Иммерсивный театр, или Русские туристы «в гостях» у иранского КГБ
TekstАня молча слушала. Ей нечего было возразить. А обвинитель продолжал:
– По законам моей страны ваши преступления должны повлечь за собой наказание в виде заключения под стражу. Мы обязаны вас арестовать…
Да-да, он не сказал «были бы обязаны», он так прямо и сказал «мы обязаны», Аня не могла ослышаться, она неплохо разбиралась в нюансах английской грамматики.
Ей вдруг стало нехорошо. Она почувствовала нехватку кислорода и рванула ворот своей рубашки, оторванная пуговица покатилась по каменному полу. Анино движение не укрылось от внимания обвинителя, и он поднажал, явно наслаждаясь своим реваншем и произведенным эффектом:
– Нарушение, которое вы совершили, карается тюремным заключением на срок до четырех лет. Естественно, приговор выносит суд…
В этот момент Аня услышала звенящий, разрывающий мозг протяжный крик, или звон. Ей трудно было бы описать этот звук одним словом: то ли вопль птицы, то ли визжание лопнувшей струны, то ли лязг от резкого удара друг о друга двух массивных металлических предметов. Звук был одиночным, длящимся долго, и угасал он где-то далеко за горизонтом. Да и был ли это только звук или что-то физически лопнуло в ее мозгу, какая-то ее собственная внутренняя струна?
Впрочем, в тот самый момент, когда этот звук пронзил Анин мозг, она не обладала способностью рассуждать или оценивать этот феномен. Она словно бы находилась внутри этого звука, он ошеломил ее и на какое-то время – она толком не знала, как надолго – выключил ее из разговора.
Первое, что озадачило Аню, когда она вновь обрела способность анализировать происходящее: человек по ту сторону «зеркала Гезелла», ее дознаватель, по-всей видимости, не обратил никакого внимания на так поразивший ее звук. Она могла поклясться, что, сколько бы ни длилась ее «отключка» – долго ли, коротко ли, как в сказках любят говорить – ровный и назидательный тон ее собеседника не прерывался ни на секунду.
И следом ее настигла леденящая душу догадка: человек по ту сторону «зеркала Гезелла» вовсе и не слышал никакого пронзительного звука, потому что этот звук раздался только в Аниной голове, у нее в мозгу. Это был, наверное, ужас, страх, выброс адреналина – она толком и не знала, что. «Так вот что чувствуют люди на скамье подсудимых, когда судья выносит им жестокий приговор», – только и успела она подумать, после чего огромным усилием воли – так ей не хотелось! – вновь обратила свое внимание к тираде говорившего, в вялой попытке постичь детали приговора, в эту минуту выносившегося ей самой.
На удивление, дознаватель уже «закруглялся» и говорил буквально следующее:
– Если бы вы были гражданкой враждебной страны – к примеру, гражданкой США – вы неминуемо подверглись бы наказанию в полной его мере. И только то обстоятельство, что Россия и Иран состоят в дружественных отношениях, а также хлопоты российского консульства, позволили вам избежать заслуженного наказания.
Она не верила своим ушам. А иранец продолжал, просовывая в щель над «прилавком» сначала исписанный ими обоими лист бумаги, а потом и Анины смартфоны:
– Мы возвращаем вам ваши мобильные телефоны. Пожалуйста, напишите, что телефоны таких-то моделей были вам возвращены в целости и сохранности.
Она придвинула к себе оба своих смартфона, осмотрела их очень быстро. Это были, без сомнения, ее смартфоны – знакомый рисунок из сколов и трещин на поверхности обоих экранов. Оба были выключены, и на них наклеены какие-то аккуратные бумажки – кажется, были заклеены глазки камер. Аня не стала медлить и тратить время на включение смартфонов, написала подтверждение о целости и сохранности.
– Хорошо. Теперь ниже напишите, что во время данной беседы методы физического или ментального насилия не применялись.
Аня написала!
– Так, спасибо, теперь дата, подпись, имя полностью.
Аня к тому времени уже потеряла счет дням и часам, так что ее рука механически потянулась к одному из мобильных, но они были все еще выключены.
– Двадцать четвертое сентября, – пришел ей на помощь дознаватель.
Она закончила писать, поставила подпись, просунула лист обратно в щель, после чего уточнила:
– Теперь я свободна?
– Да, – ответил он, – сейчас за вами придет сопровождающий и вы можете пройти в соседнюю комнату, пока мы допросим остальных участников.
Она была опустошена и уже ничему не удивлялась и ничего не желала, кроме окончания этой ментальной экзекуции. В комнату для допросов вошла уже знакомая Ане сопровождающая и пригласила ее пройти с ней обратно в комнату с диваном и журнальным столом, туда же, где она давеча ожидала допроса. Аня вновь заняла свое место в кресле, а ее надзирательница, как и ранее, присела на диван.
В предбаннике послышались голоса Сергея и Омида. Вероятно, их приглашали на допрос одновременно, что и не удивительно. Во-первых, Сергей не так уж свободно говорит по-английски и по-английски практически не пишет, так что, по всей видимости, работа переводчика и делопроизводителя должна была достаться Омиду. Во-вторых, основной обвиняемой должна была быть Аня, и внимание следователя должно было фокусироваться на ее показаниях, а не на показаниях Омида (который на протяжении всего инцидента не отрывался от руля) или Аниного мужа (чья единственная вина заключалась в том, что он не надавал ей по рукам за съемки и слишком поздно пустил в оборот матерные междометия).
Но поскольку опыт Аниного допроса показывал, что дознаватель получает собственное садистское удовольствие от психологической игры и морального давления на тех, кого он допрашивает, то Аня не исключала, что и допрос Сергея и Омида может продлиться не менее, чем ее собственный.
Ей только жаль было, что она не может предупредить мужа, чтобы тот не поддавался на угрозы тюремного заключения, сообщить ему, что все происходящее – не более чем манипуляция, имеющая целью вызвать у жертвы панику и ужас. Цель, которая в случае Аниного допроса была достигнута в полной мере. Аня очень боялась за Сережкино сердце: не случится ли непоправимого, если он тоже в какой-то момент этого жестокого разговора «услышит лопнувшую струну»?
Пытаясь отвлечься от тревожных мыслей, она достала было из сумки свои смартфоны, с которыми так долго мечтала воссоединиться, и начала их включать. Аню обуревало любопытство: живы ли батарейки, сохранены ли данные, в особенности – контакты, сохранены ли установленные ранее приложения, наконец – как поживают фотогалереи в обоих аппаратах? То, что видео беспорядков будут удалены, не вызывало никаких сомнений. Да и Бог с ними, туда им и дорога, окаянным!
Впрочем, удовлетворение любопытства откладывалось: увидев смартфоны в Аниных руках, ее надзирательница, сидящая напротив, сделала «круглые глаза» и едва заметно, но предостерегающе, приподняла указательный палец. Собственно, из всего тела у нее и были видны лишь глаза над складками хиджаба, да кончики пальцев выглядывали из рукавов.
«Ах, эти глаза напротив!», – с мягким сарказмом подумала Аня, убирая вожделенные смартфоны обратно в сумку и одновременно нащупывая в ней какой-то инородный предмет. Ой, матрешка затесалась! Последняя непристроенная.
Она машинально достала матрешку и начала ее препарировать, по очереди вынимая из каждой расписной деревянной куколки все меньшую и меньшую ее подружку. Всего набралось пять матрешек. Аня выстроила их в ряд на журнальном столике.
Надзирательница с нескрываемым интересом и восторгом наблюдала за Аниной игрой. Аня заметила ее взгляд, такой удивленный, детский и непосредственный, вновь собрала матрешки в одну и протянула девушке. Та сначала сделала испуганный и отказывающийся жест руками, но Аня с ободряющей улыбкой продолжала протягивать матрешку, и надзирательница в конечном итоге с благодарностью приняла сувенир.
Девушка несколько раз открыла и закрыла верхнюю матрешку, видимо, постигая тонкости этого нехитрого механизма, после чего спрятала матрешку в свою сумочку. Через минуту достала из сумочки мобильный телефон и углубилась в него («Ей можно, а мне нельзя», – подумала Аня с напускной обидой). А еще через минуту надзирательница протянула Ане свой мобильный через журнальный стол.
Аня не сразу поняла, что та хочет ей показать, но взглянула на экран. Автопереводчик. В англоязычной части экрана было написано: «Спасибо, я не забуду». Аня не была уверена, что сможет правильно воспользоваться приложением для автоперевода, установленным на мобильном надзирательницы, поэтому просто улыбнулась той, протягивая телефон назад, после чего приложила правую руку к сердцу и слегка помотала головой из стороны в сторону. Аня надеялась, что девушка поняла эту комбинацию жестов правильно: «Ну что вы, не стоит благодарности! Мне очень приятно».
Ожидание не продлилось, наверное, и четверти часа, как в предбаннике послышались голоса. Аня напряглась: что-то случилось? Сережа?
Дверь в их комнату открылась. На пороге стояли Сергей и Омид в сопровождении того же иранца, что в начале Аниного допроса прилаживал камеру.
– Барышня, вас вызывают, – сообщил ей Омид.
«О, Господи! – не сказала, а лишь подумала она. – Ну что еще?»
Но послушно поднялась и последовала за надзирательницей в комнату с «зеркалом Гезелла». Там снова села на уже знакомый ей стул. Надзирательница осталась стоять в дверях, и это внушило Ане надежду, что «вторая часть марлезонского балета» будет недолгой.
– Вы разбираетесь в видах иранских внутренних войск? – послышался знакомый голос из щели между перегородкой и «прилавком».
– Чего-чего? – заданный вопрос даже для Ани, казалось бы, уже готовой к любым неожиданностям, прозвучал как полный бред. «Разбираюсь ли я в видах иранских войск? Не знаю, что он имеет в виду. Типа, на конях, на слонах, на верблюдах? Или что? Самолеты, танки, корабли… А, он сказал «виды внутренних войск» – может, вот это?…»
И Аня сделала попытку структурированного ответа:
– Ну, насколько я могла заметить, в Иране есть два вида внутренних войск: в белой форме и в зеленой. Днем дежурят на перекрестках милиционеры – или как они у вас называются – в белой форме. А вечером выходят люди в зеленой. Белые – они как бы для мирного времени. А зеленые – ну… (черт, она почувствовала, как прямой наводкой метит своим ответом в опасную область!)… ну… у зеленых есть щиты и каски, – выкрутилась она, как могла.
Заметив Анино замешательство и, по всей видимости, полное невежество в предмете обсуждения, дознаватель зашел с другой стороны:
– На одной из записей, сделанных вами во время беспорядков, слышно, как вы обсуждаете с вашими спутниками названия внутренних войск нашего государства. В частности, вы называете «корпус стражей иранской революции».
Этот его новый заход имел гораздо больше успеха.
– А-а-а! – она начала что-то понимать. – Ну, во-первых, это не я их так называла, это мой муж. Мне и в голову бы не пришло об этом заговорить, поскольку я военными вопросами не интересуюсь и чуть ли не впервые слышала это название. Во-вторых, насколько я понимаю, это общепринятое наименование, его наверное просто в газете можно прочитать, тут секрета же никакого нет? – она полуспрашивала и сама же полуотвечала на своей вопрос.
– В-третьих, – продолжала Аня, – разве они – внутренние войска? Я была не в курсе. Я думала, это что-то вроде народного самоуправления. Ну и в-четвертых, если это войска, то – да, значит, у вас есть еще один вид. Они черные, ну то есть, в черной одежде. Всего получается три вида: белые, зеленые и черные…
Аня замолчала, надев на себя личину наивной дурочки, хлопая глазами и ожидая продолжения вопросов о видах иранских войск… Но дознаватель неожиданно сменил тему:
– Почему вы предложили взятку нашему сотруднику?
– Чего-чего? (а мысленно: «Господи, час от часу не легче!»)
– Наши камеры зафиксировали, как вы несколько минут назад, находясь в комнате ожидания, предложили и передали подарок нашему сотруднику.
Из-за ограниченного использования в английском языке мужского и женского родов Аня не сразу поняла, что под «сотрудником» он понимает ее надзирательницу. А поняла лишь тогда, когда после короткой фразы на фарси, произнесенной дознавателем, девушка вынула из сумки и протянула Ане матрешку.
Та почувствовала, что злится: все это было уж слишком мелочно! Не двинулась, чтобы забрать сувенир, а процедила в сторону дознавателя:
– Вы можете выкинуть ее в помойку. Мне она не нужна. Вы говорили правду: иранский народ, – Аня подчеркнула слово «народ», как бы противопоставляя его своему невидимому собеседнику, – был очень добр и гостеприимен с нами, а со мною лично – были очень добры работающие у вас женщины. Поэтому я хотела как-то порадовать вашу коллегу. Но если это считается подкупом, то просто выкиньте игрушку, мне все равно.
– Заберите, пожалуйста, эту вещь, – жестко произнес дознаватель.
Аня не стала спорить, приняла матрешку из рук надзирательницы, кинула в сумку и, надеясь, что аудиенция, наконец, окончена, справилась холодным тоном:
– Теперь мы свободны?
– Вы свободны, – подтвердил ее мучитель.
Аня поднялась и пошла к выходу. Заглянув из предбанника в комнату ожидания, она увидела своих мужчин, безмятежно беседующих о Шах-Наме или еще о каких-то событиях персидской истории. Как будто этот унизительный допрос и не тронул их вовсе!
Не заходя в их помещение, Аня показала жестом: «пойдемте отсюда!». Мужчины поднялись, и они все трое, попрощавшись с провожающими их служащими, вышли на свежий воздух.
Было около шести вечера. Им предстояло дойти до гостиницы, а потом – промчать полтысячи километров за каких-то шесть часов, чтобы успеть на самолет, отправлявшийся около трех ночи.
К гостинице по улицам Исфахана они почти бежали. Почему-то они не взяли такси, и Аня даже не была уверена, что они располагали этой возможностью. Когда они подбежали к мосту «тридцати трех арок», Аня вспомнила о заветном желании сфотографироваться на этом мосту и включила, наконец, один из своих, с таким трудом возвращенных, смартфонов. Мужчины повозмущались немного из-за потери времени, но остановились, и Сергей сделал Ане фото.
Как раз мимо проходила семья иранцев с детьми. Самый младший мальчуган, как завороженный, смотрел на тетю в нарядной красной юбке, позирующую перед камерой телефона. А тетя вдруг залезла в свою сумку, вынула из нее что-то яркое, протянула малышу. Тот взял, под одобрительные возгласы старших. Матрешка! Это была последняя матрешка из привезенных, отвергнутая в «отделении КГБ», но нашедшая свое новое гостеприимное пристанище в мягких детских ручках.
Они побежали дальше: до гостиницы было рукой подать – только перейти по мосту через сухое русло реки.
Пока ждали в гостинице, когда им вынесут чемоданы, Аня подключилась к WiFi. Посыпались многочисленные сообщения. Промелькнуло одно странное, от ее давней подруги из Узбекистана, Дилфузы: «Анечка, да что же это такое! Господи, как это все ужасно!» «Что там у них в Узбекистане стряслось? – только и успела Аня подумать, – ладно, потом, это все потом, сначала дети».
В семейном чате вывалилось не менее сотни непрочитанных сообщений. Решила, что прочтет все по дороге в Тегеран, а в тот момент успела кинуть в чат только одно от себя: «У нас с папой все нормально, скоро едем в аэропорт, ночью вылетаем в Москву. Сообщите бабушке и дедушке, ни о чем не волнуйтесь и ложитесь спать – утром спишемся уже в Москве».
Возвращение в Тегеран
Омид гнал по шоссе, что есть мочи. Из включенного на всю катушку CD-проигрывателя завывала «иранская Пугачева». Ане было все равно: она была захвачена чтением переписки в семейном чате, пропускала через себя сообщение за сообщением, буквально физически ощущая все оттенки тех эмоций, что пережили дети, не зная, что происходит с их родителями, но подозревая что-то неладное:
«А от мамы с папой ничего?»
«Ничего пока»
«Там революция вроде»
«Да какая революция? Так, народные волнения»
«Ну не знаю, я что-то волнуюсь»
«Слушайте, а кто-то знает телефон фирмы, через которую они покупали тур?»
«Вроде бы они что-то присылали в чат»
«Блин, нет, только авиабилеты»
«Ладно, пока не паникуем»
…..
«Всем привет, ну что – есть новости?»
«Нет»
«Что же делать?»
«Для начала успокоиться»
«Успокоиться? Ты серьезно?»
«Давайте подождем до завтрашнего утра, утром что-то придумаем»
«Боже, я не усну»
«Спокойно»
«Черт, может – позвонить в посольство?»
«Ночью? Ты серьезно? У них же тоже ночь»
…..
Наконец, от Лили:
«Мама с папой звонили, у них что-то с интернетом, но они живы и здоровы. В Иране неспокойно, они куда-то там уехали, в глушь, поэтому связь плохая»
«Кто разговаривал? Мама или папа?»
«Мама»
«Как у нее голос?»
«Вроде спокойный»
«Ну ладно, все, я пошел спать»
И дальше, на протяжении нескольких дней, обмен однородными сообщениями:
«От родителей ничего?»
«Пока ничего»
И – снова Лиля:
«Звонили родители, без изменений, голос бодрый, сегодня папа тоже подходил к телефону»
«Ок»
Бедные, бедные дети! У Ани слезы на глаза наворачивались, когда она читала их переписку. Бедные, повзрослевшие, но все еще такие беззащитные и ранимые. Простите, ребята, что мы заставили вас так волноваться! Точнее – она, Аня, заставила! Это она, только она одна во всем виновата!
На Аню накатил приступ раскаяния. Дети, Сережа – вечно все страдают от нее! Обуреваемая этим самым раскаянием, она прильнула к мужу:
– Ты как себя чувствуешь?
– Нормально, а что? – не понял Сергей.
– Ну, когда меня так надолго задержали на допросе, ты ж колотил, как ненормальный, в эту дверь. Я думала, у тебя сейчас сердечный приступ случится от волнения из-за меня.
– А-а-а! Да это не я колотил. Это пришли какие-то люди и стучали в дверь, но так и не достучались и ушли восвояси.
– Да? Не ты колотил?
– А чо колотить-то? – вопросил Сергей с безмятежной наивностью, – оснований для беспокойства вроде бы особых не было?
Аня с удовлетворением почувствовала, что раскаяния в ней поубавилось.
Дальше они долго ехали молча. Каждый думал о своем: Сергей, наверное, об истории древней Персии, а она – об их неприглядной истории в современном Иране. Причем Аня продолжала беспокоиться: не было никакой гарантии, что на паспортный контроль не прилетела какая-нибудь специальная инструкция в отношении них и что их спокойно и беспрепятственно выпустят из страны.
В какой-то момент муж шепнул ей тихо, так, чтобы Омид не слышал:
– Ты с Омидом будь повежливее, он на тебя обижается.
– Это еще что? Почему это?
– Ну, ему не понравилось, как ты ему деньги утром передала: как будто кость кинула. Надо было передать по всем правилам, двумя руками и с уважением, ты же знаешь!
– Еще чего! Мне было вообще не до этих дурацких денег. У меня стоял вопрос, посадят меня в иранскую тюрьму или нет, а тут он со своими двумястами долларов. Распереживался, видите ли, какие нежности! Еще какие-то стулья приплел! Тоже мне, Ильф и Петров персидский!
– Ну тем не менее он обиделся, жаловался мне, пока мы сидели в кафе. Сказал, что при таком отношении ему наши деньги вообще не нужны.
– Ну и отказался бы, – только хмыкнула Аня. Ее, действительно, нисколько не трогали тонкие душевные переживания гида, коль скоро супруги с лихвой компенсировали ему все хлопоты и неудобства. Напротив, претензии Омида казались Ане мелочными и жалкими, непропорциональными серьезности ситуации.
Они опять надолго замолчали, погрузившись в полудрему.
О том, чтобы завернуть в Кашан, не было и речи – времени у них было в обрез, и существовал риск, что малейшая проволочка приведет к опозданию на самолет в Москву. Когда они объезжали Кашан по подобию кольцевой дороги, на обочине показалась сначала заправка, а после нее – довольно большой торговый центр в окружении павильонов поменьше. Омид сначала заехал на заправку, а потом – припарковался у торгового центра и предложил Ане заглянуть в него, чтобы купить кашанской розовой воды. Аня вдвоем с гидом пошли в торговый центр, а Сергей остался поджидать их, прогуливаясь вокруг машины.
Аня не любит торговые центры, неважно, какие – российские, немецкие, британские, иранские. Она вообще не любит шопинг – удивительно, но факт! Вот и теперь она лишь мельком взглянула на витрины бутиков, пока они с Омидом шагали к отделу с розовой водой. Витрины были яркие и красочные, но! – никаких тебе купальников, красивого женского белья, никаких открытых платьев. В отделах женской одежды висели свободные балахоны и – хиджабы, хиджабы, хиджабы…
В отделе розовой воды, как и полагается, остро и пряно пахло розой. А вот сама розовая вода по цвету была вовсе и не розовая, а белая и прозрачная, совсем как обычная вода. Она была разлита в большие пластиковые пол-литровые бутылки со скромными этикетками и стоила на удивление недорого. Аня взяла было три бутылки, потом добавила к ним еще одну, хотя толком не представляла, что будет делать дома с двумя литрами настоящей кашанской розовой воды.
– Будете добавлять в десерты, – подсказал ей Омид, словно бы угадав Анины невысказанные сомнения. – У нас в Иране часто розовую воду добавляют в сладости.
Упоминание о восточных сладостях естественным образом привело их в соседний отдел, где на раскаленных противнях готовили, тут же упаковывали в красочные металлические коробки и продавали сохан – род иранской халвы, приготовленной из пророщенной пшеницы, яичных желтков, с добавлением пряностей, орехов, меда и – да! – розовой воды
В отделе с соханом толпились покупатели. Аня сообразила, что нарядные баночки с пряным лакомством могут стать хорошим подарком из Ирана для друзей и родных, и тоже встала в очередь. Пока ожидали, пересчитала имевшиеся в кошельке риалы – местной валюты оставалось немного.
– Омид, – обратилась она к гиду, – не могли бы вы разменять мне пятьдесят долларов на риалы? Хочу купить побольше халвы для подарков, ведь вряд ли впереди нам встретится много возможностей для приобретения сувениров.
– С удовольствием, барышня, – ответил ее спутник.
– И, кстати, Омид, я должна с вами объясниться. Кажется, сегодня утром, передавая вам деньги, я сделала это без должного почтения. Это не соответствует восточной культуре, я понимаю. Но, может быть, мне стоит вам объяснить особенности нашей российской культуры. Русский человек относится к деньгам, как к чему-то низменному, не достойному почтения. Поэтому он передает их, как что-то малозначимое, словно бы между прочим. Даже есть такой обычай – не передавать деньги из рук в руки, а класть их на стол, чтобы второй человек взял их уже со стола.
Говоря все это, она копалась в кошельке, выискивая там пятидесятидолларовую купюру, а найдя ее, зажала кошелек под мышкой, взяла купюру за края двумя руками и с уважением и полупоклоном протянула Омиду. Тот, по всей видимости, оценил Анино намерение исправиться, не торопясь взял купюру тоже двумя руками, уложил ее в свой бумажник. После начал отсчитывать риалы и, отсчитав нужную сумму, вдруг хлопнул эту пачку купюр на поверхность прилавка (к которому они как раз уже приблизились):
– Пожалуйста! – и отвернулся от денег с невозмутимым видом.
Аня засмеялась – их образованный и смышленый гид невероятно быстро постигал тонкости российской культуры общения.
Так мир и взаимная симпатия между Аней и Омидом были восстановлены.
В супермаркете они пробыли совсем недолго, но на улице тем временем заметно потемнело. Снова прыгнули в машину и направились в сторону Тегерана, прямиком в гостиницу в международном аэропорту. По информации, полученной Омидом, люди из туристической фирмы уже доставили туда рюкзаки Ани и Сергея, оставленные ранее в гостинице в центре города, где супруги останавливались после прилета из Москвы и где, по первоначальному плану, они должны были провести еще два финальных дня своего путешествия перед возвращением домой.
Все дальнейшее помнится Ане смутно. На подъезде к Тегерану они с Сергеем провалились в сон, а когда Омид привез их в аэропорт и припарковался у сверкавшей огнями в ночи многоэтажной гостиницы, то супруги, полусонные, выгрузились, добрели с чемоданами до стойки регистрации, забрали ожидавшие их там же рюкзаки, получили карточки от номера, тепло попрощались с Омидом, поднялись в номер и, едва раздевшись, плюхнулись в кровать. До начала регистрации на московский рейс оставалось полтора часа, а значит – у них был от силы час на сон, ведь на паспортном контроле могли случиться задержки.
Впрочем, вопреки их опасениям, задержек на паспортном контроле не случилось. Самолет «Аэрофлота» по маршруту «Тегеран – Москва» поднялся в воздух по расписанию, и Аня с мужем снова погрузились в, теперь уже спокойный и безмятежный, сон.