Паспорт
Последний на сегодня. Работница паспортного стола посмотрела на сидящего напротив неё мальчишку. Таких через её кабинет проходило тысячи. И все волнуются, когда заходят к ней без родителей, чтобы получить свой первый взрослый документ. Кто-то бравирует, кто-то стесняется… Каждый день одно и то же… Но этот лохматый паренёк выглядел так, будто его привели сюда на расстрел. Смотрел мимо неё куда-то в бездну. Женщина положила перед ним документ, открытый на нужной странице. Окунула перьевую ручку в чернила и аккуратно подала: «Распишись». Двухтысячный на дворе, а мы всё по старинке… Посмотрела, как дрожат руки, взявшие перо, вздохнула и подсунула тетрадный листок: «Попробуй сначала здесь, потренируйся». Нет у современных детей чистописания, перо и чернила в первый раз в жизни видят… Паренёк упрямо мотнул длинной чёлкой и одним росчерком вывел свою фамилию. Ни кляксы. Ровные, аккуратные буквы. А лицо-то… Лицо – будто маска скорбной куклы.
Как всё изменилось. Нынче мальчишек воспитывают совсем иначе, нежели в наше время. Берегут, сюсюкаются с ними, разрешают слишком многое. Вот и вырастают такие, как этот пижончик, для которых самостоятельно зайти в кабинет – неимоверный стресс. Потом так и будут всю жизнь на готовеньком… Не получится из них нормальных мужиков, которые смогли бы защитить свою семью…
Лёнька, стараясь держаться прямо, вышел за дверь. Коридоры, набитые ждущими людьми… И вот над головой ватное ноябрьское небо. В руке документ в красной обложке – паспорт гражданина Российской Федерации. Пропуск во взрослую жизнь. На него с маленькой чёрно-белой фотографии смотрел и слегка улыбался ничего не подозревающий мальчишка. У этого мальчишки были любящие родители, уютный дом и ровная дорога в светлое будущее. Лёнька встретился с ним глазами. И нестерпимый спазм скрутил горло. Больше не было физических сил сдерживать боль. Она текла тёплыми каплями по щекам, била горячечной дрожью. Лёнька схватил с земли пласт подтаявшего снега и всей пятернёй размазал по лицу. Надо держаться.
Сумрачная аллея с негорящими фонарями закручивалась спиралью. Его ждут пятеро младших. Теперь он, только он, он один… Надо идти. Надо что-то купить на ужин. И лампочку… В коридоре перегорела… Из грязной вечности падал редкий снег и таял в лужах на асфальте. Вчера… Что мы вчера ели…
А, точно… Вчера… Умер отец.
Последний вечер детства
– Зачем мы здесь? – Катя смотрела в окно. За стеклом реабилитационного центра – снежное месиво и темнота. Ничего не видно. Но Катя продолжала вглядываться – безучастно и безнадёжно.
– Пока нужные документы не оформят. И все здешние специалисты с нами не побеседуют… – Лёнька отвечал в сотый раз. Она не слышала. И снова спрашивала:
– Зачем мы здесь?
– Завтра-послезавтра вас отправят в детский дом. Хорошо, если всех вместе, как тётя просила.
– Значит, будем теперь в другую школу ходить?
– Да.
– Капец. Зачем мы здесь?
– А ты, Лёнь? – спросила Надя. Они сидели втроём на кровати: Лёнька и прижавшиеся к нему с двух сторон Надя и Серёжа.
– Я, наверное, тут останусь до лета, чтобы девятый класс в своей школе закончить… Если разрешат…
Серёжка положил стриженую голову на ноги старшего брата и дремал. Его всё устраивало. Особенно то, что не надо больше ходить в детский сад.
О будущем четырехлетний малыш ещё думать не умел.
– Надька, ты бы лучше жрать начала. Дождёшься, что тебя в больницу отправят и будут внутривенно кормить, – не отрывая взгляда от черноты окна, пробормотала Катя.
Надя сильнее прижалась к брату, как цыплёнок под крылом наседки, замерла под его рукой.
И запищала оттуда, оправдываясь:
– Я не могу. Я говорила им, что не могу, объясняла – не понимают. Никак не получается. Будто горло сводит. И всё обратно…
Лёнька обнял её сильнее, мол, понимаю, держись, сестрёнка. Она виновато улыбнулась – одними губами, не меняя выражения страдающих затравленных глаз.
– Я знаю, кто сможет тебе помочь, – старший брат загадочно посмотрел вдаль, будто припоминая.
Катя скорчила скептическую рожицу, но так, чтобы Надя не увидела.
– Не ты первая, не ты последняя на этом свете бедная сиротка, Надюша… О таких, как ты, есть много интересных книг… Представляешь, рыжая девочка со смешным именем Пеппи обитала в большом доме совсем одна, потому что мама её умерла, а папа был капитаном корабля и приезжал к ней очень редко. Зато с ней жила ручная обезьянка и настоящая лошадь. И это оказалось весело.
– А ещё у неё был чемодан золотых монет, – вставила Катя.
– И у неё его не отняли? И в детский дом не забрали? – хмыкнула Надя.
– Нет. Потому что она была очень сильная и находчивая. А второй бедной сиротке Полианне пришлось жить со злой тёткой. Но она не сдалась, потому что придумала игру, при помощи которой во всём находила радость…
– Ну, как бы эта твоя Полианна смогла на нашем месте найти радость?
– Она бы сказала: «Наденька, какая радость, что у тебя не злая, а добрая тётя, и ты будешь ездить к ней на все праздники и каникулы, если захочешь. Какая радость, что ты не умрёшь от голода, что тебе не надо тревожиться о своей судьбе – всё уже решено. И радость, что ты не одна, у тебя три сестры и два брата». А ещё одну девочку приютил богатый дядя в огромном страшном доме. Но она не переставала верить в чудо – и чудо случилось – около дома нашёлся секретный красивый сад…
– Сильная девочка… Девочка, которая умела радоваться… Девочка, верящая в чудо… И они все стали счастливыми? – Надя заинтересованно смотрела на брата.
– Да. И я тебе завтра принесу про них книжки, сама сможешь убедиться, что у них всё сложилось хорошо.
– Ага, классно, когда про таких, как мы, пишут книги. Я почитаю…
– Я, чур, буду первая про Пеппи читать, – вдруг заявила Катя, отходя от окна и залезая в соседнюю кровать.
– Ладно, а я про сад, – согласилась Надя. – Лёнь, спой песню… Пожалуйста… Как раньше бывало… Ничего, что без гитары. Просто так.
Лёнька кивнул, соглашаясь. Помолчал.
А потом запел вполголоса… Запел что-то совершенно новое. Возможно, он где-то слышал эту песню раньше. А может быть, сочинил сам.
За окном растворились во мраке огни.
Стужа лютая тихо плывёт.
Ну а мы с тобой в доме старинном одни
И не знаем, что нас дальше ждёт.
Я впервые жалею, что из колдовства
Только песни умею я петь,
Не могу воскресить, повернуть время вспять,
Но могу постараться согреть.
Засыпай и не бойся, увидишь во сне
Лета знойного светлый луч,
Море ярких цветов и душистых трав,
Нет сейчас там ни снега, ни туч.
Земляника с ладони и рыжий наш пёс,
Пусть тропинка уводит в лес,
Я тебя до крылечка резного отнёс.
И парным молоком пахнет здесь…
Друг от друга с рассветом отрежут ножом.
Сказку эту из пепла создал…
Просыпайся, сестра, будь что будет потом.
Только в снах наш очаг полыхал…
Потом он пел что-то ещё, а младшие дремали. И такое безмятежное спокойствие было на детских лицах, что дежурная воспитательница, заглянувшая в палату, не стала их разгонять, выключила свет и осторожно прикрыла дверь. Назавтра им предстояло расстаться. На много-много лет.
День святого Валентина
Динь-дон. Одно резкое и уверенное нажатие на дверной звонок. Алина по этой особой манере узнавала, что пришёл Лёнька. И её сердце каждый раз трепыхалось где-то в горле от предчувствия счастья. Выбегала в коридор, возилась с тяжёлой задвижкой замка и распахивала дверь.
Но в последнее время он приходил очень редко… А раньше и в шахматы с папой играл, и остроумно отвечал на подшучивания мамы, чередуя шутки с серьёзными рассуждениями. Даже как-то в мае ездил с ними на дачу и помогал сажать картошку, при этом в нелепой и пёстрой дачной одежде выглядел задорно, ни капли не смущался и работал за троих. Родителям Алины нравился этот открытый общительный мальчик, их покоряло его умение держаться с внутренним достоинством, но без чопорности и снобизма. Он легко беседовал на любые темы и, будто играючи, но достаточно твёрдо подчеркивал своё мнение. Любимец класса и учителей, бессменный «железный староста» и обаяшка-гитарист умел преподносить себя.
И сегодня он привычно улыбался на пороге, чуть наклонив светлую вихрастую голову – шапку снял и отряхнул ещё на лестнице. Алина улыбнулась в ответ и прижалась к пахнущей морозом холодной куртке. Сунула стыдливо маленькую открыточку-сердечко. Лёнька бережно накрыл ладонью этот кусочек красного картона, будто живую птичку, которая может вспорхнуть и улететь. Достал из кармана молочную шоколадку и протянул девушке. «К чаю». Он всегда что-нибудь приносил. В чужой дом нельзя приходить с пустыми руками.
Чай пили на большой уютной кухне, под воркование телевизора, который смотрел отец Алины.
Лёнька наблюдал, как светлеет тёмная патока чая, когда в ней плавает кружочек лимона, беззвучно болтал в чашке ложечкой, гонял лимонный солнечный кусочек и отвечал на вопросы.
– Ты что-то совсем забыл нас. У Алины без тебя ни физика не учится, ни химия. Где пропадал? – глава семьи не отрывался от экрана телевизора.
– Да с переездом, с новыми условиями жизни – всё не получалось выбраться, – ровный голос мальчика не дрогнул, звучал спокойно, без пауз.
– Я слышал, что там у вас, – отец Алины окаменел лицом, он знал, что Лёнька осиротел. – И где ты сейчас живёшь?
– В реабилитационном центре. Старших сестёр и брата отправили в детдом, младших – тётка взяла к себе в Ярославль. А я пока так. Чтобы учебный год закончить в своей школе. Потому что выпускной девятый класс.
– А потом куда? Ведь в десятый пойдёшь? Сейчас без образования никуда. Ты способный парень, Алина говорила, что областные олимпиады выигрываешь.
– Нет, не пойду. Тётя оформит опеку, если поступлю в речнуху, там кормят бесплатно, социальная стипендия, форму дают и можно в общежитии жить.
– Речное училище? – отец поднял вверх брови, повернулся и посмотрел на Лёньку. – Один будешь жить? А после него какие перспективы? Армия и необходимость учиться дальше, чтобы где-то работать. Только время зря потеряешь. На какую же специальность пойдёшь?
Лёнька выдержал его укоризненный взгляд. И бросил в глаза серой яркой молнией.
– Не решил ещё. Экономистом или судоводителем.
– Спекулянтом, значит, будешь…
– Папа, ну зачем ты?
Звякнула ложечка о краешек чашки.
– Не буду. Спекулянтом.
– Да шучу же я, господи. Что за подростки нынче. Ни слова не скажи. Алина, пойдём-ка, я тебе кое-что объясню. Извини, брат.
Отец с дочерью вышли. Мама Алины виновато улыбалась:
– Прости, Лёня. Он устал сегодня на работе.
Она разглаживала скатерть, подливала кипяток в остывший чай. И сделала погромче телевизор.
– Люблю эту передачу…
Лёнька смотрел в окно, не хотел слышать, но обрывки фраз из соседней комнаты долетали до него комьями тяжёлой грязи.
– В этом реабилитационном центре… Туберкулёз, вши… Дети алкашей… Бомжи… Чтобы в нашем доме… И без перспектив… Такой же станет… Деградация… Не прощу… Чтобы и духу твоего здесь не было… Больше никогда чтобы…
Алина вышла с пылающими щеками.
– Мы с тобой в кино собирались. Пойдём? – Лёнька встал ей навстречу. Вежливым полупоклоном поблагодарил маму девушки за чай. Они вместе вышли в прихожую. Алина теребила в руках белый платочек.
– Лёнечка… Я не пойду. Понимаешь… Папа… Он против. Давай расстанемся. Всё равно я в десятый пойду, а ты в училище. Мы не сможем быть вместе. Извини. Ты очень хороший… Но не приходи больше ко мне… Никогда. И в школе не подходи. Ты обязательно другую найдёшь. Тебя все в классе любят. А я… Ну вот так, – Алина прятала глаза.
Лёнька тихонько коснулся её плеча, будто погладил. Она отвела его руку в сторону. Мягко, но решительно.
Тогда он повернулся, чётко и выверенно вбил ноги в ботинки, накинул куртку. Вышел и аккуратно закрыл за собой дверь. За несколько секунд слетел по лестничному пролету и исчез в темноте зимнего вечера.
Вслед ему из окна никто не смотрел. Даже украдкой – из-за занавески.
У телефона-автомата на стене магазина Лёнька остановился. Перевёл дыхание. Вытащил карточку. «Вроде, смогу ещё позвонить». Вставил её в скособоченный рот красного чудовища, снял с рычага трубку, набрал номер. Кнопки были ледяные и липкие. Единицы с карточки улетали быстро – ещё бы, междугородний звонок…
– Слушаю.
– Тётя, привет. Это я.
– Здравствуй, Лёня. Что-то случилось?
– Я решил. Я буду поступать в речнуху.
– Хорошо. Я знала, что ты здравомыслящий мальчик и поймёшь, что это единственный выход. Спасибо, что позвонил. Не стой на морозе.
Разговор прервался. Лёнька выдернул карточку, повернулся и медленно… медленно… сполз спиной по стене на снег. Посмотрел на зажатый в руке кусочек красного картона – это называется валентинка… Любовь. Вспыхнул огонёк зажигалки. Жёлто-синим занялся краешек. Через несколько мгновений огненная звёздочка из обожжённых пальцев скатилась в снег.
Не ответив мне, звезда погасла.
Было у неё не много сил…
8 марта
Тогда этот день ещё никто не называл «время мести за носки и дезодорант», не устраивал фото-баттлов «у кого дороже букет». Мужчины не начинали страдать уже в феврале при мысли о тяжёлых повинностях восьмого дня марта. И феминистские корни праздника тоже никого не оскорбляли.
Папа просто приносил домой букетик мимоз. Маленьких пушистых цыпляток на веточках, пахнущих солнцем и чем-то маслянистым, сухим, эвкалиптово-миртовым. Ставил в банку на окошко и говорил:
– Моим девочкам.
Девочки подбегали, нюхали, смеялись, восторгались:
– Ух ты! Весна скоро!
Весна, прятавшаяся между жёлтыми хрупкими тычинками, появлялась и прыгала вниз капелью с покатых крыш. Растворялась в голубом воздухе запахом древесного сока, тёплой коры, влажной, начинающей дышать земли.
А маленький Лёнька рисовал в альбоме кривую восьмерку, из которой высовывались алые тюльпаны. До тюльпанов ещё было очень далеко, они спали в своих луковицах. Но на рисунке – уже были.
С этого дня – всё – весна! Даже если пока по-прежнему с утра – шарф до глаз и страшно забыть дома рукавицы. И снег, и солнце, и город, и птицы – всё весеннее, новое и звенящее.
Даже этой одинокой, бездомной, сиротской весной хотелось жить, поздравлять, дарить и радоваться. Поэтому он вдруг собрался и поехал в Ярославль. Неизвестный. Чужой. Прозвенела пригоршня мелочи на тарелочке пригородной кассы, и в руке квадратик тонкой бумажки с бледными циферками. Поезд тёмно-зелёный, сиденья – коричневые, скрипучие. И в вагоне жарко натоплено. За окном – снежные утренние поля и деревья на марше. Столбы и заборы бегут неровной, вихляющей цепью, исчезают в сугробах, падают, рассыпаются. Лёньке тоскливо. Он будто астронавт в тяжёлой ракете среди безвоздушного пространства полей. Не сойти, не остановить, лишь продолжать движение – дальше, дальше – вписываться в повороты и не позволять себе закрыть глаза, когда совсем уж страшно, совсем невмочь и хочется выть: «Выпустите меня отсюда! Вы-ы-ы-ыпустите, сволочи!!!»
На вокзале он потерялся в толпе, которая стекла в подземный переход и просочилась через чугунные ворота – выход в город.
В кармане – бумажка с адресом и сжатый кулак. Куда теперь ехать? И на чём? Красный трамвай – «тройка» – на конечном кольце – железным снегирём между чёрных тополей. И стёкла расписаны инеем – морозно. На гранях ледяных цветов алеет рассветное солнце. И с пересадкой куда-то далеко-далеко через мутный после сна, всполошенный праздником, беспорядочный город. В ларьке на остановке приглянулись два белых игрушечных медвежонка с почти живыми чёрными глазками и блестящими холодными носами. У бабули – ветка мимозы из ведра. Медведи мягкие, а ветка согревает душу, тревожит память, пахнет весной и чем-то горьковато-южным.
На панельных домах ржавые таблички. И во дворе нет деревьев. Ни единого. Только ветер, снег, дома и машины.
Подъезд с кодовой дверью. Лёнька не знает, на какие железные столбики жать, чтобы открыть. Дышит на руки. И пробует снова давить. Присматривается, на которых столбиках стёрта красная кровавая краска. Дверь лязгает и открывается.
– Господи, Лёня… Как ты… Что случилось? Спасибо, дорогой… Проходи, проходи… А воспитатель в центре знает, что ты здесь? Эх, Лёня-Лёня, что ж ты творишь…
Тётя после душа – на голове накручен килограмм розового полотенца. Она кладёт мимозу на трюмо в прихожей и забывает о ней. Сестрёнки – годовалая и трёхлетняя – смотрят недоверчиво: кто такой, зачем приехал? Никак не могут вспомнить, знакомый или нет – плакать или радоваться.
Лёнька сидит на чужом диване, в чужой комнате. Его здесь не помнят, не ждут.
– Сейчас медведи просыпаются в своих берлогах и начинают сажать подснежники… И тогда снег потихоньку тает…
Маленькие белые медвежата грустно таращатся в пустоту. У них нет ни берлоги, ни подснежников.
Тётя звонит в реабилитационный центр Рыбинска, извиняется, извиняется, извиняется… Массирует лоб двумя пальцами – начинает болеть голова, свалился же, как снег… Беда с этим мальчиком, беда.
Часы на вокзале Рыбинска остановились, их циферблат заляпан вековой грязью, они показывают ночь. На бордюрном камне у переезда сидит парень, то ли спит, то ли смотрит на сверкающие в свете фонарей рельсы, то ли уже замёрз насмерть. Рядом – бутылка «Ярпива» с чёрным ярлычком, выпитая на треть, припорошенная снегом. Ближе к полуночи его заберёт милицейский патруль. Всё равно. Астронавт покинул корабль и вышел в открытый космос.
Подвиг
Два паренька в форме курсантов речного училища стояли на мосту и кидали чайкам куски заплесневелого батона. Чайки галдели и хватали добычу на лету. Внизу ворковала, разбиваясь об опору моста на длинные водяные косы, весенняя Волга.
– А чё ты в речнуху пошёл? Шёл бы в десятый, ты ж хорошо учишься…
– Да я… Понимаешь… Мечта у меня о море… Может, сложится… И я на подлодку пойду служить, а что… Бортовые механики там нужны. Знаешь, как это – на глубине. Один на один со своими страхами. В случае чего никто не спасёт. И если в одном отсеке пожар, матросы задраивают его, чтобы блокировать очаг, а сами погибают, – курсант лёг грудью на перила и разглядывал поток.
– Подвиг хочешь совершить?
– Наверное. Тогда я буду знать, что я есть. И я достоин быть.
– А подвиг – это как?
– Когда ты собой жертвуешь во имя чего-то…
– Ну вот с моста прыгнуть – это подвиг?
– Пожалуй, подвиг… Я же буду бороться со своим страхом. Это будет победа над собой и всё такое.
– Да нифига это не подвиг. Ради чего такие жертвы? Выпендрёж один.
– Просто тебе самому слабо прыгнуть, вот ты и считаешь тех, кто прыгает, выпендрёжниками. Завидуешь, что кто-то способен на подвиг, а ты нет.
– Не слабо, просто смысла нет.
– Ага-ага, за философией легко скрыть малодушие… Лёнька, ты ссышь с моста прыгать.
– Хм… – Лёнька пожал плечами, стянул через голову фланку, сдёрнул за пятку ботинки.
Товарищ наблюдал с недоверчивой улыбкой: «Штаны снимет и врежу этому идиоту, чтобы комедию не ломал. А шмотьё отниму, чтобы до общаги за мной в труселях бежал. Ишь, всё просчитал. Ждёт, что я его останавливать буду».
Лёнька одним рывком вскочил на перила, оттолкнулся и ласточкой полетел вниз. Прямо в брюках. Сверкнула на солнце металлическая бляшка на ремне.
Будущий подводник побледнел и рванул с моста на берег. «Разобьётся о воду, не выплывет… Сердце встанет в ледяной воде…»
Лёнька лежал на холодном песке, волны кусали его за ноги и откатывались назад. Улыбался бескровными синими губами и смотрел в небо.
– Ты дурак что ли! Вообще псих без тормозов! А если бы ты это… – товарищ швырнул ему голландку, один за другим впечатал в песок стоптанные старенькие ботинки. Сел рядом и заплакал.
Лёнька приподнялся, хлопнул его по спине и, заикаясь от холода, сказал:
– В-видишь. П-поэтому нифига это не подвиг…
Зелёная книжка с девушкой на обложке
Я всегда любил раннюю осень. В это время чувствуется, что красота и изобилие вокруг – последние. Хочется успеть погреться в солнечных потоках, пошуршать листьями, запомнить сердцем этот взрыв красок, потому что скоро останется только серое, белое, чёрное – строгое и холодное. Причём всё может исчезнуть за одну ночь. Проснёшься утром, а за окном – бесконечные струи дождя, весь шарм осени лежит на земле и уже тронут трупными пятнами.
Когда сквозь огромное циановое небо струится водопадом солнечный свет, дышать сортирным воздухом общаги нет сил. Как только кончались занятия в речном училище, я выбирался в парк на набережной и сидел там с книжкой до самого ужина. Чаще всего устраивался под молодым клёном, прямо на траве и погружался в мир славянского фентези. Сражался плечом к плечу с Волкодавом – красота, мужество, верность и честь вытесняли из моей головы грустные думы о насущном. Однако внутри всё равно будто трепыхался чёрный Нелетучий Мыш. Волкодав-то знает, куда идёт. А я?
И вот однажды, петляя тропинками парка, я вышел к скамейке. Куст сирени позволял увидеть женскую фигуру, но скрывал детали. В первую секунду мне показалось, что там сидит моя мама в своём любимом тёмно-синем платье с кружевами… Успел обрадоваться, поверить в чудо, облиться потом… И только в следующую секунду позволил мозгу заметить явные различия. Женщина читала книжку в зелёной обложке, на которой была изображена золотоволосая красавица. «Роман какой-нибудь», – подумал я. И хотел вежливо пройти мимо. Но секундный морок уже связал меня с этой женщиной канатами непонятной привязанности. Хотелось подойти, заговорить. И я подошёл.
– Здравствуйте, разрешите присесть? Не сильно помешаю?
Она оторвалась от чтения, обволокла с головы до пяток тёплым чистым взглядом и мягко улыбнулась:
– Присаживайтесь, если хотите, юноша.
Я сел. Открыл книгу, но читать не мог. С Волги дул свежий ветер. А мне казалось, что здесь жарко, как в пустыне. Я поглядывал на женщину и думал, о чём с ней заговорить. Но она обратилась ко мне сама:
– Извините, молодой человек, не подскажете ли, как называется ваша синяя форменная рубашка, которая поверх тельняшки? Да, эта, на ней воротник гюйс, я знаю. А вот название рубашки вспомнить не могу.
– Фланка в простонародии…
– Потому что фланелевая?
– Да она, вроде бы, и не фланелевая… Ещё голландкой называют, форменкой…
– А можно потрогать? Ого. Достаточно мягонькая такая… Вижу по шеврону, что второй курс уже. Сложно учиться?
– Несложно. Достаточно к каждому преподавателю найти подход.
– И какой же, к примеру?
– К примеру, через «Кривой». Это магазин такой по соседству…
– А, я поняла, о чём вы. Чем собираетесь после выпуска заниматься?
– В армию пойду.
– Похвально. Сейчас все стараются увильнуть от этой почётной обязанности. А потом что?
– Не знаю.
– Отчего же? Вы производите впечатление умного юноши. Неужели не задумывались ещё? О смысле жизни? Нет? Юность любит искать собственные ответы на подобные вопросы.
– А вы, наверное, уже нашли, да?
– Да. Мои ответы все в этой книжке.
Я снова с удивлением посмотрел на зелёную обложку с красавицей. Женщина заметила моё замешательство.
– Не верите?
– И о чём эта книга?
– Обо всём. И о самом главном. Вначале вам может показаться, что читаете сказочную историю. Ведь вы любите, юноша, чудесные истории…
Я смущённо закрыл свою книжку, перевернул её названием вниз. Волкодав с секирой покорно упёрся в моё колено.
– Так вот, потом вы обязательно поймёте, в чём вкус этой книги, проникнитесь ею и узнаете, что в ней между строк алмазы истины.
– «Анастасия», Владимир Мегре… Что-то название не слишком дотягивает до заглавия книги, в которой раскрыта суть бытия.
– А вам непременно нужно помудрёнее и непонятнее? Вроде «Священного Грааля» или «Колодца лунного света»? Юноша, истина очень проста и доступна для понимания каждого. Не ищите её среди заумных фраз.
И я почему-то поверил этой женщине, которая совсем немного, но всё же была похожа на мою мать. Поблагодарил её за беседу, пересчитал за ближайшим кустом остатки своей стипендии и помчался в книжный магазин. Оказалось, что книг вышло уже шесть, и будут ещё. Первую я прочитал за вечер. И купил на деньги, отложенные на зимние ботинки, остальные.
– Это секта, Лёнька, ты чё? В натуре? – удивлялись одногруппники.
– Да ну и пофиг, может и секта. Если просто читать и анализировать информацию без фанатизма, всё будет ништяк.
– Без фанатизма? Ну-ну… – товарищи кивали на солидную стопку зелёных книжек, ржали и отваливали от меня. Ну, типа, хочет человек неведомой фигнёй страдать, пускай страдает. А я не страдал, я был счастлив от того, что понял, куда мне надо идти и что делать. Свой дом и сад, где мы снова соберёмся все вместе, семьёй – четыре сестры и два брата – вот моя цель. Разноцветье этой осени не смогли смыть с моей души даже самые сильные ливни. Солнце зажглось внутри меня и продолжало сиять, несмотря на огромные чёрные тучи снаружи. Я стоял на своём пути. И я должен был дойти.