VII
Вечером приехала жена Джильберто Чефа. Джоконда собирала праздничный стол. На дворе – Сочельник.
В зале горели толстые восковые свечи, создавая особую атмосферу.
Стол, накрытый льняной скатертью старинной вышивки, блистал серебром, золотом и молочно белым фарфором. На массивных, с мягким серебряным блеском, столовых приборах вились вензеля.
На столе уже стояли красные лобстеры, устрицы в соусе, нежная рыба. Все было залито подливками, маринадами, рыбьими приправами.
В центре стола на рождественском венке из еловых веток лежала гора орехов, апельсинов и лимонов. Дразнящий запах маслянистого эфира возбуждал аппетит.
Когда Чефа и Джильберто сели за стол, Джоконда торжественно внесла в залу дымящееся блюдо, источающее божественный аромат.
– Как вкусно пахнет! Боже, что это, Джоконда?
На пробковой доске лежал копченый поросенок, прикрытый листьями мирта. Сочная тушка поросенка пропиталась можжевеловым запахом.
– О! Это икона моей кулинарии! Рождественский майалетто – молочный поросенок на вертеле. Его вырастили специально для этого дома, чтобы порадовать гостей. Я наблюдала, как он рос, как он брал сосцы и питался жирным млеком свиноматки. А это – лангуст в соусе из собственной икры. Все очень вкусно! Сейчас принесу рождественские кексы по-сицилийски. Попробуйте лимонный сироп!
Чефа так устала после изнурительного путешествия, что отведать рождественские кексы у нее просто не хватило сил. Она клевала носом свою тарелку…
– Курочка моя! Давай я провожу тебя в спальню. Тебе надо отдохнуть. Выпей лимонаду и иди спать.
На следующее утро Чефа принялась распаковывать свои чемоданы и корзины. Из круглой коробки она достала роскошную лисью шапку.
– Беба, дорогая, сегодня мне надо будет съездить по работе в Венецию. Я думаю, тебе не придется скучать в замке. Уверен, ты найдешь себе занятие. Кстати, там, в Беседке, растет елка. Джоконда сказала, что это какая-то разновидность можжевельника. Знаешь, я подумал, было бы чудесно нарядить ее игрушками. Сегодня Рождество! Займешься этим, любовь моя? Я поставил коробку с игрушками возле елки. Ты еще не успела побывать в ротонде?
– Нет, лисенок.
– Это настоящий художественный музей! Плафон просто битком набит фарфоровыми скульптурами богов. Одних купидонов – тьма тьмущая. По правде говоря, у меня даже начались галлюцинации от такой красоты. Совершенство пластики! И какая неисчерпаемая фантазия! Я нигде не встречал что-то подобное. И знаешь, хоть этот ваятель и грешит театральностью, все же мне не показалось его творение приторным… или пошлым… Джоконда говорит, что этот шедевр принадлежит какому-то венецианскому скульптору. Маэстро звали то ли Уго, то ли Удо. Фамилия так совсем вылетела из головы. Уж поистине, у него золотые руки. Как бы то ни было, он превзошел самое себя! По мне, так он переплюнул Микеланджело. У флорентийца – мраморные изваяния, а у этого Уго – из плоти и крови! У тебя будет масса времени изучить его творчество, любовь моя! Это как раз по твоей части. Джоконда уехала на праздники домой, на Калабрию. Так что мы будем совсем одни, мышонок!
– Кроме Джоконды в замке никто не живет?
– Только садовник, Пио. Он живет в пристроенном крыле. Честно говоря, я даже не смог его найти. Но зимой Пио редко заходит в замок. Только чтобы почистить снег. Ты видела, сегодня он слепил снеговика во дворе. Как мило! Конечно, ты можешь сходить на фабрику, но там невыносимо холодно. Как в морозильнике. Как бы ты ноги там не застудила. Хотя дома тоже очень сыро. Не знаю, как с этим бороться. Плесень…
И я прошу тебя, Чефа, не ходи на третий этаж и уж тем более не поднимайся по той лестнице, ведущей на чердак! Из-за нее моя тетя разбилась вдребезги. Это ужасно! Какого черта она забыла на чердаке?
– Если бы она не разбилась, не видать тебе этого богатства!
– Господи, Чефа!
– Я сказала правду! Альба завещала все именно тебе! А замок мне нравится. Хотя, немного давит своей древностью. Он просто напичкан предметами старины. Зачем нам эта рухлядь с термитами?
– Девочка моя, это антиквариат! Ладно, мне пора. Буду поздно, скорее всего. Ciao, курочка!
– Ciao, лисенок.
Но едва Джильберто закрыл за собой дверь, как Чефа тут же поднялась на третий этаж. Он действительно был необитаем. Чефа подошла к черному проему деревянной лестницы. Лестница была такая узкая, что по ней мог подняться разве что ребенок. Назвать ее лестницей было уже трудно. От нее осталась одна труха. Вдруг Чефе послышалось, что откуда-то сверху доносится музыка. Все это так странно… Сейчас ей подумалось, что еще недавно, у этой лестницы, прямо вот здесь, лежала мертвая графиня. Скорее всего, она не хотела умирать. Как плохо быть одинокой. Может, окажись рядом ее дети, они спасли бы ей жизнь. Как жалко.
Исследовав еще немного третий этаж, Чефа спустилась вниз, надела шерстяной свитер и пошла на фабрику.
Девочки работали и не обращали на Чефу никакого внимания. В каждом предмете мастерской, будь то корзины, или валик для сколки, или те же деревянные «козлы», присутствовал дух прошлого. Тут она хотела было уйти, чтобы не спугнуть молчаливую Музу, как вдруг, в глубине подвала она увидела маленького человечка, похожего на ребенка. Он сидел неподвижно, лишь его руки дергались, как у механической куклы. На его губах гудели, подобно осиному улею, странные, непонятные слова старинной колыбельной. Чефа подошла совсем близко.
Куклой оказался карлик. Он был полностью поглощен своей работой. Сложные узелки из шелковой нити выплетались в изумительные завитки роз.
Потрясенная красотой узора его кружев, Чефа впала в ступор и как будто ослепла.
Ульрих отложил свою работу. Его тяжелые ресницы задрожали, и он медленно поднял на нее свои огромные глаза.
У девушки остановилось дыхание…
Взгляд карлика плавился черной смолой – густой и вязкой, точно жирный агат, абсолютно без зрачка. Длинные ресницы бросали тень на его бескровное лицо…
Ульрих нежно ей улыбнулся. Тогда она почувствовала, что стала будто задыхаться. Кровь прилила к лицу… Наверное, тяжелые запахи плесени…
Чефа не знала, что ей делать.
Пунцовые щеки пульсировали на замороженном лице…
Не в силах пошевелиться, она стояла как столб, с открытым ртом, словно ее оглушили, прикрыв ладонями пылающее лицо.
Пытаясь выйти из пике, она медленно, словно не в себе, поплелась к выходу на ватных ногах, то и дело натыкаясь на девочек.
VIII
Чефа молча стояла у окна. Она думала о сегодняшней встрече на фабрике. Как глупо. Что за бегство? Покраснела, как омар. Какой позор… Это всего лишь карлик!
Она вновь вспомнила его глаза: Битумный лак! Жар залил ее щеки. Чефа ощутила чувство, которому нет названия.
Надо нарядить елку. Скоро приедет Джиджи…
Джильберто приехал в приподнятом настроении. Он в мельчайших подробностях рассказывал о своей занимательной поездке. Чефа слушала, но ничего не слышала. Она смотрела будто сквозь него.
– … Я сегодня была на фабрике…
– Девочка моя, я же просил тебя посидеть пока дома. Ты не простудилась?
– …Там был …карлик… Кто он такой?
– А-а! Это Ульрих. Он с детства там работает. Дьявольски вынослив и… скорее, наделен нечеловеческим даром. У меня от него мурашки по коже. Честно говоря, он мне не нравиться. Беба, малышка, ты побледнела. Все хорошо? Этот мутант тебя напугал?
– Нет! Совсем нет. Как можно бояться карлика?
– Да, конечно. Если он будет приставать к тебе, скажи мне.
– Лисенок! Ты душка! Обязательно скажу.
– Сам подвал показался мне, мягко говоря, странным. Скорее, похож на пыточную. Ты видела замок на двери? Такой страшный… проволочный, как петля, на которой можно повесится… Ты какая-то тихая. Ты не заболела?
– Немного устала. Пойду в комнату.
– Выпей зеленого вина и ложись. Я скоро к тебе присоединюсь.
Дни шли своим чередом не принося никаких изменений. В один из таких дней Джильберто попросил Чефу съездить в Венецию за жемчугом для свадебной мантильи.
– Возьми с собой Ульриха. Он как никто знает толк в таких тонкостях. И оденься потеплее. Сегодня снегопад.
IX
Закупив жемчуг, Чефа и Ульрих спешили на фабрику, чтобы успеть до темна.
Погода стояла мрачная. Резко потемнело и в считанные секунды разразился сильный снегопад. Снег тут же таял и под ногами хлюпала слякоть. Ледяные реки талого снега быстро затопили улицы и круговороты воды с шумом закручивали прохожих в воронку, словно в центрифугу.
Чефа и Ульрих шли по узенькому мостику из досок. Шквал порывистого ветра сбивал их с ног. Вдруг Ульрих оступился и на глазах у Чефы с головой ушел под воду, лишь копна его белых волос, словно клубок водорослей, плавно качалась на поверхности воды. Однако, он быстро выбрался на мостик и как ни в чем не бывало пошел дальше.
Снег валил стеной. Чтобы отдышаться, они зашли в конце безлюдной улицы в тупик. Там был проем, наподобие ниши – тесной и темной, словно утроба. Ее зловонное дыхание смердело так, что можно было лишиться чувств. Из темноты, как из клоаки сочилась вонь и резала глаза. Сомнений быть не могло – дух стоял здесь человеческий. Вроде адской смеси аммиака, пота и целый букет еще более утонченных и гнусных запахов человеческих выделений. Но им надо было как-то переждать непогоду.
Ульрих сел на грязную ступеньку ниши. По его бледному лицу стекала вода.
Он смотрел на девушку немигающим взглядом и Бог его знает, какие мысли крутились у него в голове. Эти мысли пугали его и в то же время дразнили. Сознание того, что они сейчас совсем одни… в этом темном тупике… волновало его. Быть может, он еще никогда в своей жизни не оказывался в подобной ситуации. Он чувствовал себя таким беспомощным перед убийственной красотой этой девушки.
Она стояла совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки. Карлик почувствовал, что ее бьет озноб. От холода? Тогда он подумал, что может быть стоит приблизить ее к себе? И вдруг в этот самый момент она подошла к нему так близко, что он перестал дышать от неожиданности.
Она погладила его по мокрой голове.
– Какие у тебя белые волосы. Ты красивый…
Чефа сказала это не своим голосом. От сильного волнения ее язык стал деревянным, неподвижным, будто его прибили гвоздями. Во рту все пересохло, руки дрожали, а сердце выпрыгивало из горла.
Как давно она хотела прикоснуться к нему, к его горячему лицу, но не представляла себе, как это возможно.
В тишине тупика было слышно, как стучит сердце Ульриха. Как турецкий барабан. Еще минута, и он умрет!
Он не дышал и не двигался, лишь жадно пил ее налитыми черной кровью зрачками.
Кровь горячей струей ударила ей в голову. Она уже ничего не соображала, словно смертельный яд отравил разум. Ревнивый Купидон! Он бросил стрелу! Ядовитое жало вонзилось прямо в сердце. Кровавая рана сочиться и сладостно жжет, жжет. Жестокий! Жестокий!
Не сдерживая больше свои чувства, Чефа села Ульриху на колени.
Его глаза сверкнули черной молнией. Сердце перестало биться. Он окаменел. Этого не может быть! На ледяном камне его трясло, как в лихорадке. Тогда она, окунув свои пальцы в его мокрые локоны и обхватив обеими руками голову, начала медленно приближаться к его лицу.
Ульрих хотел было что-то сказать, но она поцеловала его в губы.
…По жилам мощным потоком побежал ток…
Их красные языки смешивались, сплетались, словно клубок кровожадных змей. Карлик целовал девушку с такой плотоядной жадностью, как будто хотел высосать через рот ее душу. Он вгрызался, врастал в ее лицо, пожирая ртом ее рот, просто живьем… Он ревел, мычал, присасываясь к ее губам снова и снова, с силой выпуская воздух из горячих ноздрей.
В мокрых, туго затянутых штанах Ульриха, пульсировала его плоть, словно переполненная бешеной кровью бычья артерия, и казалось, что она вот-вот разорвется.
Твердый бугор, как бревно, крепко давил Чефе между ног. У нее закружилась голова, как будто открылся люк колодца и она летит вниз. Она расстегнула его последнюю пуговицу на натянутой до предела прорехи и извлекла из тесных брюк карлика чудовищный член.
Истерзанный жаром томления, карлик крепко сжал девушку своими волосатыми руками и взял ее с силой сорвавшегося с цепи фавна.
X
В воскресный день, сидя за ужином в зале, Джильберто пожаловался Чефе, что слышал ночью странные звуки, будто в доме кто-то ругался.
– Говорю тебе, сегодня ночью кто-то копошился на втором этаже. Джоконды дома нет. Но я отчетливо слышал чьи-то шаги!
– Брось, Джиджи, я ничего такого не слышала.
– Ты спала, как убитая! Знаешь, я так подумал, может нам убрать отсюда этот портрет? Он что-то мне не нравится.
– А мне нравится. Будто ты в замке вампиров.
– Да, особенно если учесть, что в замке есть склеп. Может, ночью они оживают? А вдруг это Роза?
– Роза? Хватит байки рассказывать! Ты же сам говорил, что в старых домах всегда скрипит пол, потому что дом живет своей жизнью…
– Беба, мышонок, я просто за тебя беспокоюсь. Ты же знаешь, что мне сегодня надо ехать в Милан. Это дело нельзя отложить. Но уверяю тебя, это совсем ненадолго. Дня на три. Знаю, знаю, моя курочка будет скучать, но поверь, я приеду так скоро, как смогу!
– Лисенок оставляет свою курочку одну?
– Ты можешь поехать со мной.
– Вообще то, я хотела бы навести порядок в мастерской Альбы. Может, найду там что-нибудь интересное…
– Вот этим и займись! Только, пожалуйста, не выезжай одна в Венецию. Такое чувство, что город необитаем. Вчера из ледяной воды вытащили тело девушки. Сумасшедший любовник раскромсал ее на куски, приревновав к мужу, и выбросил в канал!
Чефа почувствовала, что ей стало дурно и как будто затошнило.
– Ты побледнела. Тебе нехорошо?
– Нет, нет. Все в порядке.
Она вытерла о юбку свои мокрые ладошки.
– Чефа, я хочу, чтобы ты была счастлива здесь, со мной, в Венеции.
– Я счастлива. Правда…
Джильберто как-то платонически поцеловал Чефу в лоб.
– Тогда я пошел. Заскочу на фабрику. Потом на вокзал. Закажи себе на вечер что-нибудь вкусненькое.
– Да, Джиджи. Береги себя!
– Ciao, мышонок!
– Ciaо.
На следующий день Чефа отправилась на фабрику. Ульрих сидел на своем месте. Ни минуты не раздумывая, она подошла к нему и пригласила к себе. На ужин.
Он пришел…
XI
Ульрих сидел в роскошном кресле старинного представления из хорошего животного. Скорее всего – крокодил. Кресло стояло прямо посередине залы и мягкий, рассеивающий свет люcтры ласково окутывал карлика, что позволяло Чефе получше его рассмотреть.
Жесткие локоны рассыпались по плечам Ульриха. Пронзительная, почти чернильная чернота глаз резко контрастировала с его ослепительно белыми волосами. Его кожа выглядела болезненно бледной, как если бы он долгое время жил в пещере. К тому же она была вся ворсистая, как у белой крысы. Его густые звероподобные брови тоже были белые. Они сомкнулись на его переносице и почти что свалялись между собой в одну мощную, широкую монобровь. И прямо над этой монобровью, прямо посередине его квадратного лба, была глубокая вмятина, как если бы голова карлика была вылеплена из мягкого белого воска. Причем вылеплена в дикой спешке голыми руками. Всырую. Как будто не стоило скульптору большого таланта. Скорее даже, это был вовсе не скульптор, а каменотес, чей крепкий костлявый палец плавно вошел в восковый лоб карлика, как последний штрих.
Однако, это лицо не вызывало у девушки ни отторжения, ни какого – либо физического отвращения. Даже наоборот. Оно возбуждало ее и волновало, как все несовершенное. Как некоторые кривые цветы, такие, как то: ирис, или орхидея, или тот же львиный зев. Их уродливые формы очень чувственны. И даже порочны.
Тело карлика не казалось ей каким-то ущербным. Раз уж это труды Господа, значит это его задумка.. Он решил создать его таким, какой он есть – для творческого разнообразия.
Чефа стояла у окна и молча смотрела на Ульриха. Ей было очень комфортно находится с ним здесь, в этом доме. Он казался ей таким маленьким, игрушечным в такой огромной и такой холодной комнате. И в то же время она обратила внимание на то, что в этом дорогом крокодиловом кресле он чувствует себя вполне уверенно и даже вольготно.
Он сидел неподвижно и наблюдал за Чефой. Она напоминала ему фигурку маленькой куколки: хрупкой, с длинными гладкими волосами, и такими белыми, какие бывают у ангелов.
Он даже не моргал. В тусклом свете комнаты сверкнули два черных глаза, как два магических обсидиана: с торжественно черным блеском.
Его глаза были огромные и совершенно необыкновенные. Он знал об этом.
– Ты дразнишь меня своим молчанием. Почему ты убежала тогда?
– Когда?
– Когда впервые увидела меня.
– Я… Прости, я не хотела тебя обидеть… Я… перевозбудилась… и…
– …?! Тебе понравилась Венеция?
– Не знаю. Очень сыро и холодно. Как вы здесь живете?
– Мы вышли из воды. Венецианцы – глубоководные.
– Что? Глубоководные?
– Ну да! Амфибии. Ты разве не знала? Чтобы работать на кружевной фабрике, надо иметь жабры. Обычный человек умрет в таких условиях!
– Ты рыба?
– Тритон…
Лицо Ульриха как-то странно дернула судорога. Он смотрел на Чефу в упор. Было видно, что он не лжет.
– У меня есть жабры. Ты думаешь, почему я тогда не захлебнулся, когда плюхнулся в воду. Мм…?
Чефа будто напряглась.
– Да ладно, расслабься! Хотя… Если хочешь, можешь потрогать…
– Что потрогать?
– Жабры. Не бойся. Подойди поближе. Ну же, крошка, не стесняйся, дай свою ручку.
Он говорил тихим, простуженным голосом.
– Хочешь, я покажу тебе то, что показывал только…
Ульрих заметил, что Чефа занервничала.
– Хорошо. Ладно. Давай я лучше расскажу тебе, как на острове появилась чулочная фабрика. Можешь налить мне вина, а? Беба!
– Беба? Откуда тебе это известно? Так зовет меня мой муж.
– Я слышал, как он обращался к тебе тогда, когда отправлял нас за жемчугом: Беба!
– Джиджи очень любит это вино.
– Зеленое вино? Мм…
Ульрих отпил вина, закинул ногу на ногу и начал свой рассказ.
– Это стародавнее предание прописано во многих старинных книгах Венеции. Даю голову на отсечение, такие фолианты имеются и у Альбы. Скорее всего, они лежат вот в этом шкафу.
Он кивнул головой в сторону книжного шкафа.
– Ты знаком с ее библиотекой?
– Подобные антикварные книги хранятся у любого богатого венецианца. В большинстве случаев, просто из – за своей удивительной формы, чем из-за содержания. Средневековые книги – это настоящее произведение искусства. И вот они пылятся в их шкафах просто так, для красоты, вместо того, чтобы читать их.
– Как можно их читать? Эти книги наводят на меня зловещую тоску. К тому же они все в плесени. Страшно даже взять их в руки!
– Что делать. Так устроен мир. Все покрывается плесенью…
Надо уметь пользоваться книгой.
Старинные книги тщательно изучаются. Книги церковные на древних языках, или Хроники долгих времен, которые рассказывают нам легенды. Но легенды и сказки часто обрываются… А ведь в сказках все правда. Я лично видел, как кожа может превратиться сразу в чешую.
– Да ну?
– Да.
– Ты любишь книги??
– Это единственная моя страсть. Больше у меня ничего нет.
– А как же твои кружева?
– Это моя музыка. Мой храм. Мое убежище. Лаборатория магии. Уже в три года я погружался под воду за виссоном. Море – моя жизнь. И виссон моя жизнь.
Ульрих отпил еще вина.
– Книги – это хлеб для души. Держать книгу приятно. На буквы смотреть приятно. Это особое состояние. Запах слов. Цвет слов. Слово имеет свою ноту. Оно живое.
У некоторых книги – это туалетная бумага. Книгу надо сердцем понимать.
Как-то раз я был в доме у одного китайца. На его столе лежала книга. В ней были прописаны иероглифы. Я взял чернила, обмакнул в них специальное перо и стал рисовать все эти иероглифы на такой пористой бумаге. Мягкое перо скрипело… Через свои перста, через кожу, через волосы, через глаза, я почувствовал… я услышал вкус каждого иероглифа.
У книги тоже есть душа: я видел, как открывается книга – огромный фолиант величиной с мой рост и его страницы листаются сами по себе. Страничка за страничкой… страничка за страничкой, а в конце – конец…
Ну да ладно. Слушай.
В старину жители Венеции верили, что их город – это огромная жемчужина в раскрытой раковине, покоящейся на волнах.
И вот, в те самые давние времена в сказочной Венеции жил один бедный рыбак. Как обычно, он сидел на берегу лагуны и чистил рыбу. Вдруг прямо из воды к нему вышла русалка.
Она была в свадебном платье, сплетенном из морской пены и расшитом голубым жемчугом: океаническим, глубинным, с отблесками радуги.
«Возьми меня в жены, – молвила она рыбаку, – и ты станешь самым богатым человеком Венеции.»
Рыбак недолго ломался. Он женился на русалке и по-прежнему ходил в море. Какого же было его удивление, когда вернувшись, он увидел в своей затопленной хижине необычайной красоты покрывало из удивительно тонкого кружева. У окна сидела русалка и, напевая старинную колыбельную, плела кружево. Тогда рыбак подумал, что такую роскошь, как это покрывало, могут позволить себе только короли. И он обменял это кружево на золото.
Короли же, очертя голову, летели к нему на своих колесницах с заказами, чтобы осыпать его золотом. Рыбак быстро разбогател и построил огромный дворец прямо на воде. Вскоре у них с женой родились дети – русалки и тритоны…
– Я дрожу от нетерпения! Что же было дальше?
– Их дети тоже стали плести эти волшебные кружева. Тогда-то ему в голову и пришла эта идея – создать кружевную фабрику. Так что на фабрике Альдеморо работают не просто чулочных дел мастера. Они есть рыбы.
– Какая красивая легенда!
– Это из моей коллекции древних сказок и легенд. Легенды сплетаются постепенно, подобно кружевам.
– Там, на фабрике, ты напевал старинную мелодию. Эта та самая колыбельная, которую пела русалка?
– Я всегда пою ее за работой. В детстве у меня была заводная кукла. Из ее пупка играла колыбельная: «Баю бай, мой мальчик, баю бай»… Да…
– Я уже ее где-то слышала. Как будто в этом замке.
– В замке? В замках всегда что-то слышится.
– А как ты попал на фабрику Альдеморо?
– Тебе правда это интересно?
– Да. Я хочу знать о тебе все.
– Моя мать была проституткой. Я родился в портовом притоне Венеции. Потом мать подкинула меня на остров, в приют Санта-Роза. В этом приюте монахини плели кружево старинным способом. Они научили меня плести чулки, перчатки. Я преуспел в этом деле. Монахини продавали мои кружева на рынке. Там их увидела графиня Альба. Она сразу взяла меня к себе на фабрику. Вот и все.
– И все? Так ты рос в Санта-Розе? А я всегда думала, что карлики спустились с луны! Ты не хотел бы увидеть свою маму? Интересно, где она сейчас?
– Не думаю, что она жива…
Он сказал это как-то сухо, без эмоций, как будто речь шла не о матери, а о мертвой рыбине.
– У тебя интересное имя – Ульрих. Оно не итальянского происхождения.
– Оно переводится как богатый.
– Богатый? Но ты не похож на богача!
– Наверное, монахини ошиблись, когда дали мне это имя. Кстати, в приюте меня звали Удо. Или просто Рики.
– Удо? Джильберто говорил мне о каком – то Удо. Скульпторе. Фарфоровые боги в ротонде – его работа.
– Уго. Его зовут Уго. Да, это его работа. Я его знаю. У него фарфоровая болезнь. Он сумасшедший.
– Сумасшедший?
– Гений. Твой муж не скоро вернется?
– Возможно завтра. Он позвонит.
– У меня для тебя сюрприз.
– Сюрприз?
– Садись на кровать.
Чефа села на маленькую кровать, которая стояла прямо у окна залы. На нее можно было садиться и смотреть в окно. Ульрих достал из кармана шелковые чулки.
– Надо будет завязать тебе глаза. Ты не должна видеть.
Ульрих завязал ей глаза.
– Подожди две минуты, я сейчас.
Он исчез.
Девушка сидела на кровати с завязанными глазами.
Через минуту карлик вернулся. Он медленно подошел к девушке. В сладостном предвкушении ее била внутренняя дрожь.
– Не бойся. Я не причиню тебе боль. Тебе понравиться. Доверься мне.
Чефа дотронулась до него рукой. Она почувствовала что – то гладкое, скользкое. Его лицо скрывалось за шелковой полумаской…
Ласково и осторожно он погладил ее по лицу.
С завязанными глазами, Чефа стала впадать в какой – то транс.
Ощущение шелка на своей коже усиливало чувство эйфории. Реальность ушла.
Он нежно касался губами ее гладкой, теплой шеи, чтобы чувствовать ртом биение ее пульса. Он подвинул рот к ее уху и она слышала его судорожное дыхание. Он нюхал ее волос, впитывал в себя их запах. Никогда еще она не ощущала его так близко. От счастья ее душили слезы. Казалось, она чувствовала его всеми порами.
Своей теплой ладонью, он медленно гладил ткань ее кожи, водил по ней своими губами. Она лоснилась на его губах, как сотовый мед. Он мял руками ее мягкие бедра, сам при этом становясь таким твердым, как ствол дерева. Он осыпал поцелуями ее лоно, пробуя на вкус ее мускус. Ее лоно было дороже ему, чем самый роскошный бриллиант. Это был его храм, где с радостью его ждали и он мог заходить туда снова и снова.
Когда карлик крутил ее твердые соски, из ее души начинали вырываться абсолютно нечеловеческие звериные вопли, походившие не то на рык, не то на вой бешеной гиены. Эти вопли нарастали, становились все громче, срываясь затем на пронзительный крик, во всю силу груди, словно адский вопль из Чистилища.
– Замолчи! Тише!
Ульрих заткнул ей рот своей рукой и, засунув в него свой толстый палец, начал водить им по ее скользким зубам.
Вся взмыленная, она извивалась и пласталась по кровати так, что та ходила ходуном. При этом ее длинные влажные волосы, словно космы, трепались по всей спине и как плеть, шлепали карлика по лицу. Она выплескивала из себя все, давая волю своим чувствам и полностью растворяясь в своей спонтанной любви.
Потом, вся мокрая и будто уже теряя сознание, она разразилась таким душераздирающим визгом, что зазвенели алмазы в огромной люстре венецианского стекла, и казалось, что та вот-вот упадет им на голову. Лицо девушки при этом исказилось в гримасе агонии и под конец, она вся задергалась, как тряпичный петрушка.
Пока девушка судорожно корчилась в конвульсиях экстаза, все тело карлика сладостно вибрировало. Но тут он вдруг резко остановился. Замер, как притаившийся зверь. Однако в ту же минуту, он громко и жадно, как дракон, втянул в себя своими хищными ноздрями спертый и горячий, словно пот коня, воздух и абсолютно уже не сдерживая спазм на своем лице, раскрыв широко рот, испустил из себя такой истошный животный хрип, как будто рядом зарезали свинью.