Ева начала свой рассказ очень тихо. Она смотрела не на меня, а куда-то в сторону. Как будто в какой-то воображаемый экран, где оживало ее таинственное былое. Словно открылась завеса времени и она увидела там себя.
– … в научной экспедиции…
Ах, Джоконда! Что это за остров! Это остров сокровищ! Как найти слова, чтобы передать тебе то состояние… Представь, что ты попала в огромный зеленый камень – колумбийский бархатный изумруд и живешь в этом камне…
На острове находилась моя закрытая лаборатория. Время от времени я ставила там опыты. Я называла ее своей кельей. Я привыкла работать в изоляции. Кругом должна царить тишина храма. Мне нравилось это обречение на одиночество. Я всегда в себе. Чаще всего – в себе. Поэтому я отправилась на остров. Там я исполняла обряды. Монастырские правила. Они переданы мне по роду. Для этого я использую природу. Я должна была уйти в грот: в свой грот. Уйти в себя, чтобы познать себя.
Именно тогда я почувствовала, что пришло время хоть как-то в себе разобраться и хоть как-то начать понимать себя. Вспомнить себя. Надо об этом писать, думать. Говорить о себе. Но у нас же запрет: «Почему ты все о себе да о себе»… А о ком же? О ком же?
Я всегда общаюсь с человеком, который дороже мне всех на свете. И это есть я сама!
Мне жаль… Правда жаль… Совершенно не хотят себя найти… раскопать… Однако у них много сил и есть время на то, чтобы проверять меня. Прямо сосредоточились. Они только притворяются, что брезгливые. А сами любят копаться в чужом белье: где-то что-то потрогали, где-то что-то понюхали, где-то что-то отлили… Прости, пожалуйста, за это выражение, язык настолько опорочен…
Лезут, засовываются, в окна заглядывают – издалека: я думаю, уже бинокли купили – следят. У них ухо становится, как гармошка – оно вытягивается, растягивается. Ночью выходишь – стараются увидеть, почувствовать: куда пошла, когда пришла… А в уме ли она? А вдруг она… Вот интересно!
А в уме ли вы?
Зачем я вам? Наблюдайте за собой! Вам это пригодится…
Ленивые очень. Ленивые… Им хочется лежать. Им это нравиться. Вроде как роскошь любят. А что такое роскошь? Арабская сказка? На подушках валяешься, вкушаешь сладкие дыни, кожурки тут же валяются. Там много валяний. Там только и хотели, что валяться на подушках. Туда-сюда… Засыпать, тут же вставать, идти в душ, опять дыня… Но их утонченность – это запутанность. В арабской вязи можно завязнуть…
Извини, моя хорошая, за пошлые картинки. Мне захотелось это сказать.
Я говорила про остров… На острове началось мое исследование себя. Я шла Путь. Путь к самой себе.
У меня все есть. Все самое лучшее.
Коробка карандашей. Карандаш надо уметь точить. Этому искусству меня научил мой папа.
Мой альбом для рисования постепенно наполнялся набросками и эскизами. Я очень люблю живопись. Особенно акварель. Ведь акварель нужна. Картины нужны.
Акварель – это сама нежность. Это само дыхание. Это как ты вдохнул и выдохнул: аккуратненько-аккуратненько. Наверное, даже дыхание приостанавливается, потому что акварель сама дышит. Она глубинная. Как куда-то далеко-далеко уходишь. Как рассвет. Как древние иероглифы. Раз – и все. Мгновение!
Акварель – она разовая. Ее не исправишь. Вот масло – это другое.
Меня интересует все искусство. Я живу им. Оно у меня в крови.
Все это сказалось на моем образе: утонченно-творческом.
Я всегда испытываю какой-то голод по настоящему искусству..
Когда говорят: «Я люблю только Баха», они лгут. Как можно сказать – я люблю только осень? Я тоже люблю осень. И весну. Но зиму я тоже люблю. Воздух чистый и звенящий и румянец на щеках. Снега лежат, как зеркало и все вокруг делают светлым. Холод – он всегда очищает. Можно ли говорить «Я люблю только белую розу»? Есть еще и красная. Черная. Кремовая роза – ей веришь… Ведь у вас на столе и красная, и черная икра, и каша, и капуста квашеная. Вы же не можете всю жизнь есть только черную икру? Или можете…
В тот день я стояла на плоском камне. На том самом камне, откуда берет начало моя история…
Ева вдруг замолчала. Ее лицо резко изменилось. Мне показалось, что ей стало холодно. Сидит она и как будто зябнет, поеживается в состоянии болезненности. Слезы душили ее.
Боясь спугнуть ее воспоминания, я сидела в полной тишине.
Всегда, когда я слушала ее странные рассказы, я смотрела на зеркальный пол кухни, выложенный в марокканском стиле.
Множество цветных осколков создавали причудливые арабески и затягивали внутрь, словно калейдоскоп. Сказы и сказания Евы начинали оживать в сумасшедших узорах арабесок. Играя своими зеркалами, арабески вдруг начинали открывать мне картины из живых историй Евы – такие реальные, как из волшебного сна! И я странствовала вместе с ней…
– Камень лежал на краю обрыва, но это не пугало меня. Он отлично подходил для моего упражнения Свет. Эти духовные упражнения я должна исполнять в полном одиночестве.
Но что это был за камень! Это был камень камней! Редкой красоты алмаз – черный горный хрусталь. Как черное зеркало. Он размножался черными кристаллами и был похож на огромную гроздь из отточенных карандашей. Из него выходил яркий свет и раздвигался в радугу…
У камня очень глубинная память. Он хранит память миллионы лет. Каждый осколок камня помнит ту скалу, с которой он пришел. Каждая песчинка хранит в себе память океана. Песок – это вода. Если камень выжать, из него польется вода. Вода вся выйдет и останется одна шкурка.
Раз камни имеют память – значит они живые.
У камня особое дыхание. И каждая его песчинка дышит.
Камень в Помпеях – абсолютно живой. И каждое наше касание к этому камню и каждый звук расширяют его память. Память Помпей так расширилась, что она начинает нам что-то показывать.
В камень может запечататься чей-то дух. Животного, например. А иногда и человека. Если человек входит в камень, то он становится потаенным. Как бы внутри себя. Это как куколка. Бабочка внутри своей куколки осознает себя бабочкой, но она не может летать. Или вот, вспомни легенду о скульпторе. Из слоновой кости он изваял совершенную Деву. Через свои руки, он впечатался в кость, как в камень… Он полюбил самого себя!
У меня есть мечта – прикоснуться к кусочку того камня, на котором стоял Серафим Саровский…
На острове, на черном камне я исполняла одну монастырскую технику: единение души, чувств, мысли и тела. Это как то, когда ты читаешь молитву. Ты становишься един. Стоя на камне, в какой-то момент я услышала странную мелодию. Пошел какой-то скрип. Какие-то легкие вдохи и выдохи. Идет голос. Это был голос Земли. И тогда я поняла: я услышала песнь планет. В космосе планеты двигаются и поют! Представляешь? Планеты поют!
Сейчас у меня прошмыгнула мысль, что я якобы много якаю. Что я такая, такая… Я просто хочу передать свой опыт.
Вдруг, камень подо мной зашевелился, закачался и… И дальше я кубарем лечу в пропасть…
Представь себе, что ты летишь в черную пустоту.
И эта пустота – абсолютная бездна. Манящая бездна.
Ты летишь.
И только твой крик…
И такое полное, жутко леденящее состояние падения испытывает летящий. Он летит… летит вниз, в темноту, в бесконечную дыру… И холодно ему, и страшно, а он все летит, и конца – края нет. А кругом – только тьма.
На самом деле в том, что дыра эта черная, нет ничего плохого.
Черный цвет – он благородный. Из черноты, как из черной матки рождается свет. Мрак небытия – это неприступный свет! Он стал рассыпаться блистательной радугой еще до яйца. Еще до горла; то есть до того, как родилось божественное слово. До Бога.
Из мрака родилось яйцо. Это яйцо – из чистого золота. И в этом яйце уже был Господь! Как Бог сам себя познал? Постичь это невозможно.
И мне стало интересно – а вдруг там во мраке сам Марк стоит!
Пока я летела, мне показалось, что я умерла…
Когда я была маленькой, у меня было несколько раз инициаций смерти. Я понимала, что сейчас уйду. Что больше я глаза не открою. Я не хочу их открывать. Мне будет хорошо…
Когда ребенок маленький, с девственной душой, он связан с Небом. Ему легко.
Но сейчас в мои планы не входила эта смерть. Мне еще так много предстояло сделать. Осуществить то, что предназначено.
У меня есть Великая цель.
Что теперь будет с моей лабораторией, которую я создавала годами? Собирая по зернышку все. Ведь материал надо изучать. А это не легкий труд. Иногда материал собирается долго. Годами. Потом создается то, что создается. Может быть оно дело жизни – то, что создастся.
А мои проекты… Забеременев ими, я долго их вынашиваю, до того срока, когда они уже готовы родиться в виде очередного шедевра, коего мир еще не знал. Мои творческие мысли, идеи. Иллюзии… Они умрут вместе со мной. Во мне так кипит творчество… Неужели я не успела исполнить свою миссию – создать нечто особое.
Мне так хотелось вернуться назад, к своим книгам, кисточкам.
Куклам…
Нет ничего ценнее у человека, чем время. Время – оно живое, оно с огромным сознанием. Но что такое время? Для чего оно существует?
Кто-то что-то парит, жарит, режет, давит: ягоду, соки. А потом они все это жрут, жрут, жрут! Говорю вам – у них там мясорубка внутри!
Я все свое время трачу на молитвы. Древние молитвы на древних языках… Их нужно отпускать в пространство, чтобы соединяться с корнями.
Одна коротенькая молитва, сердцем произнесенная, достойна тысячелетий.
Это искра.
Молитвы у меня в крови разлиты. Кровь – это река времени.
Деньги можно вернуть. Даже жизнь можно вернуть с помощью звуков – молитвы. Вот только время не вернешь. А время крутит стрелки часиков вперед. Бим-бом… Бим-бом… Если оно остановилось – значит, ты умер.
Как много драгоценного времени я потратила впустую. Как много превратилось в прах…
Вечность – это века. Это взмах наших век. Наших ресниц, как взмах крыльев. А веки вечные – это еще больше времени. Это когда глаза всегда видят.
В тот момент, когда я уходила в эту черную дыру и вот-вот уже должна была разорваться на молекулы, я зацепилась своими тонкими пальцами за зеркало луны и кровавым, почти что разорванным, как у саблезубой тигрицы, ртом, я закричала так громко, что от моей молитвы содрогнулся бы даже Будда: «Я не хочу туда! Я хочу на Свет! На Свет!..»
Это совершенная правда, Джоконда!
И тут я вдруг увидела, что прямо надо мной распрямились огромные крылья! У меня их много, по вере моей, и я их распаковала.
Птица парит в небе, кружится над землей, но она знает, что обязательно притронется своими лапками земли. Она коснется травушки, попьет водички, а потом опять взлетит.
Все когда-то завершается. Время тоже завершается…
Мне тогда показалось, что я схватилась за нить времени…
Не знаю, поймешь ли ты сейчас меня…
Это просто мои размышления, моя хорошая.
Настоящее – это мгновение. Через секунду оно уже совершенное прошлое.
Мы никак не можем ухватить пульсирующее настоящее. Мы его разбазариваем.
Мы разучились уважать себя в настоящем, думая, что будем уважать себя в будущем. Мы разучились себя сохранять, думая, что завтра будем сохранять себя. Мы говорим о будущем, а через секунду оно уже перешло в прошлое.
Мы живем всегда где-то в будущем. Мы будто ходим в каком-то коконе, и вроде бы что-то делаем. А сами еще так далеко от рождения! Вроде родились, вроде дышим, а рождение будто еще впереди. Все время чего-то ждем. Все время на будущее уповаем, а о настоящем забываем. А настоящее – оно очень богатое! Оно напиталось корнями прошлого…
Каждая секунда нашей жизни, нашей здесь бытийности, как очень драгоценное золотое зернышко.
Человеку не дано испытать то, что испытывает птица, летая над землей.
Птицы – это само творчество. Ведь творчество – оно с крыльями. Лепка, музыка, танцы – нет границ. Птица летит, чувствуя только потоки – свободная, открытая для Вселенной.
Я представила себя Жар-птицей, родившейся из золотых зерен солнца!
Солнце – оно живое. Оно исполняет свой изначальный Танец Солнца в золотой короне. Настоящей! В ней разлито золото всех ипостасей – белое, красное, желтое, зеленое: инкрустированное драгоценными каменьями. Там и изумруд, и сапфир, и хризолит, и бирюза и конечно же, янтарь: цвета мадагаскарского рубина – очень редкий.
Это разлитые алмазы. В алмазах отражается истина.
Солнце – это золото. Это лик Божий. Златые врата. Через них сюда вливается благодать.
Как родился этот Свет, сотканный Богом?
Это белое злато. Оно далеко от постижимости. Блеск его отразился в древнерусских иконах.
Я всегда призывала тебя писать иконы, милая Джоконда. Икона – она есть Мистерия.
Ты берешь белый мел. Чистый-чистый. И как простынь кладешь его на древо. И создаешь лик святой – через сердце. Когда икона прописана сердцем – она может распахнуться. И ты чувствуешь золотой поток. Смотришь на икону и входишь в нее, соединяешься почти с дыханием его – Господа нашего.
В моей келье живет очень древняя икона. Икона святой Евы – нашей праматушки. Первой Девы от Бога, от которой пошло потомство. Оно шло с Небес и рождалось здесь. Потому, что если бы слияние было не одухотворенным, жизнь на земле бы остановилась.
На иконе у Евы очень нежный лик. Она всегда светилась улыбкой в глазах и очень любила своих детей.
Ева не была изгнана из Рая. Вкусить плоды Добра и Зла можно только здесь. А на Небе – там только плоды Добра. Если было бы по-другому, солнце перестало бы подниматься.
Что же было дальше… Я немного плаваю в воспоминаниях. Перекрывают память – ниточки обрывают. Я как будто в лодке, покачиваюсь в тумане. Плыву по реке жизни…
Помню лишь то, как очнулась на земле. Я открыла глаза и не могла понять – я Днесь или умерла – перешла линию горизонта? А может, я сплю?
Я поднялась с земли и увидела перед собой скалу. На ее склоне росла душистая зизифора. Цветет она и как шелковое море на теплых ветрах развевается. Нежно – нежно голубая, пышная, больше нигде не виданная.
Полевые цветы – они прекрасны и нежны. Из них букеты особые.
Лен, ромашки, васильки – это любовь.
Красота – она в простоте. Простота разливается повсюду.
Дикая природа умнее окультуренной.
Дикие животные разумнее многих двуногих, которые без стыда идут в природу! А надо ли вам туда идти? Заселяются в горы – все выше и выше, выше и выше… Хотят чуть ли не на Джомолунгме жить. Остановитесь! Оставьте Антарктиду пингвинам!
Тут моя память погрузила меня в то состояние…
Да… В тот момент я вспомнила, как сорвалась в пропасть. С этой самой скалы. Но тело мое не было разбито. Ведь у меня были крылья! Иначе бы разлетелась в пух и прах и костей бы не собрала! И мои кости бы сейчас лежали здесь, как камешки, а река бы их уносила – подальше… подальше… Как поезд. Река! Джоконда! Там была река…
Ева поднялась со стула:
– Давай я налью тебе еще горячего чаю, моя хорошая.
Ева налила мне чаю.
Взволнованная своим рассказом, она встала посреди кухни, прямо напротив меня:
– Я продолжу стоя. Послушай до конца. Пусть это будет мой монолог к тебе.
Да… Я оказалась в каком -то сказочном краю.
Красота кругом – Божья! Хоть горстями пей и напивайся этой красотой. То, что руками создано, это такая капелька во Вселенских просторах красоты.
Сначала я услышала странный шум. Он шел из-под земли. Но потом я увидела, как впереди меня синей лентой плывет таинственная река. Шелковистая, задумчивая. Она никуда не спешит. Шумит, течет – как луч сверкает!
Подойдя к реке, моя душа пришла в неизъяснимый трепет: вода в ней сияла, как синий лазурит – яркий, чистый, сочный, такой невозможный, словно все драгоценные камни расплавились воедино. А берег реки был сплошь усыпан самоцветными перлами. Как росами.
Вода пришла из самой глубины, соединяя нас с водами океана. Она выбрасывала на берег свои дары: драгоценные каменья. Турмалины, аквамарины, лазуриты, жемчуг: … сияющие, настоящие, самой высокой ипостаси… Бриллианты чистейшей воды – с кулак!
Когда ты ныряешь под волны океана, ты ощущаешь покой. Там тишина. Ты опускаешься глубже… и глубже… Туда, куда не проникают солнечные лучи. И тебе кажется, что там, на глубине океана – полная темнота. Но там такой Цвет!
Я шла босиком вдоль берега по шелковому ковру из водорослей, усеянного яркими, прозрачными каменьями, словно разноцветными звездами. Их было так много, что они покрыли берег сплошным панцирем.
В перламутровых раковинах целыми гроздьями грудились реликтовые жемчужины.
В россыпи розовых рубинов, словно в малиновых леденцах, сиял великолепный сапфир – яркий ультрамарин. Скользкий и влажный, он сверкал на солнце, как голубая звезда, рассыпаясь всеми цветами рая.
Я взяла в руки очень редкий камень – удивительный, густо зеленый гранат. Он был размером с сочную сливу и переливался мощным зеленым: блистательным изумрудным. Как капелька росы.
Бог покрыл мир зеленой краской. Нам даны зеленые глаза, зеленый рассвет, зеленая трава, морские волны.
Зеленый цвет – это милосердие. Вот почему первый луч солнца – изумрудного цвета.
Солнце – это сплошное милосердие.
Я перебирала камни и любовалась ими. Их цвета ярки и чисты.
Река танцевала узорами…
И виделось мне диво в воде. Серебряные лики. Это добрые духи реки. Речные Девы. Они не видимы, словно сокрытые в раковинах жемчужины.
Их прозрачные тела похожи на золотую переливчатую змею с чешуйчатой кожей…
Сейчас моя память поднимается. Я помню почти все. Тогда, у реки, все казалось мне таким удивительным…
Перед тем, как пойти дальше, мне захотелось испить этой живительной водицы.
Смиренно и покойно, я сложила ладони лотосом.
Опрокинула в реку руки, зачерпнула водичку, а в руках – кусок золота! Чистого!
Да! Я вижу, как пальчик уже к виску поднимается. А может и два. Вы можете крутить двумя пальцами и во все стороны, но только у себя – свой висок.
Джоконда, милая Джоконда! Я глаголю тебе сейчас не то, чтобы единственную истину. А то, что видела я. А это – чистая правда. Это далеко, чем бред. Река эта – Золотая. Многоводная. В ней такая глубина! Вода поднималась из подземных изломов, неся с собой силу земли. Вода холодная-холодная! Ключевая. Вкусная. Вот это и есть сила! Водица та – святая…
Я очень ослабла и замерзла. По ту сторону реки я увидела прекрасный храм. Я приняла решение перейти реку и отдохнуть в храме. Но как мне туда попасть?
Вдруг передо мной появился олень. Словно с неба свалился. Коричневый. Замшевый. С ветвями на голове. Очень красивый. Он стоял совсем близко – глаза в глаза. Удивительные были у него глаза – проникновенные, бархатные.
Я обратилась к нему тогда» Здравствуй, дорогой олень! Побудь, пожалуйста, еще со мной!». Но он исчез.
Олень отдает свою жизнь, чтобы из его ножек унтики шили…
Там, где стоял олень, появился изумрудный мостик. Он висел в воздухе прямо над рекой и вел к храму. Как это возможно? Я потрогала изумруд рукой. Он был теплый.
Изумруд – дар солнца.
Скоро сумерки. Солнце на закате – мягкое.
У меня появилось какое-то особое состояние. Состояние сна. Будто кто-то поет колыбельную на больших расстояниях: Спи… Спи… Может, это Большая Медведица? Когда-то, давным-давно, она жила на земле, а потом отправилась на небо.
Загорелась первая звезда. И это большой труд. Потому что даже самая маленькая звездочка старается передать нам свой свет.
Под куполом неба повисло коромысло из разноцветных алмазов.
Это Млечный Путь.
Он сейчас прозрачный и его надо напоить молоком Небесной Коровы, чтобы он наполнился млеком. В это млеко будет стекать янтарный мед, разлитый на просторах неба. И тогда Большая Медведица зачерпнет млеко своим Ковшом и накормит им своего медвежонка. А может, и второй там где-то бегает!
Бог дарит нам солнце, звезды, месяц, и просит нас любоваться этим даром.
Тогда, под покровом небесной мантии, фиолетовой, как индийский аметист, я подумала о том, что теперь, после всех предательств, я остаюсь одна с Богом и радуюсь этому…
Что ж, надо отправляться в путь. К храму. Я босиком пошла по изумрудному мостику. Мне не было страшно. Я шла, будто перышко летела. А может, это ангелы, познавшие меня еще с детства, перенесли меня через реку.
Подойдя к храму, я удивилась его величию. Он был похож на гигантский улей. Когда я вошла во врата, дух занялся у меня в груди!
Здесь жили златницы.
Они прядут волшебную ткань!
В пустом пространстве храма стоял такой шум, как будто по железной крыше барабанит дождь. Шум издавали златницы.
Тысячи и тысячи золотых гусениц трудились в прохладе невидимых комнат, выплетая в воздухе шелк. Хрупкие и почти прозрачные – они плавно качались в воздухе, укладывая вокруг себя непрерывные золотые нити, чтобы завить их в бесценный кокон.
Я любовалась сотканными из шелка крыльями златниц. Это же какое ткачество нужно, чтобы такой костюмчик для бабочки сшить!
Храм был преисполнен жизни и казалось, что он весь дышит.
Пройдя через всю глубину храма, я вышла в открытые врата и очутилась в одном приятном саду.
На шелковой траве сидели две девочки и играли с солнечными зайчиками, как с игрушками.
Это был их Свет. Ты можешь играть с собственным Светом!
Девочки меня заметили и, обнявшись, побежали ко мне.
Два светлых существа. Существа, более небесные, чем земные. Существа из другого мира! Их чистоте удивились бы даже ангелы. Все в них дышало святостью. Но, как они похожи! Как две лесные вишенки на одной веточке. С одним сердцем на двоих. И сердце это – коронованное! Оно давало свет сильнее, чем солнце!
Во вселенских просторах их маленькое сердце совсем по-другому выглядит. Там все по-другому! Здесь сердце находится в нас, а там – мы в сердце…
Дивные отроковицы были совсем нежного возраста. Им было лет по восемь-девять.
Они показали мне свой сад.
Посередине сада стояла золотая раковина наполненная водой, сотканной из золота.
Вода снизошла с неба, какой ее создал Бог.
Она напиталась молитвами.
Ночью свет разлит через зеркало луны – это чистое серебро.
Серебро – оно волшебное!
Вода в раковине напиталась серебром. В серебре отражалось золото – солнце и окуналось в воду.
Жидкое, живое золото, растекалось матовым блеском. Как атлас.
На нем, на длинных стеблях колеблились плотные бутоны водяных лилий.
Белая лилия – это простота, очарование. Это и есть совершенство… Рождество… Я коснулась устами их прохладных лепестков. И кто-то тихо сказал: Они прекрасны, как души ангелов…
Эфир водяных цветов очищал воздух.
Если в деревянной ступочке размолоть белую луковицу лилии, и добавить к ней белый воск с каплей лилейного масла, то получится крем. Я создавала этот мягкий, цветочный крем.
Лилейное масло тем лучше, чем больше в нем водяных лилий. Тогда ты почувствуешь благоухание лилейного аромата. Это самый дорогой аромат Древнего мира.
Та ступочка из сандала теперь храниться в моей келье, как воспоминание о моем Пути.
День близился к закату и впереди нас с девочками ждала таинственная ночь.
В ту ночь меня короновали…
Однако сейчас я хочу рассказать тебе про книгу. Она покоилась на золотом аналое, рядом с раковиной.
Это был фолиант величиной с девочек. Его шелковые страницы раскрылись подобно распустившемуся лотосу. Девочки взяли меня за руку и подвели к сплетенной книге. Взглянув на убранство ее обложки, я едва не лишилась дара речи.
Сверкающая пластина златотканого оклада была выплетена из вытянутого в нить золота и вязалась в трехслойное, похожее на слоеный пирог, ажурное кружево, сплошь усыпанное перламутровыми перлами. Россыпь жемчугов, словно утренняя роса, так густо покрыла золотое кружево, что казалось, прошел жемчужный дождь. Это был жемчуг чистой воды! С вишню!
Глубинный, молочно белый жемчуг с ослепительными переливами перламутра.
А в самом центре золотой пластины, в квадратном гнезде из воздушной, сверкающей златом филиграни, сидел литой камень – удивительной красоты бирюза.
Ясная, без прожилок, как слеза.
Бирюза – она особенная. Это сплав костей двух монахов, которые умеют ходить по росе.
Это тончайшее плетение. Это чистота. Сподобится монах блаженной кончины, похоронят его, потом вскрывают надгробье, а там – чистые белые косточки святого! Мощи этих святых заполнены Золотом. Это не то золото, которое выливают в слитки. А то, которое дороже самого чистого золота. Золото это – Чудотворное! Оно освящает мощи. Про такого святого говорят: Золотой человек!
Золото – оно далеко, чем гниет.
Я погладила драгоценную бирюзу с благодарностью: «Спасибо, что ты ко мне пришла!»
Когда ты смотришь на какие-то красивые вещи вокруг себя – золотые, серебряные, в состоянии гармонии – у тебя внутри что-то появляется, что-то такое… теплое… душевное…
Как от этой книги.
Она потрясающая! Это книга жизни девочек. Они сами делали из шелка кисточки и рисовали в этой книге себя. Свою жизнь. В рисунках они выражали свои детские чувства. Они брали эту книгу, клали ее на аналой, облаченный в покров из желтого бархата и расшитого драгоценными каменьями и, перевернув шелковую страницу, по капельке, начинали рисовать в ней своими тоненькими кисточками. Когда они заканчивали, все пространство заполнялось золотом.
Я дотрагивалась до этой книги, и со мной что-то начинало происходить. Мне хотелось смотреть ее. Книга сама открывалась и одухотворенные страницы ее листались.
Еще у девочек были священные свитки. О них я пока поставлю многоточие.
Наступил вечер.
Сад дышал прохладою. Здесь пахло золотом. Казалось, что я плаваю в золоте. Оно наполняло меня. В воздухе тоже есть золото. Расплавленное золото разлито в воздухе многими-многими цветами. Оно переливается, подобно смарагду. Это как будто тебя посадили за стекло и по стеклу разливается что-то, как северное сияние. Как бриллиантовые капельки.
Это есть Перла. Перла – это небесная вода. Она бесконечно легка, бесконечно нежна. Как шелк.
Все пространство этого дикого сада было выплетено из шелка. И травушка, и цветы.
Как бы найти те звуки, слова, чтобы это передать? Словами это не передашь. Но я попробую. Я говорю сейчас медленно. Вспоминаю и нахожу слова… Я хочу, чтобы через тебя сейчас прошло это ткачество. Ясное, чистое, изначальное. Чтобы ты дотронулась до шелкового зеркала.
Это самое настоящее счастье. Когда по ланите идет шелк. Он что-то сотворяет с тобой. Этот шелк. Он венчает тебя. Вокруг тебя развевается что-то шелковое, легкое, прозрачное. Нежное. Даже нежнее нежного. Хотя – нежный – это не то слово. Оно сухое. Может оно подойдет для описания лепестка розы…
У меня льются слезы сейчас, даже через память, от избытка чего-то такого, очень приятного…
Это шелковое состояние.
Шелк…
Это как пение ангелов.
Утонченное. Это как ветерок, который ласкает тебя. Или как до монахини дотронулся бы Господь…
Это Чистое Золото.
Это как освещенный африканский алмаз, как бриллиант, сквозь который проходят солнечные лучи и лучи эти искрятся красным, малиновым, изумрудным, голубым, синим, фиолетовым!
Эти лучи подобны золотым и серебряным нитям. А между ними – радуга, как инкрустация: платина с драгоценными каменьями. Инкрустация – это молитвы, вплетенные в лучи. Это как особое пение.
Как пыльца белого золота.
Белое золото – это особый статус. Оно Неземное.
Шелк…
Это когда в пространстве растекается радуга и плетутся потоки.
Они сплетаются между собой. Но не как косы, а как особая ткань. Как плетется ткань зари: к каждой заре подбираются новые покрывала, новые шелковые ткани. Это космические шелковые ткани в состоянии Легенды, сотканные из нитей, которые передают нам Небесные Ткачи. Они передают эти шелковые нити вверх-вниз, вверх-вниз и плетут шелковое пространство.
В эти нити вплетены молитвы.
Через каждый звук проходит нить.
Эти ткани разворачиваются, как простыни в пространстве.
Казалось, что очень быстро, специально для меня, в этом приятном саду были сотканы эти волшебные простыни.
Шелковая нить в руках похожа на прохладную водичку. Это как мелкий золотой песочек, когда он льется на твои запястья, как струйка воды.
Как песок сквозь пальцы – так шелк играет в твоих руках.
Две Девочки… Их лики стоят у меня перед глазами. Они прекрасны, как боги. Легки, как ангелы.
Они создание того, что есть из шелка. Они окутывали меня своей шелковистостью. Их шелковые глаза – маслины златолистые. Овца тонкорунная – их шелковые кудри, усыпанные златыми блестками.
Солнце близилось к закату. Водяные лилии раскрыли свои белые чашечки.
Началась церемония коронации.
Коронация – это мощный обряд. Это движение к святости. Соединение с Солнцем.
Надевая на голову корону, ты берешь на себя очень многое. Нести ее не так-то просто. От этого труда можно сгореть. Мне очень тяжело объяснить это словами, за один раз.
Короли приходили к нам, как связующее звено между небом и землей.
Короли очень богаты душой. Очень милосердны и очень талантливы.
Коронация проходит со звездами и заканчивается на рассвете.
Ночью открываются врата.
Девочки зажгли фимиам и свечи из мягкого янтарного воска.
Особый воздух царил в саду. Пахло елеем, горячим воском и влажным жемчугом.
Благоухало миро. Курился ладан. Вокруг разлит покой. Ночь обнимала меня бесконечным блаженством.
В саду разливался еще один запах… Неистовый запах. Упоительный. Живой. Такое сладостное благоухание. Но не аромат… Как миллион цветов, но не цветы… Он съедобный! Его хотелось вкушать… Однако, он не сладкий… и не ваниль… и не ладан… Этот благодатный запах невозможно ни с чем сравнить. Он… Неописуемый… Неповторимый… Неупиваемый… Неземной… Он Божественный!
Девочки запели псалмы на непонятном языке. Вроде бы как странная белиберда, но звуки молитвы ласкали слух. Лилейные голоса девочек лились серебряным ручейком.
Молитвы вошли в меня, словно капли дождя, наполнив особой силой.
Ко мне приступили два ангела.
Украшенные крыльями и одетые в золотое оперенье.
Их драгоценные лики… Как их описать? Как изобразить ту совершенную красоту, которая мне открылась… Это как ожившая любовь. Как свет белого злата.
А когда они своим райским гласом запели каноны – хором, на одном дыхании, без набирания воздуха; мне захотелось остаться с ними навсегда!
Ангелы держали корону.
Казалось, в ней пуд золота: чистого, речного!
Жирное, литое золото сияло в пламени свечей и будто плавилось. Никогда я еще не видела такой роскоши. Кто сотворил это чудо? Это само Искусство!
Корона имела форму кадила, в чаше которого, в мерцании злата, полыхали карбункулы. Кадило с двух сторон «раскачивали» серафимы. Если надеть корону, то один серафим будет у правого уха, а другой – у левого. Лики серафимов были исполнены такой одухотворенности, что было слышно их золотое пение. Их изящные головки венчали драгоценные короны, инкрустированные желтым лигурием.
Искусно вылитые из золота крылья, шелестели резными перышками.
Отблески тысячи свечей дрожали на золотых фигурках серафимов, отражаясь в них, как в зеркале.
Загудел огромный колокол. Ангелы водрузили мне на голову корону.