Дама в красном на краю обрыва
Когда я приехал учиться в аспирантуре, меня приютила у себя добрая старушка, тётя мамы. Она жила в частном секторе на окраине города. Но окраина была не совсем окраина. Центральный исторический район города, где лишь по краям ободком ютились частные дома. Место, где я поселился, находилось прямо на въезде в город, на высоком берегу реки. Утёс выдавался вперед, словно острый нос огромного корабля, на борту которого как раз и теснились маленькие деревянные домишки.
Но один из них, обнесенный высоким забором, расположился поодаль – на самом краю обрыва. Ворота были всегда заперты, окна заколочены, да и соседи утверждали, что в доме давным-давно никто не живёт.
Они так и сказали, без историй и обиняков, когда однажды я стал расспрашивать. И очень удивился, потому что с тех пор, как приехал не раз видел, что из дома выходила женщина в красном пальто…
Я встречал её с завидной регулярностью в часы заката. Она стояла на краю обрыва, устремив взгляд на реку. Волосы женщины развевались на ветру, она куталась в красное пальто, а ноги были босы. Я видел её всю осень и даже немного в начале зимы. Но как только выпал снег, женщина больше не появлялась.
Вновь мы встретились только весной. Когда почва уже подсохла и обрыв зазеленел. В том же красном пальто с капюшоном и снова босой. Пару раз она выбегала из ворот дома, распахивая их настежь, бежала к обрыву, и я боялся, что вот-вот и женщина броситься вниз… но в последний момент она непременно останавливалась, и я вздыхал с облегчением.
В эти мгновенья мне всегда хотелось подойти, поинтересоваться, почему она босая и не требуется ли ей какая-то помощь. Но стоило мне хоть на миг отвести взгляд, она исчезала, словно таяла в воздухе, а ворота заброшенного дома оказывались крепко-накрепко закрыты. Последний раз женщина пробежала так близко ко мне, пропадая в воротах дома, что по лицу скользнула шелковистая каштановая прядь волос, словно вздёрнутая порывом воздуха, с терпким чуть заметным ароматом лаванды. Красивое загорелое лицо казалось опечаленным, щёки покрывал нездоровый румянец, а васильковые глаза блестели от слёз.
Её вид меня поразил. Я был по-настоящему взволнован. Именно поэтому в один воскресный день я прошёлся вдоль улицы, расспрашивая местных жителей, о домике на обрыве.
– Я здесь десять лет живу. Ни девушки, ни открытых ворот никогда не видела. А ты что и вправду видел там кого? – сказала женщина из дома, напротив.
– Ага. А Гавриловна здесь давно живет? Может она что знает?
– Не. Не знаю! И знать не хочу! Нечистую силу нам накликаешь, такими россказнями. Болван! – откуда не возьмись появилась Мария Гавриловна, крупная, грубоватая женщина. И внутри, и снаружи…
– Да, что сразу болван! Марь Гавриловна? Что я вам такого сделал?
– Ничего пока не сделал и слава Богу!
– Насколько мне известно, из тех, кто здесь дольше всех живет, тётка твоя Анна и есть, – вступил в разговор дед Ефим. – Все остальные уже в мою бытность сюда переехали.
– Ах, вот как? Что же это я? Так нужно было первым делом у тётечки Анечке спросить! Вот же, лопух! Спасибо, Марь Гавриловна, спасибо Ефим Филимонович, – откланялся я и побежал домой.
– Тётечка Аня. А ты случайно не знаешь, кто раньше жил в домике у обрыва? Тот заколоченный дом… – указал я пальцем на дом, клочок забора которого виднелся из окна.
– Зачем тебе? – равнодушно спросила она и отхлебнула борщ из поварёшки, пробуя его на соль.
– Ну, это… интересно же…
– Много будешь знать, скоро состаришься, – буркнула тётя и оглушительно громко накрыла борщ крышкой.
Когда тётя Аня так себя повела, я сразу понял: она что-то знает.
– Ну, пожалуйста, расскажи. Ты же у меня такая хорошая.
– Вот подлиза! А почему это тебя так взволновал заброшенный дом? Жил себе не тужил, и вдруг: тётечка Анечка, расскажи.
– Не поверишь.
– Да уж, выкладывай.
– Всю прошлую осень и теперь весной вижу я на обрыве женщину в красном пальто. Она стоит на краю обрыва и смотрит вдаль, на мост через реку. Я даже пару раз был свидетелем, как она из ворот дома выбегала босиком. И в дождь, и в холод. А приблизиться не могу. Словно призрак она.
– Х-х, странно это. Никто раньше Виолетту не видел. Почему она именно тебе явилась?
– А кто это Виолетта?
– Пробабка твоя. И дом этот тоже, почитай, твой будет. Хоть сейчас въезжай. Если не сгнил за сто лет. Лет пятьдесят уже там никто не жил. Место никудышнее. Что-то строить, так холм может поплыть. Никто им и не интересуется. И жильцы не приживаются. Никакого с него проку, поэтому просто стерегу его. Для тебя, не для тебя… незнамо для кого, рухлядь эту, – махнула рукой тётя Аня и пошла к телевизору.
– Баб Ань, а ты про Виолетту расскажи…
– Что там рассказывать… не секрет это. Любила Виолетта мужа, прадеда твоего. Ох, как любила!
Виолетта, дочка губернатора здешнего, будучи гимназисткой, влюбилась в студента. А тот – ну, в каждой бочке затычка! Где какая заварушка – он там. Времена тогда были неспокойные, революционные. Как жив остался – непонятно. Но когда к власти пришли социалисты, он оказался в первых рядах. Прежнее начальство: губернатора, судью, полицейского голову да городничего – всех, что ни есть подчистую порешил. Чуть не самолично, будучи в составе революционного комитета. Но для Виолетты только он и существовал. Она от всех своих родичей отказалась ради него. Он и революция стали её богами.
И жили они какое-то время счастливо при этой власти. Родили сына – деда твоего. А через некоторое время сделали Федора, так его звали, уполномоченным по госзакупкам. Не знаю, как называлась его должность в те времена. Но он стал часто ездить в командировки. А Виолетта ждать. Уже лет десять они к тому времени жили, а она прям с ума сходила, когда он долго не возвращался. Изводила себя, ревновала. А ему то в тягость. Кто знает, может, что-то нездоровое в её любви и правда было. Такая любовь – сердце огнём жгла.
Я вот что думаю. Может и не любил он её? По крайней мере слов любви от него никто не слышал. Не в шутку, не всерьёз. Просто знаю, что мать Федора невестку изводила, подкалывала всё время. Говорила, что встретит он, сынок её, полюбит и останется Виолетта ни с чем!
Только Виолетта не уставала повторять: «Люблю, люблю…». А Федор в ответ лишь целовал её. Молча. Но однажды Фёдор пропал.
Мать моя видела, как ты вот: накинув пальто, бежала Виолетта и в дождь, и в снег на берег обрыва, высматривая казенную «Волгу» на дороге в город. А почему босиком? Так мать Фёдора, мужа её, не пускала и прятала от невестки обувку. Больно подолгу вглядывалась та в темноту. Так и заболеть недолго. Переживала, что уйдёт невестка в мир иной, а малец сиротой на ней останется. А может, ещё что было? Мамке моей всегда казалось, что тётя недолюбливает невестку. Шутка ли, дочка губернатора! Барыня! А они простые, бедные горожане. Она на свечном заводе работала, при монастыре, а муж её покойный ямщиком был. Пока кобыла не лягнула в темечко. Жестоким он с животными бывал. Но факт остаётся фактом: Виолетта рвалась сквозь все преграды. Даже когда обувка была попрятана. Услышит звук мотора и бежит.
Когда твоему деду, её сынишке двенадцать годков стукнуло, а Фёдор из командировки так и не вернулся. Виолетта совсем умом тронулась. Злые языки нашептали, что в Москве муж остался. А на новом месте нашел себе новую жену.
Это осенью случилось. Забрали Виолу в больницу. В больнице она всю зиму и провела. А весной, думали, полегчало. Выписали бедолажную домой. А она снова за своё. Всю весну на обрыв бегала. Боялись, что кинется…
Мать моей мамки, сестра Фёдора, только замуж вышла. И мужа распределили работать в другой город. Они и поехали. И деда твоего с собой забрали. Негоже ребёнку на всё это смотреть. А мать Фёдора осталась с Виолеттой маяться, так сама решила. Зимой пришёл к ним в дом следователь и рассказал, что нашли Фёдора мёртвым в соседнем районе. Была при нём крупная сумма денег, и, видимо, из-за денег мужика и порешили. Ну, что здесь поделаешь? Советская власть только борется с преступностью. Всех сразу головорезов не посадить.
Однажды недоглядела мать, и просидела болезная Виолетта у обрыва в холоде ни один час, глядя вдаль. Простыла сильно и с воспалением легких слегла. Она даже в лихорадке и то подскакивала к обрыву бежать. В бреду, видно…
Так и ушла – в мыслях о нём. Любовь!
Вот и удивляюсь. Хоть и душа её неуспокоенная в мир иной отошла призрак Виолетты на обрыве при мне, по крайней мере, не появлялся ни разу. Не было ничего подобного, пока ты не приехал. Может, родную кровь почуяла? Федора, мужа своего? Да всё начало бурлить в душе её сызнаво?
– Как же теперь мою прабабушку спасти. Вижу, что страдает и ждёт.
– Кто бы знал. Но перво-наперво свечку поставь за упокой души её грешной.
– Не умею я такое… и в церкви ни разу не был.
– А вот это плохо! Болван, – шепотом прибавила она.
– Если что, я уже аспирантуру заканчиваю. Кандидатскую пишу. Хватит меня уже дураком называть! – возмутился я.
– Да не про то. Бестолковый ты. О душе в твоей аспирантуре ничего не ведомо. О душе Бог только ведает.
И пошли мы с тётей Аней в храм. Поставили свечку и заказали молебен, заупокой души Виолетты Крюковой. Положили цветы на её могилку, постояли пару минут… А после я отпёр ворота, вошёл в дом и закашлялся. Везде толстым слоем лежала пыль и занавесками висела паутина. Толстые плахи на полу местами сгнили, проваливались под ногами, рассыпаясь в труху. С потолка капало. Только печка, выложенная изразцами, стояла, как крепкий древний бастион. Но толку? По комнатам гулял сквозняк – стёкла местами были давно разбиты.
Интерьер сохранился нетронутым, словно хозяин ушёл и не вернулся. Впрочем, так оно и было…
– Федя, это ты! Неужто ты? – пронеслось по дому.
У печки стояла Виолетта в красном пальто и… босая. Красивая моя прабабушка была. А фотки ни одной нет посмотреть.
– Й-й-й-я, – всё, что смог выжать, заикаясь промямлил я.
– Радость-то какая! – Виолетта подбежала и бросилась мне на шею. Холодный сумрак опутал сознание, и я чуть было не упал. Но удержался. Клочьями полетела пыль со всех сторон.
– Давай обедать, дорогой! Я борща наварила, и котлеты нынче такие пышные получились… – она отодвинула стул приглашая присесть за стол. И я сел… Что в этом случае положено предпринять, я даже представить себе не мог. Только за шиворот всё настойчивее пробирался холод, и волосы на теле вставали дыбом. А нужно было свечи церковные по углам дома зажечь. В церкви дали.
Но толи колдовство, толи чары были настолько сильные, что мир вокруг сантиметр за сантиметром стал вдруг преображаться. Затрепетали шелковые занавески на окнах, чистая льняная скатерть легла на стол, тарелка с борщом дымилась на столе, ароматно пах свежий хлеб… Дом наполнялся теплом и уютом. Как наяву видел я влажные губы хозяйки и мягки белые руки что она положила мне на плечи.
– У-у-у, вкуснятина, – смачно сказал мальчишка, сидящий рядом со мной за столом. – Правда, пап?
– Ну, невестушка постаралась! – похвалила Виолетту строгая свекровь.
– Да… очень вкусно, – вымолвил я, и увидел, как лучики счастья загорелись в глазах Виолетты.
А потом мы остались одни в тишине тёмной комнаты…
– Я тебя люблю Федя. Слышишь, как стучит моё сердце? Я так тебя люблю. А ты меня любишь? – повторяла она. А я словно оцепенел. Могу ли я вот так? А она всё не угомонится: «Никто тебя не ждал. Только я одна ждала. Сердце мне подсказывало, что не можешь ты меня бросить. Что любишь!»
«Федор никогда не говорил ей слова любви…», – вспомнил он слова тётки.
«Может, в этом всё дело? Может, его молчаливое «да» терзало её душу при жизни и после смерти?» – думал я, глядя на тёмный силуэт Виолетты. И тут будь что будет:
– Люблю. Всегда любил и сколько бы ты раз не спрашивала, столько раз отвечу: люблю тебя больше жизни! А как же иначе. Не тревожься понапрасну. Где бы я ни был, я всё равно к тебе вернусь. Краса моя ненаглядная....
Комната наполнилась её глубоким дыханием: она то ли плакала, то ли смеялась, плача.
– Спасибо. Я так ждала. Так долго ждала…
В этот момент я потерял равновесие и стал падать. Я падал.... падал… падал… пока не увидел перед собой испуганное лицо тётки Ани.
– Что с тобой, Игорёк! Очнись! – кричала она, изо всех сил, стараясь удержать меня в вертикальном положении. Я огляделся: вокруг был всё тот же старый дом, только в окно теперь светила полная ясная луна.
Ещё долго я не мог прийти в себя и вымолвить хотя бы слово.
Кончилась весна. Пролетело лето, и в город пришла осень. Идя домой вечером, я всякий раз пристально вглядывался вдаль, но ОНА больше ни разу не появлялась на краю обрыва…
Мистика на заднем дворе
Ведьмино кольцо
Вот я опять на заднем дворе. Здесь со мной часто происходит что-то мистическое, непонятное. Где-то здесь, в зарослях черёмухи, уже вовсю набирающей цвет, пропал мaньяк. Он напал на мою знакомую прошлой весной, но тогда его спугнул пёс и знакомая, слава богам, осталась цела и невредима. А вот мужчина метнулся в кусты и пропал… Где-то здесь пёс нашел котёнка. Теперь его зовут Китти, и она просто милаха! А может и не двор виноват вовсе, а пёс?
– Эй, лохматая псинка, не ты ли мистику творишь? Ага. Сомнительно.
Псу совсем не интересна мистика, ему интересно обнюхать все углы и обновить старые метки. А я просто иду следом. Земля оттаяла, повылазили первые цветочки, листочки. Солнышко припекает и видно впереди целую полосу немного просевшей земли. Зимой здесь копали, и двор пересекала глубокая траншея: меняли трубы прорвавшей канализации. Везде уже травка пробилась, а здесь её не будет ещё долго. Верхний слой перекопан.
Но пёс бежит, я за ним на поводке. Шагнула вперед и.… провалилась:
– Ааааааа.
Подземный аквапарк повеселил вдоволь. Пылью, темнотой, а главное глубиной, на которую я провалилась как Алиса в кроличью нору – в мгновенье ока!
– Эй! Эгегей! – крикнула я, глядя в маленькое отверстие сверху. Туннель оказался практически вертикальным, и многочисленные попытки подняться на верх увенчались провалом. Как говориться: почувствуй себя Алисой. Я села и оглянулась. Туннель не заканчивался здесь, он продолжался дальше, под землёй. И там, дальше было довольно светло: обнадёживая, золотистые солнечные блики отражались от стенок туннеля, говоря: дальше ты увидишь залитую солнцем поляну.
– Алиса, так Алиса.
Оглядываясь, я аккуратными шажками двинулась вперед. Проход на самом деле был выше человеческого роста. По нему в ряд могло идти четыре человека точно. И я не испытывала никакого дискомфорта. Клаустрофобией я в принципе не страдала, но во сне узкие туннели, кроличьи норы вызывали панический ужас. Я задыхалась и теряла сознание.
В подобных местах в реальности бывать не приходилось, а значит, и клаустрофобию испытывать. Откуда взялись эти страхи? Только что из кино. Способность человека примерять на себя всякую ситуацию использует и кино, и книги, вызывая яркий психоэмоциональный ответ. Если, конечно, эти книги и кино достаточно талантливы. Просто детский мультик, если он не пустышка, не телепузики какие-нибудь и то, может, серьёзно впечатлить. Вспомнила же я Алису, провалившись сейчас в туннель. Другое дело, что я увижу там, дальше? Какой жанр разыграет передо мною жизнь?
Не помню, кто из известных личностей это сказал, но человек не может придумать то, чего в принципе не может быть! Даже сон – это небывалая комбинация бывалых впечатлений.
Поэтому я верю всему, что слышу и вижу. Но всегда перепроверяю. Огульно верить во всё глупо. Я потенциально верю в инопланетян, фей, Атлантиду, рептилоидов…
А докажите, что их нет!
Чего только в жизни не бывает, если в Германии нашли уже 54 вариации пола. Вы верите? Ха-х. Я пока в этом вопросе не разбиралась, но умные же люди посчитали…
Туннель всё шире и вот он… простой городской дворик из семидесятых. Бабушка сидит на лавочке и вяжет коврик из нарезанных полосок ткани.
– Бабушка! Как вы тут оказались, под землей?
– Что ты, девонька! Я на небесах.
Я посмотрела вверх. Неба нет, но всё вокруг залито солнцем. Деревья, дома отбрасывают чёрные контрастные тени. «Обойду здесь всё, и нужно будет забрать наверх бедную бабушку».
Мелькнула тень, другая, но я не успеваю повернуть голову. Кто-то прячется, следит за мной. Ещё одна тень… я забегаю за угол… Шок, ужас, холод… – ледяная вода потоком стекает мне в туфли.
– Га-га-га. Га-гага-га. Вовка, побежали, ещё воды наберём! – слышу я смешливый мальчишеский голос и топот убегающих ног, протирая мокрые от воды глаза. Волосы сосульками падают на лицо. Обидно.
– Баба, дай две копейки на булочку! Дай! – пятилетняя девочка подошла к бабушке и дергает ту за рукав.
– Скоро обедать пойдем. Потерпи.
– Булочку хочу с помадкой… не хочу обедать… хочу булочкуууу, – заныла она.
– Нет. Булочку получишь на полдник.
– Ты плохая! Я тебя не люблю, – кричит девочка, замахиваясь на бабушку куклой. Кукла изгибается и из неё то и дело вырывается: «мама… мама… мама».
У соседнего дома девчонки скачут через резиночку. Худенькие, в простых ситцевых платьях и разношенных совдеповских сандалиях. Из натуральной кожи. Краска на них быстро отлуплялась, но они никогда не тёрли ноги.
– Шестой кон! На шею натягивай! – гордо поставив руки в боки, приказывает девчонка, самая длинноногая из всех. Кроме неё до шестого кона никто не допрыгивал… Ступеньки прошла, но на бантиках зацепилась…
– Ха-ха-ха, хвастунья!
Наташка, что ли? Санька и… знакомая девчушка. Как зовут-то её?
– …Ната! Обедать! – из окна выглянула тетя Таня и позвала Наташку. Та победоносно посмотрела на всех и побежала в сторону подъезда.
– Может на речку после обеда… – вдогонку крикнула Сашка.
– Спрошусь у мамы! – шагая задом наперёд, ответила Наташка и скрылась в подъезде.
***
– Вот она, смотрите. Идёт! – услышала я шепоток и повернула голову. Группка ребят и девчонок сбились в кружок и захихикали, глядя на меня искоса.
– Говорят, она написала Женьке записку с признанием… – услышала я снова и на крыльце деревянного дома во дворе увидела его – Женьку, парня старше меня на четыре года. Каким красивым он был… и таким крутым! Полной глупостью было тогда написать ему эту записку.
Меня бросило в жар и щёки запылали. Я тут же опустила глаза в землю и побежала домой.
Столько лет прошло…
– Ольга, сходи за хлебом! – остановила меня на пороге мама… мама. Я не видела её уже целых пятнадцать лет! Я подбежала и обняла её. Крепко, крепко. Раньше я так никогда не делала. Я интроверт и мама тоже никогда не была склонна к сентиментам… Но когда ещё, как не сейчас! Другого шанса уже не будет!
– Ну, ладно…ладно…
Вот с пятирублёвой монетой в кармане я уже бегу в булочную за хлебом. С крыши сбросили железо и ржавые листы бесформенной грудой лежат на тротуаре. Пришлось идти по дороге. Но это не опасно. Машин в городе: раз, два да обчёлся. Ещё меньше полиэтиленовых пакетов. Хлеб лежит в лотках просто так. И, купив хрустящую ароматную булку, держа в руках, бегу обратно. Кроме хлеба купила двести грамм конфет «Каракум». Я их не люблю. И стоят они очень дорого – целых семь рублей. Мама их любит, вот и попросила купить сто грамм к чаю.
На обратной дороге я не удержалась. Что я? По крышам лазила, на дерево за черемухой, в старом разрушенном доме с призраками была… под мостом ходила, на техническом этаже…
Знала же, что потом случится. Шрам от гвоздя с рубль до сих пор на икроножной мышце, словно пиктограмма… Воскресенье. Кровь хлещет, и все больницы закрыты…
Ну, пусть лучше шрам. О нём я не вспоминаю. А вот встретить по дороге из булочной Сашку, парня из соседнего двора – вот что действительно страшно! Вечно, когда я иду и грызу ароматную хлебную горбушку, появляется он! И смотрит на меня, как на последнюю гниду деревенскую. Такой весь начищенный и аккуратный!
Жуть. Как вспомню, так вздрогну! Особенно, если случается что-то держать во рту и есть – встаёт передо мной немым укором Сашка! А мы же с ним даже не дружили! Уж больно он был важный!
– Как! Кар! – послышалось над головой.
Это Наташка запускает в небо мою ворону Аришку. Я подобрала её птенцом неразумным, выкормила, вырастила, на крыло поставила. Аришка летать не умела, и мы её учили. Я бросала из окна, а Наташка в окно… Тогда для вороны всё обошлось, а могло бы и плохо закончится. Смешные мы были. Дуры, дуры. И когда влюблялись, и когда выпендривались, сражаясь в десять лет за пацанов.
Время течет, уходит, уплывает… остаются одни воспоминания. Иногда грустные, смешные, иногда страшные, душераздирающие…
И забавные тоже были.
Как я упала в лог зимой, а незнакомый дядька меня вытаскивал и ругал после маму на чём свет стоит. Или как мы ели с маленьким братом рульку на спор! Обо всём я написала в своих рассказах. Я писатель. Надеюсь на это. И образы, облечённые в букву, становятся в памяти ещё ярче.
Но вот иногда так и хочется немного приврать, приукрасить свою жизнь. Есть история, а кульминации в ней не хватает. А она должна быть – кульминация. И я сделала это (приврала) в рассказе о том, «Как я подставила подножку Куравлеву, сбила с ног Яковлева и столкнулась с Гундаревой». Всё правда! Как на духу, но чуть-чуть приврала. Прям чуть-чуть!
Что-то задумалась больно. Пёс обмотался поводком вокруг ног и тянет вперед. А где всё? На заднем дворе ничего примечательного. Только ароматная цветущая черёмуха раз за разом бросает меня в омут воспоминаний!