Спустя пятнадцать минут, когда бурно протестующий против такой несправедливости Майло был оставлен дома, мы с Джастиной подошли к небольшому заведению, являющемуся чем-то средним между кондитерской и кофейней, которое располагалась на соседней со мной улице. Честно говоря, я ни разу его не замечала, настолько оно было незаметным в тени большого магазина продовольственных товаров. Над кондитерской висела слегка накренившаяся вывеска, на которой поблекшими золотистыми буквами было выведено «В мечтах о Париже». Каким образом этот крохотный магазинчик должен был навевать мечты о Париже, являлось для меня полнейшей загадкой. Однако Джастина горячо утверждала, что это именно тот случай, когда внешний вид пугающе обманчив, и лишь избранным известно, какие божественные кондитерские шедевры здесь создаются.

Что ж, внутри кондитерская, несмотря на потрепанный вид, который я снисходительно списала на интерьер под винтаж, выглядела мило и уютно. Мы облюбовали столик возле окна, хотя не то чтоб у нас был слишком большой выбор – здесь их было всего три, да и те уместились с огромным трудом, буквально наползая друг на друга. Но над нашими головами весело переливались теплым золотистым светом фонарики, а на стене висел приятный прованский пейзаж. Негромко играл какой-то задорный французский мотивчик. Я откинулась на спинку стула, наслаждаясь приятной атмосферой.

– Эй, Роджер, – окликнула Джастина мужчину, который энергично метался между прилавком и печью. – Мы пришли специально за твоими изумительными профитролями. И не приведи боже ты скажешь мне, что ты их все уже продал.

– Дорогая Джастина, у меня бы не хватило духу оставить тебя без твоего любимого десерта, зная, что ты услаждаешь мои глаза своим приходом каждое воскресенье, – жеманным тоном с явно фальшивым иностранным акцентом ответил мужчина, ни на секунду не останавливаясь. – Разумеется, я оставил немного для тебя.

– Вот и отлично. Тогда будь добр, побалуй ими нас с подругой. И американо с двумя ложечками сахара, пожалуйста.

– Кофе за счет заведения. В благодарность за то, что привела ко мне новую клиентку. Мадмуазель, – Роджер на секунду остановился и театральным жестом приподнял свой поварской колпак с таким видом, словно это был элегантный котелок. Я едва сдержала смех.

Хозяин заведения оказался рослым подтянутым мужчиной не больше сорока с небольшим, с темными глазами, вьющимися черными волосами и неуемной энергией. В его тонких чертах действительно проглядывало что-то аристократическое.

Посетителей в кондитерской больше не было, так что буквально через несколько минут Роджер уже ставил перед нами блюдо с кругленькими пирожными с заварным кремом, которые источали такой соблазнительный аромат, что мой рот тут же наполнился слюной. Мы с Джастиной не стали церемонничать и тут же ухватили по маленькому пирожному, быстро отправив его в рот. Крем оказался таким воздушным и нежным, что я даже прикрыла глаза, наслаждаясь потрясающим сливочным вкусом. Мне даже не хотелось разговаривать, чтоб подольше удержать во рту это райское наслаждение.

– Ах, Роджер, клянусь, встреться мы с тобой семь лет назад, я бы пересмотрела свое решение выйти замуж за Брайса, – восхищенно сказала она, потянувшись за другим.

Роджер перекинул полотенце через плечо, придвинул стул к нашему столику и грузно плюхнулся на него с таким видом, словно готов был сию же минуту вскочить с него.

– Надеюсь, вы не прочь, если я ненадолго присоединюсь к вам, – сказал он. – А на счет замужества, Джастина, то, ради Бога, не упоминай об этом при своем муже. Знаешь, я не слишком люблю шутки, которые могут не совсем понять люди, значительно превосходящие меня комплекцией и физической силой.

– Не волнуйся, Роджер. Я бы никогда в жизни не поставила под угрозу руки, которые доставляют мне такое удовольствие.

– Прикладываю все усилия, – удовлетворенно рассмеялся Роджер.

– Я и не думала, что здесь работают такие мастера, – решила вступить в разговор я, с трудом отрываясь от поедания профитролей. – Знаете, ведь наверняка вас с радостью приняли бы во многих кондитерских больших городов.

– Вот то-то и оно, что приняли бы, – угрюмо сказал Роджер. – А я не хочу ни на кого работать, кроме как на самого себя. Не смогут эти руки работать по чужой указке. А делать что-то хорошо, моя дорогая мадмуазель, можно только тогда, когда на душе у тебя легко и спокойно, когда ты не скован более ничем, кроме как занятием любимым делом. А на то, чтоб открыть свое заведение в большом городе, я пока еще, увы, не заработал.

– И я не могу этому не радоваться, уж прости меня, Роджер, – сказала Джастина. – В тот день, когда ты уедешь отсюда, для нас закончится целая эпоха.

– Не волнуйся, мне пока что и здесь хорошо, – успокоил он ее. – Тихо, спокойно, никакой конкуренции. А вот вы что забыли в нашей глубинке, мадмуазель? – повернулся он ко мне (причем поворачивался он всем корпусом, прямо вместе со стулом). – Не скучно вам здесь?

– Бывает временами, – нехотя признала я. Мне вдруг ужасно захотелось выговориться, выплеснуть со словами хотя бы часть боли, хоть немного разделить свой груз еще с кем-то. – Дело в том, что я провела последние несколько лет в Нью Йорке, поэтому уже привыкла к жизни в мегаполисе, где энергия бьет ключом. Однако… Не все сложилось так, как планировалась. Мне нужно было немного покоя и тишины, нужно было побыть наедине с собой… какое-то время. А мои дядя и тетя как раз перебирались отсюда в другой город. Так что лучшего места трудно было и найти.

Роджер участливо посмотрел на меня.

– Не всегда все складывается так, как хочется, детка, – сказал он, и отдаленные грустные нотки вдруг пробились в его голосе. Даже фальшивый акцент, и тот пропал. – Но в этом то и прелесть жизни. Какой был бы интерес, если бы все шло по четко спланированному сценарию, и мы заранее знали, где мы будем через пять, десять, пятнадцать лет? Скучно, пресно, однообразно.

– Да, но что, если идут годы, а желанная цель все так же далека, как была в самом начале? Что, если ты все кружишь и кружишь вокруг своей мечты, она то приближается, то отдаляется от тебя, но в конечном счете все время оказывается, что ты идешь не туда? – спросила я.

– А откуда ты знаешь, что идешь не туда? – улыбаясь, спросил меня Роджер. – Может, ты как раз идешь туда, куда надо, вот только сама не догадываешься об этом. Знаешь, я, вообще-то, не верю в предназначения и судьбу, но не всегда мы знаем, что для нас необходимо. Иногда жизнь подталкивает нас к лучшему исходу событий. Мы мечемся, рвем на себе волосы, нам кажется, что вся жизнь полетела к чертям… А потом, вдруг оглянувшись, оказывается, что все сложилось как нельзя лучше и именно так, как требовалось в тот момент. Да, пусть не так, как нам себе представлялось в мечтах, но какое до этого дело, если в итоге мы находим свое место.

– А как узнать, что нашел свое место? – этот улыбчивый хозяин кофейни со своеобразными пристрастиями вдруг показался мне умудренным жизнью мудрецом.

– А никак, – просто сказал он. – Когда ты на своем месте, ты просто не задаешься этим вопросом.

– Видишь, Летиция, как склоняет к философии постоянное нахождение среди вкусной еды, – засмеялась Джастина, вновь переводя разговор в шутливое русло. – А кто-то еще говорит о вреде сахара.

– Открою тебя секрет: я почти никогда не ем то, что готовлю, – сказал Роджер. – Выпечка для меня – это искусство, и она для меня в каком-то смысле неприкосновенна. Я создаю свои творения, но не прикасаюсь к ним.

Я замерла. «Создаю свои творения, но не прикасаюсь к ним». Это напомнило мне…

Брайана.

– Скажите, Роджер, а почему вы так любите Францию? Вы, наверное, часто там бывали? – спросила я, чтоб отвлечься от тягостных мыслей.

– О, ни разу, – живо откликнулся он, вставая. – Дорогая моя, вовсе не обязательно видеть что-то, чтоб это любить. В большинстве случаев как раз-таки наоборот. Более того, попади я в Париж, я бы наверняка претерпел ужасное разочарование. Нет уж, увольте, гораздо приятнее жить мечтами о нем.

И, подпевая веселой французской песенке, он поспешил к печам, где уже покрылась золотистой корочкой следующая партия сахарного печенья. Я проводила его недоуменным взглядом.

– Этот Роджер – ужасный оригинал, – доверительным шепотом сказала Джастина, наклонившись ко мне. – От его шуток иногда едва не падаешь от хохота, а иногда он как выдаст что-то такое, от чего у меня буквально мурашки по коже пробегают… У меня порой неделями не выходят из головы его слова.

– Могу себе представить, – сказала я, хватая с блюда предпоследнее пирожное. – Но одно несомненно: он свое дело знает.

Джастина горячо согласилась со мной. Мы сидели и болтали, заказывая чашка за чашкой кофе и чай. Я рассказывала ей о своих университетских буднях, немного смягчая подробности своего первого года пребывания в колледже. Джастина хохотала, делясь со мной, что вытворяла в моем возрасте она. Я слушала ее задорный располагающий голос, и собственные воспоминания, казавшиеся мне столь стыдными и грязными, вдруг представились мне в более веселом свете, словно неудачная шутка, о которой несколько лет спустя рассказываешь с хохотом. Джастина оказалась чудесной собеседницей: внимательно слушала, красочно демонстрировала все уместные в нужный момент эмоции и не задавала никаких личных вопросов, предоставив мне самой выбирать, о чем говорить.

Роджер вскоре принес нам блюдо воздушного десерта бланманже в виде сердца с цукатами и орехами, не менее потрясающего, чем профитроли. Расправились мы с ним так же быстро и с таким же удовольствием. Через некоторое время Джастина взглянула на часы и тяжело вздохнула.

– Мне очень хотелось бы еще поболтать с тобой, Летиция, – с явным сожалением сказала Джастина. – Но, боюсь, что еще час, и я застану на месте нашего дома руины.

– Да, конечно, я понимаю, – я и подумать не могла, что мне так жалко будет расставаться с ней. Еще недолгое время назад разговоры о таких ничего не значащих мелочах показались бы мне ужасно тривиальными и скучными до зевоты. Сейчас же я чувствовала, что эти пару часов словно заново наполнили меня жизнью. И почему раньше я была такой предвзятой? Скольких хороших людей отвергла с презрением, даже не дав им шанса?

– Знаешь, Летиция, – вдруг сказала она. – Приходи-ка к нам на следующие неделе. Ко мне приезжает сестра с племянниками, так что мы устроим небольшое застолье. Мы все будем очень рады тебя видеть. Ты словно глоток свежего воздуха в нашей глуши. Всем будет интересно послушать о жизни за ее пределами. Да, и Майло прихвати с собой. Кэти и племянники будет в восторге. Если, конечно, ты не будешь против небольшого беспорядка. А, если говорить без обиняков, – она смущенно замялась, – полнейшего хаоса. Когда у нас гостит Роуз с детьми, все переворачивается вверх дном.

– Немного хаоса, – улыбнувшись, сказала я. – Нет, совсем не против. Как раз то, что нужно.

На душе у меня стало спокойно и радостно.

Глава 14

Совсем скоро мы с Брайаном стали неотъемлемой частью жизни друг друга. Наши встречи стали происходить все с более завидной регулярностью. Если мне не удавалось увидеться с ним дольше нескольких дней, я уже не находила себе места, изнывая от желания вновь оказаться рядом. Однако наши встречи сопровождались для меня такой бурей эмоций, что после мне нужно было некоторое время, чтоб успокоить разбушевавшиеся чувства и прийти в себя до той степени, пока душевное равновесие не приходило в норму, и я не начинала вновь испытывать сосущую пустоту внутри. Я должна была увидеть его снова. И снова. И снова. И каждый раз все начиналось сначала.

Влюбилась ли я в Брайана? Я не могла найти ответ на этот вопрос. Но одно было неоспоримо: я уже не представляла без него своей жизни. В этом сложном и запутанном мире, в котором я затерялась где-то на грани фантазии и реальности, он стал для меня светом надежды. Он открыл для меня новую вселенную прямо посреди заводненного людьми, машинами и деньгами шумного мегаполиса, он по своему желанию сделал реальным все, чего до этого не существовало. Он повелевал моими чувствами и самоощущением так ненавязчиво, что я даже об этом не догадывалась. С каждым днем он все более заставлял меня верить в то, что я особенна, уникальна, неотразима, непохожа на всех. В те моменты, когда он смотрел на меня своим особенным взглядом, как на ожившее произведение искусства, я чувствовала себя чем-то большим, чем привыкла считать до этого. Я была выше всего посредственного и обыденного. Когда он поднимал свою камеру, я уже не принадлежала обычному миру, в котором жили все остальные и я сама до встречи с ним, а возносилась к самым небесам, в мир, где властвовала только я, где я была хозяйкой положения. Когда я оказывалась в его объективе, я знала – никто не может сравниться с Летицией Дэвис.

А что же Брайан? О, Брайан был в абсолютном восторге. Через несколько дней после нашей фотосессии возле водопада он показал мне снимки и с горящими глазами сказал, что это одна из лучших его работ. Я не могла спорить – кадры действительно были прекрасными. На фоне мрачноватой красоты гранитных утесов и величественных потоков обрушивающейся воды я в своем развевающемся легком платье, с длинными распущенными волосами, выглядела особенно хрупкой и невесомой. Я завороженно разглядывала незнакомую эфемерную девушку и не могла поверить, что это я. Брайан действительно был невероятным фотографом. Он обладал природным талантом, который невозможно приобрести ни посредством долгого обучения, ни вследствие усердной практики. Ему удалось запечатлеть меня так, словно я парила где-то между небом и землей, свободная, как птица. Я восхищалась им и гордилось собой. Совсем немного, потому что большую часть заслуги я справедливо присудила ему, как бы он этого ни отрицал.

Однако Брайан теперь потерял покой. Вместо того, чтоб удовлетворенно гордиться плодами своего искусства, он только еще сильнее воспылал энтузиазмом, как напавшая на след гончая. Он все повторял, что уже долгое время искал источник вдохновения, который не иссякал бы для него спустя непродолжительное время. И вот, он нашел его в моем лице, и он намеревался взять от него все, что только возможно. У него были тысячи идей, миллионы образов в голове, которые он хотел перенести на свои фотографии. Он делал огромное множество моих снимков, а затем проводил часы, перебирая и редактируя их. Частенько после съемок я стала оставаться у него в студии, наблюдая за его работой, отчаянно скучая и тщетно ожидая внимания, которое было приковано к моему изображению, но, увы, не ко мне. Могла ли я радоваться тому, что он был так поглощен моими фотографиями? Наверное, должна была, но по какой-то причине не могла.

Следующие дни после каждой нашей съемки его творческая жажда и неослабевающий запал были на время насыщены и удовлетворены. Однако проходило лишь короткое время, и он вновь становился рассеянным, задумчивым и все больше витал в своих мыслях, пока у него не созревала новая идея. Он мог позвонить мне едва ли не посреди ночи и срывающимся голосом сказать, что он придумал для меня новый потрясающий образ и не сможет спокойно спать до тех пор, пока не воплотит его в реальность и не будет держать в руках свое творение, отпечатанное на глянцевой бумаге. Его железное спокойствие частенько изменяло ему, когда дело касалось фотографий. Кажется, сквозь этот угар до него едва доходила мысль, что у меня могут быть другие планы, и тогда лишь усилием воли он мог заставить себя вежливо интересоваться, когда я могла бы встретиться с ним.

Что до меня, то я раздражалась, злилась и выходила из себя от мысли, что нужна ему только для его драгоценных фотографий, однако ничего не могла поделать. Я знала, что уступлю ему в любом случае. Не видеть Брайана было выше моих сил, и я вынуждена была играть на его условиях. Я сама не заметила, как стала зависима от того потрясающего состояния, в которое гипнотическим образом вводила меня камера в его искусных руках, и от уверенности, что на этих фотографиях я увижу себя именно такой, какой мне и хотелось в тот момент. Брайану было это под силу, и он еще ни разу не заставил меня пожалеть или разочароваться. Сам же он в это время то подолгу молчал, то время от времени взволнованного повторял:

– Ты настоящая находка, Летиция. Я не знаю, что я сделал, чтоб повстречать тебя, но наверняка это что-то хорошее.

И я срывалась и ехала с ним в самые разнообразные места: в какие-то Богом забытые заброшенные подворотни, разрисованные ярким граффити, которые почему-то настраивали Брайана на бунтарский лад; в старые заброшенные здания с облупившейся штукатуркой и разбитыми окнами, зияющие пугающей чернотой; в ухоженные парки с живописными фонтанами и аккуратно подстриженными газонами; на широкий мост с изящными перилами, перекинутый через широкое русло Гудзона, по которому неторопливо проплывали белоснежные яхты; в величественные старинные дома с богатым историческим прошлым, винтажные магазинчики и маленькие забегаловки с явно не самой блестящей репутацией где-то на выезде из города. Мы с Брайаном объездили весь Нью-Йорк в поисках закоулков, которые пробудили бы в нем определенное настроение и которое понравилось бы мне. Впрочем, даже если мне и не хотелось сниматься в месте, в котором Брайан по непонятным для меня причинам усматривал что-то особенное, он едва ли не на коленях умолял меня, чтоб я доставила ему удовольствие и согласилась там позировать. И я, конечно же, уступала.

Иногда после особо удачных съемок он в качестве благодарности за потраченные мною усилия отвозил меня в ресторан. После работы он всегда пребывал в особо воодушевленном и расслабленно-удовлетворенном настроении, щедрой рукой заказывая у официанта все, что я пожелаю, а сам сидел и, не удержавшись, просматривал фото, пока я медленно попивала легкое розовое вино и накалывала на вилку устрицы. В такие моменты, глядя на его тонкие пальцы, нажимающие на клавиши, на легкую улыбку, невольно трогающею его губы, одновременно напряженное и одухотворенное лицо, которое смотрело на мои фотографии, но не на меня, мне хотелось и поцеловать его, и разорвать на части. Как можно было назвать те странные и своеобразные отношения, что установились между нами? Я не знала ответа, но мне не оставалось ничего другого, кроме как ждать, к чему это приведет.

Я часто задавалась вопросом: почему я? Почему среди всех именно я смогла так сильно зацепить его? Ведь многие девушки были бы весьма рады стать моделями для Брайана по малейшей его просьбе. Однако он не только не хотел никого другого, но еще и стал принимать гораздо меньше клиентов, чтоб посвящать больше внимания мне. Что ж, я вполне могла бы торжествовать победу. А кому не льстило бы то, что их выделяют среди всех остальных, к тому же мне, вся жизнь которой была скрытым тщеславным стремлением к этому? Но одновременно это и не могло не тревожить. В конце концов, я отдавала себе отчет в том, что вокруг Брайана постоянно крутилось множество девушек, среди которых были и красивее меня, и гораздо профессиональнее. Так почему же все-таки я? Я боялась, что, не поняв своих козырей, я могу легко утратить их, и ответ на этот вопрос мучал меня еще достаточно продолжительное время.

А как же цель, с которой я, собственно, и пришла к Брайану впервые? На тот момент, благодаря его стараниям и неисчерпаемой фантазии, я уже имела довольно таки обширное и разнообразное портфолио, которое можно было с гордостью продемонстрировать модельным агентствам. Однако, при мысли о том, что чужие равнодушные люди будут рассматривать творения наших общих с Брайаном усилий, меня охватывало душевное смятение. Ведь это были не просто фотографии – это были свидетельства той особенной связи, которая установилась у меня с ним. Они были повествованием нашей с ним истории. Они были доказательствами наших непонятных, сложных, своеобразных и противоречивых, но все же сильных чувств. Расценивать же их как критерий отбора среди тысяч других девушек показалось мне кощунственным.

К тому же, сейчас я была так счастлива, позируя Брайану каждую неделю, что у меня совсем не возникало желания, чтоб меня фотографировал кто-либо еще. Я так привыкла к нему, что не могла представить на его месте никого другого. Ведь я знала – никто не посмотрит на меня так, как он – для них я буду лишь неживой куклой, манекеном, беспрекословно выполняющим свою работу и их команды. Брайан же заставлял меня раскрываться, заставлял чувствовать себя неповторимой, даже не прикладывая к этому никаких усилий. Именно в этом заключался секрет нашего с ним успеха. Но смогу ли я чувствовать себя так же перед камерой другого человека? Эти мысли приводили меня в ужас. Мне начинало казаться, что все мышцы лица словно сведет судорогой, а двигаться я буду с гибкостью деревянного полена и покажу себя в той же мере бесполезной и бездарной. А это был худший из моих страхов.

Что ж, все имеет свою цену, и я исправно платила свою. Да, действительно, Брайан услаждал мое тщеславие, удовлетворял мою потребность чувствовать себя особенной, позволял мне сиять и чувствовать себя выше всех остальных, приглашал меня ускользнуть с ним в воображаемый мир, где я могла быть кем угодно. Однако взамен он напрочь лишал меня свободы воли. Ему даже не требовалось предпринимать никаких активных действий, чтоб я полностью уверилась, что все это возможно только рядом с ним. Я не могла уйти. Брайан стал необходим мне, как воздух и вода. И, прекрасно понимая мою натуру, он все крепче привязывал меня к себе.

Несмотря на все эти обстоятельства, я усилием воли напоминала себе о своем обещании довести дело до конца. Пока моя решительность не ослабела окончательно, я взялась за дело. Я заполнила анкеты на сайте парочки модельных агентств, имена воспитанниц которых были особенно громогласны, и отправила туда фотографии, которые мы с Брайаном сделали в первую нашу встречу. В конце концов, на начальном этапе ничего сверх этого и не требовалось. Так я достигла своеобразного компромисса с собой, ведь выставить на обозрение все последующие сделанные Брайаном фотографии я так и не решилась.

Но дальше этого дело так и не пошло. Сомнения и страхи начали одолевать меня одно за другим. В голову лезли неприятные мысли, что начинать модельную карьеру нужно было еще в детстве, ведь расцвет ее недолог, а закат наступает очень рано. Как только я отгоняла от себя эту мысль, ее место занимала следующая, которая раньше казалась мне незначительной, а теперь – едва ли не решающей мою судьбу. Я знала, что по-настоящему востребованные и знаменитые модели должны быть очень высокими, зачастую даже выше 178 см. Мой рост же едва достигал 170. Вполне высокая для обычной девушки, недостаточно – как для модели. Разумеется, на весь мир гремели имена таких невысоких моделей, как Виктория Бэкхем, однако я не льстила себе надеждой, что встану в одни ряды с ней. Чтоб на мой рост закрыли глаза, мне нужно было обладать не просто хорошими, а поистине потрясающими данными. На мой взгляд, обладательницей таковых я не являлась. Что ж, мне придется удостоится места где-то на задворках? Затем я уверялась, что таких лиц, как у меня, миллионы, во мне нет никакой интересной изюминки, которую старательно ищут модельные агенты, и так далее до бесконечности… Коротко говоря, я совершенно извела себя.

Однако меня терзали и другие страхи, которые я упрямо и очень старательно старалась не замечать. Дело было в том, что я боялась. Боялась вновь столкнуться с жестокой реальностью, презрительным отношением, пренебрежительным взглядом, брошенным на меня вскользь в просвет между рядами остальных претенденток. За это время я настолько успела привыкнуть к особенному, почтительному отношению к себе Брайана, что мысль о том, чтоб снова стать одной из миллионов девушек, ежедневно борющихся за призвание, внушала мне отвращение. Слишком высоко вознеслась я благодаря Брайану, и падение обратно, вызванное несколькими беспощадными, брошенными свысока словами, могло стать для меня уничтожающим. Подсознательно я понимала, что Летиция Дэвис, которой я была сейчас и которой упивалась, существует только в воображаемом мире, созданном нашими общими с Брайаном усилиями. И, постарайся я перенести этот образ в мир реальный, он жестоко отомстит. Реальность существует по своим суровым законам и не терпит постороннего вмешательства.

Да, к тому же, я была уже не так уверена, что модельная индустрия – это то, что мне необходимо. Честно говоря, сейчас я даже не совсем могла понять, почему когда-то меня так сильно это привлекло. Неужели это та жизнь, к которой я стремилась: целыми днями мотаться с кастинга на кастинг, молча делать то, что мне говорят, играть роль живого манекена, которого одевают и раздевают, не спрашивая их мнения, и есть только яблоки и тосты с авокадо, чтоб влезать в крошечные джинсы от Келвина Кляйна? Однако потом я вновь уносилась мыслями в красочные мечты: красная ковровая дорожка, ослепительный свет прожекторов и я, гордо вышагивающая на высоченной шпильке, одетая в роскошное длинное платье из новой весенней коллекции Оскара де ла Рента… Вот я лечу в Париж на открытие Фэшн вик… Вот я снимаюсь для обложки Харперс Базаар… Вот толпа журналистов приставляет к моему лицу микрофоны и спрашивает, от какого дизайнера я сейчас одета и оставляют ли мне после показа брендовые вещи… В такие моменты я мрачнела, ходила хмурая и задумчивая и не демонстрировала должного энтузиазма очередной задумке Брайана…

Однажды, когда я пребывала в особенно удрученном настроении и не проявляла абсолютно никакого интереса к фотосессии, Брайан в недоумении опустил камеру и, едва сдерживая неудовлетворение, сказал, что сегодня ему не удается ничего уловить в моем лице, и насколько явно бросается в глаза то, что мыслями я совсем далеко, что, собственно, ничуть не грешило против истины. Вообще-то, ему никогда не изменяют сдержанность и воспитанность, однако в ситуации, когда он уже почти физически осязает образ, который удерживает в голове, но ему так и не удается его словить, его охватывает дрожь, он становится дерганным, раздражительным, и с ним просто невозможно нормально разговаривать. Что ж, я тоже пришла в раздражение, и было от чего: неужели его настолько захватывают его драгоценные фотографии, что он напрочь отказывается видеть мое состояние?! В конце концов, я не его игрушка, и я не намерена выполнять его пожелания. Я давно получила то, что было мне нужно. Так что на этот раз и я не стала сдерживать своих эмоций:

– Если, Брайан, тебе не нравится выражение моего лица, то тебе не составляет никакого труда подыскать кого-то другого, кто всегда будет в хорошем настроении.

И я решительно отвернулась от него, собирая свои вещи и намереваясь уйти. Некоторое время Брайан оторопело смотрел на меня, словно такого исхода он не мог и предположить. Наконец он сделал глубокий вдох, выключил камеру, подошел ко мне и осторожно взял за руку:

– Прости меня, Летиция, – сказал он своим уже обычным миролюбивым голосом. – Я так увлекся процессом съемки, что совсем перестал заботиться о том, что думаешь и чувствуешь ты сама. Но, пойми, когда ты появляешься в моем объективе, я совсем теряю голову. Не могу думать о чем бы то ни было. Это неправильно, я знаю. Я не ценю того, как много ты мне даешь. Прошу, прости меня. Расскажи, что с тобой творится?

Я все еще была обижена и не хотела уступать. Ведь не только он имеет власть надо мной, но и сам он зависит от меня. И я должна дать ему понять это, пока он не начал относится ко мне, как к своей кукле. Поэтому я лишь буркнула что-то невразумительное, отдаленно напоминающее «ничего», даже не глядя на него.

– Все дело в модельных агентствах, не так ли? – догадался он. – Ты еще не получила ответа? Не думай переживать об этом, Летиция. Ты представить себе не можешь, сколько заявлений приходит к ним каждый день. К тому же, в определенный момент агентство ищет определенный типаж. Иногда они отвечают лишь спустя несколько месяцев, когда в твоем типаже возникает необходимость. Модельный мир – мир строгий, жесткий и беспощадный. Даже известным сейчас на весь мир моделям не сразу удалось пробиться в него.

– Дело совсем не в этом, – меня зацепило и еще больше разозлило то, что он решил, будто мне никто не ответил, хотя, строго говоря, пока что ситуация обстояла именно так. – Просто… я так сильно этого хотела, однако сейчас мне вдруг стало казаться, что я поддалась какому-то огромному заблуждению. Словно это было просто ребячество, ниточка, за которую я уцепилась в поисках интересной жизни. И теперь я совсем запуталась и не понимаю, нужно ли мне это или нет…

Он внимательно слушал меня, ничего не говоря, и мне вдруг захотелось выплеснуть ему все, что меня терзало. Удивительно, что порой молчание склоняет к разговорчивости гораздо сильнее, чем самые внимательные и настойчивые расспросы.

– Ты открыл мне себя саму с другой стороны. Показал мне, какой разной я могу быть. Дал мне то, что я всегда хотела и… И мне правда нравится позировать для тебя, Брайан. Но ты изменил не только меня. Ты изменил и мое восприятие. Ты превратил для меня процесс создания фотографии в настоящее волшебство, и теперь я не могу представить его в качестве работы. Это… не знаю, как бы поточнее выразить, опошляет его, что ли…

Брайан порывисто развернулся ко мне всем корпусом и снова взял меня за руку, но на этот раз – гораздо с большим чувством. Его глаза не могли скрыть довольства, словно я только что сказала то, что его чрезвычайно порадовало.

– Знаешь, может, и нехорошо так говорить, однако меня не могут не радовать твои слова. Я всегда молчал, но, раз уж ты сама заговорила об этом… Я с самого начала неодобрительно относился к этой твоей затее. Знаю-знаю, это меня совсем не касается, и ты наверняка думаешь, что я говорю это лишь по тому, что не хочу делить тебя ни с кем другим…

На эти слова мое сердце отозвалось учащенным стуком.

– Когда ты впервые пришла ко мне в студию, – продолжил он, – мне хватило одного взгляда, чтоб понять, что ты – необычная девушка. Что-то подсказало мне, что ты еще очень удивишь меня. Я сгорал от нетерпения, когда уже смогу сфотографировать тебя… А потом ты сказала, что тебе нужны снимки для модельного агентства, и даже показала мне, как именно ты собираешься позировать… И тогда я понял, что дело дрянь, и все, что я увижу, будет далеко от моих ожиданий, как земля от солнца…