Глава 10
Когда Василий вставил ключ в замок, Маша подумала, что всё это выглядит вполне обычно. Вот они – стоят в предбаннике на две квартиры, из-за двери соседки отчётливо пахнет жареной рыбой, лампочка без плафона тускло светит оранжевым светом, а они возвращаются домой.
– Прежде чем ты войдёшь, – Василий повернулся к ней и смущённо почесал голову, – в общем, не особо-то я убирался.
Маша прикусила губу, чтобы не рассмеяться, но смешок всё же вырвался, хотя и несколько приглушённый.
– Что? – спросил он слегка надувшись.
– Так мило, что во всей этой ситуации ты переживаешь из-за бардака, – она дотянулась до его локтя, слегка сжала пальцы, – мне это настолько не важно, насколько вообще возможно.
– Это ты просто ещё не видела, что внутри, – Василий одарил её снисходительным взглядом, как задравшего нос подростка, и потянул дверь на себя, – заходи.
Маша шагнула внутрь, услышав, как он пробубнил себе под нос «на свой страх и риск». «Похоже, и впрямь волнуется», – подумала она с улыбкой и потянулась к выключателю. Он оказался там, где ему и полагалось быть, и, по его щелчку, прихожая осветилась ярким светом. Маша, прищурившись, огляделась. Всё было примерно так, как она и помнила: светлый линолеум, обои, вешалка по правую руку от двери, под ней – обувница с мягким сиденьем. Ничего особенного, но сердце в груди забилось быстрее. Она торопливо скинула обувь, куртку и, не дожидаясь Василия, пошла на кухню.
– О, мы всё-таки накопили на новый гарнитур? – она застыла на пороге, увидев незнакомые шкафчики.
– Боже, да, – Василий протиснулся мимо неё, мягко придержав за талию, – и ты свела меня с ума, в последний момент решив, что нам нужны фасады не серого цвета, а цвета «голубая безмятежность».
– Голубая безмятежность? – прыснула Маша.
– Безмятежностью там и не пахло, – он развёл руками, – потому что менять что-либо уже было поздно, и фасады, как видишь, так и вышли серыми.
Маша прошла по кухне, приоткрыла один из шкафов.
– Знаешь, – задумчиво сказала она, кидая на Василия взгляд, – сюда бы и правда больше подошёл такой, серо-голубой цвет, с холодным подтоном.
– Ну нет, – он поднял ладони в защитном жесте, – не хочу знать о подтонах ничего, тем более, ты меня уже обвинила в том, что я их не различаю.
– Я, конечно, этого не помню, но думаю, что у меня были все основания, если учесть, что шкафы цвета венге ты упорно называл коричневыми, – фыркнула Маша, открывая дверцу справа от плиты. Старый гарнитур, доставшийся им от предыдущих хозяев квартиры, ей не очень нравился, но сейчас она бы ему обрадовалась. Ей очень хотелось узнавать вещи в собственном доме, очень хотелось не чувствовать себя здесь случайным посетителем, не знающем, в каком ящике лежат чайные ложки.
– А помнишь, я раньше хранила формы в этом шкафчике? – задумчиво сказала она, не найдя на полках то, что искала.
– Они теперь с другой стороны.
– О, – сказала Маша, – удобно. Раньше, конечно, тоже было удобно, – она помолчала и прикрыла дверцу, – надо будет привыкнуть.
Стараясь не смотреть ему в лицо, она обвела глазами помещение.
– Что-то не вижу обещанного бардака, – сообщила она, радуясь, что сумела быстро и ловко перевести тему.
– Пойдём искать дальше?
Она позволила ему увлечь себя из кухни и, отгоняя грустные мысли, слушала его рассказы, которые были сродни историям терпеливого экскурсовода.
К счастью, в спальне всё было так, как она помнила – кроме, пожалуй, обоев. У стены стоял шкаф, напротив – окно, между ними – кровать, увидев которую, Маша внезапно смутилась. В больнице они сдвинули две койки и спали рядом, очень близко, но всё же разделённые ощутимой границей. И сейчас Маша чувствовала лёгкую панику, прекрасно понимая, что последние несколько сотен ночей в этой спальне она попросту не помнила.
– Я могу лечь в гостиной, – сказал Василий, внимательно наблюдая за ней, – если тебе будет так спокойнее.
Маша слегка сжалась и перевела на него взгляд. Его лицо было серьёзным, между бровей залегла тонкая морщинка. Поддавшись порыву, она потянулась, чтобы разгладить её.
– Мне будет спокойнее, если ты будешь рядом, – она провела рукой по линии его бровей, скуле, задевая большим пальцем губы, – не думаю, что смогу спать без тебя.
Неуловимая эмоция промелькнула на его лице, он прикрыл глаза и прижался щекой к её ладони. Она обняла его, думая о том, что без его тепла, без запаха, без тяжёлой руки на своём плече она не справится с потоком мыслей, со страхом. Невыносимо было думать о том, чтобы разлучиться хотя бы на минуту, невозможно было представить, что она выгоняет его спать в другую комнату.
– Говоря о гостиной, – она отняла голову от его груди, – у нашей экскурсии осталась одна точка назначения.
Он кивнул и мягко потянул её за собой. В гостиную вела двустворчатая дверь. Стеклянные вставки в ней бликовали, пропуская свет. Маша замерла, с каким-то благоговейным чувством понимая, что сейчас увидит.
Комната была залита закатным солнцем. Окно было незашторено, поэтому свет обосновался в каждом уголке: касался корешков на полках с книгами, сидел в уютных креслах, перебирал бумаги на письменном столе. Или это делала Маша? В забытьи, в задумчивости, сравнивая то, что видела, с тем, что помнила. Она остановилась посреди комнаты, на пушистом ковре, и поймала взгляд Василия. Он наблюдал за ней, прислонившись к косяку двери.
– Мне кажется, нам было здесь очень хорошо, – тихо сказала она.
– Да, – он прикрыл глаза, улыбаясь воспоминаниям.
Глядя на его лицо, Маша, сама того не желая, поняла одну вещь: он вспоминал её – в прошлом, какой она была до потери памяти. В горле почему-то образовался ком, словно речь шла о другой женщине.
В коридоре зазвонил телефон, и Василий вышел поднять трубку. Маша отошла к окну, посмотрела на дерево, ветви которого едва дотягивались до их этажа, на кажущиеся игрушечными лавочки у подъезда. Во дворе было пусто. На душе было пусто. Она вся была пустой – сброшенной до заводских настроек. Разве можно выехать на одних только чувствах, когда важна история – каждая улыбка и каждая слезинка?
Она слышала, как он отвечает кому-то нетипично резко, затем – его шаги по коридору, и обернулась, постаравшись придать лицу нормальное выражение. Василий вошёл в комнату, и телефон в его руке зазвонил снова.
– Что-то случилось?
– Это твоя начальница, – хмуро сказал он, – сохранила мой номер, когда я ей звонил. Я сказал ей тебя не беспокоить, но… – он красноречиво помахал телефоном, который затих, чтобы в следующую секунду снова разразиться трелью. Маша прикусила губу.
– Она же не отвяжется?
– Я могу её заблокировать!
– Не надо, давай сюда трубку, – Маша обречённо вздохнула и взяла телефон у него из рук.
– Стрельцова? – раздалось на том конце трубки резковатое, – Я слышала, что тебе открыли больничный, значит, ты больше не пропавшая.
– Ммм, здравствуйте, – промямлила Маша, – да, то есть, не совсем, в общем…
– Когда сможешь выйти на работу? Мы тут зашиваемся!
Маша даже поперхнулась от такого цинизма.
– П… Понимаете, я ведь не помню последние несколько лет своей жизни, – Маша начала запинаться, – и, получается, не вполне представляю, как работать…
– Это меня не устраивает, – недовольно сказала начальница, – что значит «не представляю»?
– Ну, как…
– Нужно будет выйти хотя бы на несколько дней, у нас сроки горят!
– Но я же не знаю, как…
– Это не важно, – отрезала начальница.
– Но, мне же нельзя…
– Хорошо, подключайся удалённо, в качестве исключения!
– Но что я…
– Выгрузишь отчёт и заполнишь таблицу – ничего сложного, справится и новичок. Конечно, с твоим опытом хотелось бы чего-то другого, но раз ты настаиваешь…
– В смысле настаиваю? – вконец обескуражено пробормотала Маша, – У меня же официальный больничный!
– Всю нужную информацию пришлю тебе на почту, – абсолютно игнорируя Машу, продолжала начальница, – в понедельник подключишься. До связи.
Маша посмотрела на телефон, потом перевела взгляд на Василия.
– В понедельник я работаю, – сообщила она. Он поднял брови.
– Как это вышло?
– Не представляю…
– Ты понимаешь, что имеешь полное право этого не делать?
– Ну вроде как попросили… Там не хватает рук, или что-то такое.
– Машка, – Василий раздражённо вздохнул, скрещивая руки на груди, – всегда одно и то же. Как когда тебя отправили на обучение по какой-то программе. Единственную из отдела!
– А что не так с обучением?
– То, что оно проходило в выходные, и эти часы тебе никто не оплачивал.
– А, – Маша вздохнула, пытаясь припомнить что-то такое. К сожалению, память её подвела и в этот раз, – ну, что уж теперь…
Василий закатил глаза.
– Ладно. Ты голодная?
***
– Ты никому не была нужна, – его светло-голубые глаза прожигали дыру в её душе, – даже собственной матери. И отцу было на тебя плевать. Всем на свете было плевать. Никчёмная, никому не нужная, ничего не решающая паразитка.
– Нет, это неправда!
– И только я увидел в тебе родственную душу. Ты не могла быть с кем-то другим! Ведь от тебя все отвернулись, как только появилась возможность. Может быть, ты им мешала? Может, они не чаяли от тебя отделаться? Может, и ему было лучше, когда ты исчезла?
Она пятилась от Даниила, мотая головой. Он шёл на неё, его глаза горели странным светом в полумраке. Она споткнулась, упала, и он навис над ней, каждое слово – удар плетью. Она закрыла уши, но звук его голоса пробивался сквозь преграду из её пальцев, вкручиваясь ей в голову, проникая куда-то в горло, не давая воздуху попасть в лёгкие…
Маша проснулась от того, что не могла вдохнуть. Издав непонятный звук, она навалилась на Василия, беспомощно открывая и закрывая рот.
– Мышка, что случилось? – он схватил её за плечи. В горле было ужасно сухо, и понадобилось несколько секунд, чтобы она вспомнила, как нужно дышать. Она обессилено рухнула ему в руки.
– Ну, что ты, – шептал он, поглаживая её по спине, – как ты меня напугала.
Её потряхивало, она всхлипнула, не в силах отогнать морок, снова вгоняющий её в отчаяние. Она вцепилась в плечи Василия, чувствуя физическую потребность раствориться в его руках, спрятаться от страха, от одуряющих мыслей, от самой себя. Всё пережитое стало слишком объёмным, разбухло внутри неё, и ей казалось, что если она не выплеснет его наружу, то попросту расколется пополам.
– Вася, – выдавила она, с трудом складывая звуки в слова, – мне… мне было так страшно, Вася!
Он притянул её к себе так, что она, сжавшись в комок, полностью оказалась у него на руках, и тихим, прерывистым голосом рассказала всё, что с ней произошло за прошедшие недели.
Она не видела его лица и могла только догадываться о реакции. Но по тому, как он прижимался щекой к её макушке, как тяжело вздымалась его грудь, по тому, как его руки непроизвольно сжимали её всё крепче, она догадывалась, что ему тоже страшно.
Страшно и странно и было думать, что какой-то человек просто по своему желанию смог взять и грубо перетрясти весь их мир, исковеркать всё, что у них было.
– Зачем, зачем я ему была нужна? – глухо прошептала Маша спустя время. У неё уже не было сил сотрясаться от рыданий, но слёзы не иссякли, катились бесконечным потоком по её щекам, губам, подбородку и капали ей на грудь, ему на грудь.
Она хотела знать ответ на свой вопрос и в то же время страшилась его. Как в её жизни появился Даниил? Какие тайны хранила Маша из прошлого?
– Маша…
– Вдруг это я сделала что-то не то, вдруг это я сама виновата в том, что случилось!
– Мышка, нет, – он мягко взял её за щёки, заставляя смотреть на себя, – не говори так!
– Вдруг я предала тебя, Вася, и не помню этого!
На секунду ей показалось, будто он хочет что-то сказать. Его челюсть слегка напряглась, но когда он открыл рот, его голос был снова нежным и успокаивающим.
– Помнишь, что я тебе говорил? – его пальцы собрали слёзы с её щёк, перебежали в волосы. Она помнила – он говорил, что ей нужно просто быть, но сейчас ей казалось, что этого было недостаточно. Ей хотелось, чтобы он был счастлив – полностью, а не условно, как сейчас, принимая её неполноценную версию – тень человека, которого он знал и любил.
Он убирал волосы, налипшие ей на лицо, и она думала о том, что он тоже был другим – совсем не тем беззаботным парнем из её воспоминаний. Она хотела знать, как он стал таким, как они жили все эти годы. Хотела знать каждую деталь – утро выходного и утро, когда они проспали, скучные семейные праздники и посиделки у друзей, моменты блаженства и отчаяния. Она не могла конкурировать с Машей из прошлого. Она хотела ей быть, отчаянно желала, чтобы её воспоминания вернулись.
– Я так хочу всё вспомнить, – сказала она тихо, чувствуя себя измотанной и опустошённой, – всё хорошее и плохое, что было между нами.
– У нас с тобой ещё столько впереди, – он потянул её на себя, и они опустились на подушку, – мы сделаем новое хорошее.
Она закрыла глаза, думая о том, что постарается – хотя бы ради него. Под щекой уютно поднималась и опускалась его грудь, успокаивая и баюкая.
– Мы сделаем новое хорошее, – его рука сжала её плечо, – а плохое вспоминать не обязательно.
***
– Вообще, мы довольно часто гуляли – насколько часто можно гулять с моей работой, конечно, – рассказывал ей Василий, пока они бодро шагали среди деревьев в парке. Он вознамерился исполнить все рекомендации, данные Катериной, поэтому на прогулку они прошли сразу после завтрака.
День стоял удивительно тёплый, вот-вот должен был наступить апрель, а с ним и настоящая весна. Парк был старый – правильнее его было назвать лесопарком, – с обустроенными дорожками, по бокам которых росли высокие деревья.
– Летом мы старались выезжать каждые выходные, – продолжал Василий, крепко сжимая её ладонь в своей руке, не давая поскользнуться или споткнуться, – объехали, наверное, всю область.
– А твоя мама ещё говорила, что неплохо было бы съездить за город – она имела в виду к твоему деду?
– Да, к деду Игорю, её отцу. Помнишь его?
– Я тебе его даже процитирую: «Твоя проблема, Машка, заключается в том, что ты слишком много ревёшь, – она изобразила его ворчливый голос, – а проблема Васи – в том, что он балбес, и ему давно пора подстричься».
– Точно, было такое, – засмеялся Вася, беря Машу за руку, – господи, как давно это было, ещё, кажется, до нашей свадьбы. Ну, как видишь, я подстригся!
– А мне нравились длинные волосы, – Маша слегка покраснела.
– Да мне тоже, только неудобно это ужасно. Перебесился, – Вася пожал плечами. Строго говоря, его волосы сейчас тоже нельзя было назвать короткими – ниже ушей. Эта прическа Маше тоже нравилась.
– В общем, деду ты угодил, – улыбнулась она, наблюдая, как он морщится на солнце, – а я, видимо, нет. Так и реву постоянно.
– Да ладно, ему невозможно угодить, – хмыкнул Василий. Они дошли до большой поляны, где стояло несколько деревянных беседок, – посидим? Тут вроде сухо.
Они устроились на узкой лавке. Маша вдохнула воздух полной грудью. Пахло совершенно по-особенному – влажным деревом, хвоей – лесом. Между деревьями ещё лежал плешивый снег – если погода будет прохладная, он не растает до мая. Где-то рядом насвистывала птица.
– Соловей? – предположила Маша.
– Рано. Это дрозд, – Василий склонил голову, прислушиваясь к звонкому пению, – дед рассказывал, что когда у них появляются птенцы, дрозды поют намного меньше.
– Тяжело, наверное, быть родителями, – засмеялась Маша.
– Зато их песня становится нежнее, – продолжил Василий, не слыша её. Его лицо приняло задумчивое выражение. К дрозду присоединился ещё один голос, тоньше, он щебетал, посвистывал, перекликаясь с первой птицей.
– Это, кажется, зарянка.
Их песни были похожи, состояли из подобных нот, но каждый опевал их по-своему.
– Она поёт где-то на верхушке дерева, – Маша выглянула из беседки, оперлась на ограждение, и, задрав голову, прислушалась к звонкой трели птицы.
– Значит, будет солнечно, – Василий поднялся, поставил руки по бокам от неё. Он будто невзначай прижался к её спине, и Маша повернулась, обнаружив, что расстояние между ними стало критически маленьким.
– Ты что, все приметы про птиц знаешь?
Он склонил голову набок, улыбаясь.
– Ещё, при виде зарянки можно загадать желание.
Его лицо было так близко, что она могла разглядеть затейливый рисунок радужки в его глазах, подсвеченных бликами света.
– Загадай желание, Мышка.
Как завороженная, она подалась вперёд, вытянувшись на носочках. Он поцеловал её нежно, сосредоточенно, рукой невесомо касаясь спины, но, к её вящему неудовольствию, быстро отстранился и отошёл на другой край беседки.
– А дрозды? – спросила она, пытаясь сделать вид, что они могут продолжить непринуждённую беседу.
– А что дрозды? Вестники весны.
– Логично, – фыркнула Маша, – раз они весной прилетают. Они же перелётные?
– Да, как и зарянка, которая, кстати, всегда возвращается туда, откуда прилетела.
Василий провёл ладонью по лицу, стряхивая оцепенение, и повернулся к Маше.
– Отдохнула? Пойдём, Мышка, движение – жизнь!
Они пошли по дорожке в обратную сторону, и Маша подумала, как точно описывает Василия последняя фраза. Он всё время был чем-то занят, сколько она его помнила, в первую очередь работой. Она помнила, как он торчал на дежурствах ещё во время учёбы в университете и потом в ординатуре, а из разговоров с Катериной она поняла, что он работал детским урологом – «чинил письки и почки», как она выражалась, – в той же больнице, что и свекровь. Он был общительным и компанейский человеком – в отличие от Маши – и встречался с друзьями, как только позволяло время.
– Я ещё вспомнила, – продолжила она свою мысль вслух, практически повиснув на его руке, – когда мы приезжали в посёлок к деду Игорю, ты с ним постоянно ковырялся в машине.
– А помнишь, как я учил тебя водить? – улыбнулся он.
– Ну, знаешь, можно что угодно забыть, но не это, – засмеялась Маша, – ты сразу превращался в своего деда!
– Неправда!
– Ещё какая правда! Я потому, может, и не садилась за руль, с тех пор как получила права! Я же так и не водила.
– Не водила, – кивнул головой Василий, – но вовсе не поэтому! Просто ты трусишка.
Маша надулась, но гордое молчание сохранить не удалось, потому что она вспомнила ещё кое-что.
– Вася! Ты всё ещё плаваешь?
– Какая ты сегодня умничка, Мышка! – восхищённо сказал он, – Плаваю, но редко. В основном после дежурства.
– Это как? И так же устаёшь!
– Помогает переключиться, – он пожал плечами, – сбросить напряжение.
– Допустим, – скептически протянула Маша, – ну, а есть ли в этом мире что-то, чего ты не делаешь?
– Вообще-то, я не делаю и половины того, чего хочу, – Вася развёл руками.
– С ума сойти, – пробурчала Маша, – а я чем вообще занимаюсь? А то твоя мама сказала найти себе интересное занятие.
– Одно время ты рисовала.
– Одно время? А потом?
– А потом перестала.
– Очень информативно, – пробурчала Маша, – спасибо большое.
– Ну, что я могу сказать тебе, Мышка? – вздохнул он, – Ты рисовала, но очень мало. Я не знаю, почему, но ты вбила себе в голову, что у тебя нет никакого таланта – хотя мне всегда нравились твои рисунки.
– О, ну, спасибо! Я вообще помню, что у меня неплохо получалось!
– Ты посмотри, какая ты у меня уверенная! – Василий со смехом притянул её к себе, – Ну так рисуй!
Он поцеловал её щёки, нос.
– Да ты ледяная! Ну-ка, бегом в машину!
Глава 11
Когда Стёпа погиб, Катерина точно знала, что он был виноват в этом сам – последний честный милиционер в их городе, да к тому же азартный авантюрист – если уж вцепился в какое-то дело, то доведёт до конца. Вот и довёл.
Конечно, она разозлилась. Это было нечестно. Это было несправедливо. Он просто-напросто её кинул. Рожала ребёнка она от него и с ним – так какого чёрта воспитывать его она должна одна?
Может ли вообще человек, обременённый семьёй, позволить себе быть авантюристом? Может ли жениться на совсем молоденькой девушке, завести с ней ребёнка, а потом взять и погибнуть при исполнении? Доведя до конца дело, но не доведя до конца больше ничего. В мире Катерины такое считалось крайней степенью безответственности.
Поэтому она даже не плакала. Почти. Однажды сын, тогда десятилетний, подошёл к ней и спросил, кто его будет после школы водить на плавание, и Катерина чётко поняла, что точно не Стёпа. Он больше не отпросится пораньше с работы, чтобы успеть с сыном в бассейн, не придёт к нему на соревнования. Что-то ответив Василию, Катерина позорно убежала, спряталась в комнате. В тот момент она даже не смогла бы закурить: весь воздух из лёгких пропал, так она и стояла – как рыба, вытащенная из воды, пока слёзы не полились у неё из глаз, освобождая, расслабляя тугую пружину внутри, давая возможность дышать.
Но вообще Катерина не плакала. Из-за мужчин точно никогда. После своеобразного предательства мужа в брак она не особо верила. Вокруг люди либо разводились, либо умирали, иногда умудрялись совмещать. Когда она узнала, что невестка ушла к другому, она даже испытала некоторое облегчение: её теория подтвердилась – никаких счастливых браков. А у тех, которые считаются благополучными, просто ещё не истёк срок годности. Нужно набраться терпения.
Но потом Маша умудрилась продраться сквозь амнезию и вспомнить, куда, к кому возвращаться. Это… волновало. Всегда приятно, когда любят твоего ребёнка. Жаль, что Маша помнила слишком мало. Жаль, что их срок годности все равно истечёт.
Через неделю после возвращения невестка снова была у неё в отделении – пообщалась с психологом, ей провели осмотр. Особых успехов с восстановлением памяти у неё не наблюдалось.
– Прошло ещё мало времени, но вообще нужно создавать ситуации, которые бы стимулировали возвращение воспоминаний, – сказала Катерина невестке, когда та зашла к ней в кабинет, – тут очень важно эмоциональное подкрепление – например, места, где вы с Василием делали что-то, вызывающее много чувств.
Маша покраснела и опустила лицо, старательно изучая свои ладони.
– Радость, гнев, раздражение, волнение – подойдут любые эмоции, – Катерина откинулась на спинку стула, разглядывая Машу. Она выглядела лучше. Не такая потерянная, более спокойная. Смущалась как маленькая, но это было в ней всегда.
– Те чувства, про которые ты подумала, тоже подойдут, – сообщила она невестке.
– Что? Я? – это было практически невозможно, но щеки Маши залило румянцем ещё сильнее, – Я не…
– Ой, всё, выпей воды, – Катерина кивнула на кувшин на своём столе, – если ты тут станешь кучкой пепла, сгорев от стыда, сын мне этого не простит. Нашла чего стесняться – что вообще может быть прекрасней!
Маша поперхнулась водой, ловя её снисходительный взгляд.
В дверь кратко постучали.
– Я дежурю в воскресенье, – сообщил сын, входя в кабинет, – так и знал, что опасно заходить в отделение. Кстати, Михаил Петрович наш уже домой собирается, а ты что, опять допоздна?
– Ты же знаешь, сынок, – Катерина подарила ему свою особенную улыбку, – дел невпроворот.
– Когда уже возвращается твой ухажёр? У тебя тут все уже воют! Один из твоих врачей, не буду разглашать фамилии бывших однокурсников, просил повлиять на тебя по-семейному. Люди хотят отдыхать, мама!
– Людям для начала надо научиться работать, – фыркнула Катерина, – а возвращается мой, как ты выразился, ухажёр, только через пару недель. Я же говорила, что его не будет больше месяца…
Он, кстати говоря, накануне прислал ей цветы, о чём Катерина старалась не думать, чтобы не растечься при детях глупой улыбкой. Да и вообще, не любила она цветы, совсем не любила! Банальные, идеальные розы она дома поставила в вазу на самое видное место и даже потрогала пальцем нежные лепестки.
– А мы с ним знакомы? – поинтересовалась Маша.
– С ним никто не знаком, – таинственным шёпотом сказал Василий, – возможно, его не существует!
– А возможно, детей не касается личная жизнь родителей? – выгнула бровь Катерина.
– Вообще не претендую, – Василий поднял руки, – вы тут закончили?
Радостные дети покинули её кабинет. Она смотрела им вслед с сожалением, зная, что таймер с обратным отсчётом уже запущен.
***
В почтовом ящике Катерина нашла большой коричневый конверт, и это её удивило – кто вообще сейчас пишет бумажные письма, кроме фонда капитального ремонта или судебных приставов? Конверт, однако, был ни от тех и ни от других.
Покрутив его в руке ещё несколько мгновений, Катерина пришла к выводу, что споры сибирской язвы ей слать вряд ли будут – если уж захотят сместить с должности, то нашлют на отделение парочку проверок, поэтому она спокойно поднялась к себе в квартиру.
Дома было прохладно и чисто – всё, как она любила. Стены – крашеные в светлый цвет, на полу – плитка, на кухне – хром. Было странно вспоминать, что именно в этой однушке она жила с сыном и с мужем. Они тогда со Стёпой ухищрялись как могли: разделяли комнату на части, делали какие-то зонирования, чтобы выделить сыну свой уголок… Самым ужасным для неё была даже не теснота – Катерина тогда была молодой и неприхотливой, – а то, что у Стёпы были свои понятия об уюте, которые включали пушистые ковры, книги и пледы.
Когда Стёпы не стало, Катерина свернула ковёр и спрятала книги в коробки. Туда же отправились сувениры и прочая чепуха. Этому всему в её жизни не было места. Потом это всё заберёт себе Василий. Она видела эти книги в их с Машей квартире – видимо, невестка только поддерживала её сына в стремлении забить квартиру источниками пылевых клещей. Разглядывая как-то раз знакомые корешки на полках в их гостиной, Катерина вспомнила, какими глазами смотрел на неё сын, когда она убирала с глаз долой Стёпины вещи. Она тогда совсем не думала о Васе, обиженная, уставшая, злая. Ей предстояло решать миллион жизненных проблем – совсем одной, ей было не до сантиментов. Василий никогда ничего ей не говорил, не упрекал – такая особенность психики, всё держать в себе. Со стороны казалось, что он очень спокойный, а на самом деле… «А на самом деле – вот, пожалуйста: стресс, бессонница, тремор… Зато не орёт никогда, кулаками не стучит».
Кулаками по столу любил стучать её таинственный ухажёр – вот уж кто эмоции сдерживал только в самых крайних случаях.
Он появился в её жизни ровно тогда, когда она решила, что сыта отношениями по горло. В конце концов, она уже была когда-то замужем, у неё был ребёнок – все галочки расставлены, все вопросы закрыты. Даже матери, считающей, что нужно обязательно выйти замуж второй раз, уже не было.
Его галочки тоже были расставлены, хотя вопросы как раз были закрыты не все – за что они потом и поплатились.
Он ей сначала совсем не понравился. Они и познакомились-то случайно – её однокурсница собиралась открывать частную клинику и звала её к себе работать, а он был одним из инвесторов. Уже тогда неприятно богатый, самоуверенный. Чёрные волосы с лёгкой проседью, крупные губы, странно бледные на смуглом лице. Они встретились на вечеринке по поводу открытия клиники, и её первое впечатление было настолько неоднозначным, что она даже старалась больше не смотреть в его сторону. Как назло, он всё время оказывался рядом – не то чтобы преследовал её, но вёл светские беседы с людьми именно там, где она от него пряталась. В итоге она нашла на этаже какой-то балкон и закурила, скинув с ног надоевшие лодочки. Конечно же, он тоже выбрал это место для перекура. Извинился для приличия, но не ушёл, облокотился о балюстраду рядом с ней.
– У вас красивые волосы, – сообщил он ей, закуривая.
– Да я в принципе красавица, – хмыкнула Катерина, – и на такие банальности не ведусь, уж простите.
– Гордая, значит? – он иронично вскинул бровь.
– Гордая.
Они помолчали. Катерина с интересом разглядывала его. В мягком свете небольшого фонаря, освещавшего балкон, его черты выглядели не такими крупными и агрессивными. Он даже показался ей симпатичным.
– И как проходит вечер у гордой красавицы?
– Гордая красавица задолбалась, – неожиданно для себя, призналась она. Он хрипловато рассмеялся, поворачиваясь к ней лицом. Оказалось, что у него были необыкновенные глаза – зелёные, в окружении густых ресниц.
– Может быть, убежим и выпьем где-нибудь кофе? – предложил он.
Она, конечно, согласилась, потому что ей хотелось поближе рассмотреть его глаза, ресницы, возможно даже узнать, насколько умело он пользуется этими своими губами. Так они и стали встречаться, «спутались», как сказал бы её отец. Они были похожи: оба эмоциональные, упрямые, редко сдерживающие чувства. Словом, скучно им не было ни одного мгновения. И обоих это полностью устраивало.
Шум на балконе заставил Катерину вздрогнуть и вынырнуть из воспоминаний. С раздражённым вздохом она пошла выгонять соседского кота, потом налила себе чашку кофе, и только после этого вспомнила про таинственный конверт. Немного поколебавшись, она вскрыла его и увидела, что там была всего-навсего газета – старая, пожелтевшая, пятнадцатилетней давности. Катерина без интереса пролистала её – обычный городской еженедельник. Пожав плечами, она начала было сворачивать тонкие листы, но заметила, что один из заголовков на первой полосе обведен маркером: «Трагическое самоубийство потрясло город». Сердце заколотилось сильнее. Катерина перевела взгляд на дату выпуска и со сдавленным вскриком отбросила газету в сторону.
Она не хотела думать о тех днях.
У неё почти получалось не думать об этом.
Кто же решил освежить ей память?