Глава 2
На желтый школьный автобус я из-за прыгунка не успела. У нас не всегда с неба падают самоубийцы, просто в октябре известный рэпер прыгнул на спор (он был под кайфом) – и понеслось. Когда мы с папой выезжаем за ворота, Альма энергично машет нам вслед, раздвинула тяжелые шторы, но я делаю вид, что не вижу, что внимательно проверяю в боковое стекло, нет ли за воротами других автомобилей. Будто мы живем не на окраине города, а на рыночной площади, около торговки устрицами, которая с ранья выкладывает раковины на льду, разрезает пахучие лимоны и наливает улыбчивым туристам холодное белое. Все довольны. Но если вернуться к туристам минут через 30—40 и посмотреть, как глупо они улыбаются и стоят в распахнутых куртках на пронизывающем ветре, думаешь: никогда не стану пить. Или стану, но только дома, в комнате, когда никто меня не видит. Бр-р-р.
Я хотела опоздать на автобус, в котором меня всегда укачивает, где не сядь, да. Сегодня полугодовая контрольная по математике, и весь день накануне я старалась простудиться. Дышала открытым ртом по дороге домой с рисования, сняла шарф, когда шла, ела снег с кустов в парке, даже вышла босиком в одной рубашке в наш сад ночью, ждала, пока колотить не стало и луна не выглянула, но хоть бы что – утром измерила температуру, 36 и 6, ну как так? Я была уверена, что заболею хотя бы жутким насморком, когда глаза не открыть – слезятся, и не готовилась, но как назло – здорова. Зато теперь с папой есть шанс хорошенько опоздать на первую пару.
Папа вцепился в руль, он всегда соблюдает правила. Я бы поспорила, что в сервисе за рекой, куда мы всегда ездим менять масло или что там еще, на его серенький минивэн установили ограничитель скорости в 40 километров в час, когда увидели папино лицо. Я его, конечно, люблю, но как же можно каждое утро спускаться к завтраку с миной, будто ты вечером отравился и всю ночь блевал. Не понимаю, как Альма это терпит. Я ее, конечно, не люблю, но Альма красотка, тут не поспоришь, все девочки в классе мне завидуют. Дуры. Она мне даже не родная и ни разу не мать.
И вот мы только выезжаем такие за ворота, ворота еще пружинят, будто собираются дать нам хорошего пинка для ускорения, но за рулем ведь папа. Вот если бы выезжала бабушка на своем белом кабриолете, тогда да. А так – ползем вдоль забора, Альма машет, огибаем живую изгородь фрау как ее там из Цюриха, и нам навстречу полицейские машины с мигалками, вау-вау-вау, явно ограничение в 30 километров нарушают, но им типа можно, они на дело.
У папы даже лоб покрылся испариной, встали на перекрестке, посмотрели налево, направо, пересекли узкую улочку, я пешком и то быстрее хожу. И тут папа решил поговорить со мной о самоубийцах, ну самое время! Для профилактики, я знаю, но вашу ж душу! С тех пор как с моста прыгают, с нами все взрослые только об этом и говорят – и дома, и в школе. Берут тебя так доверительно за руку своими холодными или влажными ладонями, заглядывают тебе в глаза и спрашивают приторными голосами: «А ты однажды думала прыгнуть с моста?» Как будто ты такая дура, что расскажешь им всю правду по первому свистку, ага-ага.
Уж лучше бы папа предложил посчитать, сколько елок до кондитерской, будто я девочка-дебилка, которая как научилась в пять лет говорить и складывать одновременно, как согласилась считать елки на дороге, так, дура, и млеет от этого занятия до сих пор. Взрослые, одно слово. Что с них возьмешь?
Сама меняю тему, спрашиваю, играл ли папа в школьном театре, когда был таким, как я. Мы как раз стоим на первом светофоре на выезде из нашей деревни. В машине наконец-то нагрелось, можно стянуть перчатки. «Знаешь, Нина…» – говорит папа, отпускает тормоз, и машина потихоньку скатывается с горки назад, медленно и прямо в бледно-голубой ровер, который стоит за нами. Брюнетка за рулем сигналит, машет руками, но уже поздно. Бум. И наш задний бампер разбивает ей переднюю правую фару. Папа вздрагивает, резко давит на педали, машина дергается и вуаля – мы уже выпрыгнули на встречную полосу. Второй мягкий удар. Супер. На контрольную я точно опоздала. Ура!
***
Елена останавливается на том же перекрестке и еще раз оглядывается в своем новеньком «Мерседесе». Какое удовольствие – подогрев руля, сиденья. Как муж любит ее, раз сделал такой подарок на день рождения! Поглаживает бумажный конверт, который как положила себе на колени, когда выезжала с парковки больницы, так бережно и держит его на коленях всю дорогу домой.
У нее есть для мужа сюрприз на Рождество, который лучше рукотворных вещей, как бы совершенны они ни были. Настоящее чудо. После стольких болезненных попыток им повезло, теперь это точно, 16 недель. Она расскажет ему сегодня вечером, когда вернется из оперы. Он возьмет ее на руки и закружит от счастья. Снег будет падать, как сейчас на лобовое стекло, но только не таять, кружиться за окном их квартиры. Высокие потолки, запах хвои, герцогский дворец на другом берегу. Вот оно, счастье – стать матерью. «Уже совсем скоро встреча с тобой, мой малыш». И Елена, не отдавая себе в этом отчета, впервые положила руку на живот под белоснежным пальто.
Поправила локоны в зеркале заднего вида. Странная все же идея идти в оперу в день кремации отчима, но мама так захотела. Спасибо, хоть от похорон ее освободила.
Светофор переключается. Елена потихоньку трогается. Что это? На проселочной дорожке справа от нее серый давно не мытый автомобиль дернулся на пригорке и рывками едет через встречную полосу. Бум – и он врезается в другую машину, для которой уже горит зеленый и которая успела начать движение. Машины останавливаются, и из серой, озираясь, удивленно выходит Брюно. Да? Так и есть, Брюно, муж Альмы – сестры Елены – и ее неудачник зять. Он будто не понимает, как такое могло случиться.
Бывают же такие невезучие люди! Для Елены зажегся красный, и она хорошо успела разглядеть и Нину на переднем сиденье автомобиля (хорошо хоть, пристегнута), и брюнетку из голубого ровера, которая спешит к Брюно, ругается тонким голоском. Так он две машины умудрился протаранить? Талант. Как только Альма умудрилась выйти за него замуж? А ведь мама говорит, Брюно еще ей и изменяет. Интересно, с кем?
Тик-так, дворники гоняют снежинки, тик-так. Загорается зеленый.
И Елена, кутаясь в свои уютные мысли, не останавливаясь, не здороваясь, равнодушно проезжает мимо.
Глава 3
Наш новый сосед-итальянец говорит: «Даже если я на диете, разве я не могу посмотреть меню?», когда его подруга ревнует и сердится, что он засматривается на других женщин.
По-моему, проблема не в том, что мужчины заглядываются на красоток, даже если обручены, даже если женаты, даже если превратились в дедушек под 80, а в том, что женщины перестают «смотреть в меню», как только новый приятель пригласит выпить по бокалу пива или поболеть вместе за его футбольную команду. Симпатичный брюнет, которого она по утрам встречает в электричке, везущей их обоих в Сити на работу, приветливо улыбнулся однажды – и все. Она уже хранит ему верность, придумывает фасон свадебного платья и имена детям.
Жаль, что мы, женщины, таковы. Природой что ли так устроены или это просто воспитание? Я не про измены, это совсем другое, я про легкость, игру, возможность просматривать варианты, от которых и я так легко отказалась. Я однажды читала, что в новых отношениях женщина расслабляется и за год прибавляет около трех кило веса. Как говорит мой диетолог, давайте разбираться с килограммами, накопившимися за годы безмятежной семейной жизни. Как легко отличить девушку в поиске отношений от той, что уже нашла? Первая всегда на каблуках и много смеется, привлекая внимание, носит яркие или летяще-прозрачные наряды, вторая – вечно в кедах и много читает, тяготеет к натуральному во всем – от материалов до цвета волос. А ведь не хочется наряжаться! И мне так давно просто не хочется носить каблуки, кеды – удобней. Я и весы выбросила, чтобы не расстраиваться. Даже вспомнить не могу переломный момент, когда я расслабилась (или сдалась?), когда жизнь покатилась по колее рутины.
Годы пролетели на одном вдохе, и я вдруг обнаружила, что даже не помню момент, когда разучилась просто без продолжения улыбнуться незнакомцу на улице, не отводить смущенно взгляд, замечая, что кто-то рассматривает меня. А может, во мне и в юности не было игривой женственности? Мне ведь кажется, что мои жесты и походка остались прежними, как у неловкой девочки, которая еще не стала дивой и, вероятно, никогда уже не станет. Грустно.
Вот о чем думает Альма, когда машет из окна мужу и падчерице. А еще – новому соседу-итальянцу в доме через дорогу. Она пока обманывает себя, что любит родных всей душой, хотя уже заметила, что на сердце становится легче и радостней, когда остается в доме одна.
Всего час до важной давно назначенной встречи, которую теперь я бы с удовольствием отменила. Но сейчас слишком поздно давать задний ход. Я проводила Брюно и Нину, свободно вздохнула, поправила шторы и чуть не упала – споткнулась о пса, который топчется у входной двери на тапочках мужа. Провожу рукой по умной мордочке, нос холодный – кто же с тобой теперь погуляет, малыш? Я-то совсем расклеилась от насморка.
Рин Тин глядит на меня глазами-бусинами и скребет лапой дверь. Я решаю, что в этот раз тоже ничего страшного не произойдет, и выпускаю его прогуляться в одиночестве. Розы так розы, переживу, а он никуда не денется, забор укреплен после того, как Рин Тин убежал и его искал целый наряд полиции. А потом выяснилось, что виной всему соседская течная сука, с которой пес развлекался в гараже, пока мы носились по всему Люксембургу. До сих пор хочется провалиться сквозь землю, когда встречаю на улице фрау Марту и вспоминаю потомство лабрадор-скотч-терьеров и то, как мы их пристраивали.
Вдруг мой телефон все громче и громче напевает «Полет валькирий». «Мама» высветилось на дисплее. Я вздрагиваю, выключаю звук телефона, прячу поглубже в карман и приоткрываю входную дверь, подталкиваю пса: иди-иди. Он не спеша выходит за высокий порог.
– Замерзнешь, сам вернешься, – напутствую я пса. – А Нине мы не скажем.
Наверху глухой удар и следом – звон бьющегося стекла, резко захлопнулась входная дверь. Сколько дисгармоничных звуков сразу. Бегу по ступенькам вверх.
***
– Почему мне так не везет? – скажет Брюно, когда вернется в машину к дочери.
Вопрос повиснет в воздухе, потому что Нина так не считает. Она смотрит сквозь мутное лобовое стекло, как отец, неуверенно вышедший из автомобиля, покачивается на холодном ветру и рассеянно осматривает зеленый пикап перед собой, которому он слегка, но помял передним бампером крыло. Удивленно, будто только проснулся, как птенец, выпавший из гнезда. Беспомощный, щуплый, длинный. Нине его жалко и хочется логично приободрить: у нас страховка, это всего лишь железо. Папа не обращает внимания, не видит, как дочь размахивает через стекло серебристой карточкой страховой компании.
Замечает наконец девушку из автомобиля, к которому скатился с пригорка и разбил задним бампером левую фару. Она сердится, а следом и Брюно начинает раздраженно твердить, что девица не соблюдала дистанцию. Она бьет пальцем у виска и, обиженно скрестив руки, садится в свою серебристую «Ауди» – дожидаться, пока виновник происшествия успокоится. Теперь Брюно втолковывает девушке из пикапа, что она слишком рано выехала на его зеленый свет.
Он автоматически заглушил двигатель, и Нина мерзнет в машине. На улице такой сильный ветер, что гнутся ветви кленов, он сдувает с них последние яркие листья, и спор за окном быстро стихает.
– Почему мне так не везет? – говорит Брюно, возвращаясь в машину с волной ледяного воздуха, и устало прикрывает глаза.
Нина молчит. А потом начинает выкладывать свои логические размышления. На самом деле она просто рада пропустить контрольную, сегодня любое промедление ей подходит. А Брюно слушает и думает: «Какая она умная, как философски умеет взглянуть на жизнь, а ведь и правда, чего я завелся? Куда мне спешить? Это просто железо».
***
Конечно, виновата Нина. Оставила приоткрытым окно, и, когда я выпускала Рин Тина гулять, сквозняк сбросил с подоконника фото в рамке. А я даже не представляю, где у нас пылесос, и вот теперь стою на коленях посреди Нининой комнаты, собираю осколки. В разбитой рамке фотография, на ней пятилетняя Нина с бабушкой на лестнице к пляжу в Биарриц. Кажется, отец сделал снимок. А нет, ошиблась – его уже не стало. Так кому же игриво улыбается бабушка? Ветер надул подол платья, видны колени («Я – как Мэрилин Монро», – повторяла, глядя на снимок, мама). Нина сжимает левой рукой плюшевую обезьянку, другой – бабушкину ладонь и хохочет. Почему они такие счастливые? Со мной Нина серьезная. Спокойная.
Снова «Полет валькирий». «Я не готова», – говорю телефону вслух и выключаю звук. Ай! Колет! Осколок впился в указательный палец, кровь. Альма оглядывается в поисках мусорного ведра. Интересно, где его прячет Нина? И что у нее за новая причуда – занавешивать зеркала? Где и что она вычитала на эту тему? Присмотрелась внимательно, не осталось ли еще осколков. Наклонила голову и увидела за коробкой с куклами уголок зеленой тетради. Вытащила неуверенно.
«Папа и Альма, если вы нашли эту тетрадь кислотного зеленого цвета, немедленно положите ее назад!» – предостерегающе вывела на первой странице Нина. Альма улыбнулась, показала ей язык и захлопнула тетрадь, сложила осколки в носовой платок. А потом, как в детстве, села на широкий подоконник, облизала порез.
Над батареей тепло, я сижу, как в детстве, на подоконнике и смотрю на серость за окном. В детстве это была моя комната, за стеной – сестры, но теперь там гардеробная, которая разделяет комнату Нины и нашу спальню. Подмерзло, слякоть на дороге постепенно превращается в гололед. Вижу, как пес не спеша бредет к беседке у зеленых стрел тиса, огляделся и прыг в мое плетеное кресло на подушки. Понимаю, Рин Тин, и я бы в такую погоду не стала уходить далеко.
Вижу, как выходит из дома соседка. Длинное белое пальто, элегантная шляпа, две борзые на поводке. Каждое ее движение – легато и плавность. Я ничего о ней толком не знаю, кроме того, что Мари живет в доме одна, но мое настроение, моя уверенность в своей женской привлекательности камнем бухают вниз. Рядом с такими женщинами чувствую себя просто школьницей, в форме и с морем домашки. Как им удается быть такими неспешными, а я даже за хлебом бегу всегда вприпрыжку, мое расписание всегда торопит, мои платья всегда проще и короче их томных подолов, и как бы я ни старалась научиться быть такой же, плохо выходит. Может быть, потому что скопировать нельзя, можно только стать самой, и тогда томность появится как приятный побочный эффект? Но откуда в моих движениях быть свободе, если ее нет внутри? Не уверена, что хотя бы неделю я делала то, что хочу сама, жила так, как решила. Преувеличиваю, наверное. Но такое уж сегодня настроение, остается его принимать. Вот любопытно, что Мари делает, если проспала и опаздывает? Отменяет встречи? Бегом принимает душ? Она уж точно не ходит к психотерапевту, как я, не ведет утренние страницы. Соседка давно скрылась за живой изгородью, а я все еще мысленно следую за ней. Вот ведь наградила же меня природа таким прилипчивым умом.
Я тоже вела дневник в возрасте Нины. Описывала череду похожих школьных дней, радость и яркие, как вспышки фейерверков, поездки на гастроли с родителями, жалобы на сестру, главы из любимых книг. Куски. Однажды в письме к сестре (Елена болела ангиной и осталась с няней дома) я переписала кусок из запретной книги Андре Моруа. Ту часть, где героиня описывает воспоминания первой ночи с любовником. Щеки пылали, когда перечитывала. Сама поняла, что отсылать письмо сестре не стоит, разодрала листок в клеточку и выбросила.
Вечером, когда папа уехал в театр (кажется, давали «Мадам Баттерфляй»), мать пришла в ярость, швырнула в лицо клочки. Кто бы мог подумать, что мама роется в мусорках? Как же она орала своим хорошо поставленным голосом! Весь отель сбежался на представление, нам в номер стучали. Невозможно было убедить маму, что письмо – только выдумка. Причем чужая. Когда я показала текст в книге, мать вышвырнула том за дверь номера вместе с мусорным ведром и бушевала, пока не сорвала голос. Ушла в свои комнаты. Из-под ее двери запахло валерьянкой.
Ночью, когда все уже спали, я выглянула тихонько в коридор, но не увидела ни урны, ни книги. Положила дневник в раковину и включила воду. Теплая струя смывала чернильные буковки, слезинки разной интенсивности синего стекали в канализацию.
Девочка стояла и завороженно смотрела, как ее тайны перемещаются в безопасное место.
Но одним криком до рези в ушах, до головной боли воспитательный процесс не закончился.
На книжных шкафах появились уродливые замки. К ним, правда, подходил маленький ключик от почтового ящика. Получив дом в подарок, первым делом я велела выбросить книжные шкафы и заменить их открытыми полками, купила новый томик Андре Моруа.
Альма вздохнула и провела пальцем по холодному стеклу и вдруг снова показала язык и сама себя испугалась. Конечно, мать была права. Когда Альма выросла и перечитала роман, она согласилась: маленьким девочкам не стоит открывать слишком рано французского сочинителя. Где-то внутри щемило, однако Альма и сейчас верила: пусть слишком громко – таков уж ее темперамент – но мама желала ей добра.
Дневник Нины она раскрывать не стала. Ни сегодня, ни раньше, когда натыкалась на тайные тетрадки девочки, мачеха не позволяла себе прочесть ни страницы. Как ни любопытно, но все же не хотелось хоть в чем-то походить на мать. «Нина – хорошая девочка», – подумала Альма.
Она застелила кровать Нины и спустилась в гостиную. Пришла СМС от матери: «Я не смогу быть на спектакле у Ниночки. Мы играем в бридж тем вечером. Перезвони! Мама».
«Мама, – повторила я вслух. – Ма-ма».
***
– Нина, раз в школу мы все равно опоздали, поехали выпьем кофе, – неожиданно предлагает Брюно, и дочка смотрит на него во все глаза. Обычно ее отец говорит, что школа – это самое важное в жизни Нины, странно.
– Ты не заболел? – спрашивает девочка и трогает его лоб рукой. – Ты дрожишь, как Рин Тин, когда, помнишь, выпало много снега и он прыгал по сугробам. Ты горишь!
– Брось, Нина, тебе показалось, – поморщился Брюно, высматривая парковочное место. – О, старушка как раз уезжает.
Фрау с идеальной укладкой, в перчатках леопардовой расцветки, туфлях-лодочках и норковой шубке долго дергается вперед-назад, пока выбирается с парковки, кто-то небрежно и криво припарковал рядом с ней легкомысленное желтое купе.
Нина прикидывает, что и на вторую пару она уже счастливо опоздала. Они стоят с аварийкой на одной из центральных старых узких улочек города. Витрины и даже фонари украшены к Рождеству, прохожие спешат по своим делам, кутаясь в воротники от порывов ветра.
– С двумя разбитыми бамперами нам ничего не страшно, – ухмыляется Брюно и припарковывается в узком проеме.
Нине приходится вылезать на улицу через его дверь. Ничего, однажды папу так заперли на паркинге в Монако, что ему пришлось залезать в машину через багажник.
В Starbucks пахнет свежемолотым кофе и корицей. Здесь так тесно расставлены между мешков с зернами кресла и столики, что в будни можно слушать секреты и интриги чиновников Евросоюза, а в выходные – о чем говорит высокий парень с модной бородкой и татуировкой в форме стаи летящих птиц с девушкой в белой рубашке. Но сейчас парня нет. «Наверное, на работе», – думает Нина. Он ей нравится, и она слышала, как он говорил, что целыми днями смотрит дублированные фильмы в кинозале офиса, проверяет, верно ли приклеили субтитры. А девушка сегодня в толстом сером свитере, читает что-то на экране компьютера и одновременно отвечает на бесконечные СМС. «И мне что ли запостить фотку в сторис? Ой, а если Альма увидит?»
В кафе часто можно пощекотать за шоколадную пятку младенца, спящего в пестром слинге на спине у улыбчивой молодой мамы, у которой много браслетов на руках, и они мелодично позванивают, когда она берет свой ванильный мокко. Она напевает малышу по-французски, если тот капризничает. Но это летом, зимой даже шоколадные пяточки спрятались в шерстяных носках. А улыбчивая мама – теперь продавщица в лавке сувениров за углом. С кем сейчас ее малыш?
Пока они ждут, Нина помогает разобраться с бумажной картой паре из Швейцарии на стройном немецком. В Люксембурге подданные говорят на четырех языках: немецком, французском, люксембургском и английском. Потому что домашний язык – люксембургский – как глинтвейн из французского и немецкого, когда слушаешь, кажется, фразу начали на французском, а в середине вдруг перешли на высокий немецкий. На нем же выходят национальные газеты и вещает телевидение, на французском выдают документы, работают суды и парламент. Английский учат за компанию, легко еще в детстве, когда смотрят с субтитрами мультфильмы и фильмы. Удобно, правда?
Нина удивляется, что у пары только кнопочные телефоны, но легко рисует в их бумажной карте маршрут к катакомбам, в которых жители Люксембурга прятались при оккупации во время Второй мировой. Брюно смотрит на дочь и гордится ее приветливостью, и воспитанием, и мелодичным голосом, и сутулыми плечами, и даже родинкой у левого уха гордится. А Нина почти в панике, так долго ее благодарят и жмут руку. Ее спасает бариста:
– Нина, привет! Отличная черная сумка к черному платью. Как ты?
Бариста помнит имена всех постоянных гостей, он любит улыбчивых девушек и умеет делать приятные ни к чему не обязывающие комплименты. А когда допиваешь свой кофе до последней капельки, видишь на дне чашки маленькое алое сердечко.
Отец и дочь любят это кафе и называют его «наше», а туристам оно нравится по причине высокого рейтинга в TripAdvisor. Девушка в белоснежной рубашке любит за то, что познакомилась здесь с инвестором своего стартапа. Пара швейцарских туристов – потому что замерзли на холодном ветре. У любви много путей.
Однажды Нина была в Нью-Йорке с бабушкой, и с тех пор Люксембург стал казаться ей Большим Яблоком, только без небоскребов. В выходные дни столица великого герцогства, как в сказке, складывается и превращается в обычный уездный город. Зато с понедельника по субботу каждый день в офисы и на завод, в магазины, отели и склады по утрам приезжает почти четыреста тысяч голландцев, немцев, французов и бельгийцев. Вечером они возвращаются домой, а утром снова едут в великое герцогство. Потому что в Люксембурге много работы и за нее платят больше, чем в странах-соседях. Разве не об этом экономическом чуде мечтала герцогиня Шарлотта, когда не могла даже полено бросить в камин во дворце? Разве не об этом мечтали чиновники Люксембурга, когда придумали Евросоюз? Что такое Люксембург, если он перестанет быть одной из трех столиц Европейского Союза? Одним из пяти финансовых центров мира? Останется только городок в горах и так мало подданных, что ими едва хватает укомплектовать все посольства в разных уголках мира. Вместе с людьми из разных стран в великое герцогство текут разные культурные коды, иностранные языки и терпимость к другому. За это широту и любит Нина герцогство, но она такими словами, конечно, думает, только если отвечает на уроке у доски.
Если бы Альма узнала, что Брюно и Нина легкомысленно сговорились опоздать в школу, она бы расстроилась, но не удивилась. Ей кажется, муж расхолаживающе действует на девочку. Нина начинает думать, что уроки и экзамены не важны, часто жаловалась в последнее время она утренним страницам.
Если бы Альма случайно оказалась рядом, когда довольный Брюно с радостью покупает крепкий кофе, он бы смутился, но не подал вида. Ему кофе нельзя, но ведь об этом еще никто не знает. Приятно было бы чувствовать Альму рядом, напоить горячим. Вот только чем? Горячей водой? Кофе Альма недавно пить перестала. Говорит, от него только уровень гормона стресса в крови повышается и сердцебиение учащается. Брюно думает, что жена так изменила привычки в еде, что он больше не знает, чем ее можно обрадовать. Даже сахар и горький шоколад в их доме под запретом.
– Два свежесваренных, как обычно? – подмигивает им кассирша.
– И пряничного человечка.
– И парочку шоколадных трюфелей.
Звенит колокольчик на входной двери, и вместе с холодным порывом ветра быстро входят двое полицейских. В маленькой кофейне становится совсем тесно, по-домашнему, когда все сидят друг у друга на головах, но все рады. Те привычные мгновения, пока отец и дочь стоят у кассы, едва соприкасаясь рукавами курток. Нина зевает и думает, что ей сегодня сопутствует настоящая удача. Это же надо – пропустить контрольную и пить кофе вместо того, чтобы сидеть на уроке биологии! Лучше может быть только вернуться домой и залечь сладко спать прямо в школьной форме! Но там ведь правильная Альма, бэ-э-э!
Нина нетерпеливо переминается с ноги на ногу и вспоминает скучный вчерашний урок у новенькой мисс Мин. Застенчивая учительница почему-то выбрала ее одну, чтобы доказать всему среднему классу, что под ее управлением даже любители мертвых языков усвоят алгебру на твердое «отлично». Девочка грустно вздыхает. Полицейский хочет строго спросить, почему она не в школе, но замечает Брюно и передумывает.
Когда Нина согревается, она начинает мечтать, как вырастет, будет писательницей и станет сидеть в этом кафе у огромного окна, подсматривать за гостями в глубине зала и писать о них короткие истории. Или нет, не так. Пусть она станет оперной певицей, как бабушка, и будет жить между Веной и Нью-Йорк Гранд Опера, Парижем и Ковент-Гарден. Наряды, гастроли, поклонники. Да, пусть лучше будет так.
Если бы Нину настойчиво попросили придумать иллюстрацию к школе, она бы, не задумываясь, быстро нарисовала себя хрупкой девочкой на скользком стеклянном шаре. Приходится быстро-быстро перебирать тонкими ногами, чтобы не свалиться и не попасть со страхом под тяжелый шар. Несколько раз в год во время коротких каникул гадкий шар будто замедлял требовательный бег, почти останавливался, качнувшись, и она могла перевести дух, но затем ускоренный бег начинался снова. Объяснять образами девочку научил тощий логопед, который пах мылом и сигаретами.
– Берите-берите в губы короткий карандаш и пишите в воздухе свое имя, Нина, вот так. Отлично!
Строгая Альма самоотверженно приводила ее на занятия трижды в неделю, между вторым завтраком и обедом, вела за руку через парк, где ветер гонял по влажному асфальту сухие листья, потом – снежную крупу. Нине нравилось, когда весной на тропинках появлялись липкие кленовые носики – семена деревьев. И ни разу за год занятий мачеха не оставляла Нину вдвоем в кабинете с доктором. На всякий случай.
Брюно тянет Нину к окну. Его нисколько не раздражает, что кофе тут всегда приходится терпеливо и долго ждать. Хозяйка зала движется уверенно, но нерасторопно. Слишком громко звенит допотопный кассовый аппарат. К этому он привык. Они бывают тут с Ниной почти каждые выходные с тех пор, как открылась тесная кофейня. Здесь уютно и всегда есть на кого поглазеть, чтобы не придумывать темы для разговоров, ему легче молчать. Раньше Нина долго студила и осторожно пила черный чай, робко дула на горячее, болтая ногами под столом. С тех пор дочь выросла почти вровень с ним и стала гораздо выше старенькой кассы. А раньше ей приходилось тянуться, привставать на цыпочки, чтобы сделать заказ.
Наконец заказ готов, и вначале они просто пьют обжигающий кофе. Брюно смотрит на Нину и радуется, что у него всегда было достаточно времени, чтобы наблюдать, как растет дочь. Ведь она больше не будет учиться неуверенно, а потом и быстро ходить. Если и посмеется над фокусом «отрезанный палец», то только из вежливости, а жаль. Давно сердито не плюется брюссельской капустой.
Улыбчивая кассирша почему-то именно зимой, в канун Рождества, особенно сильно завидует жене Брюно, невольно подслушивает разговоры отца и дочери, но чаще – согласное молчание. Сегодня у Брюно есть и свои особенные причины для сентиментальности. Кроме того, летом тело Нины сделало кульбит, и она вернулась из лагеря с сороковым размером ножки и обозначившейся под свободными футболками грудью. Девочка начала сутулиться. Покрасила волосы в цвет вороньего крыла, стала носить только черное. Перемены смущают их обоих, но привычные ритуалы спасают от неловкости.
– Ну рассказывай, Нина, что значат твои занавешенные простынями зеркала. Бери мой трюфель тоже, я не хочу.
– Разве не знаешь? В Средние века люди верили, что зеркало придумал дьявол, что оно может утащить у тебя душу, не смейся, не смейся, а ткань защищает меня, если зеркало снять в ванной нельзя.
– Я слышал только, что у славян есть традиция закрывать зеркала черными тканями в первые три дня, когда в доме покойник.
– Если зеркало разобьется, с его хозяином случится беда. А еще зеркала нельзя вешать у кровати.
– Можешь просто испугаться своего отражения, понимаю.
– Если честно, мне не нравится видеть свое отражение. А причесаться можно и так, накраситься, глядя в зеркальце пудры, пап.
И Брюно не спорит, он помнит, как стеснялся своего лица и растопыренных ушей, когда был в возрасте Нины. Но потом эти уши нашла симпатичными Альма. «Они как у Эйнштейна», – сказала она, и Брюно полюбил свои уши. Поэтому сейчас он не спорит и решает, что теперь просто станет чаще хвалить дочкины волосы, и улыбку, и походку, и странные черные наряды тоже. Он мечтает, что однажды Нина вырастет и станет уверенной в своей красоте девушкой. Неважно, как она будет выглядеть, но будет чувствовать себя красавицей и останется жить в Люксембурге, ведь нет места в мире лучше. Разве ему, мальчику из страны, которой, к счастью, больше нет, этого не знать. Пусть Нина никогда не узнает, что такое дефицит.
– Птица моя, скажу тебе по секрету, Альма попросила меня уговорить бабушку прийти к тебе на премьеру. Расскажи, какую пьесу вы ставите, какую роль в ней ты играешь, чтобы у меня были аргументы.
– Скажу по секрету, бабушка давно знает, о чем спектакль, – подражает его тихому голосу дочка. – Она сама выбрала пьесу и рассказала, что мне нужно отдать главную роль руководителю кружка. Знаешь, как он на нее смотрел?
И Брюно хмыкает и сдерживает улыбку, потому что за этим «как смотрел» может прятаться что угодно, от восхищения до ужаса. Он удивленно округляет глаза.
– Он сказал, что оценил ее выбор и вообще ценит ее вклад и все такое. А потом отдал мне роль.
– Кого же ты играешь, Нина?
– Ласточку. Ласточку в пьесе «Счастливый принц» Оскара Уайльда.