Облачившись в свой новый с иголочки костюм и любимую кепку, внутри себя я гордился своей маленькой победой над Дживсом, а снаружи я светился, словно электрическая лампочка, излучая радостное предвкушение новых приключений, которые приготовил для меня этот день.

***

– А я и не думал, что Москва такая большая! – удивился я, когда мы с Рутским потратили полдня на осмотр достопримечательностей, и все равно обошли только малую часть города.

– Да, хоть у нас и шутят, что Москва не резиновая, но она очень быстро растягивается! – рассмеявшись ответил Рутский. – Я всегда думал, что Лондон вроде не меньше?

– По моим ощущениям, Лондон примерно в два раза меньше… – ответил я, буквально чувствуя, как на моих стоптанных ногах растут новые симпатичные красные мозоли. – А вы разве никогда не были в Англии?

– Нет… – со вздохом ответил Рутский. – Подобные путешествия стоят много денег, которых у меня нет. К тому же, я невыездной.

– В смысле невыездной? – удивился я.

– В том смысле, что я не слишком благонадежный, чтобы выпускать меня за границу. Поэтому мечты о Лондоне придется отложить до лучших времен.

– Разве такое возможно? В смысле не давать свободному человеку свободно передвигаться?

– У нас в стране все возможно, даже то, что невозможно… – вздохнув ответил Рутский.

– Какая большая, красивая улица! – ответил я, решив на всякий случай не задавать лишних вопросов.

– Это улица Тверская – самая главная улица Москвы! – ответил Рутский. – Здесь богачи самые богатые, а бедняки самые бедные… Витрины здесь самые роскошные, а цены самые высокие. Чего здесь только не происходило! Кстати, тут неподалеку в доме 3 по Газетному переулку не так давно находилась типография «Начало» под руководством Капридзе, пока Охранка не накрыла с обыском и не изъяла всю нелегальную литературу и оружие.

– Охранка?

– Мы так называем ведомство, занимающееся политическим сыском.

– А что обычно входит в нелегальную литературу?

– В нелегальную литературу может входить абсолютно все что угодно.

Тут дорогу нам перегородило не весть откуда взявшееся странное сооружение.

– А что это такое? – удивился я, разглядывая этот удивительно неказистый предмет.

– Это телега! – ответил улыбнувшись Рутский. – Я не знаю, как вам объяснить… Это такое средство передвижения, в нее еще впрягается лошадь, которой руководит кто-то типа извозчика.

– А что она одна делает посреди улицы?

– Не знаю, возможно колесо сломалось, и ее просто оставили здесь. У нас, в России, две главные беды: дураки и дороги. К сожалению, первые постоянно ремонтируют второе.

– Еще я хотел спросить, а что это за тип у вас везде на портретах и плакатах в кепке и с бородой?

– Вождь… – нехотя ответил Рутский.

– Какой еще вождь? – удивился я.

– Краснокожих.

Тут он как-то нервно обернулся и резко свернул в боковой переулок. Оглянувшись, я увидел двух смутно знакомых субчиков, которых я вроде бы видел, когда Рутский забирал меня из «Метрополя». Они стояли возле машины и делали вид, что чинили переднее колесо.

– Странные эти два типа из ларца, одинаковые с лица, да? – спросил Рутский. – Вы не хотите прибавить шаг?

– Хочу.

Я снова не стал задавать лишних вопросов, поскольку по виду Рутского понял, что он не хочет вдаваться в подробности. Так, в молчании, мы и дошли до редакции, где он работал.

***

В редакции мы появились в самый разгар какого-то собрания. В кабинете главного редактора в этот момент творилась настоящая вакханалия. Конечно, мне было сложно уловить все нюансы, хотя Рутский старался делать для меня синхронный перевод. Хотя то, что в среде этих пишущих товарищей идут какие-то оживленные споры я догадался и без перевода. Особенно оживленно между собой спорили два молодых человека. Первому на вид было примерно лет 27, все его высокое и худое тело было практически полностью облачено в черное, а такие же темные волосы скрывала высокая щегольская шляпа-цилиндр. Выглядел он весьма импозантно и даже слишком пижонисто по сравнению с остальными, гораздо более просто одетыми литературными собратьями по перу. Второй на вид был чуть моложе и немного ниже ростом. Одет он был в простой серый костюм, элегантность которого усиливал ярко алый галстук. Его мягкие черты лица еще больше подчеркивала светлая копна кудрявых непослушных волос, которые он имел манеру нервно поправлять, когда особенно сильно сердился. Непонятно, сколько бы еще продлились эти споры, если бы на них не прикрикнул суровый тип с густыми темными усами и седой шевелюрой, сидевший за большим столом посередине комнаты. Два молодых человека сразу притихли и сели на свои места, а оставшаяся часть собрания прошла тихо и мирно.

Дождавшись, когда официальная часть закончилась, и все с облегченным сердцем начали покидать собрание, Рутский представил меня в главному редактору, но к нему тут же подошел какой-то типчик со своими бумагами, которого сразу же стал за что-то распекать этот усач.

– В последний раз тебе говорю, Бузликин! – закончил он свою многословную тираду и захлопнул папку. – Пока не вычешешь из своего текста всех своих вшей, больше не подходи ко мне, а то я за себя не отвечаю!

– Вшей? – шепотом спросил я.

– Григорий Яковлевич так называет причастные обороты… – пояснил мне Рутский.

Наконец, когда пристыженный Бузликин уполз вычесывать своих вшей, мы смогли продолжить наш разговор.

– Я рад бы вам помочь, мистер Вустер, – ответил могучий усач, не переставая курить свою сигарету, а просто прикуривая ее от предыдущей, так что в его огромной пепельнице уже образовалось некое подобие дымящейся Вавилонской башни из окурков. – Но, к сожалению, не могу. Среди моих людей автора с такой фамилией или псеводнимом нет.