Czytaj książkę: «Весна воды», strona 3

– А он вообще кто? – не выдержала Тая спустя пару недель напряженного наблюдения. – Секретарь твой? Водитель? Любовник?

– Тася!.. – От неожиданности папа даже поперхнулся. – Язык прикуси. Помощник он мой личный. Давно надо было найти человечка, чтобы не сто разных, а все одному делегировать. Так надежней. А тут мальчишечка свой, родители у него из наших, отец его вообще мне должен был по старой памяти, ну вот, значит, расплатился теперь.

– Еще борзых щенков бери, – поморщилась Тая. – Какая-то у вас там крепостная история.

– Да много ты понимаешь.

Она правда не понимала, зачем этот Лева тут шастает, то бокалы моет, то стальным голосом отчитывает какого-то курьера, опоздавшего с утренней документацией. Тая присматривалась со стороны, не вступая в прямую коммуникацию, а Лева и не настаивал.

Три

К тому моменту компания в Наркомфине разрослась, а развлечения набирали обороты в сторону саморазрушения. Тая все чаще оставалась там ночевать, просто подкладывала под себя пальто, чтобы не соприкасаться с чужим грязным бельем.

– Ты на кого вообще похожа стала? – прогрохотал папа, наткнувшись на нее особенно тяжелым утром.

Сил огрызаться не было, так что Тая просто налила воды и ушла к себе.

– Шатайся где хочешь, но чтобы ночевала дома!.. – бушевал папа в коридоре, но Тая молча показала двери средний палец, и он затих.

Легла на кровать, потыкалась в телефон, голова была мутная и дурная. Тая скинула телефон на пол, спрятала лицо в подушку и провалилась в сон, а когда проснулась, то тут же набрала Клаве. Трубку поднял Сван.

– Сегодня как обычно? – спросила Тая.

– Думаем мотануть на заброшку. – Голос у Свана был такой же припухлый, как у нее. – Впишешься?

Тая приподнялась, глянула в окно – там сыпал мелкий то ли снег, то ли дождь. И небо было таким низким, что пожухлые каштаны прятали в нем макушки. Мама очень любила момент, когда расцветали каштаны. Эти их пахучие свечки цветов. Эти их резные листья на солнечный просвет. В это лето каштаны так и не зацвели.

– Впишусь, – ответила Тая. – Приеду к вам скоро.

– Лады.

Дома было тихо – папа уехал на совещание, Груня последнее время тоже дома не засиживалась. Тая скинула пропахшую кислым потом футболку, вышагнула из шорт, в одних трусах прошлась по гостиной, раздумывая, ехать ли в Наркомфин сейчас и поесть там тупых снеков или все-таки разграбить холодильник, вечно забитый едой, которую никто не ест.

– Добрый день, – раздалось у нее за спиной.

Тая дернулась от неожиданности, прижала руки к груди.

– Ты, блядь, что тут?.. – задохнулась она.

– Игорь Викторович попросил курьера дождаться с бумагами, – спокойным голосом ответил Лева.

Он сидел на краешке дивана и смотрел строго выше плеча Таи. По его щекам расходились красные пятна, больше смущения он ничем не выдавал. Тая закатила глаза – как в идиотской киношке, господи.

– Вот и жди в папином кабинете, нечего тут шпионить, – огрызнулась она и выскользнула из гостиной.

Завтракала Тая чипсами на заднем сиденье раздолбанной тачки Свана. Они потолкались на трешке, рванули куда-то в сторону области, Тая быстро перестала ориентироваться. Клава выбирала музыку – какой-то заунывный металл с женским вокалом, от которого хотелось то ли сдохнуть, то ли выкопать недавно сдохнувшего.

– Холодно – пиздос, – подал голос приятель Свана, сидящий рядом с Таей, его имя она так и не запомнила. – Печку включи, на…

– Накрылась печка, – ответила Клава, делая погромче. – Привыкай, чувак. У нас теперь не холодно, а температура, соответствующая нормам теплопотребления.

Все заржали, и Тая тоже, но от смеха этого во рту появился привкус ацетона. Нормы теплопотребления папа устанавливал, сидя за столом в гостиной, а его дружок Лысин при этом шумно высасывал мозг из косточки – какой-то партиец вернулся из мудреного заезда на охоту в заказнике и привез дичь. От мясного духа, разлившегося по квартире, Таю тошнило еще дня два, не меньше.

– Да харе ныть, – подал голос Сван, сворачивая с дороги. – Нормальная тема, лучше, чем когда жарища стояла, помните?

Жарищу Тая помнила, но уже смутно. Зато прямо сейчас чувствовала, как замерзают пальцы в сырых кроссовках.

– Мы долго еще? – спросила она, не обращаясь ни к кому конкретно, надеясь, что ответит Клава, но та проигнорировала.

– Приехали почти, – пообещал Сван.

Когда машина вырулила к заброшенному зданию в отдалении от серого спальника и все вывалились из машины, Тая замешкалась. Она единственная пристегнулась, в ногах у нее стоял шопер с бухлом, а задняя дверь у машины заедала. Еще и припарковался Сван прямо в гигантской луже. Тая занесла над ней ногу и осталась сидеть, запуская в прокуренный салон воздух. Голову чуть отпустило, и Тая с пугающей ясностью увидела, что компания, ждущая ее у заколоченного входа в заброс, откровенно маргинальная и абсолютно ей неприятная. Сван выглядел как наркопотребитель со стажем, не меньше. Тот-второй-без-имени и того хуже, еще и в прыщах весь, аж бугристый. Да и Клава смотрелась жалко. Одежда жеваная и грязная, коса растрепалась, а зеленый ежик отрос.

– Ты идешь? – окликнула Клава, словно бы почувствовала этот взгляд.

«Ребят, я передумала, где тут остановка ближайшая?» – хотела сказать Тая, но не сказала.

Выгребала из машины прямо по луже, закурила протянутую ей Клавой сигарету. Взамен Тая передала ей сумку с бухлом. Постояла, задрав голову. Заброс был лютый – пятиэтажка с выбитыми окнами, по стенам расползались сырые пятна плесени. Бухло тем временем разлили по одноразовым стаканчикам неуместно оранжевого цвета. Тая залила его в себя, игнорируя вкус. Это был, кажется, портвейн. Подождала, пока в голову легонько ударит теплым, и решительно шагнула в дырку, оставленную прошлыми посетителями, – одна из фанер, закрывающих дверь, была выдрана вместе с гвоздями.

Внутри пахло выдохшимся пивом и мочой, достаточно канонично, чтобы Тае стало даже не противно, а скучно. Она прошлась по коридору первого этажа. По углам, кроме всяческого мусора, кое-где еще уныло таял снег. Тая с силой наступила на его серую корку, и та лопнула под подошвой.

– Снежный покров нарушаете, гражданочка? – ехидно поинтересовались у нее за спиной.

Тая вздрогнула и обернулась. Сван стоял слишком близко. От него пахло грязными носками. И смотрел он как-то плотоядно, словно на сочный бургер после голодного дня. Тая отступила в угол, снег завалился внутрь кроссовок, и стало еще холодней.

– Не понимаю, о чем ты, – соврала Тая.

О планах ввести нормы сохранения снежного покрова в зимние периоды папа вещал каждый раз, когда возвращался домой пьяным. В чем суть его новой идеи, Тая не вникала, но жутко бесилась над глупостью формулировки. Вот только откуда та была известна тупому нарику Свану? Тот пялился на Таю, не скрывая иронии.

– Ты бы новости внимательней читала, детка, – посоветовал он. – Много чего интересного пишут, если знать, куда смотреть.

– А ты знаешь? – получилось с вызовом.

Сван выдохнул ей в лицо смесь несвежего дыхания и сигаретного дыма вместо ответа.

Они прошлись по первому этажу, потом поднялись сразу на третий. Заброшенные кабинеты мало отличались друг от друга: битые стекла, окурки и типичный мусор, остающийся после дешманской пьянки. Тая откинула от себя лоскут бумаги неизвестного происхождения и прислонилась бедром к подоконнику. Клава тем временем уже собирала из чужих окурков горку посреди оплывшего сугроба. Тая с отвращением проследила за ее пальцами. Прямо голой рукой прямо чужой окурок, господи.

– Достанешь телефон? – попросила Клава, не оборачиваясь. – Я сейчас подожгу, а ты снимай.

– Зачем? – не поняла Тая, но в карман полезла.

– В смысле? – Клава подняла к ней лицо и на одно мгновение стала по-настоящему красивой, даже глаза прояснились. – К черту снег, вот зачем.

Тая кивнула и склонилась над сугробом. В кадре был только грязный снег, горка окурков, тоже грязных, и худая рука Клавы с выпирающими костяшками и темными венами, а в руке зажигалка. Тая кивнула, мол, снимаю. Клава подождала еще секунду и крутанула колесико, раздался скрип, вспыхнуло пламя. Бычки нехотя занялись, подтапливая под собой снег. Тая снимала, как они горят под пальцами Клавы, и ее собственные пальцы дрожали. Она бы не смогла найти объяснения почему. Это продолжалось ровно двенадцать секунд, а после на них напрыгнул Сван.

– Вы че, бля? Че, бля? Снег, бля? – вопил он, затаптывая и окурки, и свой драгоценный снег тоже затаптывая.

Клава завалилась на бок и осталась лежать под его ногами, чудом уворачиваясь от пинков. Тая отскочила в сторону и застыла, не зная, что делать дальше. Лицо Свана перекосило от ярости, тот-второй-без-имени попытался было его оттащить, но улетел к стене и остался там, даже бутылку подхватил с пола и присосался к ней. Тая снимала все это, сжав телефон в холодной ладони, пока Сван не выхватил ее озверевшим взглядом.

– Телефон убрала, на! – сказал он, подавшись к Тае. – Убрала, сказал.

Тая нажала на «стоп» и медленно засунула телефон в карман. Показала Свану пустые руки. Тот сплюнул куда-то в сторону.

– При мне чтобы такой херни не было, ясно? – сказал он затихшей на полу Клаве. – Вы, утырки, не догнали еще, что это не снег, на… – сплюнул еще раз и пошел к пакету с бухлом, наклонился и начал звякать там.

Клава медленно поднималась с пола. Ее пыльная куртка стала еще грязней, левый мизинец на руке посинел.

– А что тогда? – не удержалась Тая. – Что, если не снег?

Клава глянула на нее испуганно и снова опустилась на пол. Сван отпил портвейн из темной бутылки, осторожно поставил ее на пол.

– Это не снег, это родина.

И тут Тая рассмеялась. Просто не смогла удержать в себе этот едкий смех, даже живот свело. Она смеялась в туповатое лицо Свана, а он шел на нее, не замечая, что опрокинул драгоценную свою бутылку и дешманское пойло полилось по грязному полу. Сван шел и тянул к Тае свои лапищи, а она даже не уворачивалась, просто хохотала, всхлипывая и хватая воздух ртом. Он ударил ее ладонью в грудь, а второй отвесил пощечину. Кожа вспыхнула горячим, смех застрял в горле.

– Я сейчас тебя научу… – прорычал Сван и рванул завязку на трениках.

– Так вот как родину учат любить, да? – еще не чувствуя страха, переспросила Тая.

И тут же оказалась лицом в стене. Сван схватил ее за шею, развернул и прижал, завозился у нее за спиной, пытаясь стащить штаны. Во всей заброшке, кажется, не осталось ни единого звука, кроме его тяжелого дыхания и скрипа одежды. Тая попыталась оттолкнуть от себя и дыхание, и потное чужое тело, навалившееся на нее, но не выходило. Воздух стал тягучим, как слайм. Где-то на полу, почти у ног Таи, продолжала лежать Клава. Тот-второй-без-имени, наверное, тоже оставался на месте. Никто не мешал Свану, никто не помогал ему. Тае было смешно и мерзко. Очень тупо, до мучительного стыда. И холодно тоже очень.

«Пусти, придурок, не позорься», – хотела сказать она, но между ртом и стеной почти не осталось промежутка, на языке осела пыль старой штукатурки и плесень, хотелось сплюнуть, но рот пересох. «Отпусти, придурок», – громко подумала она и услышала голос, повторяющий ее слова.

Чужой голос.

– Отпусти, говорю.

Сван дернулся и прижал Таю еще сильнее, в передних зубах что-то хрустнуло, воздух вышел из открытого рта, а вдохнуть его обратно уже не получилось. Тая забилась под Сваном, пытаясь опереться на стену, но руки стали слабыми, повисли, будто лишились костей и мышц.

– Слышишь, отпускай ее и вали отсюда, – повторил кто-то спокойно и ровно.

Сван наконец отстранился, и Тая тихонько сползла по стене вниз. Пока Сван разворачивался и рассматривал незваного гостя, Тая успела посидеть на корточках, восстанавливая дыхание, и оглядеться. Клава оставалась на полу и смотрела четко перед собой абсолютно пустым взглядом, словно мертвая. Тая дождалась, чтобы она моргнула, и отвела взгляд – не важно, подумаем об этом потом, забьем тоже потом. На фоне начинался типичный разговор перед типичной же дракой: а ты че? а ты? че вообще? да ниче. Под шумок можно было попробовать слинять. Тая перенесла часть веса на руки и скользнула было к двери, но Сван уловил ее настрой и припечатал левую ладонь ботинком. Косточки в ладони хрустнули, Тая зарычала сквозь сжатые зубы, а в ответ услышала:

– Я без понятия, что вы не поделили, но лучше бы вам Таисию отпустить. Просто поверьте мне на слово. Никому из нас такие проблемы не нужны.

И наконец-то подняла глаза. Лева стоял в дверях, раскинув руки, как мемный енот, вышедший из леса в свете фар. Тая была бы рада увидеть на его месте бородатого качка или накачанную девицу с монтировкой, но стоял Лева. Ни больше ни меньше.

– Привет, – зачем-то сказала она.

Лева растерянно кивнул в ответ. Сцена отлично дополняла утреннюю в гостиной по уровню абсурда, но ботинок с руки Сван убрал.

– Тая, вставай и пошли, – тихо сказал Лева.

Ноги затекли и почти не слушались, но Тая оперлась на стенку и поднялась. Все это медленно, будто Сван – бешеная собака, которую важно не спугнуть. Не спровоцировать. Тот правда стоял как завороженный. И не сводил глаз с Левы. Воздух из слаймового стал раскаленным, пот выступил и потек по шее вниз, Тая поежилась от щекотки. И этого движения оказалось достаточно, чтобы случился взрыв.

Тот-второй-без-имени вскрикнул что-то нечленораздельное и жахнул бутылкой об стену. Стекло и бухлище полетели в разные стороны. Клава охнула и свернулась калачиком, Тая помедлила, но тоже увернулась, скорчившись под подоконником распахнутой рамы с выбитыми стеклами.

– Твою же мать, Серый, – пробормотал Сван, обозначая наконец имя своего дружка.

Но дружка было уже не остановить. Он шел на Леву, размахивая новообретенной розочкой, а тот пятился куда-то в сторону, ближе к Тае, не замечая, что на его пути лежит Клава и вот-вот попадется под ноги. Тая рванула к ней, дернула за воротник куртки и потащила в угол, та слабо трепыхалась, скорее мешая, чем оказывая поддержку. Про Свана все как-то забыли. Тая отбросила от себя Клаву вместе с ее косой и бритым виском и подумала мельком, что без интереса к ней все остальное, чем был Наркомфин, оказалось мерзостью. Надо же, как все просто.

Серый тем временем завершил фокусировку и остановился шагах в пяти. Тая встала рядом с Левой и сжала его локоть. Тот криво улыбнулся, мол, нормально.

– Мы просто сейчас уйдем, и все, – громко возвестил он. – И вот еще. – Он медленно запустил руку во внутренний карман пиджака. – В качестве извинения за неудобство.

Увидев край бумажника, явившегося на тусклый свет, Серый поплыл мгновенно и продолжил движение, выставив перед собой розочку. Лева вздохнул и послушно бросил кошелек ему под ноги. Но это уже не помогло. Серый наступил на кошелек, но не остановился. За его спиной Сван быстро наклонился, поднял кошелек и спрятал за пазухой.

– Окно, – шепнула Тая, оттягивая Леву на локоть. – Надо прыгать.

– Второй этаж, – напомнил Лева, но глаза у него почему-то были веселые и почти не злые. – Разобьешься, папа твой меня убьет.

– А если ты?

Лева подумал секунду, пожал плечами:

– Тогда по фигу.

Тая забралась на подоконник, когда между Серым и Левой оставалось шага два с половиной, перекинула ноги в пустоту и соскользнула туда, притягивая к себе колени, чтобы не поломаться, а просто впечататься. Земля, расквашенная холодным дождем, больно ударила ее в плечо и бок, Тая перекувыркнулась и встала на четвереньки. Она еще трясла головой, когда рядом кулем грохнулся Лева. Сухой костный треск раздался сразу после. И от него внутри у Таи тоже что-то треснуло и разлилось горячим.

Как она тащила Леву, шипящего от боли при каждой попытке перенести вес на поломанную ногу, Тая почти не помнила, так, нарезка из кадров: темная холодная трава хлюпает под ботинками, на Леве сырой пиджак, пальцы скользят по нему, приходится перехватывать локоть, от резких движений Лева стонет сдавленно, этот звук похож на скулеж щенка из коробки на выброс, Таю мутит от чужой боли и жалости, она прислушивается, не идут ли за ними оставшиеся в забросе, даже оглядывается на ходу пару раз, но заброс стоит себе тихонько, словно ничего в нем не произошло. «К черту», – шепчет Тая и приказывает себе стереть из памяти всю наркомфинскую компашку с Клавой в главной роли. К черту так к черту.

Машину Лева оставил через дорогу у высокого забора, над которым возвышался еще более высокий коттедж. Тая прислонила Леву к капоту, но он тут же сполз прямо в грязь, запрокинул голову, задышал через сжатые зубы.

– Пиздец? – спросила Тая, присаживаясь перед ним на корточки.

– Ага, – хрипло признался Лева. – Надо к врачу. Но сначала ботинок снять. Помоги. Сам не смогу.

– Зачем ботинок?..

Правая нога с вывернутой стопой лежала словно бы отдельно от Левы, и Тая старалась просто на нее не смотреть. Что до нее придется дотронуться и вынуть из кожаного ботинка, казалось мыслью странной и нежизнеспособной.

– Там все распухнет, потом только если срезать.

– Ага, – Тая сделала вдох и выдох. – Но будет больно.

– Да уже, – слабо улыбнулся Лева.

Тая осторожно потянула шнурок за свободный край, развязала узел и обхватила ботинок двумя ладонями.

– Готов?

Лева дышал тяжело и шумно, по его лицу расползалась обморочная бледность. Он вскрикнул, когда Тая стащила с него злосчастный ботинок. Но коротко и сдавленно, словно не дал себе права заорать по-настоящему. Тая бы орала, тут без сомнений. Или отключилась бы уже.

– Ты совсем железный, да? – спросила она, усаживаясь на траву рядом. – Ноге пиздец полный, так и знай.

– Да я уже понял, – Лева облизнул пересохшие губы. – Меня хватит еще минут на десять, потом начну рыдать. Надо подмогу вызывать, короче…

– Сейчас отдышусь и пойду у хозяев спрашивать адрес. Вызову скорую.

– Адрес-то известен – Булатниковская улица, дом три. – Лева задумался. – Выходит, что дом четыре. Куда-то сюда. – И полез в карман пиджака за телефоном.

– Да откуда ты вообще знал, где меня искать? – наконец спросила Тая.

Лева медленно поднял к ней лицо. Кудряшки прилипли к вспотевшему лбу.

– Ты совсем дура? – то ли спросил, то ли понял он. – Игорь Викторович в курсе любых твоих перемещений. Ну, может, не лично он, но служба безопасности так точно. Это опасно теперь для вашей семьи – перемещаться без охраны.

– Бред, – только и смогла выдавить из себя Тая, щеки сразу стали огненными, и в желудке заворочалось. – Бред какой-то.

Лева не стал ее переубеждать, потыкал в телефоне, поднес его к уху, продиктовал адрес, откинулся обратно на бок машины, задышал с присвистом. Для злости сил не осталось, для сочувствия тоже. Тая просто приложилась к его горячему боку и притихла. С неба начало сыпать мокрым. Тая вытянула ладонь, поймала пару капель, поднесла к лицу. На коже медленно таял летний снег.

Лева пролежал в больнице два с половиной месяца. Смещенные кости собрали и укрепили титаном, но тот не прижился, началось воспаление, дошло до реанимации. Леву откачали, и к делу подключились папины врачи с три-дэ-принтером в арсенале. Дело пошло бодрей, но Лева совсем истощал, мучился болями и терял последние мышцы, с трудом поднимая тело с больничной койки для очередного подхода на ЛФК. Тая приезжала к нему по вечерам, таскала фрукты и сладости, усаживалась в кресло у окна и сидела, не зная, о чем говорить. Но сидеть уткнувшись в телефон тоже было тупо.

– Тебе больно? – попробовала она.

Лева пожал плечами. Он тогда лежал на растяжке – сломанную ногу пытались выпрямить перед фиксированием костей. Из голени торчали спицы. Выглядело это жутко. Тая сглотнула, отвернулась к окну. Из партийной палаты виднелся край серебряного бора за стеной дождя.

– Мне вообще никак, – признался Лева. – Столько обезбола вливают, что голова кругом идет. Легально обдалбывают два раза в день.

– Везет.

Лева хрипло засмеялся. И разговор закончился.

– А к тебе часто приезжают? – спросила Тая в другой день, похожий на прочие, как брат-близнец.

Леву тогда уже прооперировали первый раз, и нога лежала зафиксированная в охлаждающем боксе, словно отрезанная и упакованная в мини-холодильник.

– Кто?

– Ну, родные, – Тая замялась. – Семья, там. Девушка. Друзья, может.

Лева дернул здоровой ногой.

– На мою должность особо семейных не берут, – сказал он и не продолжил.

– Прямо вот никого нет? Так не бывает. Что, ответить сложно?

– Без комментариев, – и скорчил смешную рожицу.

Пока Лева лежал в отключке в реанимации, Тая все равно приезжала. Меняла воду в вазе – каждый раз в палате появлялись новые цветы. По их барскому очарованию – розы в тугих бутонах, то красные, то пепельные – Тая узнавала почерк Груни. Хмыкала, но ничего не говорила дома. Саму ее в больницу приводило чувство вины и яростные взгляды отца за столом в гостиной, где он отказывался с ней разговаривать.

За остаток лета и начало осени, пока шел мокрый снег, а на улицах то тут, то там вспыхивали стихийные митинги против новой идеологии зимовья, папа не сказал Тае ни слова. Только один раз, в вечер после возвращения из заброса, он схватил ее за плечи и встряхнул яростно, даже зубы лязгнули.

– Тебя бы там прирезали, идиотка! И по делом тебе было бы! – прорычал он.

Тая подумала – сейчас ударит. Но не ударил, просто ушел в кабинет, шарахнув дверью.

– Мальчик сильно поломался, – громким шепотом сказала Груня. – И виновата в этом ты.

– А нечего было ко мне приставлять мальчика вашего, – вполголоса ответила Тая, психанула и заорала так, чтобы папа в кабинете услышал: – Повернулся на зимовье своем идиотском! Сиди теперь и бойся, что тебя прибьют. А я при чем?

– При том, что ты его дочь, – вздохнула Груня.

После второй операции Лева стал веселей и даже согласился перебрасываться мячиком из разных углов палаты – от окна до постели и обратно. Мячик этот он должен был бесконечно катать сломанной, а теперь собранной заново стопой. Но Таю бесил скрип резины о полимерный пластик гибкого стабилизатора поврежденной ноги, так что она ловко выбивала его из-под медлительного Левы, забирала себе и часами швыряла, стараясь попадать Леве прямо в ладони, все равно вставать за ним приходилось самой.

– Что ты делаешь, когда я тут не торчу?

– Наслаждаюсь тишиной.

– Ужасно остроумно. Я серьезно, чем ты занимаешь дни?

– Работаю, конечно. Почту, знаешь ли, не обязательно сортировать и резюмировать с использованием ног.

– А еще?

– Читаю, например.

– Что именно?

– Это допрос?

– Да.

– Оке-е-ей, вот сейчас «Системные реформы климатического подхода»…

– Скукота. Это тоже работа, невозможно всегда работать. Что ты читаешь, когда не работаешь? Какую-нибудь нудятину, наверное, вроде «Искусства пофигизма»…

– Хорошо, недавно закончил Оруэлла перечитывать.

– Юморист из тебя так себе.

– Серьезно. А сегодня возьмусь за Замятина.

– И зачем тебе антиутопии, друг мой?

– Чтобы быть ко всему готовым.

Мячик выскользнул из рук Таи и запрыгал в сторону пустой кровати.

– Совсем не смешно.

– Я и не смеюсь.

Из больницы Лева переехал к ним домой. Почему не к себе – Тая не спросила. Комнат в квартире, которая никак не становилась похожей на дом, было много, пустовали они практически без дела. Папа торчал в кабинете или в офисе, Груня редко выходила из спальни, Тая пряталась у себя, переводила технические тексты, подсчитывая, сколько заказов нужно закрыть, чтобы съехать отсюда и затеряться где-нибудь в области.

– Лева, вы располагайтесь где сердце ляжет, – сказала Груня, взмахивая широкими рукавами домашнего халата.

Лева коротко кивнул, бросил сумку на пороге боковой комнаты для гостей и пошел в папин кабинет, отстукивая каждый шаг тростью о паркет. С Таей они столкнулись ближе к ужину.

– Покидаем мячик? – усмехаясь, спросил Лева.

Он подстригся, и укороченные кудряшки пушились. Захотелось пригладить их влажной ладонью.

– Давай лучше покурим, – Тая взяла его за руку и потащила на пожарный балкон.

Снаружи дул пронизывающий ветер. Тая выкупила у консьержа ключи от лестницы, чтобы можно было сваливать из дома, не выходя на настоящую улицу. Просто стоять и смотреть, как город внизу обливается дождем, засыпается снегом, который потом нехотя тает, превращаясь в грязную кашу. Деревья уже сбросили листья и стояли голые. В воздухе разносилась холодная безнадега, самое то, чтобы топтаться на балконе и курить.

– Как ты вообще? – спросила Тая, щелкая зажигалкой. – Болит еще?

Лева поморщился, отставил к бортику трость, оперся спиной о стену.

– Болит и будет болеть, но больше достали вопросы.

– Поняла, затыкаюсь.

– Расскажи лучше, что у вас с Игорем Викторовичем случилось. Он как тебя в коридоре слышит, так мало что зубами не скрипит.

Тая хмыкнула, ну, хоть злится, уже хорошо.

– Ты у нас приключился, – ответила она. – Твоя поломанная нога. Твоя поломанная судьба. Мое в этом всем участие.

Лева нахмурился:

– Я с ним поговорю. Ты вообще ни при чем же, это моя работа, я сам налажал.

– Твоя работа, Лев, почту сортировать и резюмировать, – огрызнулась Тая. – А если ты папе про меня хоть заикнешься, я не только с ним разговаривать не буду, но и с тобой перестану.

Лева кивнул:

– Понял, затыкаюсь.

И потянулся за сигаретой.

– Что у него там происходит? – не выдержала Тая, когда они докурили. – С зимовьем этим. И вообще.

Лева уставился в пустоту за балконной решеткой, ответил с деланым равнодушием:

– Без комментариев, сама понимаешь.

– Вот как раз не понимаю. – Она в секунду разозлилась, заправила прядку за ухо, придвинулась к Леве. – Херня же какая-то. Он что, правда хочет, чтобы мы под снегом бесконечно гнили?

– Под снегом отрицательная температура, – тихо проговорил Лева. – Под ним ничего не гниет. И ничего не умирает. Жить, правда, тоже не может. Но над этим твой папа работает.

– Чтобы жить в мерзлоте своей долбаной и не дохнуть? – переспросила Тая.

Но Лева подхватил трость и ловко выбрался с балкона на лестницу. Только затушенная сигарета от него и осталась.

Разговор не выходил из головы. Тая закрывалась в комнате, врубала в наушниках белый шум и смотрела через окно на снегодождь, сыплющий с низкого неба. Уже тогда в обиход вошло слово «серота», отлично описывающее тусклость и унылость происходящего снаружи.

– Жить и не дохнуть, – повторяла Тая. – Жить и не дохнуть.

На тему того, как повернут стал папа на витаминных добавках, постоянных чекапах и повышенном надзоре за гигиеной, Тая давно уже отшутила все, что могла придумать. Папа мыл руки не меньше двух минут, использовал спиртовые спреи, а когда опрокидывал лишнюю пару рюмок, то Груня кривилась:

– Решил еще внутри проспиртовать?

Папа смотрел на нее чуть поплывшим взглядом:

– Если надо, всех вас проспиртую от заразы этой.

– От какой? – интересовалась Груня, пододвигая к себе бокал с вином.

– От любой, – заключал папа и подмигивал Тае. – Вы у меня, девчонки, под защитой, мы с вами еще поживем.

– Все там будем, Игорь, – Груня отпивала сухое красное и облизывала потемневшие губы.

– Мы – не все. Мы тут задержимся.

– Это откуда у нас такая уверенность?

– А ты в окошко, Грунечка, почаще бы смотрела…

Идиотские разговоры от скуки. Тая раздражалась и уходила, а теперь думала – надо было дослушать. Уточнить, правильно ли поняла, что папа в безумных своих фантазиях почему-то решил, что они – он сам, его семья, наверное, какие-то другие партийцы с их кисами – отличаются от остальных людей не только возможностью пить выдержанное в бочках французское вино посреди недели, хотя иностранные вина давно уже запрещены к ввозу, но и чем-то другим? Мы – не все, так, папочка? И что же мы тогда такое? И при чем тут долбаная серота за окном?

Спрашивать Леву было бесполезно. Он хмыкал, откидывал с лица отросшие кучеряшки и хромал в кабинет, не оборачиваясь.

– Развели, блядь, интригу, – кричала Тая ему в спину, но не помогало.

Только Груня выглядывала в коридор и просила сохранять тишину хотя бы в рабочие часы, если уж всем приспичило не выходить из дома, топать у нее за спиной и сбивать с мысли, пока она пытается разработать собственную систему, чтобы неучей стало меньше…

– Да кому нужна эта твоя система? – не выдержала Тая. – Языки твои кому нужны? К нам не ездит никто, в дрисню эту снежную. И нас никуда не выпускают…

Груня окинула ее надменным взглядом, но ответом не удостоила. Только шарахнула дверью так, что на кухне звякнули бокалы. Тая постояла еще немного и решила прогуляться.

Она шла по серой слякоти, распространявшейся сразу во всех плоскостях. Мимо проехала серая машина с наклейкой на лобовом стекле. Тая не успела прочитать надпись, но увидела только перечеркнутую пальму под солнцем. Захотелось сплюнуть, но добавлять к каше под ногами еще и свою слюну Тая не стала. Зашла в супермаркет через дорогу от дома. Пробила банку газировки со смешным названием «Лапочка», открыла прямо у кассы под недовольным взглядом усталой тетушки, сделала жадный глоток. Язык закололо сладкой арбузной водой с кисловатым привкусом чего-то совсем уж экзотического. От этого вкуса – далекого и абсолютно неуместного в разошедшейся сероте – закололо в носу и глаза заслезились. Домой Тая возвращалась практически на ощупь и ввалилась в дверь буквально папе на колени. Тот как раз вернулся из офиса и развязывал ботинки, присев на низенькую банкетку.

– Ты глаза-то разуй, – буркнул он, но беззлобно.

Тая уловила коньячные нотки в его дыхании и мгновенно все придумала.

– Пап, а давай поужинаем вместе. Я жрать хочу ужасно. И по тебе соскучилась.

Папа удивленно икнул и тут же закивал головой, словно испугался, что Тая не поймет с первого кивка и передумает. Дальше вечер складывался так, будто она выпила Феликс Фелицис – зелье удачи из предпоследней части Гарри Поттера, которую Тая переводила вместе с Груней на кухне их прошлой квартиры. А теперь они сидели в гигантской столовой, пугающей своей необжитостью, и ковыряли роскошный ужин, доставленный из соседнего ресторана Левой, который сразу после растворился за порогом квартиры и даже дверь закрыл своим ключом.

– А Груня где? – спросила Тая с деланым равнодушием.

– Обругала меня по телефону и уехала проветриться, – папа налил себе еще стопочку и тут же выпил. – Ты, говорит, совсем про нас не думаешь. А про кого я тогда думаю, а?

«Про себя», – хотела ответить Тая, но не ответила. Макнула ломтик курицы в соус из авокадо и сока лайма, отправила в рот. А папу было уже не остановить, только слушать. Даже направлять не пришлось.

– Я про семью и думаю. Про тебя, дочка, думаю. Про Груню, – потер ладонью лицо, усы взлохматились и стали похожи на две линялые щетки для обуви. – Я один раз уже ошибку-то допустил, понимаешь?

Тая сжалась, царапнула вилкой по краю тарелки, папа, впрочем, был далеко. Он вспоминал:

– Мне потом сказали, что зараза эта… Она бы маму твою не убила. Не смогла бы так быстро, понимаешь?