Czytaj książkę: «Весна воды», strona 4

Она ничего не понимала, но кивнула. Наколола креветку на зубчики и вжала посильней.

– Просто мы не приспособлены к жаре их проклятой.

Тая подняла глаза на папу. Он смотрел на нее абсолютно пьяными злыми глазами человека, нашедшего причину всех своих бед.

– Наше тело не для жары. Нет у нас жары, не было никогда. А ты посмотри, как они жару эту свою проповедают! Первый день весны как национальный праздник. Лето – это маленькая жизнь. Тьфу, – он сплюнул в салфетку. – А как же «зима, крестьянин, торжествуя»?..

«Пап, че это за херня?» – почти спросила Тая, но вместо вопроса отправила в рот раздавленную креветку, на вкус та была картонная.

– В общем, я сразу понял, что дело было не в инфекции даже. В жаре дело было. – Речь у папы стала неразборчивая. – Так быстро ее скрутило. Сгорела она просто у нас, дочка. Сгорела в пекле их проклятом. Дома-то не случилось бы ничего. А мы поперлись. В жару их поперлись…

Считать стопки Тая уже перестала. Но еще парочка, и разговор бы перешел в плоскость нечленораздельного. Пришлось модерировать.

– То есть ты из-за мамы хочешь тут все заморозить? – спросила она, пугаясь глупости формулировки. – Чем ты ей поможешь? Столько лет уже прошло…

– Не ей, глупая. – У папы слезились глаза, и он вытирал их выпачканной в томатном соусе ладонью. – Нам. Я помогаю нам. Мы же в холоде теперь будем. – Наклонился к ней через стол, прошептал, округляя рот: – Мы же теперь никогда не умрем.

Нужно со скрипом отъехать на ножках стула, схватить стакан с водой и выплеснуть ему в лицо. Но это было папино лицо. Очень пьяного, безумно уставшего и просто обезумевшего, но папы. Тая осталась сидеть, только поморщилась. Папа заметил. Отстранился, нашарил тот самый стакан, глотнул воды, закусил лимончиком.

– Не веришь, да?

Сил хватило, чтобы неопределенно пожать плечами.

– Ну, не верь, – и пьяно хохотнул. – Весны этой вашей осталось года на два. А дальше – все. «Стратегическое направление на тотальное и благополучное зи-мовь-е», – последнее слово он произнес по слогам, смакуя каждый. – Это я термин придумал. Лысин – шут гороховый, нос воротит, но ничего, я их всех через колено перекину… Никому сдохнуть не хочется. А я им на тарелочке, да с каемочкой. Исторический, мать его, путь показал. Ничего, они все еще по снегу ко мне. По снегу!..

Он уже бормотал, промахиваясь коньяком мимо рюмки. Тая встала и выскользнула из гостиной.

– Для вечной жизни нужна вечная мерзлота! – крикнул папа ей в спину, но она не обернулась.

Четыре

Зиму Тая провела в режиме энергосбережения. Одевалась теплее и вышагивала тридцать тысяч шагов по заметенным переулкам, старательно отворачиваясь в сторону от жизнеутверждающих плакатов, развешанных на фасадах домов. Плакаты все равно пробирались в сознание: румяные дети с санками, подтянутые мужики на лыжах, женщина в пуховом платке смотрит на них с умилением. Все такое ретро, аж тошнит. Тая мимоходом удивлялась, почему они продолжают клепать этот кринж? Не могут, что ли, вложиться в нормальную пиар-компанию, если так припекло? Или так уже не говорят? Тогда приморозило.

В наушниках крутились подкасты из подборки «Актуальное», Тая выхватывала отдельные фразы, остальные смешивались в единую невнятную массу.

– Если зимовье до сих пор кажется вам маловероятным развитием событий, то у меня для вас плохие новости…

– До студии ехал на трех перекладных, вы заметили, что общественный транспорт стал сбоить?..

– Как говорил классик, у меня хвост замерз, у меня нос замерз, у меня лапы замерзли!³

– Кстати, ЗИМ сообщил, что на экраны скоро выйдет первый отечественный блокбастер, посвященный зимовью. Не знаю, как вы, а я куплю ведро попкорна и пойду смотреть. Попкорн закончится, а в ведро очень удобно будет поблевать.

– Мой источник-холодовик, кстати, утверждает, что внутри партии все не так гладко, как может казаться! Возможно, среди партийцев все-таки остались люди, приближенные к реальности…

– Здорово было бы понять, для чего весь сыр-бор затеян. Ну правда, есть ли у властей предержащих хоть какое-то логичное объяснение?

И голоса ведущих подкастов сменял пьяный голос отца:

– Для вечной жизни нужна вечная мерзлота.

Тая заворачивала в малознакомый бар, просила налить ей сухого красного, опускала нос в бокал и вдыхала весь этот дымный, ягодный, землистый запах, а вместо него чувствовала кристально-морозное ничего.

– Надо дать ему продышаться, – подсказывал бармен, пряча дежурную улыбку в бороду.

Тая выпивала первый бокал залпом. Покупала всю бутылку, отказывалась от воды. Иногда присаживалась к барной стойке и вливалась в чужую компанию. Это было просто. Разговоры крутились вокруг зимовья, ограничений из-за него и шмоток для него. Можно было просто выдавать базовые реплики, чтобы быстро стать своей:

– Да, погода треш, бесит адово.

– Нет, в этом году решила никуда не лететь, эти тройные пересадки бесят адово.

– Да, тут главное – выбрать себе красивый пуховик, а лучше три, в одном ходить бесит адово.

– Блядь, все бесит адово.

Когда заканчивалось вино и время работы бара, Тая по привычке вызывала такси и курила, наблюдая, как поисковик ищет для нее машину и не находит. Транспорт и правда начал сбоить. А дальше можно было присесть на хвост компании, вываливающейся вслед за Таей из дверей бара, чтобы продолжить пьянку. Или пойти домой пешком. Или вызвонить Леву, чтобы тот увез ее домой с комфортом. Или дождаться бородатого бармена, закрывающего смену.

– Никита, – представился он, забирая у Таи протянутую ему сигаретку. – И я тебе в следующий раз столового вина налью, смысл на такой скорости санджовезе расходовать…

Тая хмыкнула. Помахала отчаливающей компашке – среди них была высокая рыжая девица, она-то и вспомнила круглосуточную рюмочную на соседней улице, но идти туда не хотелось. Хотелось оказаться в тепле. И целоваться.

Никита жил через пару домов от бара. Снимал комнату в трешке, целовался крепко, но нежно, пах дымным парфюмом и легонько постанывал, когда Тая кусала его за мочку уха. Он был горячий и тяжелый, как старый плед. Уезжать от него, выбираясь на холод, было физически невыносимо, и Тая оставалась, тревожась немного, как бы это не воспринялось проявлением нежных чувств.

– Я тебе щетку завел, – сказал очередным утром Никита, и Тая решила, что пора заканчивать.

Но соседка по квартире – тихонькая и тоненькая до прозрачности Леся – по утрам жарила умопомрачительные сырники, а вечером все население совместной жилплощади выползало на кухню смотреть киношки на проекторе. Никита попадал на них редко – впахивал в баре до закрытия, а Тая уходила оттуда пораньше, переодевалась в пижаму и в компании малознакомых, но приятных людей смотрела тупые ромкомы, где он и она обязательно остаются жить долго и счастливо, а город красиво переливается в закатных лучах.

– И где это ты пропадаешь? – спросила ее Груня, когда календарная зима уступила место календарной же весне, но, по сути, мало что изменилось.

Они пересеклись в прихожей, пока Тая разувалась, обдумывая, на какую одежду поменять грязную, которую она стабильно приносила от Никиты домой. Потому что устраивать общий день стирки – совсем уже отношения и зашквар. Тая хотела огрызнуться, но посмотрела на Груню и передумала. У той был вид человека, который и так уже лежит, пинать смысла не осталось.

– У парня, – ответила Тая и быстро сменила тему: – Ты сама как?

– У парня, значит? – Вопрос Груня проигнорировала. – Интересно. Расскажешь?

В прихожей светила только одна лампочка – внутри распахнутого шкафа, но и этого света хватило, чтобы обрисовать темные провалы под глазами Груни. Тая бросила сумку с вещами на банкетку, присела рядом. Глянула на Груню снизу вверх:

– Бармен в винном рестике, бородатый, руки теплые, тебе бы понравился, отцу – нет. Хватит на первый раз?

– Вполне. Теплые руки сейчас, знаешь ли, достаточный аргумент для совместной зимовки.

Тая растянула губы в улыбку:

– Теперь твоя очередь.

Груня забрала у Таи пуховик, повесила на плечики и спрятала в шкаф. В прихожей стало совсем темно. Из этой темноты голос Груни прозвучал глухо:

– Ну, молодого любовника с теплыми руками я не завела, если ты об этом.

– Не об этом. Нам бы синхронизироваться, короче. А то отец со мной так и не разговаривает толком, ты дома не бываешь.

– Кто бы говорил.

– В общем, как вы? Я и так переживаю, а тут ты – краше в гроб кладут, если уж честно…

– Пойдем поговорим, – перебила ее Груня, и Тая послушно поплелась за ней.

В квартире было тихо. Хрустящая чистота места, в котором никто по-настоящему не живет. Зато пыль регулярно протирают.

– Я думала уехать, – все так же глухо призналась Груня и тяжело осела на кожаный диван, тот скрипнул в ответ. – Даже вещи уже собрала. Думала, успею, пока Игорь на сборище своем. Но он как почувствовал, примчался, начал кричать, что я предательница… Что я как эти все, не вижу, как он…

– Нас всех спасает, – откликнулась Тая.

В голове шумело, не нужно было вчера допивать тот орандж, черт бы с ним, но кто же знал, что здесь такие страсти, а?

– Тебе тоже о спасении затирал? – Груня откинулась на спинку дивана, устало прикрыла глаза.

– Типа того. И я поняла, что надо отсюда рвать когти.

В голове само собой сложилось, раньше она как-то не сподобилась понять, что вот где причина, почему Никита – весь такой понятный и теплый, так надолго прижился. Точнее, она у него. Ничего себе степень потребительства, дорогая Тая, ничего себе.

– Умно, – похвалила ее Груня. – А я не смогла.

– Ты что же? – Тая аж подскочила. – Веришь в это его говно холодовское?..

– Твой папа очень болен, – проговорила Груня, не открывая глаз.

– Это я заметила.

– Нет, ты не поняла, – Груня раздраженно поморщилась. – Он тогда сначала орал, а потом посерел весь, на бок завалился…

Сперва информацию обработало тело – в животе сжалось холодное, сцепило горло, захотелось вскочить рывком, побежать куда-то, начать судорожно гуглить симптомы, но Тая осталась сидеть, вцепившись взглядом в Груню, а та говорила – глухо и монотонно:

– Я закричала, прибежал Лева, мы вместе уложили Игоря на диван, вот сюда, – она провела рукой рядом с собой. – У Левы был какой-то шприц, он сделал укол, Игорь перестал хрипеть и затих, даже уснул, кажется…

– Когда это было? – спросила Тая и удивилась, каким шершавым стал голос.

– Месяца полтора назад.

– Почему сразу не позвонили мне? Я бы приехала.

– Игорь запретил. Сказал, что сам тебе расскажет.

– Расскажет что?

– У твоего папы ишемическая болезнь, это когда сердечной мышце не хватает питательных веществ…

Тая раздраженно дернула плечом:

– Спасибо, я потом сама погуглю. Врачи что говорят? Это неопасно?

Груня повернула к ней голову. Строгий пробор сбился, седых волос прибавилось.

– Если соблюдать режим, не нервничать, с Лысиным чертовым коньяк не лакать каждый вечер, то да, неопасно.

– А он именно так и не делает, да?

Груня слабо улыбнулась.

– Угадала. Лева за ним ходит как пришитый, еще и звеня ампулами. Пока помогает. Но это не панацея, конечно. Нужно плановое лечение. Госпитализация, в конце концов. А Игорь все приступы на ногах переносит. Между совещаниями своими.

– Так почему вы его до сих пор в больницу не положили?

– Кто мы? – устало спросила Груня. – Его возрастная пассия и мальчик на побегушках? Пока родная дочь слиняла, чтобы семейные проблемы глаза не мозолили.

Тая бы вспылила в ответ, но сил не нашлось. Они помолчали.

– Извини, – наконец проговорила Груня. – Ты не обязана за ним носиться. Это он твой родитель, а не наоборот, – вздохнула, оттолкнулась от дивана и встала. – Не хочет Игорь в больницу, отказывается слушать врачей. Говорит, чем быстрее объявят полномасштабное зимовье, тем быстрее это все перестанет быть проблемой.

Тая пригладила волосы вспотевшими ладонями, привычным движением собрала их в пучок.

– Он с ума сошел, да? Ну, по-настоящему. Мания какая-то. Может, его дееспособности лишить?

Груня посмотрела на нее как на младенца, снявшего подгузник посреди улицы.

– Твоего отца-то? Ведущего идеолога зимовья? Основателя нового национального пути? Ну попробуй, что уж.

– Но ведь это же все объяснит!.. – Тая поискала слова. – Он же просто не понимает, что делает. Вся эта хрень с зимой – она ведь абсурдная. Отец заболел, а вокруг никто не заметил. Они же привыкли, что он умнее всех, а он…

Груня потянулась и смахнула с лица Таи выпавшую из пучка кудряшку.

– А он, даже крышей поехавший, все равно в разы их умней и хитрей.

Тая перехватила ее ладонь. Сжала. Груня потянула ее к себе, помогая подняться. Диван был слишком мягкий и скрипучий, абсолютно не подходящий для комфортной жизни. Как и весь дом. Как и все они. Просто картинка, ничего живого. Таю мутило от голода и мыслей. Даже голова кружилась.

– И мы что, теперь будем просто смотреть, как он умирает?

Груня отступила на шаг.

– Или как убивает все живое вокруг.

Эта фраза повисла между ними, сгустилась, как отравленный дым, – не отмахнуться, но и вдохнуть глубже нет никакой возможности, тело сигнализирует, что нельзя, аларм, спасайся кто может. Тая еще могла. Она обошла Груню по широкой дуге, вернулась к сумке с грязными шмотками, вывалила их на пол в спальне, не разбираясь толком, сгребла что-то чистое с полки и выскочила из квартиры, на ходу влезая в пуховик. Груня ее не окликнула.

Тая шагала от громады дома, в лицо дул морозный ветер с мелкой колючей крошкой, но Тая его не чувствовала, так горели щеки. Она несла в себе литры кипятка, как несут его в черпачке, осторожно и плавно, лишь бы не плеснуть себе на ноги. Несла и думала, что обязательно разрыдается, но чуть попозже, когда окажется одна. И не в этом блядском морозе, на котором ее нутряной кипяток изойдется на пар. А ей нужно, чтобы был поток ослепительно горячий и ревущий. Чтобы смел и зимовье, и отца, и болезнь, и последние слова Груни, и ее изможденный вид. Только бы добраться до комнаты, закрыться и лечь лицом в пол.

– Ты чего как на пожар?

Никита сидел на кресле у окна, держа на коленях ноутбук. Весь такой сонный и лохматый. Даже на щеке еще не разошелся залом от подушки.

– А ты чего не на смене? – спросила Тая в ответ, захлебываясь своим кипятком.

– Так вечером же, – Никита виновато улыбнулся. – Заспался, жесть. И не завтракал еще, а ты?

Тая планировала подъесть что-нибудь мажорное из родительского холодильника, а может, и с собой принести баночку мудреного паштета, сыра с благородной плесенью и самое дорогое – нарезку свежих овощей, чтобы сладкий перчик хрустел во рту. Расстелить на кровати покрывало, сварить кофе и валяться так до вечера. Пикник для тех, кто застрял в зимовье. Но вернулась с кипятком и ворохом вещей, часть из которых, кажется, даже не ее, а Левина, наверное, тетушка из клининга перепутала. Тая сменила перепотевшую футболку на чистую. Пока вылезала из воротника, словила заинтересованный взгляд Никиты, в ответ кольнуло не возбуждение, а раздражение. И сразу страх. Если сейчас закончить, то придется возвращаться домой. Вот тебе и независимость. Приехали.

– Не завтракала тоже, – выдавила из себя Тая. – Можем сходить куда-нибудь. Или ты дома хотел?

Никита уже не смотрел на нее, а отправлял сообщения, клацая по клавиатуре. Тая сглотнула еще одну порцию раздражения. Дождалась ответа:

– Да, пойдем бранчевать с ребятками, они как раз тут на углу сидят.

Вскочил, бросил ноут на кровать, сграбастал Таю в короткие объятия и пошел в душ, пока туда не выстроилась очередь. Тая села на краешек кресла, еще теплого чужим теплом, наскоро огляделась – комната тоже была чужая, она не выбирала сюда шторы, не клеила обои, не развешивала плакаты. Это был кусок жизни абсолютно чужого парня, которого она для чего-то выбрала своим на время. А теперь не представляет даже, как разделить с ним этот свой новообретенный кипяток. И с кем разделить, если не с ним.

Лева ответил на второй гудок:

– Срочно? Или я перезвоню через час.

Голос был уставший, но мягкий. Словно бы Лева успел улыбнуться, увидев ее имя на экране телефона. Интересно, как она у него записана? Тая? Таисия? Дочь босса? Причина всех бед?

– А через час ты будешь готов рассказать наконец, что мой отец болен и все летит в пиз…

– Перезвоню через час, – отчеканил Лева.

– В жопу иди со своим часом, – рявкнула Тая и отбросила телефон.

– Это ты с кем так нежно?

Из душа Никита вышел в трусах и полотенце, накинутом на плечи. Волосы на его груди слиплись в кудряшки. Абсолютно чужой мужик, подумала Тая, протягивая к нему руки. Бесконечно чужой мужик. Никита тут же оказался рядом, сел на пол около кресла и начал целовать Таины ладони, запястья, синие ниточки вен через тонкую до прозрачности кожу, все эти ее веснушки и родинки. Потянул всю ее на себя, перенес на кровать. Милый, но чужой. Зачем он? Снял с Таи мужскую футболку, даже не спрашивает чья. Откинул на пол, дальше она разделась сама. Губы у Никиты горячие, борода колет, но щекотно, язык влажный и тоже горячий, весь Никита – большой и горячий. Двигается плавно, без усилия. Всегда, но в ней особенно. Зачем он? Может быть, для того, чтобы не замерзнуть.

– На бранч мы, конечно, опоздали, – задумчиво проговорил Никита, когда они разлепились и остались лежать, потные и подрагивающие. – Может, и черт с ними?

– Не черти, – поморщилась Тая. – И жрать хочется ужасно. Сейчас оденемся быстренько и пойдем.

Никита послушно потянулся за трусами. Раздражение снова поднялось к горлу кипятковым варевом. Тая засунула себя в одежду, пригладила волосы и скрылась в коридоре.

– Пойду покурю, буду на улице тебя ждать.

Ей нужно было срочно продышаться. Морозом и дымом. Чем-то, что не пахнет чужим телом и сексом, который был тоже чужим, пусть и с ее участием.

Пока Тая курила, присев на низкую лавочку у подъезда, рядом успела возникнуть завернутая в три платка старушка. В руках у нее был пакетик с накрошенным хлебом. Старушка обошла площадку у дома по кругу. Вернулась к подъезду. Глянула на Таю, поджав губы, от этого линии морщинок стали еще глубже. Сейчас скажет про вред курения, подумала Тая, а я ее пошлю в ответ.

– Вы голубей сегодня не видали? – спросила старушка.

Тая даже дымом поперхнулась. Сглотнула горькое с трудом. Осмотрелась. Птиц нигде не было. Старушка подошла ближе.

– А вчера? – спросила она, выглядывая из платков. – Вчера видели?

Тая попробовала вспомнить, но не смогла. Кажется, голубей и правда давно было не видать. Или она просто не обращала внимание.

– Нету, – резюмировала старушка. – Голубушков нету, воробьев нету, синичек нету. Улетели, ангелы господни, нету никого теперь, мы одни остались.

И засеменила к подъездной двери.

– Как думаете, куда они делись? – спросила Тая ей вслед.

Старушка вынула из кармана связку ключей с деревянной птичкой вместо брелока, взвесила ее на узенькой ладони. Выдохнула чуть слышно:

– За весной полетели, небось. Да там и остались.

Таю в секунду пробрало до костей. Даже живот под ребра втянулся.

– А мы же как? – спросила, по-детски подавшись вперед, словно бы старушка эта могла взять ее на руки и унести отсюда подальше.

– А никак уже, – вместо этого ответила старушка и скрылась в подъезде, из которого тут же вывалился Никита.

– Пойдем? – спросил он, недовольно ежась. – И не сидела бы ты на холодном. Застудишься.

Кажется, Тая услышала сдавленный старушечий смешок с лестницы, но уточнять не стала. Послушно поднялась и пошла в сторону кафешки, где уже вовсю бранчевали Никитины друзья. Тая честно пыталась запомнить их, провести параллели между лицами и историями, которые Никита рассказывал. Кивала при встречах, забивалась в дальний угол и цедила кофе, если они встречались за завтраками, или вино, если в любой другой совместный прием пищи. Бранч относился ко второй категории. За столом сидело пятеро. Вместе с ними – семь человек. Почти тусовка. Так что Тая с ходу заказала себе двойную порцию игристого.

– Что-нибудь поесть, может быть? – уточнила официантка, дежурно улыбаясь.

– Я еще посмотрю меню.

Прятаться за ним, пока остальные обмениваются новостями, было рабочей схемой в любое время дня.

– Ребят, ребят! – громкая, кажется-Света-невеста-Стаса-с-которым-Никита-вместе-учился-в-колледже, даже привстала с кресла, чтобы обратить на себя внимание. – Сразу хочу сказать, что теперь не пью, вы мне даже не предлагайте, вот так.

И замерла в ожидании встречных вопросов. Вопросы тут же посыпались. Больше всех напирали кажется-Анастасия-подружка-со-времен-первого-бара и ее кажется-руммейтка-Стефа:

– А что?

– Почему?

– Ты что же?..

– Да? Да?..

Даже Никита вовлекся.

– Это вас поздравлять уже можно? – спросил он и зачем-то положил ладонь Тае на бедро.

Света замахала руками, почти сбила пенку со своего дабл-капучино.

– Еще рано, но мы планируем.

С другой стороны стола откликнулась кажется-Лика-журналистка-из-запрещенного-медиа. На ней были тяжелые очки в черной квадратной оправе. Точно журналистка.

– Ну вы, конечно, рисковые. Новости совсем не читаете?

Остальные тут же стихли. Кажется-тот-самый-Стас-из-колледжа отодвинул тарелку с блинчиками. Уставился через стол на Лику:

– Ты зачем это говоришь?

– Ну правда, – Лика отпила глоток из бокала. – Процент замерших беременностей за этот год вырос почти в пять раз. Им даже название придумали – «замерзшие». Это я молчу про выкидыши, мертворожденных или живорожденных, но с такими мутациями, что лучше бы и нет…

Света ойкнула. О демографических проблемах говорили, но скупо. Тая, мало вовлеченная в вопросы деторождения, просматривала эти новости сквозь пальцы. Куда сильнее ее впечатляли раз за разом побитые рекорды понижения среднесуточных температур. Вот уж не придумаешь чтива остросюжетнее.

– Ребята, давайте не будем про повесточку, – попросила Анастасия и сразу уткнулась в телефон.

Но так просто конфликт было не смахнуть. Тая даже пожалела, что не заказала сет настоек под такую движуху.

– Я и не начинаю, – Лика зло улыбнулась, обнажая зубы. – Просто все такие котики нежные до сих пор, словно ничего и не происходит.

– А что происходит? – спросил ее Стас.

По его шее уже начали расходиться красные пятна.

– А происходит зимовье, – отчеканила Лика. – Эти старые пердуны его вот-вот объявят, пока мы тут бранчуем.

Стефа закатила глаза почти под пышную челку. Анастасия толкнула ее локтем, но и сама не сдержалась.

– Ну не бранчуй, чего? Нам только аппетит не порти.

– Да, не порти, – поддержала ее Света. – Если не можешь порадоваться, хотя бы не нуди.

– Я за тебя волнуюсь, дура, – почти ласково ответила ей Лика. – От замерзших беременностей матери мрут как мухи.

– Лик, ну правда, не к столу, – пробурчал Никита, но его, кроме Таи, никто не услышал.

Света начала плакать крупно-киношными слезами и уткнулась Стасу в плечо. Ее тут же бросились утешать. Включая Лику, тут же растерявшую весь пыл. Стало скучно и неловко. Тая поймала официантку и попросила у нее стакан воды и тост с ветчиной.

Они вдвоем шли домой под снегом, тот падал крупными хлопьями, словно рождественский, впору греть вино и печь имбирные печенья прям в середине марта. Никита курил на ходу, Тая ловила его дым ртом, но доставать себе сигарету было холодно.

– Что-то Лику понесло сегодня, – заметил Никита, пока они ждали зеленый сигнал светофора.

– Думаешь? Как по мне, абсолютно логично все разложила, – Тая пожала плечами, хотя под грудой пуховика этого и не было видно. – Смерть при родах в этом квартале даже сердечно-сосудистые по причинам обошла.

– У тебя-то откуда такая подкованность?

Зеленый загорелся, Никита выбросил бычок в урну, протянул Тае руку без перчатки, но та не взяла.

– Что значит «у меня-то»?

Никита нахмурился, словно не расслышал.

– Пойдем, сейчас опять красный включат.

– Нет, погоди, – Тая чувствовала, как остывший было кипяток снова начинает жечь ее изнутри. – Я что, по-твоему, не интересуюсь повесткой?

– Ну почему не интересуешься? – Никита остался стоять, но ладонь спрятал в карман. – Просто это… Ну не твоя тема, короче. Че там партийцы мутят, кто от чего умирает. Ты не про такое же, да? Не как Лика, например.

– А про что я? – Кипело уже все тело, Тая даже дернула молнию, чтобы чуть охладить шею. – Винишко выпить и с барменом потрахаться?

– Ну зачем ты так?..

Красный снова сменился зеленым, мимо прошла стайка девчонок в вязаных шапках. Тая пропустила их мимо, удивляясь, что ни одна не ошпарилась кипятком, что сочился из ее пор.

– Как так? Грубо? Прямо? Ясно? – Голос дрожал, но не сильно, злости внутри было куда больше той, что прорывалась наружу. – Ты вообще что-нибудь обо мне знаешь?

Никита смешался и стал похож на потерявшегося пса. Только протяни руку – и заскулит. Или зарычит.

– Ровно столько, сколько ты соизволила рассказать, – все-таки зарычал Никита. – И не надо обвинять меня теперь, что я не интересовался. Сначала молчишь сутками, а потом удивляешься, что я не в курсе твоей политической активности.

Это был крючок. Попади на него, и в секунду окажешься посреди отношенческой разборки, после которой только трахаться и сожалеть.

– Может, тебе и не надо обо мне ничего знать.

– Если ты сейчас партийный билет вытащишь, я вообще не удивлюсь. – Никита быстро сменил тон на примирительный, даже улыбнулся. – Кто вы, Таисия, в Партии холода?

Снег запорошил ему бороду и брови, сделал похожим на полярника-хипстера. Тая попятилась.

– Эй, я пошутил, – испуганно пробормотал Никита, но она уже не слушала.

Выскочила на дорогу, пробежала первую полосу, дернулась от оглушительного сигнала пронесшейся мимо легковушки, через снег разглядела красный на светофоре, но возвращаться было бы глупо, и рванула дальше. Никита остался с другой стороны. Она неловко махнула ему и зашагала в сторону дома, на ходу доставая сигареты и телефон. Руки заметно дрожали.

– Что там с беременностями этими? – спросила она сразу, стоило только Леве поднять трубку. – Замерзшими которые…

– Ты беременна? – перебил ее Лева.

– У девушек такое не спрашивают, дорогой.

– Тая, ты беременна? – кажется, он правда испугался.

– Нет, выдыхай, я не пропускала уроки ОБЖ. У нас была старая преподша по биологии, вот она рассказывала, что без презерватива ни-ни, даже если ощущения не те. Хотя вот что значит не те? Вот у тебя не те? И какие это – те?..

– Хватит паясничать, пожалуйста.

– Ну я могу еще песенку спеть.

Тая встала на следующем переходе, рядом с ней топтался абсолютно седой мужчина без шапки. Он то и дело встряхивал волосами, начиная этим локальный снегопад.

– А еще могу, – не унималась Тая, – рассказать тебе, друг мой, сказку, как жила на свете девочка и все вокруг делали вид, что ей пять годиков, поэтому нужно скрывать от нее всякие разные важные штучки…

На зеленый Тая вышла первой, снежный мужик следом. Но стоило им дойти до середины дороги, как из-за угла выскочила белоснежная служебная машина с мигалкой и оглушительной сиреной. Пришлось остановиться и ждать, пока она пронесется мимо, разбрызгивая по сторонам грязь и талый снег.

– Что у тебя там? – всполошился Лева.

– Да коллеги твои спешат, а то не дай бог задержатся на красном, а без них снежный покров возьмут да нарушат, ай-ай, – огрызнулась Тая.

Мужик услышал ее и испуганно обернулся. Тая показала ему язык, тот испугался еще сильнее и поспешил по своим делам. Даже подпрыгивать начал на ходу от усердия.

– Так вот, девочка…

– Тай, перестань, я тебя прошу.

– Нет, ты дослушай. В общем, пока все считали девочку маленькой дурочкой, девочка взяла и выросла.

Тая остановилась у ворот, ведущих к парадной сталинской громадины, которую язык не поворачивался назвать домом, помолчала и выдохнула в трубку.

– Вот только дурой она от этого быть не перестала.

– Ты не дура. – Кажется, Лева ей сочувствовал и от этого стал бесить еще страшнее. – Просто не про все сейчас можно говорить.

– А о чем нельзя больше? О том, что из-за зимовья вашего дети не рождаются, а матери умирают? Или о том, что мой отец тоже умирает, хотя он не младенец, не роженица вроде бы. Хотя я уже не уверена.

– Так, – решился Лева. – Выходи сегодня покурить где-нибудь в начале девятого вечера. Не на лестницу только, а во двор. Я подъеду. И поговорим.

– Явка-пароль будут? – в тон ему поинтересовалась Тая. – Типа, я такая: зима скоро. А ты такой: зима всегда.

– Иди в жопу, – попросил Лева и отключился.

Тая запрокинула голову, словила пару снежных комьев ртом. Кипяток внутри поостыл. Стало возможно опустить в него руки, глянуть внутрь. Но внутри ничего толком не было, кроме страха и горечи. Только немного предвкушения – может, про Леву она и не думала все время, но вот соскучиться по нему это не помешало.