двери и, совсем как она, подмечал все, что было в комнате не так: иллюзии, при помощи которых остальные скрывали какие-то свои недостатки – от корректора поверх вылезшего на почве стресса прыщика на лбу у Либби до ложных золотистых кончиков Каллумовых волос. Париса мельком подумала, не отмести ли его сразу.

Он был не впечатлен.

Впрочем, при желании Париса заставила бы его изменить свое мнение. Вот только зачем это ей? Какой смысл гоняться за кем-то, на кого невозможно воздействовать? Похоже, выгоднее всего будет закрутить с самим Хранителем, Атласом. Вряд ли ему сильно за сорок, а значит, задача вполне выполнима. Париса уже прикидывала, сколько потребуется времени, чтобы добиться расположения Атласа, когда позади них открылась дверь и все обернулись.

– А, Далтон, – произнес Атлас, и стройный юноша с изящными угловатыми чертами лица кивнул в ответ. Он был на пару лет старше самой Парисы и носил чистенькую, накрахмаленную белую рубашку в тонкую, как пробор в его волосах цвета воронова крыла, полоску.

– Атлас, – низким голосом произнес Далтон и взглянул на Парису.

«Да, – подумала она. – Да, это будешь ты».

Далтон нашел ее прекрасной. Ну и что, так думали все. Он нерешительно отвел взгляд от ее груди. Париса улыбнулась в ответ, отчего мысли Далтона пустились в галоп… и пропали. Он некоторое время молчал, но тут Атлас прочистил горло.

– Знакомьтесь, это Далтон Эллери.

Далтон коротко кивнул и, натянуто улыбнувшись, посмотрел на остальных за спиной у Парисы.

– Добро пожаловать, – сказал он. – Поздравляю с обретением доступа в Александрийское общество. – Говорил Далтон плавно и елейно, но выглядел как им-то зажатым; его широкие плечи – которые он наверняка долго и упорно накачивал и для которых рубашки приходилось шить по мерке – словно что-то сковывало. Гладко выбритый и ухоженный, он походил на педантичного чистюлю, и Парисе уже не терпелось обласкать губами его изящную шею. – Уверен, вы успели оценить, какая это честь оказаться тут.

– Далтон у нас занимается исследованиями, и еще он член последнего класса посвященных, – пояснил Атлас. – Он будет направлять вас в процессе и поможет переходу в новую жизнь.

Кое-куда Париса могла бы перейти и вовсе без помощи. Она скользнула в подсознание Далтона и осмотрелась там. Станет ли он бегать за ней? Или захочет, чтобы она проявила инициативу? Он что-то заблокировал от нее, ото всех, и Париса удивленно нахмурилась. Защита от телепатии – не то чтобы невидаль, но даже от медита внушительного таланта требует больших усилий. Может, в комнате был еще кто-то, способный прочесть мысли Далтона?

На лице Атласа промелькнула улыбка. Он выгнул бровь, и Париса моргнула.

«О-о-о», – мысленно протянула она, и улыбка Атласа стала шире.

«Возможно, сейчас ты понимаешь, каково это для других людей, – ответил Атлас и осторожно добавил: – Я бы советовал держаться от Далтона подальше, а ему посоветую не приближаться к тебе».

«Он что, слушается ваших распоряжений?» – спросила Париса.

Улыбка Атласа даже не дрогнула.

«Да, и тебе тоже следует».

«А остальные?»

«Я не могу помешать тому, что вы будете делать весь следующий год, но все же есть определенные границы, мисс Камали».

Она улыбнулась, соглашаясь и очищая разум. Защита, нападение… Навыками она не уступала, и в ответ Атлас кивнул.

– Ну что ж, – сказал он. – Обсудим же детали вашего посвящения?

Часть II. Истина

Нико

Нико дергался. Дергался он вообще очень часто. Будучи человеком, которому постоянно требовалось движение, он просто не мог усидеть на месте. Обычно никто не возражал, потому что все ждали от него улыбок, смеха, что он оживит своим появлением обстановку, однако суета стоила уймы энергии, без толку сжигая калории. А еще магия Нико проявляла себя, стоило ему зазеваться: одним своим присутствием он невольно менял ландшафт, порой сметая с пути препятствия.

Земля задрожала, и Либби стрельнула в Нико предостерегающим взглядом. Посмотрела с упреком и слишком уж встревоженно своими переливчатыми серыми глазами из-под жуткой задротской челки.

– Что с тобой такое? – пробормотала она, когда их отпустили, с впечатляющим отсутствием такта указывая на то, что сочла, наверное, безответственным сотрясением.

После встречи кандидатов провели выложенными мрамором коридорами здания, куда их перенесло заклинание Атласа Блэйкли, до порталов общественного транспорта – а не переправили напрямую, как в самом начале. Либби безжалостно следила за Нико с того самого момента, когда они покинули лифт и оказались в служебном подземелье магической системы путешествий Нью-Йорка: подобно линиям метро, она ветвилась и несла пассажиров к столь же непримечательным терминалам. Ее коридоры напоминали здание суда. Или банк, или еще какое место, в котором деньги переходили из рук в руки.

«Как же это чудесно, – кисло думал Нико, – что Либби неизменно укажет на вызванные моим волнением толчки». Никто другой попросту не заметил бы такого крохотного изменения в окружающей среде, но дорогая Элизабет всегда рядом, всегда одернет. Нико словно носил уродливый шрам, который не спрячешь, пусть даже видела его исключительно Либби. Нико еще, правда, не определился, отчего она с таким наслаждением напоминает ему о его недостатках: то ли она такая несносная личность, то ли обладает, как это ни страшно, схожими способностями. Или же им просто так долго пришлось терпеть друг друга. Возможно, всему виной некое волшебное сочетание и того, и другого, и третьего, а это уже снижало ее вину во взаимной антипатии до тридцати трех процентов.

– Да просто решение непростое, вот и все, – сказал Нико, хотя дело было не в этом. Он ведь уже определился.

Им дали сутки на раздумья: принимать или нет предложение побороться за место в Александрийском обществе. Определиться они, по мнению Атласа, явно должны были индивидуально, в комфорте своих личных жизней. К несчастью, Нико жил на Манхэттене в нескольких кварталах от Либби Роудс, и это значило, что им понадобится одна и та же транзитная точка; до прибытия в пропускной пункт при вокзале Гранд-Централ (рядом с устричным баром) оставались считаные мгновения.

Нико глянул на Либби, решив спросить практически невинным тоном:

– Что думаешь?

Она посмотрела на него искоса, а после опустила взгляд на большой палец, которым Нико нервно постукивал себя по бедру.

– Думаю, стипендия НУМИ должна была достаться мне, – пробормотала Либби, а Нико, которого от природы никогда не покидало жизнелюбие, изобразил бойкую улыбку от уха до уха.

– Я так и знал, – победно произнес он. – Знал, что ты ее хочешь. Ты просто трепло, Роудс.

– Боже. – Она закатила глаза, снова поправляя челку. – И чего я так переживаю?

– Просто ответь на вопрос.

– Нет. – Либби обратила на него злобный взгляд. – Мы же вроде договорились больше не разговаривать после выпуска?

– Ну, видимо, не бывать этому.

Нико снова забарабанил по бедру большим пальцем именно в тот момент, когда Либби пробормотала себе под нос: «Люблю эту песню». Так с ними постоянно случалось: Нико сперва ощутил ритм, а Либби раньше угадала мелодию.

Нико не смог бы сказать, повелось ли так с самого начала или же эта «традиция» выработалась, пока они вынужденно оставались вместе. Если бы не Либби, он пропустил бы многое, да и она без него, наверное, тоже. Уникальное проклятие и огорчение, как ни глянь: Нико был не готов к жизни без Либби. Утешало только то, что и она, возможно, чувствовала то же самое – когда заставляла себя это признать.

– Гидеон, наверное, передает привет, – сказал Нико, как бы в знак утешения.

– Знаю, – ответила Либби. – Мы виделись утром.

Нико помолчал, а потом произнес:

– Они с Максом любят меня, знаешь ведь, пусть даже ты – нет.

– Да, я знаю. И по праву ненавижу это.

По лестнице они покинули здание вокзала и оказались на тротуаре, откуда уже могли свободно перенестись домой магическими средствами. Разговор-то окончился.

Или, пожалуй, нет.

– Остальные кандидаты старше нас, – вслух заметила Либби. – Ты знаешь, что все они уже имеют опыт работы? Они такие… умудренные.

– Видимость еще ни о чем не говорит, – сказал Нико. – Хотя у девчонки по имени Париса видок прямо жгучий.

– Боже, не будь свиньей. – Либби улыбнулась уголком губ, что в ее исполнении почти всегда означало усмешку. – У тебя с ней вообще никаких шансов.

– Как скажешь, Роудс.

Нико провел рукой по волосам и указал в конец квартала.

– Сюда?

– Ага.

В бесконечной войне за превосходство порой требовалась разрядка. Они выждали положенные полсекунды, убедиться, что перекресток не пересекают такси, и только потом двинулись через улицу.

– Ты ведь примешь предложение, да? – спросила Либби. Накручивая каштановую прядку на палец и задумчиво прикусив губу, она разом продемонстрировала все свои симптомы волнения.

– Да, наверное. – Скорее уж наверняка. – А ты?

– Ну, я… – Она помедлила. – То есть да, конечно, я же не дура. Не могу же я от такого отказаться, это ведь даже лучше стипендии НУМИ. Только… – Она замолчала. – Меня это как бы немного пугает.

Ложь. Она и так знала, что хороша, просто отыгрывала социальную роль скромницы, понимая: Нико ее на себя взять не соизволит.

– Тебе надо поработать над самооценкой, Роудс. Самоуничижение как привлекательная черта характера вышла из моды лет пять назад как минимум.

– Ну ты и козел, Варона. – Вот Либби уже вгрызлась в ноготь. Дурацкая привычка, хотя накручивание локона на палец ему нравилось еще меньше. – Ненавижу тебя.

Разговор застыл, как если бы кто-то из них замялся, экая, или впал в задумчивое молчание.

– Да-да, понял тебя. Так ты согласишься?

Она наконец оставила это ненужное притворство и закатила гл аза.

– Ну конечно. Если только Эзра не против.

– Боже мой, ты же это не серьезно?

Либби иногда делала такое лицо, что у Нико внутри все сжималось. Вот и сейчас она посмотрела так же, как в тот самый день, когда, не моргнув глазом, подожгла его.

Делай она так чаще, и нравилась бы ему больше.

– Мы с Эзрой живем вместе, Варона, и только что сняли новую квартиру, – напомнила Либби, как будто Нико мог в принципе забыть о ее абсурдной привязанности к Эзре Фаулеру, их бывшему студенческому советнику и просто зануде. – Надо предупредить его, если я и правда собираюсь пропадать в Александрии целый год, а то и дольше. Если меня, конечно, посвятят, – сказала она, явно подразумевая, что ее точно примут.

Они посмотрели друг на друга, понимая все без слов.

– Ты ведь и сам поговоришь с Максом и Гидеоном, да? – спросила Либби, выгибая бровь, которая скрылась под челкой.

– О съеме квартиры? Расходы на переезд нам покроют, – отмахнулся он.

Либби взглянула на него искоса.

– Вы, ребята, с самого первого курса дольше чем на час не расставались.

– Говоришь так, будто нас хирурги сшили. У каждого из нас своя жизнь, – напомнил Нико, когда они с Либби по диагонали пересекали Шестую авеню, постепенно забирая на юг.

Либби, к раздражению Нико, так и не опустила бровь.

– Правда есть, – резко произнес Нико, а Либби с сомнением улыбнулась. – И потом, они ничего не затевают. Макс богат и независим, а Гидеон… – Он не договорил. – Ну, про Гидеона ты сама знаешь.

Тут Либби уступила:

– Ну да. Ладно, э-э…

Оставшиеся четверть мили, пока они шли в молчании, она теребила волосы, а Нико не первый раз пришло в голову, что пора бы ему принимать ставки на то, каким образом Либби Роудс в следующий раз выдаст тревогу.

– До завтра, – сказал он, останавливаясь у ее квартала. – Так ведь?

– Гм? Да. – Она о чем-то задумалась. – Да, точно, и…

– Роудс, – со вздохом произнес Нико, и она подняла на него хмурый взгляд. – Слушай, ты главное… сама знаешь. Не реагируй на это так, в своем духе.

– Не в этом дело, Варона, – проворчала Либби.

– Именно в этом. Не съезжай с темы в своем духе.

– Какого…

– Ты заешь, – перебил он. – Не надо постоянно волноваться или еще что. Достало.

Либби упрямо выпятила челюсть.

– Так я теперь тебя утомляю?

Она правда утомляла Нико, но почему сама еще не поняла этого, оставалось тайной из тайн.

– Ты хороша, Роудс, – напомнил он, пока она опять не накинулась на него. – Ты хороша, ясно? Просто уясни, что я не стал бы донимать тебя в ином случае.

– Будто меня волнует твое мнение, Варона.

– Тебе вообще любое мнение волнует, Роудс. Особенно мое.

– О, особенно твое? Правда, что ли?

– Да. – Ведь ясно же. – Какой смысл отрицать это?

Вот теперь Либби завелась, но злая Либби хотя бы была лучше слабой и неуверенной.

– Ладно, проехали, – пробормотала она. – Просто… до встречи. Да завтра, наверное.

Она развернулась и пошла дальше, вглубь квартала.

– Передай Эзре, что я говорю «супер»! – крикнул вдогонку Нико.

Либби, не оборачиваясь, показала ему средний палец.

Значит, все хорошо, ну, или хотя бы как обычно.

Нико заставил себя пройти несколько кварталов своим ходом, а потом взмахом руки перенесся наверх, миновав бакалейную лавку, а заодно четыре этажа, наполненных дикой смесью разнообразных и не сочетающихся ароматов, и оказался на захламленной лестничной площадке их дурно перепланированной двухкомнатной квартиры, в которой они последние три года жили по соседству с огромной доминиканской семьей и их неуправляемым чихуа-хуа. Нико пошаманил с защитой и без ключа ввалился в жилище, застав внутри обычных его обитателей: на диване (который выиграл в «камень-ножницы-бумага» у братьев-бенгальцев снизу) сидел не то чтобы блондин и не то чтобы смуглый обладатель миндалевидных глаз, мнимой бессонницы, пятидневной щетины и ужасной осанки, а рядом с ним дремал, растянувшись, черный лабрадор.

– Николас, – сказал Гидеон, с улыбкой поднимая на него взгляд. – Cómo estás^[1]?

– А, bien, más o menos. Ça va?^[2]

– Oui, ça va^[3], – ответил Гидеон, толкнув собаку. – Макс, подъем. – Помедлив немного, песель сполз с дивана, потянулся и недовольно посмотрел на людей из-под набрякших век. А потом в мгновение ока принял свою обычную форму, лениво почесывая ежик волос на голове и сердито глядя через плечо на Гидеона.

– Я так хорошо устроился, жопа ты с ручкой, – объявил человек, которого то называли Максимилиан Виридиан Вольф (и который в лучшие времена вел себя хотя бы не совсем как животное), то нет.

– В отличие от меня, – сказал Гидеон своим обычным ровным тоном, вставая и отбрасывая газету, которую читал. – Пойдем выйдем? Поужинаем?

– Не, я сготовлю, – сказал Нико. Готовить и правда умел только он, тогда как Макс почти не стремился осваивать практические навыки, а у Гидеона… были свои проблемы. Прямо сейчас Гидеон стоял без рубашки и потягивался, подняв руки над спорадически поблескивающими песочными прядями, и если бы не синяки под глазами, то выглядел бы он почти нормально.