III
Дверь издала звук, похожий на брачный призыв аллигатора, и черный зев коридора тот час же поглотил Джильберто.
– Добрый вечер! Меня зовут Джильберто Барбони. Я из …Флоренции… Я…
– А-а… Синьор Джильберто! Очень рада вас видеть! Я Джоконда, экономка синьоры. Добро пожаловать!
Джильберто вошел в дом.
Экономкой оказалась дородная набожная синьора с благодушным ликом.
– Да вы до нитки промокли! Снимайте немедленно одежду, я принесу вам теплую пижаму. Проходите в залу. Да-а, погода сегодня просто отвратительная. Такой снегопад! Город весь покрыт льдом! Безобразие. На улице ни души. И это в Рождество! Разве это похоже на Венецию?
– Я так сильно замерз.
– Понимаю. В Венеции зимой очень холодно. Она насквозь пропиталась водой, как губка! Здесь даже в воздухе вода. Садитесь за стол, синьор Джильберто, сейчас я угощу вас зеленым вином. Оно вас согреет.
Джильберто сел за стол и осмотрелся вокруг. В доме царила сырость.
Пол здесь был деревянный, из желтого дуба. Такие же были и двери. Вдоль правой стены зияли черные дыры комнат. Старинные золотые люстры освещали их своим тусклым светом. Высокое, затянутое мраком, готическое окно было одето в тяжелые бархатные шторы. Прямо напротив окна на низком пьедестале разместилась обнаженная скульптура из сероватого, похожего на костную муку, мрамора. Слева от окна стоял дубовый шкаф на «лапах», покрытый чернильным лаком. В нем хранились очень древние, толстые книги, прочно проклеенные плесенью.
На главной же стене, прямо посередине, в тяжелой раме из потускневшего, подернутого патиной золота, висел портрет графини Альбы Альдеморо.
Мертвенно холодное, безжизненное лицо обрамляли гиацинтовые волосы. Они были жесткие, и как будто ломанные, словно грифель черного карандаша. Длинный, кривой нос покоился на усах графини. Чуть пониже усов, вместо губ, неровным стежком прошивалась синяя нить. А сквозь вуаль многослойной паутины, из глубоких глазниц, словно из ада, лихорадочно горели два черных угля.
– Это ваша тетя, графиня Альба.
– Да, выглядит неважно…
– Она не была счастлива.
– При ее-то богатстве?
– Все есть, а радости мало. Даже если и был у нее смех, то какой-то механический. Она умерла еще при жизни.
Женщина жива, только когда любит. Графиня никогда не была замужем и не имела детей. Конечно, она хотела иметь детей, да только от любимого. Поэтому она отдала всю себя без остатка настоящему искусству – созданию кружев. Это было дело всей ее жизни. Она была им одержима. Альба часами рассказывала мне про свои кружева. Но в глубине души она мечтала стать счастливой, встретить того, единственного. А в итоге, счастье так и не пришло. Все это как бы отразилось на ее лице. Это как отпечаток, как след от ботинка, вы понимаете?
– Не совсем.
– Давным-давно был у нее роман с одним аристократом из Англии. Он был младше ее намного. Бесцветный такой сибарит с белыми глазами. Он был почти прозрачный, как сыворотка. Как ядовитый гриб. И имя у него было интересное – Отто. Вроде как имел германские корни. Он постоянно называл себя и свою семью «немцы мы». Скорее всего, только себя, потому что у «них» вот такое величие. Он очень громко разговаривал и как-то «горлом». Как будто захлебывался. Словно у него во рту горячее яйцо, неочищенное. Ему надо было все куда-то бежать, кудрями трясти, распыляться и такой весь разудалый! Oh Dio… Oh Dio…
Он появился неоткуда и исчез никуда, прихватив с собой приличную сумму денег. Наверное, уехал в свой Лондон. Только Бог знает, ценой каких страданий Альба пережила эту драму. Она очень сильно его любила. Хотя, можно ли назвать это любовью… Скорее… болезнь. Ревность сводила ее с ума. Она крепко держала его зубами за глотку, как зверь, вонзая в него свои стальные когти, обезумевшая, боясь его отпустить. Однажды, они сильно повздорили. Он таскал ее за волосы по всему замку, как тряпичную куклу. Только и слышно было, как гремят о пол ее кости и стучит голова. Того и гляди, расколется. А ей хоть бы что! Как резиновая! Он плевал ей в глаза и бил кулаком по губам, прямо об зубы, ласково шипя ей в ухо: …Ты этого хотела… ты же этого хотела!!!… А она смеялась, как одержимая. Он даже хотел выбросить ее из окна: схватил за ноги и раскачивал в воздухе, а она лишь повторяла, как молитву: Отто… Отто… Отто… Santa Maria! Я подумала, что это конец. Она была вся в крови. Она ползла потом за ним на коленях, умоляя остаться… умоляя любить ее… Но… Он сбежал. Я думаю, задохнулся.
Она верила, что он вернется. Но напрасно. Утраченные надежды…
Вскоре я уехала на Калабрию, у меня заболела мать. Меня не было два года.
– А как умерла моя тетя?
– Графиню нашли на полу рядом с лестницей, ведущей на чердак: в крайне неизящной позе. Ее волосы были растрепаны и склеены кровью. А ее глаза… Они прямо выскочили из орбит – пустые, стеклянные. На ее лице застыла маска ужаса.
– Она что-то увидела?
– Скорее всего – кого-то. Я думаю, ее кто-то убил.
– Кто?
– Однако… эта лестница и правда очень древняя, ступени давно прогнили. По всей видимости, трухлявая ступенька треснула и Альба полетела вниз. Ваша тетя разбилась, как фарфоровая кукла, и починить ее было уже не возможно. Иногда, с чердака доносятся странные звуки, и я думаю, что это она, синьора Альба. Ее душа шастает по замку, не находя покоя. Может, что-то такое не дает ей переселиться на небо. Она не может с чем-то расстаться!
– Может, с деньгами?
– Не думаю. Альба не была к ним привязана.
– А к чему? К своим кружевам?
– Что бы то ни было, я теперь боюсь оставаться одна в этом доме!
– Привидения?
– Иногда я вижу тени. Они бродят по замку. Одна тень хотела приблизиться ко мне.
– Бродячие тени?
– Движение теней. Я слышала голоса. Они что-то передают. Они ищут выхода.
– Кто?
– Ночью слышно, как на кухне скрипит пол! А потом, вроде как уже на третьем этаже.
– Разве тень может так ходить по дому, чтобы пол скрипел? Если это и так, то я не удивлюсь. Венеция вся просто кишмя кишит тенями!
– Иной раз я чувствую, как с меня что-то спрыгивает… сползает, как кошка. Я ощущаю этот вес. А иногда, будто вижу. По движению моего одеяла…
– Вы живете на втором этаже?
– Да, синьор Джильберто. Третий этаж есть, но он необитаем. Там есть лестница на чердак, та самая!
– Вы были на чердаке?
– Santa Maria! Я ни за что не пойду туда! Я видела, что они сделали с Альбой.
– Они?
– Здесь замешаны силы тьмы. О, Святые Архангелы, не отступитесь!
Джоконда что-то быстро забурлила себе под нос, целуя свой крест.
– Ради Мадонны, Синьор Джильберто, прошу вас, никогда не поднимайтесь по этой лестнице. Она очень ветхая. Давно уже сгнила. Это очень опасно.
– А сколько в замке комнат?
– Даже я не знаю, сколько здесь комнат, и не хочу знать. Этот замок полон тайн!
Все это время Джоконда говорила с какой-то опаской, вздрагивая при каждом шорохе и постоянно оглядываясь, будто ее могли услышать. Из-за чего она переходила на шепот.
– Ну как, вы согрелись, синьор Джильберто?
Она сказала это уже громко, как будто только что его увидела.
– Да! Ваше вино привело меня в чувство.
– А то! Это старинное вино! Оно драгоценное. Рецепт его держится в секрете! Я научилась делать его еще в детстве, в родной Калабрии. Стоит пригубить этого божественного вина совсем капельку, как ланиты розовеют, а душа разворачивается, как гармошка. Сердце твое распаковывается и радуется так, словно сам Господь прошелся по нему своими пяточками! Прогреть внутренние органы самыми положительными наливками – это святое! Сейчас я вас накормлю, а потом я покажу вам вашу комнату. Впрочем, вы теперь хозяин этого дома и можете все переделать по своему вкусу.
– Спасибо! Завтра приезжает моя жена, Чефа. Ведь скоро Рождество.
– Да, Рождество! Если вы будете расположены, я отведу вас завтра на чулочную фабрику. И потом, вас же надо будет ввести в дело фабрики. Там нет ничего сложного. У Альбы есть записи в ее альбоме. Имена заказчиков и прочее.
– Премного благодарен!
После горячего, сытного ужина, Джоконда отвела Джильберто в спальню.
– А теперь отдыхайте. Покойной ночи, синьор Джильберто! Да, кстати, я совсем вас не спросила, у вас с женой есть дети?
– Нет пока. Мы поженились год назад. Чефа закончила художественный колледж в Риме. Она скульптор.
– Это замечательно! Синьора Альба очень любила скульптуру. Она даже пробовала лепить. Если захотите, возле дома, недалеко от фабрики, есть крошечное здание – это мастерская синьоры. Чефа может там работать.
– Она будет очень рада. Спокойной ночи, Джоконда!
Замок с привидениями! Еще один сюрприз! Надеюсь, что завтра проснусь в своей постели. Однако свет оставлю включенным. Чтобы получше разглядеть свою милую тетушку… Пффффф!
IV
Все утро и последующий за ним день Джильберто пребывал в состоянии эйфории. Он едва ли владел собой от счастья и все никак не мог насладиться своим новым положением богача. Он купался и нежился в лучах фортуны. От переизбытка эмоций он не мог сообразить, с чего ему надо начать свое исследование родового замка.
Он ходил по замку энергичным шагом, запрокинув голову назад, почти на спину, словно журавль. Ему надо успеть все обойти. И вечером встретить Чефу. А пока он осмотрел теперь уже свой, кабинет, лабораторию. Правда, лаборатория напугала его больше, чем фамильный склеп.
Джильберто никогда в своей жизни не был в склепе. Поэтому, взяв с собой лампу и прихватив на всякий случай дюжину свечей, он в сопровождении Джоконды отправился навестить своих дальних родственников.
Крутая лестница вела их все глубже и глубже в подземный грот. По ногам дуло могильным холодом. Сквозь склизкие стены сочилась сырость и по ним ручьем бежала вода. Ступени все разрушились, раскрошились.
Вдруг лестница закончилась и в лицо неожиданно ударил теплый воздух усыпальницы.
– Ну, вот и гробница. Нам лучше зажечь свечи, синьор Джильберто. Мы все-таки пришли в гости к усопшим. Надо почитать их вечный покой.
В безграничном мраке гробницы Джильберто чиркнул спичкой. И вдруг, маленькая искра света тот час же открыла ему тайну огромной пещеры. Как удивительно! Всего лишь крошечная искорка света и тьма отступила. Ты все видишь. А если ты увидел, значит, тайна открыта. А именно – перед Джильберто открылась древняя подземная крипта.
Он зажег три свечи и из кромешной тьмы на него медленно выплыли черные гробы. Зашторенные пыльной паутиной, они стояли в полукруглых нишах склепа. На их истлевших крышках застыли слезы свечей.
– Здесь спят вечным сном потомки рода Альдеморо. А этот воск вот уже много веков, как разлит на их трепетных могилах. Кто-то давным-давно навещал их, но не графиня. Альба никогда не заходила в этот склеп. Никогда…
Но все же ей придется спуститься сюда.
У входа в крипту стояла новая открытая гробница. Джильберто заглянул внутрь. Гроб оказался пустым.
– Это будет последний дом твоей тети.
Джильберто ощутил неприятное чувство, какой-то трепетный страх, когда стынет сердце об одной только мысли: ведь когда-то и его тело, оставленное душой, сокроется в могиле и истлеет. Он вдруг увидел свою табличку на крышке гроба: ДЖИЛЬБЕРТО БАРБОНИ 1939 – 19…
И тот час же его кровь будто всколыхнулась. Он почувствовал странный интерес, как будто даже желание заглянуть за грань гроба: Что скрывается за ним? Что же будет со мной тогда, когда похолодеет мое тело и вытянутся ноги? Когда мрачная могила покроет мои тленные останки и все мои мысли и желания, и все то прошедшее, и настоящее, и будущее – все сольется в один момент – беспредельную Вечность…
Джильберто пытался прочесть на каменных плитах имена усопших. Но многие буквы забрало время.
– Интересно, Джоконда, как они умирали.
– Один спокойно. Словно томясь в сладостной тоске по смерти, он с улыбкой встретил ее. Другой в муках. Так или иначе, все они ушли в неведомый край, откуда не возвращаются.
Тут Джильберто увидел в погребальной нише маленький гробик. Взяв одну свечу, он пошел в его сторону.
Хладная и мрачная могила ребенка, окутанная облаком тьмы, стояла как бы особняком от всех других.
Гроб был крошечным и черным, как жженая кость. Его покрывал такой же крошечный и совсем уже прозрачный венок – последний дар усопшему. За долгие годы он приобрел дымчатый цвет мышьяка.
Джильберто хотел взять венок в руки. Но едва он коснулся его, как венок тотчас же обратился в прах.
Вдруг, в сгустке мрака, за гробом, блеснул венок из фарфоровых фиалок.
– Джоконда, смотрите! Фарфоровый венок!
Глазурованные цветы заскрипели в руках Джоконды.
– Я раньше его здесь не видела! Кто-то посещает склеп?
– Но кто?
– Однако… Фарфор может жить вечно. Его хрупкая душа нетленна. Может быть, этот венок давно уже здесь лежит. Но что если его возложили совсем недавно? И почему именно Розе?
– Розе?
Джильберто осторожно протер крышку гроба. На надгробной табличке того, чьи останки давно уже побрал тлен, было написано:
РОЗА АЛЬДЕМОРО 1717—1721…
– Что произошло? Вы знали про эту девочку, Джоконда?
– Про нее знают все. Ее отравили. Мышьяком. Его подмешали в зеленую краску акварели, которой так любила рисовать девочка. Роза облизала кисточку. Бедняжку страшно рвало зеленью. А потом, ее кожа, и ногти, и даже белки глаз стали зелеными. Oh Dio… Oh Dio! Она была единственным ребенком. И прямым наследником. Кто-то явно этого не хотел. Говорят, что после смерти она еще долго ходила по замку, наводя на всех ужас: ее лицо, и волосы, и платье – да что там, она вся полностью была зеленой! Когда я узнала историю Розы, я готова была взять вуаль монахини.
– Умерла в четыре года!
– Она не умерла. Она спит.
В крипте царил погребальный покой.
И тут Джильберто услышал всю глубину этой тишины. Он вдруг почувствовал, что все пространство этого заброшенного склепа просто преисполнено жизнью!
– Они не умерли, синьор Джильберто. Они ушли в жизнь. Когда-то и для нас с вами Дверь смерти широко распахнется и мы уйдем в Жизнь…
V
Чтобы стряхнуть с себя тяжелые мысли о предстоящей загробной жизни, Джильберто и Джоконда отправились в свое новое путешествие по окрестностям замка.
Это была круглая Беседка, которая сразу же пленила молодого наследника своей изысканностью.
Она стояла немного на отшибе. Возведенный уже в наши дни, этот роскошный павильон был похож на храм.
Витражные окна ротонды шли сплошным рядом по кругу. Они были выполнены из розового венецианского стекла, с перегородками из золотых пластинок. Это вареное стекло плавиться по старинной технологии и приобретает матовую поверхность.
По розовым стеклышкам витража вился душистый горошек из золота, создавая эффект ажурной решетки: легкой, сказочной красоты. Золотые гороховые стручки, тонкой ювелирной работы, ослепительно сияли и звякали, будто маленькие колокольчики.
Бесконечно высокий потолок Беседки имел форму купола и был усеян фигурами невиданной пышности барочной лепнины. Тонкое литье из матового, похожего на зефир, фарфора, поражало своим великолепием.
В воздушном пространстве круглого плафона разворачивалась мистерия Атлантиды. Она выплывала навстречу зрителю, вовлекая его в открывающееся волшебство.
Из середины плафона, словно из бездонных глубин океана, пенным потоком катил хоровод морских богов. Там были сирены, тритоны, купидоны. Их круглые фигуры были вылеплены с таким искусством, что сквозь нежный, словно розовая пудра, фарфор, чувствовалось дыхание богов.
Щекастые путти качались на гирляндах из морских кувшинок.
Оседлав огромную раковину Тритона, по розовой пене скользила полнокровная Дева с гладкой шеей, увитой жемчужной нитью. А на ее упругой девственной груди распускался пышный венок из неведомых подводных цветов.
Венчал же всю эту фантастическую аллегорию глубоководного царства – Нептун. Это был бог самих богов! В своей правой руке он держал упитанного путти, который поедал из ракушки жирную икру, а та круглыми бусами катилась прямо в его алчный рот.
Совершенный, невероятно легкий фарфор был столь прозрачен, что просвечивал насквозь и создавал иллюзию живой кожи.
Пол здесь был облицован разноцветными каменьями, похожими на расплавленные турмалины. Джоконда объяснила Джильберто, что скорее всего это содовое стекло, коим мощили полы в Древнем Риме. Отшлифованный пол блестел и переливался так, что казалось, он хрустит под ногами.
В центре павильона, являясь как бы его сердцем, прямо на полу лежала гигантская морская раковина из розового перламутра. В раковине плескались маленькие рыбки – голубые скалярии и золотые гуппи, брызгая перламутровой росой.
Все пространство Беседки как будто дышало, и в его воздухе разливался шум моря. Вдруг Джильберто заметил, что при входе в Беседку, прямо за стеклянной дверью, была сооружена огромная прямоугольная клумба. В ней росла елка. На пушистых лапах елки сидели шишки, густо смазанные смолой. Она сочилась сквозь упругую кожу шишки, словно маточное молочко и те лоснились, напоминая восковые свечи рождественской елки.
Джильберто показалось, что эта елка совсем не вписывается в общую атмосферу барочного павильона. Как будто даже она была ей в ущерб. Это как если на футболку приколоть древнеримскую брошь. Но все же у него возникла замечательная идея нарядить эту елку новогодними игрушками. Да! Лучше и не придумаешь. Живая елка на Рождество! Вот это я!
Очарованный своей находкой, он, закинув голову на спину, отправился вместе с Джокондой на чулочную фабрику.
Фабрика стояла не далеко от дома. Дойдя до фабрики, они спустились вниз по лестнице, покрытой зеленой слизью из гнилых корней водорослей и тут же оказались у двери сырого подвала, который буквально врос в землю. Плотно закрытая дверь со скрипом отворилась и для Джильберто Барбони открылись врата в святая святых фабрики – чулочную мастерскую.
Навстречу ему распахнулся доселе неведомый ему мир: волшебное царство кружева…
VI
Добро пожаловать в сказку!
Ручное, выплетенное в воздухе, кружево, словно мягкая, шелковая паутина, свисало с потолка, со стен, и почти растворялось в пространстве мастерской.
Легкое и почти невидимое, оно струилось гладкой волной и будто ласкало.
Шелковые чулки цвета топленого молока и блонд висели на тончайших нитях из водорослей. Нежный крем-брюле, карамель со сливками, молочный, старое золото и ежевичный мед: самые изысканные оттенки на самый утонченный вкус!
В подвале кипела работа.
Джоконда подошла к девочке, такой же прозрачной и нежной, как ее кружева. Девочка подняла свое плоское личико и улыбнулась.
– В мастерской работают девочки. Эта – самая маленькая. Ее зовут Пэску. Чтобы добиться истинного мастерства, на это должны уйти годы.
Выйти на высокий художественный уровень можно, лишь потратив сотни часов кропотливого труда. Поэтому, чем раньше девочка освоит язык этого творчества, тем лучше. Девочка должна быть маленькой. Потому что невозможно передать духовные знания уже взрослой девочке. Маэстро рождается тогда, когда живет рядом с маэстро. Вместе с ним ест, вместе с ним встает и засыпает. Иначе искусство может превратиться в ремесло. А кружево – это искусство. Оно требует художественного чутья. И живого воображения. Воображение можно развивать только благодаря ежедневному труду.
– Но здесь очень холодно. И очень сыро. Как же можно развивать свое воображение в таких условиях?
– Высокая влажность – необходима для мягкости кружева. В отапливаемых помещениях с шелком работать нельзя. Можно закоптить кружево. И к плетению чулок допускаются только девочки с сухой кожей, чтобы не оставить жирных пятен на кружеве. Это придумано не нами и не вчера. Первый вязаный чулок был найден в гробнице Древнего Египта на девочке.
Пэску молча выплетала ажурные чулки экрю. Джильберто осторожно провел пальцем по блестящему чулку и в него вошел запах сырого шелка.
– Как приятно ощущать шелк на коже. Я не могу описать сейчас свои чувства.
Через минуту, сквозь непрерывный звон коклюшек Джильберто услышал какой-то странный трубный звук, как будто дуют в пустотелое древо или в огромную раковину. Он вызвал у него непонятные эмоции: сильнейшее нервное возбуждение. Как от первобытной музыки, которая заставляет тебя одновременно плакать и смеяться. Он повернул свою голову в сторону, откуда доносилась эта мелодия. В самом углу мастерской сидела уродливая девочка и шустро играла коклюшками. К ее спине были привязаны кружевные крылья. Прозрачные, как крылья стрекозы.
На лице Джоконды появилась благоговейная улыбка.
– Это Ульрих. Он плетет кружева только с песней, вкладывая в работу свою душу!
– Ульрих? Это мальчик?
– Карлик. Он с детства здесь. Он работает с закрытыми глазами.
Джильберто подошел к карлику. Тот сидел и ловко жонглировал отполированными руками коклюшками. Их было несчетное количество.
– Как такое возможно?
– Ульрих может держать в руках сразу 1000 коклюшек, а то и больше. У него волшебные руки. Все его творения – это вершина кружевного искусства.
В темном углу, на невидимой нити из морской травы, висело роскошное платье цвета нежнейшей слоновой кости.
– Это платье – королевский заказ. На церемонию коронации.
– Оно божественно!
– Ульрих работает только с эксклюзивом. И к тому же он единственный, кто использует для прядения виссон. Виссон – священный материал. Это морской шелк. Ульрих сам добывает его. Пожалуй, я еще нигде не видела такого тонкого тюля, как у Ульриха. Из-под его коклюшек выходят самые дорогие и изысканные туалеты для свадеб и балов. У него абсолютный вкус! Как-то раз, к Ульриху пожаловала сама королева Англии, чтобы заказать ему элитное белье для бального туалета. Насколько же полным было изумление Ее Величества, когда она увидела перед собой тончайшую скань кружева уникального цвета – голубой пудры!
Какая пикантная новизна, не правда ли, синьор Джильберто?
В каждой вещи – душа…
Взгляните на этот шедевр – вечерний туалет для Оперы. Какая воздушность и тонкость линий. Это настоящее сокровище!
Джоконда придвинула нить с жемчужными чулками.
– Но… они же… перламутровые!!
– Да! Перламутровые! В этих чулках кожа становится, как белое злато!
– Что за… Кто этот …карлик?
– Он кружевник. Врожденный дар высоко поднял его над этими ремесленниками. Он не просто угождает вкусам королей, он создает новое искусство. Кстати, свои коклюшки Ульрих делает сам. Из можжевельника. И они с вензелями…
Последних слов Джильберто уже не слышал. Ему не хватало воздуха. Мертвенный холод и резкий запах шелка наводили его на мысль, что он находится в каком-то ином мире и что в подвале – не люди. По спине пошел мороз. Вязкое, тягучее пространство мастерской затягивало его в свои объятия… Он почувствовал приближение приступа тревоги.
В эту минуту, Джоконда погладила перламутровыми чулками по лицу Джильберто.
– Это кружево называется «Кожа Ангела». Смотрите: оно светится изнутри! Это жемчужина в коллекции Ульриха. Для самых искушенных. Оно драгоценное!
У Джильберто закружилась голова. Веселые деревяшки Ульриха бешено стучали, цокали, как копыта. Они кувыркались, кружились и вращались, словно легион демонов. Сделав круг, их скорые копытца вновь бежали гуртом друг за другом и настолько быстро, что к Джильберто пришло ощущение присутствия сверхъестественной силы. У него возникло чувство, что эта… стая проскакивала сквозь него…: влево – вправо, влево-вправо, пришел-ушел, пришел-ушел, разворот… Стук да звон коклюшек заливался внутри Джильберто, словно где-то долбил колокол – все сильнее и громче. Громче и сильнее… Бим – Бом, Бим – Боммм!! … Тысячи и тысячи колоколов звонили, будто… звонят по усопшему…
Вдруг все вокруг завертелось, закрутилось, словно веретено, и Джильберто показалось, что он находится внутри огромного кокона и что его заплетает, упаковывает в липкую паутину… карлик с крыльями. Едва устояв на ногах, он в панике выскочил на улицу.